Текст книги "Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых"

Автор книги: Давид Самойлов

 
Безмолвная ночь. Не светит луна,
Лишь мертвенный снег сверкает кругом…
«Ручьями шумя, возникни, весна!
Победно греми, раскованный гром!»
 
 
Бездушная ночь. Бессветная высь.
А кто-то глядит с тревогой во тьму,
А кто-то зовет: «Рассвет, разгорись!..»
И цепи звенят, и тяжко ему.
 
 
Бескрайная ночь. Угрюмая хмурь.
Томятся поля, во тьме онемев.
Взметнитесь, мечи карающих бурь!
Грозой разразись, заждавшийся гнев!
 

 
Мне в этих памятных местах
Так ощутима ты!
Знакомый сад заглох, зачах,
Не политы цветы.
Закрыты ставни на замок,
Но мне, как прежде, рад
Заветный сад… О, как я мог
Войти в тот самый сад!
Тот самый и совсем иной —
Он пуст, затоптан, гол.
И он, как я, одной тобой
Дышал, и жил, и цвел…
 

 
Когда неизъяснимо и глубоко
Встревожена порой душа твоя, —
Знай, в этот миг мне горько, одиноко,
В смятении ночном теряюсь я.
 
 
Когда тебе в сердечном непокое
Почудится неведомый напев, —
Знай, это я тебя зову с тоскою,
Рыдаю и зову, осиротев.
 
 
Глазами золотистыми твоими,
Мне чудится, я озарен порой,
В ночи дневной единственное имя
Внезапно разгорается зарей.
 

 
Прочь, осень с тоской беззвучного плача!
Привет мой тебе, разгневанный гром!
Привет мой борьбе, звенящей мечом,
Могучей, как свет, как солнце горячей!
 
 
Расстанься, душа, с бессветною хмурью,
Чтоб вольная песнь пылала в груди.
От зорких зарниц светло впереди.
Привет мой тебе, великая буря!
 

Наири Зарьян (1900–1969)

1

 
Жил некогда царь, владыка владык.
Свирепый тиран, одетый в парчу.
Богат, и могуч, и славой велик,
Вдруг вздумал он: «Стать поэтом хочу».
 
 
Газели писал, вставая чуть свет.
Любовь прославлял двустишьями он.
Тиран приказал, чтоб лучший поэт
Немедленно был к нему приведен.
 
 
«Вот, мастер, взгляни на эту газель, —
Сказал ему царь, собою гордясь, —
Искусством стиха владею вполне ль?
Раздумий моих понятна ли связь?»
 
 
Поэт прочитал творенье царя,
И кротко сказал тирану поэт:
«Пусть слава твоя, как солнце горя,
Сияет в лучах великих побед!
 
 
Завидуют, царь, подобной судьбе.
Всех недругов ты осилил давно.
Полмира – твои. Но, царь мой, тебе
Искусством стиха владеть не дано».
 
 
Тиран закричал: «Прощенья проси!
Завистник, ты мнишь свое волшебство,
Свой дар лишь тебе открыл Фирдуси?!
Эй, слуги мои, – в темницу его!»
 

2

 
Вот в башню Ануш поэт заточен.
О судьбах людских он мыслит в тиши.
В ответе своем не кается он —
Нет в мире темниц для вольной души.
 
 
И силится вновь жестокий тиран
Затмить Фирдуси в рубайях своих,
Он жаждет хвалы, тщеславием пьян,
Придворных зовет оценивать стих.
 
 
И каждому царь велит: «Подойди
И честный ответ владыке неси:
Кто первый из нас и кто позади —
Складнее ль меня писал Фирдуси?»
 
 
И падали ниц рабы суеты.
Нашелся у всех один лишь ответ:
«Владыка, велик в поэзии ты,
Ты Дарий стиха, ты лучший поэт!
 
 
Так бейты слагать не смог бы иной,
Ты в тайны стиха всех глубже проник.
Коль был Фирдуси для бейтов луной,
Ты солнце стиха, владыка владык!..»
 
 
Пьянили царя восторгом своим,
И каждый во прах пред ним распростерт,
И стелется лесть и вьется пред ним,
И грозный тиран удачею горд.
 
 
Но, слыша хвалы, он вспомнил о том,
Кто брошен во мрак дворцовых темниц,
И снова поэт стоит пред царем,
Стоит не страшась, не падая ниц.
 
 
«Вот бейты. На них ты, мастер, взгляни, —
Сказал ему царь, насмешку тая. —
Ответь мне: вполне ль прекрасны они?
Строкой Фирдуси владею ли я?»
 
 
Над царским стихом склонился поэт.
Он долго стоял, печален и нем.
И молвил: «С тобой сиянье побед,
Но хочешь ты стать поэтом… Зачем?!
 
 
Ты с войском своим отправься в бои
И верным путем к величью придешь…
Над миром развей знамена свои,
Врагов усмири, богатства умножь.
 
 
Прославься в веках, как славен Хосров,
Рустама затми бесстрашьем души.
Я правду сказал и к смерти готов…
О царь, никогда стихов не пиши!»
 
 
Тиран поднялся, отмщеньем горя:
«Страшись, клеветник, себя самого!
Завидуешь ты искусству царя!
Эй, слуги мои, – в темницу его!»
 

3

 
В темнице поэт. Разгул палачу
Его истязать во мраке глухом.
А грозный тиран, одетый в парчу,
И ночи и дни сидит над стихом.
 
 
К притворству привык придворный язык,
Бесстыжая лесть звучит и теперь:
«Ты солнце стиха, владыка владык!
Завистнику ты, великий, не верь!»
 
 
На троне златом в безмолвии злом
Он внемлет хвале утративших стыд.
С угрюмой душой и мрачным челом,
Потупив глаза, он гневно молчит.
 
 
Восторги рабов не в радость ему,
Не их похвалы – мерило удач.
Правдиво судить дано лишь тому,
Над кем день и ночь глумится палач.
 
 
И царь приказал, волненьем томим,
Упрямца привесть в покои дворца.
И снова поэт стоит перед ним,
Как призрак судьбы, как тень мертвеца.
 
 
«Бессмертный поэт, – промолвил тиран, —
Упрямей тебя не знал я людей.
В поэме моей найдешь ли изъян?
Прочти и скажи всю правду о ней».
 
 
Поэт прочитал и краткий лишь миг
В раздумие был душой погружен,
Где жизнь и где смерть, он сердцем постиг,
И тотчас к дверям направился он.
 
 
В смятенье тиран воскликнул: «Постой!
Искусство мое признал или нет?
Куда ты?..» – «Мне нет дороги иной,
В темницу иду», – ответил поэт.
 

Действие второе

Дворец ассирийского царя Ниноса.

Перед троном стоит царица Шамирам в мрачном раздумье.

Шамирам.

 
Вот и любовь. К тебе стремилась я
В пустыне грез моих, надеясь и не веря,
С тех дней, когда пастух Симэс нашел меня.
Я выросла в заброшенной пещере,
Мне пищей было молоко тигриц,
Моя безмерна сила, – я красива.
Явилась я как божество, как диво,
И люди предо мною пали ниц.
Но не было того, кто б сердце мне
Воспламенил, в глаза взглянул бы так,
Чтобы душа моя затрепетала.
Менон явился девичьей весне,
Но был безрадостен наш краткий брак,
Любовь его не озаряла.
Супруг мой трепетал пред грозным счастьем,
Над холодом души моей безвластен.
Нинос меня похитил у Менона,
Владычицей привез меня сюда.
Любила ль я Ниноса? Никогда!
Лишь плоть мою он взял; душа неутоленно
Звала, томясь тоскою одинокой:
Где Аттис мой? Где мой орлиноокий?..
И вот явился он и взором вдохновенным
Меня воспламенил. Что это – явь иль сон?..
Земля с таким же трепетом священным
Ждет солнца вешнего. А он,
А урартиец – любит ли меня?
О сердце бедное, в объятиях огня,
О сердце горькое, ты мечешься, тоскуя.
Ара Прекрасный будет здесь царем.
Его венцом Ниноса завлеку я.
Ассирию пред ним я расстелю ковром:
Ассирию пред урартийцем,
Урарту перед Шамирам…
О сердце гордое, сумей лишь укротиться
До времени. Сияет счастье нам.
Дай сил, Набу, победу уготовь.
Борьба лишь началась. Я знаю, знаю,
Что будет пред зарей гроза ночная.
И кровь, и смерть, но славлю я любовь,
Представшею богиней дивноликой.
Лети, мой рок, сверкающей квадригой!
По всей земле, от края и до края,
Твой гром напомнит будущим векам
Про грозную любовь царицы Шамирам…
 

Действие третье

Песни гусанов

Площадь перед дворцом Ара. Праздник Вардавар[2]2
  Вардавар – праздник цветов.


[Закрыть].

Старик гусан.

 
К гайканам Бэл воззвал:
«Я всей вселенной свет и время дал,
И лишь моя бессмертна благодать.
Жар солнца я и вечный хлад луны,
Я и земля, и воздух, и вода.
Моим желаньем вы должны желать,
Моим сознаньем сознавать должны…»
И Гайк ему ответил: «Никогда!»
И Бэл Нимруд разгневался, и так
Он вновь воззвал,
Рассвирепевший Бэл:
«Спускайся, Гайк, с посеребренных скал,
Тебе в низине быть я повелел.
Под сенью Бэла робко здесь живи,
Иль задрожит Масис от грозных стрел
И ты утонешь, Гайк, в своей крови!..»
Ответил Гайк с вершины голубой:
«Зачем же мне склоняться пред тобой?
Ты человек, я тоже человек,
И можем мы не враждовать вовек», —
Так Гайк ему сказал сквозь облака.
Бэл потемнел и стал скликать войска, —
В бой за собой повел безвестный сброд,
А Гайк – сынов и внуков, – свой народ.
Сам первым шел, чтоб кровных уберечь.
Он был высок, могуч, широкоплеч…
Семь раз враги сразить пытались нас
И были вспять отброшены семь раз,
Но верил Бэл – победа их близка.
Он ждал на помощь новые войска.
Его надежду злую Гайк постиг
И гневом запылал, и в тот же миг
Он поднял широкотетивный лук,
И гулко натянул он дивный лук.
Трехзубчатая молния-стрела
Поет – летит, остра, быстра, светла,
Навылет Бэлу разрывает грудь,
В сырой земле оканчивая путь.
И рухнул Бэл, судьбу свою кляня…
Пред солнцем расцветающего дня
Войска врага исчезли, как туман,
И стала вольною страна армян.
 

Пожилой гусан.

 
Светла армянская гора Масис,
Как царь армян – Ара.
Не клонится армянский кипарис, —
Могучий стан Ара.
Твой лик армянским солнцем позлащен,
Твой взор армянским небом прояснен,
И славит налитых колосьев звон
Высокий сан Ара.
Стремится Тушпы пенистый ручей
Вокруг садов, дворцов и крепостей.
Наш край, великой волею твоей,
Всех краше стран, Ара!
Живи, отчизну строящий Ара,
Страны армян сокровище – Ара,
Немеркнущею силою добра
Ты осиян, Ара!
 

Молодой гусан.

 
Омрачена армянская страна,
Масис под грозной тучей потемнел.
Нам горько от веселого вина,
В ворота наши вновь стучится Бэл.
Душа у Шамирам черным-черна.
Краса Нуард[3]3
  Нуард – армянская царица, супруга Ара Прекрасного.


[Закрыть] – отравой Шамирам.
Нечистою мечтой упоена,
Посла колдунья отправляла к нам.
Она писала нашему царю:
Себя дарю, Ассирию дарю,
Пускай твой сад армянский пропадет,
А сад мой ассирийский расцветет.
Отказом гордым царь ответил ей,
Не изменил избраннице своей.
Но мучит Шамирам хмельная кровь,
И вот ее посол явился вновь,
Пожаловал посол ее Нирар
И омрачил отрадный Вардавар.
Ваагн, явивший нам дары свои,
И Анаит, защитница семьи,
Армянскому царю вы дайте сил,
Чтобы колдунье он не уступил.
Вы нас уберегите от стыда,
Коварство истребите навсегда!
 

Действие четвертое

Дворец Ара.

Царица Нуард (перед статуей богини Анаит.)

 
Владычица! Праматерь! Анаит!
Ты, без которой в мире все мертво,
Ты видишь, как душа моя горит,
Ее огонь от твоего огня.
Мне мужем стал двойник Ваагна твоего,
Избранницей небес ты сделала меня.
Зачем же ныне отнимаешь ты
Дары своей безмерной доброты?..
Нас на вершину счастья для того ль
Возводят боги, чтобы в тот же час
Низвергнуть в бездну, видеть нашу боль,
Любуясь, как мы катимся ко дну?
Затем ли высоко возносят нас,
Чтобы падения измерить глубину?
Нет, легче от рожденья быть слепым,
Чем видеть солнце и проститься с ним!
Верни мне сердце моего Ара.
Оно украдено. О, как хитра
Та, сладострастная… Ты видишь – свет померк.
Пускай разлучницу Ара отверг, —
Посланьем отказав колдунье той, —
Он с ней неутоленною мечтой,
Он с ней во сне, он у нее, он там,
Он бродит, ничего не видя, днем
И ночью вновь зовет: «Астарта…», «Шамирам…»
О, это имя! Яд змеиный в нем.
Ты, Анаит, была ко мне добра,
Не для того ль ты мне, златая мать,
Так безвозвратно отдала Ара,
Чтобы от сердца с кровью оторвать?
Своей ли волей отнимаешь дар,
Иль эта ассирийская Иштар
Тебя ведет по темному пути,
И ты идешь, срамя армянский край?..
Прости меня, прости меня, прости,
И не отвергни, и не покарай!
Но если в чем-то есть вина моя,
И если Шамирам достойнее, чем я,
И если навсегда из моего гнезда
Любовь умчалась прочь, как птица… О, тогда,
Тогда мне силу дай, дай силу, Анаит,
Пускай к врагу мой стон не долетит!
Чтоб женской гордости алмазная броня
Была неуязвимой, ты меня
Не покидай! Владычица, приди!
Заступница моя, дай силу мне,
От смертной чаши руку отведи
В тот грозный час, что мне страшней всего.
Дай мне для сына жить в родной стране,
Жить для Анушавана моего!
Ара.
Я ночью видел сон. Ужасный сон!
Иду знакомым берегом реки.
То, может быть, Аракс? Конечно, он.
Сияло небо. От прохладных гор
Навстречу мне летели ветерки.
Был беспечален утренний простор,
Легко на сердце и шаги легки,
И всех цветов я слышал голоса,
И наша величавая краса —
В суровом серебре парчовых риз
В тумане чуть поблескивал Масис.
Вдруг из теснины выхлестнул поток
И зашумел почти у самых ног.
Сверкая пеной, бешено крутясь,
Он в злобных волнах нес и кровь и грязь.
Настиг, ударил мне наперерез
И с грозным ревом в Тартаре исчез.
Аракс – о чудо! – не смешался с ним.
Драконопобедителем храним,
Он, чистоводный, блещущий как меч,
Взметнулся, чтобы тот поток рассечь,
Рассек его, ударясь грудь о грудь,
И дальше устремил свободный путь.
Растерянный, один, совсем один
Над краем завывающих стремнин,
Не находя спасения вокруг, —
Я кинулся в клокочущий поток,
Чтобы достичь Аракса вплавь, и вдруг
Почувствовал, что сил лишаюсь я,
В борьбе со злой водою изнемог,
Влекусь уже во власти забытья,
Тисками волн разгоряченных сжат,
И волны мчат меня, теснят, кружат,
Покорного, как жертва палачу,
И вместе с ними в бездну я лечу…
И в Тартаре, в безвестной глубине
Я слышал в безысходном полусне:
Аракс поет прозрачною волной,
В горах, в лугах рыданьями звеня,
Как будто он прощается со мной
Или зовет меня…
 

Гегам Сарьян (1902–1976)

 
И вновь – наш старый дом, наш старый сад,
И срок цветения едва лишь начат,
Но Иначе деревья шелестят, —
Как будто надо мною тихо плачут.
 
 
Года, сменяясь, все переиначат.
Навстречу мне уже не выйдет мать,
И лишь деревья надо мною плачут,
Ветвями нежными хотят обнять.
 

 
Ты припомнил, ты счел миновавшие дни
И подходишь к черте, где кончается счет…
Сколько дней, приносивших лишь скорби одни,
Сколько дней, окрылявших и звавших в полет!
 
 
Но от радости жгучей твой взгляд не угас,
И от стонов душа не оглохла твоя:
Счастья луч, в дымку слез проникавший не раз,
В сердце радугой встал, скорбь и радость тая.
 

 
Жар солнца оскудел, в закатный час уходит зной,
Под ветром лишь слегка дрожит листва в закатный час,
Пылают облака, луга объяты тишиной,
На зов издалека – ответа нет в закатный час.
 
 
В закатный час от нас уходит солнце в край иной,
От темноты ночной уносит свет в закатный час.
Безмолвная гора вдали темнеет предо мной.
Лишь тьма, немая тьма тебе вослед, закатный час.
 

Амо Сагиян (1914)

 
На берегу Воротана, моего Воротана,
Молоденькая одна – сторожит мой путь.
Весточку от меня кто бы отнес желанной,
Чтоб осушила глаза и смогла бы легко вздохнуть!
Товарищ неведомый мой, сделай дело святое:
Если увидишь ее, поклонись ей, не позабудь.
В душе у нее – печаль, на пальце – кольцо золотое.
С рассвета и дотемна сторожит мой путь.
 
 
На берегу Воротана – мать моя в горе.
Глаз не спускает с окна – сторожит мой путь.
Трудные слезы в ее истомленном взоре,
Ей ни покоя, ни сна, – сторожит мой путь.
Та, что мне песнь колыбельную пела с любовью,
Та, что растила меня, жизнь забывая свою,
Та, что отточенный нож клала мне в изголовье,
Чтобы бесстрашен я был, непобедим в бою…
 
 
На берегу Воротана – отец мой седоголовый,
Тот, что правдивое сердце вложил мне в грудь,
Тот, что учил отличать доброе дело от злого,
С полною чашей вина – сторожит мой путь.
На берегу Воротана – дедовская могила.
Издали всем видна – сторожит мой путь.
 
 
Доброе небо ее голубым укрыло.
С детством моим сроднена – сторожит мой путь.
Пьете вино расставанья – горше и нет вина.
Близкие, ждете меня, горячо, неустанно.
Скоро – клянусь вам, клянусь – возродится весна
На берегу Воротана, моего Воротана…
 

 
Дремучие леса, заоблачные горы,
Окрашенный лазурью отчий дом…
О жаворонок мой, о детство, слишком скоро
Из сердца взмыло ты, блеснув крылом.
 
 
Встревоженный птенец стремился не на зов ли
Борьбы морской, где с валом бьется вал.
Я вслед тебе глядел с высокой нашей кровли
И звал тебя, неутомимо звал.
 
 
Меня не слышал ты, летящий в жизнь большую,
Тебя манили дальние бои.
И вот я снова здесь, и снова здесь ищу я
Оброненные перышки твои.
 
 
Что скажет ветер мне, иль облако, иль птица,
Иль трепетное зеркало ручья?..
Они уже не те, для них ты небылица,
Тебя, мой дальний, помню только я.
 
 
Когда ж веселое дитя мое заплачет,
Ручного жаворонка упустив,
Ты, детство, вновь со мной, и день едва лишь начат,
Проверь меня, – я всей душою жив.
 
 
А ты, дитя мое!.. Тебе, как мне когда-то,
Цветов и птиц так радостен привет.
Природа вечная меня хранила свято,
Чтоб заново явить на белый свет.
 
 
Поет ребенок мой. Как помню тот напев я,
Как властно он зовет меня опять…
Укрылись в сумерках тропинка и деревья,
Меня домой с крылечка кличет мать.
 
 
Я сердцем верен вам, дремучие дубровы,
Просторы гор, лазурью крытый дом…
Вы стали песнею, будя за словом слово,
Чтоб я сказал о самом дорогом.
 

 
Красуешься под ветерком, сверкаешь свежею листвой,
Дневной дороге тень даришь, глубокой ночью ждешь
зари.
В теснинах сердца моего звонкоголосый говор твой,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!
 
 
Ах, как взметнувшийся костер, стоит зеленый твой огонь.
Я издали тебя молю, гори, мой трепетный, гори!
Изжаждавшиеся поля желанною прохладой тронь,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!
 
 
Поет мой жаворонок-сын, играючи в тени твоей.
Его получше приголубь, порадостнее одари,
Листвой веселой осени, отцовской ласкою согрей,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!
 
 
Меча и пламени певец, хочу я лишь твоей любви,
И если в праведном бою прикажет родина: «Умри!» —
Умру, чтоб вольным быть тебе, исчезну я, а ты живи,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!
 

 
После грозы —
Станет синее небесная синева.
Станет в лугах зеленее трава
После грозы —
После грозы —
Белая лилия станет белей,
Мак разордеется в гуще полей,
Пчелы к цветам полетят веселей.
После грозы —
Кажутся выше вершины гор,
Чудится шире степной простор,
Эхо в ущельях звучит, как хор,
Рощи притихнут, притихнет бор,
Перекликаются птицы живей,
Шумно летая средь влажных ветвей.
После грозы, что гремела с утра,
Солнце становится к миру добрей,
Люди друг другу сердечней желают добра.
После грозы мне понятней и мир, и ты,
Нет и не будет разнящей нас черты…
 

 
Пел зеленый ветер на лугу
И зеленой песне былого, —
Песне отрочества моего —
Вторил от слова до слова.
 
 
Рдяный ветер громыхал грозой,
Расстилался тенью багровой,
Рдяной песне юности моей
Вторил от слова до слова.
 
 
Бурый ветер в глубине теснин
То стихал, то метался снова,
Песне возмужанья моего
Вторил от слова до слова.
 
 
Белый ветер подавляет вздох,
Вглядываясь в сумрак суровый,
Белой песне старости моей
Вторит от слова до слова.
 

 
Годы мои,
Красные и зеленые,
Куда вы ушли?
Годы светлые, годы под черною тучею,
Леденящие, жгучие,
Взывающие, немые,
Кривые, прямые
Годы мои!
 
 
Где ж вы, всеми скорбями заклятые,
Всеми обидами,
Годы мои крылатые,
Годы с крылами подбитыми?
Где ж вы мои, мои быстрогонные,
Не пешие – конные,
Любимые годы мои?
 
 
Сколько вы принесли-унесли зазорного,
Черного, черного, черного,
Годы мои!
Сколько присказанных слов унесли вы,
Сколько пристрастий – приливы их и отливы,
Годы мои!
 
 
Где ж вы? О вас ни слуху ни духу, —
Запивающие небом каменную краюху,
Годы мои!
Откуда взялись – несродные мне, иные,
Не конные – пешие, посошные,
Спешащие годы мои?
 
 
Соберитесь вы все когда-нибудь
Вздохнуть, всплакнуть,
Почтить мой прах, вспомнить минувший путь,
Мои бесценные,
Мои мгновенные,
Черные, белые, зелено-красные,
Напрасные и ненапрасные
Годы мои!
 

Маро Маркарян (1916)

 
Горная дорога,
Трудная дорога,
Через вешние луга,
Через вечные снега,
От отрога до отрога
И отвесно и отлого
Прямо к солнцу ты идешь,
Горная дорога!
Ты кружишь по краю кручи,
Ты спешишь навстречу туче,
Над тобой нависли скалы,
Под тобой гремят обвалы,
Вкруг тебя царит тревога,
Горная дорога!
Ты средь бури и безмолвья
Вьешься ввысь в ожогах молний,
И недаром над тобою
Ветер веял, ливни лили —
Ты не знаешь душной пыли,
Знаешь небо голубое.
Ты прошла и позабыла
Мутнопенные потоки,
У тебя хватило силы
Обрести удел высокий, —
Лишь вершинам снежных круч
Солнце дарит первый луч,
Горная дорога!
 

 
Покоя нет, —
Ты от себя все дальше,
И от невольной фальши
Покоя нет.
И сон не в сон.
Не зная утоленья,
Сжигают сожаленья,
И сон не в сон.
Ни друг, ни враг
Не станут столь сурово
Судить за злое слово
Иль ложный шаг,
Не станут без уступок
За каждый твой проступок
Карать, скорбя.
Ты знаешь всех вернее,
Караешь всех больнее
Сама себя.
 

 
Я в мир пришла как под хмельком
И оттого иду не в такт,
Я изнутри обожжена
И оттого иду не так.
В круговорот
Невзгод, забот
Растерянно погружена,
Я выровнять пытаюсь шаг —
Не получается никак!
Швыряет жизнь и в свет и в мрак,
И сердце тайно устает.
Всем улыбаюсь на ходу,
Кто мне знаком и незнаком.
С ноги сбиваясь, я иду
Как в полусне, как под хмельком.
 

 
Пишешь – и не то, не то, не то!
Где оно, сердечное горенье?
Жар души не сможешь ни за что
Весь как есть отдать в стихотворенье.
 
 
Разве искорки блеснут с листа,
Пробегая где-то между строчек.
Песня, даже лучшая, – и та
Вдохновенья робкий переводчик.
 
 
Но, читатель, мы живем не врозь.
Ты поймешь по беглым вспышкам света
Все, что мне сказать не удалось.
Как тебя благодарить за это?!
 
 
Не таю ни радостей, ни бед,
Ни тоски бессонной, ни борьбы с ней.
Милый друг мой, самый близкий в жизни,
Ты со мною – значит, я поэт.
 

 
Ни одно мое пристрастье
Не цвело бесплодным жаром,
Не прошло для жизни даром
Ни одно мое пристрастье.
 
 
Сколько в сердце строк заветных,
Сколько в глубине души
Огоньков едва приметных,
А попробуй – потуши!
 
 
В знойный час прохладной тенью
Вы ласкали сердце мне,
Словно паводок весенний
Уносили на волне,
 
 
Жгли меня без сожаленья,
Гасли, будто навсегда…
Но минувшие пристрастья
Не исчезли без следа.
 
 
Чувство боли, чувство счастья
Не сгорит в душе дотла.
Наступающая осень
Обаяньем прошлых весен
Благодатна и светла.