Текст книги "Бывают дети-зигзаги"

Автор книги: Давид Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

В основном все-таки на смерть, подумал я. Потому что связываться с Маутнером…

– С коровой, – поправил Миха. – Песия – корова, а не бык.

Меня окатила волна страха. Моторчик во лбу жужжал, как оса.

– Но у нее рога, – тихо заметил Хаим, начиная понимать, что приключение, которое я ему сейчас предлагаю, – самое опасное и увлекательное из всех возможных. Вершина нашей дружбы.

– Вы со мной? – осведомился я. – Мне нужны два пикадора.

Воцарилось молчание. У меня закружилась голова от стаи пугающих образов, и кольнуло какое-то горькое предчувствие, и послышались мольбы и крики предостережения. Но глаза Хаима загорелись двумя факелами, и мы оба тихо засмеялись. Миха сверлил меня нехорошим взглядом. Небось злорадствовал заранее – он-то наверняка подозревал, чем все это закончится. Я видеть не мог эту тусклую физиономию. Что он понимает в мужестве, ярости, в дружбе и сказках?! В жизни, полной смысла. Мы с Хаимом взялись за руки и начали прыгать как сумасшедшие и вопить – молча, чтобы его мама не появилась и не поняла раньше времени, какой я пропащий человек.

ГЛАВА 14
ТРЕБУЕТСЯ ДУЛЬСИНЕЯ

– Вот это была трапеза! – Феликс, сыто и довольно улыбаясь, отложил вилку.

В ресторане царил полумрак. Горели свечи в розовых подсвечниках. Живот у меня округлился, на столе покоились остатки самой роскошной трапезы, в какой мне доводилось принимать участие. На первое Феликс заказал гусиную печень и суп из спаржи, а основным блюдом – утку в апельсиновом соусе. Я с трудом устоял перед аппетитными бифштексами, проплывшими передо мной, но сдержался и набросился на жареную картошку и рис. Вот это был рис! Вот это картошка! Два раза просил добавки. А суп с лесными грибами, а перец, фаршированный миндалем и кедровыми орешками! И три порции шоколадного мусса. Когда Феликс поинтересовался, что я думаю по поводу здешней кухни, я честно ответил, что поварам из полицейской столовой есть чему поучиться.

– Но главное то, что сегодня и завтра мы посовершаем великие дела! – провозгласил вдруг Феликс уже привычным старческим голосом.

– Великие – это какие? – с тревогой спросил я и тут же повторил вопрос голосом Тами: вдруг кто-то подслушивает?

– Может быть, поделаем наш мир чутку лучше, – рассмеялся Феликс. – Сделаем такое, чтобы люди, послышав о нас, говорили: «О-ла-ла! Вот это искусство! Вот это называется мужество двух друзей! Вот это стиль!»

– Но что, что мы будем делать? – повторил я шепотом.

– Не знаю. Что хочешь. Сегодня можно все. Нет границ, нет закона. Нужно только решительность, нужно мужество! Нужно дерзость!

Ага, нужна дерзость. Легко сказать. Что бы придумать? Пробраться в кинотеатр? Залезть ночью в учительскую? Украсть скелет из живого уголка? Но я тут же понял, что для такого человека, как он, это мелочи. Надо набраться смелости, забыть про ограничения, сделаться достойным Феликса, рискнуть, стать немного сумасшедшим, стать преступником. Нужна дерзость…

Может, перевесить флаги на посольствах, как когда-то, еще до того как стать полицейским, сделал мой отец? Или выкрасть какое-нибудь животное из зоопарка и сбежать на нем верхом?

Я хочу что-то новое. Свое.

Рослый солидный официант, который обслуживал нас весь вечер, подобострастно поклонился, достал из ведерка со льдом бутылку розового шампанского и наполнил бокал Феликса. Я пока одолевал первый бокал. В нем плясали прозрачные пузырьки. Никогда не забуду, как в самом начале нашей трапезы официант прямо у нас на глазах открывал шампанское: звук почти как от взрыва, пробка вылетает, и волна пузырьков вырывается из бутылки на волю…

А ведь дома я живу совсем другой жизнью. В этот час, если бы только не пришла Габи, мы с отцом сидели бы каждый в своей комнате, в тишине и спокойствии. Я играл бы сам с собой в настольный футбол, или листал каталоги служебного оружия, или делал упражнения, которые показал мне отец, или просто валялся бы на кровати, сосал леденец и ни о чем не думал. И постепенно задремал бы, сонно водя пальцем по трещине на стене – я прямо почувствовал ее под рукой. Трещина в форме молнии, я ковыряю ее каждый раз, когда нельзя плакать. Отец в своей комнате читает газету (в последнее время ему нужны очки для чтения, но не дай Бог кто-нибудь увидит, как он их надевает), или просматривает папки с делами, или каждые пять минут звонит узнать, все ли патрули и засадные группы вышли на задание. Потом кто-то начинает готовить ужин – обычно я, потому что я всегда голодный. Если мы дома вдвоем, то особо не озадачиваемся разносолами: грибной суп из пакетика, банка хумуса[18]18
  Хумус – распространенная в Израиле закуска из нута.


[Закрыть] или кукурузы, кациц[19]19
  Кациц – мясное блюдо.


[Закрыть] для отца – вот и все. Стряпаем мы вместе. Разделение труда у нас такое давнее, что и обсуждать нечего. По радио передают старые израильские песни, мы оба любим их, поэтому в комнате стоит хорошее рабочее молчание. Иногда я рассказываю, что было в школе, но он никогда по-настоящему не слушает. Можно сочинять небылицы, придумывать имена одноклассникам, врать, а он только вздыхает и смотрит на меня как будто издалека.

Интересно, каково мне будет сидеть в этот час дома, после того как я уже видел настоящую жизнь, кипящую в таких вот ресторанах?

– Я вижу, это трудно, чтобы решить, а, Тамеле?

Я будто очнулся от сна:

– Да уж, столько всего.

– Ничего. Задумывай медленно. Ничего не погорит.

И я снова погрузился в свои мысли, перебирая руками косу. Что бы такого сделать? До какой степени можно осмелеть? Как так вышло, почему я не готов к тому, что появится фея в лице Феликса и предложит исполнить три желания? Когда я добирался до конца косы, парик натягивался сверху, посреди лба. Было приятно и щекотно. Что мне попросить? Чего мне хочется больше всего?

Остаться в этом сне. Утонуть в нем, как в пуховом одеяле. Поскучать немного по дому.

Если Габи с нами – если у нее нет занятий на кинематографических курсах, или французского для начинающих, или встречи Общества Худеющих Кулинаров – в общем, если это среда или воскресенье, то мы собираемся на кухне, готовим уже по-серьезному, ужинаем, болтаем и спорим. Иногда я молчу, а они разговаривают и спорят между собой. Ссорятся, как настоящая пара. Почти всегда отец начинает фразу словами: «Смотри, ээ, Габи», – как будто ему никак не удается запомнить ее имя или ее зовут «Ээгаби». А она исправно мстит ему тем, что называет его «дорогой, свет очей моих, алмаз моего сердца». Иногда – редко – отец делится проблемами на работе. В один из таких вечеров Габи помогла отцу раскрыть загадочное ограбление мастерской по шлифовке алмазов в Натании (выяснилось, что хозяин мастерской спрятал алмазы не где-нибудь, а в карманах отцовского пальто, и рассчитывал, после того как отец обыщет всех рабочих, украсть их сам, продать, да еще и страховку получить). После еды мы торжественно перемещаемся в гостиную, просматриваем газеты, отец выкуривает одну сигарету (больше Габи не разрешает), положив ноги на стол, а Габи готовит свой особый бедуинский кофе, который должен вскипеть ровно семь раз, и громко рассказывает последние новости. Потом она загоняет меня в угол и непременно хочет услышать, как дела в школе: появились ли в классе новые парочки, кто с кем подружился, танцуют ли у нас на вечеринках какой-то новый танец (если б я знал). Все это ее очень интересует, похоже, сама она в школу только за тем и ходила. Примерно в десять вечера, когда мы с отцом уже с ног валимся от усталости, Габи вдруг вспоминает про шкафы, вытаскивает оттуда зимнее или летнее тряпье, делит его на кучи: погладить, убрать, зашить. Дом наполняется одеждой, перелетающей из одной кучи в другую, и Габи в штанах, закатанных до колен, с пышущими щеками, распевает песни «Битлз», заправляет стиральную машину, гладит в гостиной, что-то стирает в коридоре и в перерывах между этим всем бегает на кухню готовить блюдо номер семь в мировом списке СДРиНДЖ (Счастье Для Рта и Наслаждение Для Живота): шоколадный пудинг, который только Габи умеет готовить как надо. Параллельно она посылает отца мыть посуду, вешать постиранное белье, выбрасывать старые газеты, которые заполонили дом, а меня – привести наконец в божеский вид свою комнату. И мы с отцом, продавшись в рабство, дружно жалуемся и возмущаемся и, когда встречаемся на дороге между ванной и коридором, строим рожи у нее за спиной. Но разве у нас есть выбор: у нас, признавших свое притеснение, продавшихся за пудинг, который только она умеет готовить правильно, без комочков? Ближе к полуночи мы наконец успокаиваемся, дом снова становится похож на человеческое жилище, и слышен только звон трех ложек, выскребающих из вазочек остатки пудинга. У меня закрываются глаза, а отец так устал, что кладет руку на плечо Габи и целует ее в лоб, как будто меня тут и нет, но мне все равно, пусть целует на здоровье. Все, день закончился. Я прижимаюсь к стулу, чтобы отец отнес меня в постель (у него сильные руки, но меня он всегда держит бережно). И засыпаю. Интересно, кто осторожно поцеловал меня перед сном? Наверно, это был дружеский поцелуй команды профессионалов.

Откуда-то издалека доносится шепот Феликса:

– Нужно дерзость! Нужно великие мысли, Тамеле! Мысли с много цвета! Как в кино, как в театре!

Когда он сказал «театр», меня озарило. Какой я осел! Точнее, ослица. Но я не решался озвучить то, что пришло мне в голову. Он подумает, что это дурацкая идея, что я просто слабак: ему предлагают быть дерзким, преступить закон, а он просит подарков для девушки.

– Может быть, добывать подарок для девушки? – с улыбкой спросил Феликс, и я снова испугался, что у меня на лице написаны все мои мысли – наверное, из-за тонкой кожи. И как он еще не догадался, что я знаю, кто он. – Да… – Феликс откинулся назад и поглядел на меня с явной симпатией. – У тебя на лице писано: для девушки. Это красиво! Вот и этот, его имя Дон Кихот, делал все свои войны для женщины по имени Дульсинея!

Даже я, хоть и не злоупотреблял литературой в детстве, слыхал о ней: она была некрасивой, жила в деревне Тобоссо, и из-за нее Дон Кихот пустился в приключения.

– Так чего ты там говоришь? – подзуживал меня Феликс с хитрым блеском в глазах. – Ты уже решал, для ради кого нам есть жребий заявить неслыханное мужество? Кто есть твоя избранница? Феликс сохраняет все в тайне!

– Габи, – выпалил я.

– Габи? – Феликс аж затрясся от хохота. В его глазах запрыгали солнечные зайчики. – Я думал, ты называешь имя красотки из школы, а не твоей мачехи!

– Габи не мачеха. Она просто Габи!

– Хорошо, хорошо. Прошу извинения! Все в порядке. Габи. Отлично! Ты ее любишь. Отлично.

– Нет, – сказал я, как будто извиняясь, – сначала я подумал о Зоаре. – На самом деле я соврал. – Но Зоара уже умерла, а Габи – никто в мире не хочет стать ее рыцарем, поэтому…

– Я все понимаю! – Феликс расправил плечи. – Раз ты говорил Габи, будет Габи!

Я почувствовал себя маленьким и глупым. Надо было назвать кого-нибудь из класса. Смадар Кантор или Бат-Шеву Рубин, красоток, которые постоянно сражались между собой. Но мне не нравилась ни одна, и делать что-то ради них не хотелось.

Но Зоара? Почему я не подумал о ней в первую очередь?

– Ты сделал мне сюрприз, – сказал Феликс. – Ты такой хороший ребенок, такой джентльмен для Габи. Настоящий рыцарь. Женщины будут много тебя любить, послушай Феликса. – И добавил, подумав: – Ты делаешь так, что я чувствую себя новым человеком. Другим.

Я?

– Итак, мы отдаем наш кураж и смелость госпоже Габи! – провозгласил Феликс и через стол пожал мне руку. – Есть что-то особенное, что ты хочешь привезем для Габи? Какой алмазчик? Или добываем маленькую яхту и берем ее на маленькую прогулочку до Кипра?

– Нет… У нее морская болезнь начинается даже на берегу, – пробормотал я. А алмаз будет на ней смотреться слишком вычурно. Я принялся разглядывать стол. И пожал плечами, как будто понятия не имел, что Габи может хотеть. Я не знал, как начать, не чувствуя себя полным идиотом.

– Но ведь, конечно, есть что-то одно, что она хочет больше всего, – подначивал Феликс. Я уже знал этот его голос, которым он говорил: «Помечтай, не стесняйся, проси чего можно и чего нельзя. Нужна дерзость!»

Я деланно усмехнулся:

– Это глупо, но она… Нет, просто глупости.

Феликс наклонился ко мне, и глаза у него засверкали.

– Глупости – это мое хобби, – сказал он хитро, – я есть мировой специалист по глупостям!

И я решился:

– В общем, есть одна актриса, которую Габи очень любит. Просто обожает.

– Актриса?

– Да. В театре. Лола Чиперола.

Что-то блеснуло в его глазах. Искра? Молния? Мне показалось, или он действительно прижал уши, как дикий зверь?

– Лола Чиперола! Ааа… Да… Это есть знакомое имя… Я даже встречал ее когда-то… – Глаза у него стали как щелки. Я уже знал, что сейчас он начнет говорить сам с собой. Оживленный внутренний диалог. Но на этот раз он быстро вернулся ко мне: – Да… Лола… Она была еще в мое время! Когда я был молодой, она бывала почти королева в Тель-Авиве. – Он изящно взмахнул руками, изображая танец, и запел низким голосом: – «Глаза твои сверкают огнем, люби-имый мой…» Да… Лола поет, Лола играет, Лола танцует… Лола умеет все! – Его голос снова потонул в удивлении: – Только вот я не знавал, что она знаменита у таких молодых людей, как Габи…

Тут настал мой звездный час: я вытянул ноги и рассказал ему, как Габи умеет подражать Лоле Чипероле. Как смешит меня до слез, разыгрывая отрывки пьес, в которых играла Лола. Благодаря Габи я знал наизусть целые сцены из разных спектаклей.

– Она всегда понравилась Габи?

– Кажется, да. Габи умеет петь «Глаза твои сверкают огнем» точь-в-точь как Лола Чиперола. Со всеми ее жестами. Не отличить. И Габи говорит, что если бы у нее был шарф… Да ладно. Это просто так.

Господи, что я несу!

– Нет, не «да ладно»! – запротестовал Феликс, улыбаясь еще шире. – Никаких «просто так». Рассказывай. Что шарф?

Ну и хорошо! Мне-то что?

– Иногда Габи говорит, может, просто шутит, что, если бы у нее был шарф Лолы Чиперолы, она могла бы тоже стать актрисой или певицей. Кем угодно, кем захочет.

– Шарф?

– Эта актриса, – объяснил я, – Лола Чиперола, всегда носит шарф. Сиреневый шарф. На фотографиях она всегда в этом шарфе. Она везде с ним ходит: дома, в театре, на улице. Это ее символ.

– Да, знаю. Так бывало всегда… Шарф Лолы… Ты хоть один раз ее увидел?

– Раз? Да я сто раз ее видел!

– Ого! Как так?

– Во-первых, в спектаклях. – Габи три раза брала меня с собой на «Ромео и Джульетту», дважды на «Преступление и наказание», один раз на «Кровавую свадьбу» Лорки и четыре раза на «Леди Макбет». – А еще один раз я встретил ее на улице в Тель-Авиве.

– Встречал просто так, случайно?

Я засомневался. Это был наш с Габи секрет, и мы не открыли его даже отцу.

– Случайно. Мы немного подождали около дома и увидели ее.

– Случайно подождали около дома?

– Ну да…

Мы ждали там, наверное, раз пятьдесят.

– Вы говаривали с ней?

– Почти. Габи спросила у нее, который час, но она не услышала. Она спешила.

Как же у Габи тряслась рука, лежавшая на моем плече, когда Лола Чиперола прошла мимо нас! В тот раз мы ждали ее возле живой изгороди часа полтора. Чуть не закоченели. Над городом плыли низкие и тяжелые облака. И вдруг мир расцветился всеми красками: такси подвезло ее к дому. На ней была черная широкополая шляпа. Она не двинулась с места, пока таксист не открыл ей дверцу. Тогда показалась узкая аристократическая ножка. Таксист хотел помочь Лоле выйти, но она так и не взялась за протянутую руку. Только сказала ему своим хриплым и царственным голосом: «Счет пришлите в театр». И вышла из машины с высоко поднятой головой, как выходят царицы, и этот шарф – прозрачный, сиреневый – развевался за ее спиной. Наверное, целую минуту мы были рядом с ней, и ничто нас не разделяло. Ради этой минуты мы и ждали ее там часами: в холод, в жару, в дождь под перевернутым от ветра зонтиком, говоря только о ней, с бьющимися сердцами – и всякий раз нас постигало разочарование. Но мы никогда не оставляли попыток: проделывали это всякий раз, когда Габи брала меня в Тель-Авив.

– А Лола сказала тебе что-нибудь?

– Нет. Я же говорю, она спешила. – Габи подталкивала меня к ней, прямо-таки совала ей на глаза. Но такие женщины, как Лола Чиперола, не обращают внимания на то, что происходит в мире у их ног. Она даже не взглянула на нас, ступая гордо и отстраненно, и мы сразу извинились и поняли, кто она, а кто мы.

Феликс ненадолго задумался, прикрыв рот изящными ладонями. Но, рассказав ему про шарф, я уже не мог молчать:

– Габи говорит, что в этом шарфе кроется обаяние Лолы Чиперолы, но это она просто шутит. – Мне доставляло удовольствие произносить имя Лолы Чиперолы. На вкус оно было как белый швейцарский шоколад.

– Обаяние Лолы? – переспросил Феликс рассеянно. Во дает, он все время называет ее по имени.

– Ну да. Она ведь такая… – Я пытался вспомнить слово, которое говорила в такой ситуации Габи. – Такая гениальная!

Рослый официант принес нам поднос с кофе. Он все время заискивал перед Феликсом. Явно рассчитывал на щедрые чаевые от столь благородного посетителя. Я уже посчитал, обозрев цены в меню, во сколько обойдется Феликсу эта трапеза, и у меня закружилась голова: получилась примерно половина отцовской зарплаты! Может, не так уж плохо быть официантом. Наверное, есть что-то в идее Габи открыть ресторан… Я медленно пил черный кофе. Он был невкусный и горький. Но я не подавал виду, чтобы Феликс не прочел по моему лицу, что черный кофе я тоже пью впервые.

А Феликс был все так же погружен в свои мысли. Я задумался о возлюбленных Лолы Чиперолы: поэтах и художниках, которые восхищались ею, и о том, как она сказала однажды в интервью «Вечерней газете», что не собирается выходить замуж, потому что брак – это порабощение, и нет такого мужчины, которому бы она позволила распоряжаться своими душой и телом. В мире нет мужчины, который достоин этого, говорила Лола в другом интервью – на этот раз в газете «Для женщин», – и ни один мужчина не способен любить женщину так, как женщина любит мужчину. Вот так она говорила, совершенно не смущаясь.

– Хочется поцеловать каждое ее слово, – сказала Габи, облизнув губы. – Будь у меня хоть четверть ее мужества, я была бы счастливым человеком.

Женщине, которая сидела в дальнем углу, официанты принесли пирог со свечками. Все мы – все, кто был в ресторане, – пропели «С днем рождения тебя!». На душе стало тепло и весело. Огоньки свечек отражались в высоких стаканах. Щеки у меня порозовели. Я поведал Феликсу свою идею и теперь ликовал. Я был то Тами, то Нуну. Стоило только плавно провести рукой по косе сверху донизу – как по веревке колодца или колокола, – и Тами просыпалась во мне. И почти ничего не нужно было менять, ни выражения лица, ни повадок, менялось только ощущение, будто переходишь с одной шахматной клетки на другую, едва заметно: тик-так – Тамар, тик-так – Амнон…

Феликс вытащил из кармана монокль и посмотрел на меня с любопытством. Его лицо снова стало ласковым и счастливым, а меня абсолютно не волновало, что он смотрит на меня, мне даже доставляло удовольствие отражаться в монокле – будто тебя погружают в волшебный раствор, где ты можешь быть любым человеком, кем захочешь, Даже девчонкой. Я ведь профессионал. Настоящий профессионал. Человек с тысячью лиц. Еще день-два – и я буду таким, как Феликс. Его преемником.

Феликс положил монокль в карман, поднял бокал шампанского как бы в честь моего профессионализма и выпил его до дна.

– Прекрасный ресторан, – сказал он, облизнувшись. – Когда-то, много лет назад, когда Феликс еще был Феликс, мы каждую неделю проводили тут один раз. Я брал его на весь вечер для себя и своих друзей. Но тогда у меня еще бывали деньги заплатить за ужин. – Он широко улыбнулся. От волнения я почти не слушал его, хотя стоило бы. Он вытер рот платком. – Габи тоже хочет становиться гениальной актрисой?

– Когда-то хотела. А сейчас ей нужно только мужество Лолы Чиперолы. Потому что ей тоже хочется вести себя так, как ей нравится.

И быть такой же самостоятельной, как Лола, и сильной, и знать, как сводить с ума мужчин и не страдать при этом самой. И заставить отца относиться к ней серьезно, чтобы он женился на ней, согласился наконец жениться. Вот чего она действительно хотела, но об этом я, естественно, не рассказал.

– А что подумывает господин отец? – спросил Феликс, читавший меня, как раскрытую книгу.

Не хватало, чтобы он об этом узнал. Это наша с Габи тайна.

– Что он подумывает, что Габи так восхищается от Лолы? – допытывался Феликс.

– Да я понял.

Габи взяла с меня обещание, что я ни словом не обмолвлюсь о Лоле дома. Ни намеком. Наверно, не стоило и Феликсу об этом рассказывать.

– Ты ведь ему не расскажешь?

Феликс положил руку на сердце и закрыл глаза. Длинные ресницы дрогнули:

– Обещаю.

– Поклянись.

В стеклах его очков плясало угасающее пламя свечей.

– Запомни: если Феликс клянется – он всегда обманывает. Если Феликс обещает – тогда он выполняет обещание. Даю мое честное слово преступника.

Я подумал и согласился.

Может быть, из-за того, что он упомянул про обман, я вдруг спохватился:

– О чем ты говорил до этого?

– О чем? Я много говорил.

– У тебя сейчас нет денег на ресторан?

– А она отличная девчонка! – воскликнул Феликс. – Девчонка что надо!

– Кто? Лола Чиперола?

– Нет. Наша героиня Габриэла-Габи, Дульсинея. Она начинает мне понравиться. – Я так обрадовался, что даже забыл, что хотел спросить. Феликс хмыкнул, прикинул что-то про себя, а потом уточнил: – Итак, она хочет шарф от Лолы Чиперолы?

– Именно.

А еще твой золотой колосок. Но произнести это вслух я не осмелился.

– А что она еще хочет? Не постесняйся, рассказывай все! – Он произнес это тем же добродушным голосом, но я заметил, что он начал постукивать пальцами по столу. Нервничал.

– Откуда ты знаешь, что она хочет что-то еще?

– Я поджидаю, господин Файерберг.

И я понял, что он уже знает. Я уткнулся взглядом в стол. Что-то будет?

– Твой золотой колосок.

– Я знал, что ты это скажешь, – сказал Феликс, перестав улыбаться.

Сердце мое забилось часто-часто. Я уж подумал, что вот сейчас все и закончится. Весь этот прекрасный сон.

Он повертел в руках спичку и спросил как бы между прочим:

– Ты все время знавал, кто я?

– Только когда полицейский посмотрел права и назвал тебя по имени.

– Я думал, ты не замечал, – пробормотал Феликс, сутулясь. – Ты не замечал, а он слишком молодой, чтобы запомнить мое имя. – Он сгибал спичку до тех пор, пока она не треснула. Я вздрогнул от этого звука.

– Ты все время знавал и молчал. Знавал, что я – тот самый известный Феликс Глик, и не говорил мне ни слова. Ты и вправду будешь самый лучший сыщик в мире.

Но произнес он это почти с неприязнью. Как будто с другой стороны баррикады. И я снова ощутил опасность, исходящую от него, того и гляди готовую вырваться.

– Еще что ты о мне знаешь? Что рассказала Габи?

– Да почти то же, что и ты сам. Что ты был богачом, королем Тель-Авива, швырял деньги направо и налево, путешествовал по всему свету… И грабил банки, и водил за нос полицию.

Я уж не стал говорить, что знаю и о том, как они с отцом встретились в первый раз. А то бы он совсем расстроился.

– И это она тоже сказала, когда господин твой отец был не рядом?

– Да. Это наша с ней тайна.

– Она очень-очень особенная девчонка, – задумчиво произнес Феликс, поглаживая пальцем свой черный перстень. – Она еще больше мудрая, чем я. И чем твой отец. Гений!

– Правда? Ты правда думаешь, что она особенная? – Я-то, поскольку часто бываю с ней и вижу, как к ней относится отец, забываю иногда, насколько она особенная и мудрая.

Феликс покачал головой:

– Если я действительно понимаю ее идею – я снимаю перед ней шляпу и говорю: Габи, ты гений!

Похоже, я спасен. Наше путешествие спасено, мы едем дальше! Я даже не решался поверить.

– Ты правда согласен попробовать? Добыть для нее этот шарф?

– И золотой колосок, конечно.

Благословен Ты, Господи, повелитель всего звездного воинства. Аминь.

– А Габи не сказывала тебе, почему ей нужно колосок?

– Не помню. Кажется, нет.

Я соврал. Не хотел его обижать.

Габи смеялась, что если бы у нее было сердце преступника, то отец тут же влюбился бы в нее, потому что его только преступники и интересуют. Может быть, надо было так и сказать Феликсу. Может быть, он принял бы это за комплимент. «Феликс Глик и Лола Чиперола! Какая пара! Если у меня будет сиреневый шарф и золотой колосок, я попрошу добрую фею избавить меня от Заклятья Оладьи и завоюю сердце упрямого принца! Ты же сможешь добыть их, мой рыцарь?»

И смотрела на меня с мольбой.

Феликс сказал:

– Возможно, Лола хочет, чтобы мы делали что-то взамен за такую важную вещь.

– Пусть только попросит! Мы все сделаем.

– Она может просить непростую вещь.

– Нужна дерзость! – напомнил я.

Феликс медленно провел рукой по своим приклеенным усам:

– Возможно, что и я прошу тебя сделать что-то взамен за колосок. А? Такая вещь не отдается легко.

Мне стало не по себе.

– А что именно? – резко спросил я.

– Не бойся, господин Файерберг! – сразу же ответил Феликс, и я понял, что он обиделся. – Ты не очень-то веришь Феликсу, так?

– Я просто спросил.

– Нет! Не говори сейчас, не ври! – вспылил он. – Феликс ни один раз не врал тебе! А ты все время проверяешь его! Некрасиво. И жаль.

Он замолчал. Губы у него подергивались от обиды, морщины на лбу стали глубже. Обижался он как ребенок.

Я очень смутился. И спросил без всякой надежды на ответ:

– Я просто хотел узнать. Что мне надо для тебя сделать?

– Не сейчас. Я должен узнавать, что ты готов. – Он скрестил руки на груди, не глядя на меня.

– Я готов! Ну, скажи!

Он покачал головой:

– Еще нет. Ты подозреваешь Феликса. Все время проверяешь! – Он совершенно забыл про образ старика Ноаха и говорил обычным голосом:

– Ты не понимаешь, что Феликс делает тебе особенное предложение. Дает особую возможность. Чтобы когда-нибудь ты смог думать как Феликс, понимал закон Феликса. И был бы как в сказке. Но только если ты веришь меня. Когда ты веришь даже мои враки – тогда ты готов, чтобы принимать мой закон.

Что я мог сказать? Мне очень хотелось, чтобы Феликс был доволен мной, но все-таки я боялся. Никак не мог поверить ему целиком и полностью. Я и себя-то все время опасаюсь. Наверное, не выйдет из меня настоящего преступника. Даже на пару дней.

– Сейчас пьем кофе и идем, – сказал Феликс, – никто не заставляет нас выпить его до дна. А у нас есть еще много работы.

Я поставил чашку. Мгновение мы пристально смотрели друг на друга. Я увидел, что он постепенно успокаивается. И может быть, когда-нибудь простит за причиненную обиду.

– Ты уже знаешь, куда мы теперь идем? – поинтересовался Феликс.

– За шарфом Лолы Чиперолы, – ответил я с сомнением и надеждой. Никогда не думал, что смогу произнести это вслух. Мне хотелось, чтобы он поверил в то, что я могу измениться.

– Браво! – устало похвалил он меня. – Ты скор говорить.

– Пойдем. – Я с готовностью встал, мне хотелось растормошить его, поделиться своим радостным настроением, чтобы он поскорее забыл о том, что произошло. – Пойдем!

– Только одну минутку! – В глазах его уже появилась хитрая искорка. – Как ты себя ведешь, господин Тами Файерберг! Здесь же ресторан! Сначала нужно не-расплатиться!