Текст книги "Бывают дети-зигзаги"

Автор книги: Давид Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 25
ЗОАРА СВАЛИВАЕТСЯ С ЛУНЫ. СТРЕЛА АМУРА

Всю ночь мы носились по Тель-Авиву на мотоцикле с коляской: я, Феликс и Лола Чиперола. Ветер бил в лицо, развевал волосы, приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Феликс ведет, Лола держится за его бедро, а я восседаю в коляске. Время от времени мы менялись: я садился позади Феликса, а Лола втискивалась в коляску, как горошина в стручок.

Мы плыли по ночным улицам, подставляли лица городским огням, отражались в глазах попрошаек и в роскошных витринах. Тень от мотоцикла пробегала по тротуарам, рекламным щитам, скамейкам, на которых целовались влюбленные. Быстро, прилепившись друг к другу, как вырезанные из бумаги человечки, пролетали мы по темным аллеям мимо ночных кафешек, дворников, мимо компании из трех-четырех собак, вышедших на ночную прогулку и облаивавших нас почем зря: далматинца, овчарки и белого пуделя, главного заводилы, или длинной карликовой таксы, огромного дога и уродливого мопса – будто представители собачьих встречали нас, пустившихся по следам Зоары, почетным караулом наоборот…

Но надо, наверное, начать с описания нашей встречи возле «Главной сцены», моей встречи с бабушкой и дедушкой, с двойного подарка, полученного мной на бар-мицву, подарка без права обмена.

Я зашагал к ним с другого конца улицы. Сначала неторопливо, как ни в чем не бывало. Через пару шагов пустился бежать. Лола махала мне платком. Сначала сдержанно, как и положено звезде мировой сцены. Когда я подбежал ближе, заспешила мне навстречу. Никто на улице (да и во всем мире) не узнал бы ее в таком виде: в джинсах, с длинными распущенными волосами, без косметики. Она взглянула мне в лицо и поняла, что я все знаю. Мы бросились друг к другу, обнялись, я уткнулся лицом в ее плечо и прошептал: «Ты – мама Зоары…», и она ответила: «Да, да, как же хорошо, что ты догадался, у меня не было уже сил скрывать…», и шея у меня вдруг намокла, видимо, в этот час рядом с театром произошел резкий скачок атмосферного давления.

Феликс покачал головой:

– Ну, заканчивали уже? Прошу извинения, но нужно двигаться! Еще будет время для слез, и уси-пуси, и чмок-чмок!

– Ах, какой герой! – Лола вытерла нос. – Думаешь, если ты в шлеме, то я не знаю, какие у тебя сейчас глаза?

– А он – мой дедушка, – сообщил я Лоле, сам удивляясь своей смелости.

– Если ты при людях называешь меня «дедушка», я тут же сдаю тебя в полицию, – буркнул Феликс. – Я еще слишком молодой для этого!

– Бедный ребенок! – всплеснула руками Лола. – Заполучить в дедушки Феликса Глика!

– Почему бедный? – возмутился Феликс. – Дедушка берет внука с собой воровать поезд! Чем плохо?

И он был прав.

– Меня ты можешь называть бабушкой, – сказала Лола, – и Феликс со временем привыкнет.

У меня есть бабушка. Не бабушка-циркуль – настоящая бабушка, которая умеет обнимать.

– Значит, ты все-таки вышла замуж? – сорвалось у меня с языка. А как же ее принципы…

– Я – вышла замуж? – Лола очень развеселилась. – Вот это вопросы задают нынче бабушкам!

– Ну, просто ты же говорила, что…

– Верно, Нуну. Ну что ж, придется рассказать тебе правду. Я люблю одиночество и люблю делать то, что мне нравится. Я всегда была свободной, как цыганка, а если и любила кого-то, никогда не ждала, чтобы меня заметили, всегда сама приходила и говорила: так и так, друг мой, такая вот история! А любила я как раз вот этого господина. – Тут она нежно погладила Феликса по шлему. – И хотела от него ребенка, но совершенно не собиралась отдавать ему ключей от своей жизни.

– Для меня довольно отмычки, – расхохотался Феликс, а я исполнился гордости за свою новоявленную бабушку, Лолу Чиперолу, оставшуюся верной себе.

– Где ты раздобыл такой мотоцикл? – спросил я у Феликса, но он только загадочно улыбнулся и пожал плечами и буркнул что-то про Феликса-волшебника и Феликса, который все может. Сказано это было явно для того, чтобы позлить Лолу, но она только рассмеялась, потрепала его по загривку и проговорила:

– Седьмой десяток, а все как ребенок!

– Айда! – проревел Феликс, и мы пустились в путь.

Мне нужно было задать кучу вопросов: почему за все эти годы она ни разу не попыталась увидеться со мной? Знала ли она о моем существовании? И замечала ли меня, когда мы с Габи поджидали ее около дома?

Габи. Габи-Габи-Габи.

Как она все эти годы скрывала от меня столько важных вещей? Что Лола Чиперола и Феликс Глик были любовниками. Что у них была дочь. Что она умерла. Что она была преступницей и, по стечению обстоятельств, моей матерью. Однако все эти годы Габи намекала мне, что Феликс и Лола – важные персонажи в моей жизни, в моей судьбе, и сеяла в моей душе зернышки интереса к ним обоим – с помощью сиреневого шарфа и золотого колоска, и пародий на Лолу, и ее песен, и рассказов о Феликсе, и все эти зерна дали всходы в назначенное время – за три дня до бар-мицвы.

И как это Феликс с Габи одновременно наступали с тыла и фланга, даже не зная о действиях друг друга?

И захватили меня в плен, а я и сам рад был сдаться.

Я все время косился на Феликса и Лолу, пытался приучить себя к тому, что теперь это мои дедушка и бабушка. Разница между Лолой-актрисой и Лолой-бабушкой была такой же, как между Лолой Чиперолой и Лолой Кац. И я еще не знал, получится ли у нас стать близкими людьми и каково это – когда у тебя есть бабушка… И вдруг поймал на себе взгляд Лолы.

– Я вот смотрю на тебя, – она наклонилась ко мне на ходу, – и думаю – какая же я была дура, что за все эти годы ни разу не ослушалась твоего отца, не попыталась с тобой встретиться.

– Он не разрешал тебе? – я почти кричал, и не только из-за шума.

– Он не хотел, чтобы ты знал о Зоаре, боялся, вдруг ты станешь на нее похож. И решил стереть из поля зрения заодно и меня. Но теперь-то я буду договариваться с тобой лично! Имей в виду, я хочу быть бабушкой на полную ставку! Согласен?

Я фыркнул. Ох уж эти женщины, одна хочет быть мне на полную ставку матерью, другая – бабушкой… Мы на ходу пожали друг другу руки. Конечно, согласен.

– Остановка «Алмазный центр», – крикнул Феликс из-под шлема. На крупном перекрестке он свернул, съехал с шоссе и направился к заброшенному полю прямо за зданием.

И остановился.

В лицо больше не дуло. Мы с Лолей облегченно вздохнули. Феликс повернулся к нам, пытаясь высвободить голову из тесного шлема, похожего на пилотский шлем времен Второй мировой. В воздухе стоял запах шоколада, и я тут же узнал это место, место нашего с Габи тайного паломничества. Шоколадная фабрика, которая – не без нашего с Габи участия – расширилась и выросла за последние пять лет.

– Откуда вы знаете, что я люблю здесь бывать? – удивился я. – Я же про это еще не рассказывал.

– Про что не рассказывал? – удивилась Лола. – Ну, выпутайся уже из своего скафандра! – прикрикнула она на Феликса.

– Что мы с Габи приезжаем сюда каждый месяц. На шоколадную фабрику. Посмотреть, как делают шоколад.

– Каждый месяц она привозит тебя сюда? – поразилась Лола.

– Ну да. Уже несколько лет. А потом мы идем к твоему дому. Ну, то есть раньше ходили.

Лола посмотрела на меня, посмотрела на Феликса и покачала головой:

– Я должна встретиться с этой Габи. Она совершенно невероятная!

Я не понял, что ее так воодушевило. Нормальная бабушка забеспокоилась бы о зубах своего внука, услышав о столь частых визитах на шоколадную фабрику.

– Забывай на минуту шоколад! – велел Феликс. Ценой величайших усилий он ухитрился избавиться от шлема и виновато взглянул на Лолу: – Это все из-за носа! Нос не прохаживает, ну!

Лола сложила пальцы ножницами и подвигала ими у Феликса перед носом. Феликс опасливо прикрыл лицо ладонью. Кажется, он ее побаивался.

– Забывай шоколад! – повторил он мне. – Посмотри только туда, в сторону алмазов! Здесь начинается твой рассказ.

– Мой рассказ?

– Йес, сэр! Много лет назад здесь бывал алмазный центр всей страны! Весь дом был полный алмазов, и охраны, и камер, которые замечали каждое движение, и самой новой системы сигнализации. Короче сказать, мы с Зоарой ехали здесь как-то раз, и вдруг Зоара смеется и говорит: что ты думаешь, папино – так она меня называла, – я смогу залезать сюда ночью, и проходить через весь этот дом на крышу, и спускаться так, что меня не замечает ни один охранник?

Подождите, ну постойте же! Я чуть не заткнул пальцами уши. Я еще не привык к тому, что моя мать говорит такие вещи, так обычно говорят в кино, причем герои, у которых вообще нет детей.

– И я говорил ей: Зоара, куколка, для чего тебе это нужно? Ты хочешь деньги – я даю тебе, сколько ты хочешь, ты хочешь большие деньги, как когда-то, хочешь играть – поедем за границу, поедем туда, где нас никто не знает, и находим там, чем заниматься!

Лола подошла поближе и обняла меня за плечи.

– Скажи, если будет слишком тяжело, – шепнула она мне. – Феликс любит произвести впечатление и иногда перегибает палку.

– Что Феликс перегибает? – запротестовал Феликс. – Я рассказываю ему все, как в жизни. Беру его с собой, показываю ему, как было, что было. Это его жизнь! Чем плохо?

Я, кажется, начал понимать, почему они не ужились вместе.

– Продолжай, – попросил я. – Я хочу знать.

– Вот! – набросился Феликс на Лолу. – Твой внук хочет знать! Отлично! Это его право! Короче сказать, Зоара говорила мне: папино, я больше не хочу эти грязные деньги, не хочу обманывать дураков, я хочу еще немного поиграть, почувствовать, как стучит у меня сердце, потому что с тех пор, как мы возвращались из-за границы, моя жизнь такая скучная и обычная, что можно умереть от одной только скуки. А если я, например, залезаю на крышу и играю там на флейте, играю одну только песенку, и никто не сможет меня поймать – ну, что ты скажешь, папино?

Я взглянул наверх, изо всех сил вытянул шею, и это было нелегко, потому что губы у меня в это время сами растягивались в улыбке. Сыграть песенку на крыше алмазного центра! Эта песенка тотчас зазвучала у меня в голове.

– И это была простая глупость – залезать на крышу. Если бы залезать, чтобы брать немножко хорошего товара, – это я понимаю. Это работа. А просто для ради дяди Шуйца? Но это была Зоара. Если я что-то говорил ей не делать – она делала как раз наоборот! Я говорил ей: Зоара, куколка, будь осторожна. А она мне: ах, папа, ты всегда только «нет» да «нет».

Я взглянул на него. Да, похоже, так все и было.

– Легче было с деревом договориться! Я говорил «нет», она говорила «да», так мы и заканчивали говорить, и я думал, она успокоилась и забывала всю эту глупость, и слава Богу, бокер тов, шабат шалом. И я возвращался к моей работе за границей, а она оставалась здесь. Но что ты думаешь? Конечно, через какую-то неделю я получаю звонок от твоей бабушки: Зоара сделала, что обещала!

– Залезла на крышу? У нее получилось?

– Еще бы у нее не получилось! Не спрашивай меня как. Я не знаю! Полный дом охраны, а она обходила их всех! Но одна камера, похоже, все-таки ее замечала, и тут началось – у-у-у! И все побегали, охрана, полиция, сигнализация, собаки… А Зоара смеялась! Вместо того чтобы спасаться на улицу, она хотела еще на крышу! Она хотела с флейтой, ну! Для нее все было игра.

Он удивленно покачал головой.

– А что было дальше – я не знаю. – Феликс развел руками. – Рассказывай ты.

– Я? Да откуда я…

– Это ведь твой рассказ, а?

Но откуда же я знаю? Я тогда даже еще не родился. Феликс прикусил язык. Треугольные его брови, казалось, совсем заострились и поползли вверх. Куда она бросилась, на крышу? Ладно, допустим, она залезла на крышу, как обещала. И она обещала еще… Я заулыбался. Неужели она стала играть, несмотря на полицию? Феликс прикрыл глаза и кивнул. Значит, все-таки стала. Достала из кармана деревянную флейту и заиграла?

– Ну а ты как думал?

Я представил себе Зоару, на крыше, в лунном свете, может, она даже села на край и поболтала ногами, и лунный свет отражался в ее волосах, а поле, в котором мы сейчас стоим, было полно полицейских, и патрульные машины мигали проблесковыми маяками, а она спокойно продула мундштук перед игрой. И я уже понял, какую мелодию она собирается заиграть, и вспомнил русалок из черной реки, и почувствовал, как бьется ее сердце.

И вдруг – ш-ш! Нежно и просто зазвучала флейта. Я слышал, как мелодия разносится над крышей и спускается, нота за нотой, к головам полицейских, а они стоят неподвижно, в растерянности сняв фуражки, и прислушиваются к тоненьким, девичьим звукам, разбегающимся, как козлята, по небесному лугу.

Они даже не знали, что это женщина.

Зоара проиграла все куплеты до последней нотки. Полицейские дослушали до конца этот гимн, гимн дерзости и сумасшествию. Она тщательно протерла мундштук. Убрала флейту в бархатный футляр. И что теперь?

Волшебство рассеялось, и снова началась суматоха. По этажам забегали полицейские, залаяли собаки, в рациях зазвучали противоречивые указания. А она? Что сделала она?

– Рассказывай, – шепнул Феликс.

Ну ладно. Я уже немножко ее знаю. Это ее моторчик жужжит у меня во лбу. Конечно же она не осталась там на крыше дожидаться полицейских.

– Она сбежала. Да?

Да, ответили мне глаза Феликса.

Но куда? Вернуться вниз она не могла. Сверху – только небо. Подпрыгнула и уцепилась за пролетающий самолет? Спустилась по проводам? Феликс молчал и улыбался. Лола смотрела на меня, наклонив голову, точно следила за развитием мысли Зоары, своей дочери, по моему лицу. Я зажмурился. Сосредоточился. Я ведь, оказывается, потомок целой преступной династии. Что сделал бы я на ее месте? Надо что-то придумать и спасти ее! Но этот шоколадный дух мешает сосредоточиться. Наша с Габи тайная страсть… Раз в месяц мы приезжали сюда, как козлята к роднику… Этот запах, он так и шепчет мне…

– Туда. – Я развернулся и показал пальцем на шоколадную фабрику. – Моя мама сбежала вон туда.

– Ну слава Богу. – Феликс вздохнул так, точно я выдержал экзамен на принадлежность к роду.

И они с Лолой улыбнулись друг другу. Может, потому, что я сказал «моя мама».

Габи.

Каждый месяц, в течение пяти лет, преданно и упрямо.

– Но как она перебиралась с дома на дом? – шепнул Феликс.

А правда, как? Здания довольно далеко друг от друга. Перепрыгнуть не получится. Спуститься на землю и перебежать – тоже: внизу полицейские.

Так, секундочку.

– А подъемные краны здесь тогда уже были?

– Были всегда, – ответила Лола. – Похоже, эти краны протянут дольше самих домов.

Тогда все ясно.

Зоара бросилась к подъемному крану, который стоял, скажем, вон там, вытянув стрелу в сторону алмазного центра. Покачала ногой в воздухе. Всего один прыжок. Всего метр. Не так уж много. Правда, внизу бездна. Феликс следил за моим взглядом. Я молчал. Сумасшедшие картинки возникали у меня в голове. Зоара заплетает волосы. Убирает косу за воротник. Кладет в карман флейту. Жизнь или смерть. Смерть никогда не пугала ее. И вот она прыгает. Перелетает через бездну. Приземляется на стрелу крана. Я даже не оглянулся на Феликса, чтобы он подтвердил мою догадку. Я был уверен так, как будто прыгнул туда сам, и даже почувствовал удар. Она немного полежала, подождала, пока отступит боль, и поползла…

Нет. Это я бы пополз. Она – никогда. Она собралась с силами, ноги у нее, наверное, дрожали, но она сначала встала на четвереньки и посмотрела вниз, а потом выпрямилась и пошла.

Я взглянул в темное небо. Месяц разрезал стрелу крана надвое. Моя мать ступила на нее. Перешагнула через месяц. Стараясь не смотреть вниз – и одновременно борясь с желанием взглянуть.

Феликс вздрогнул.

А полицейские? Что сделали они? Прицелились? Засвистели в свои свистки? Я представил, как они растерялись, увидев тонкий силуэт, поправший все законы, проникший в охраняемую крепость, чтобы сыграть детскую песенку, а потом, будто канатоходец, шагнувший к луне, бросая вызов их револьверам и наручникам. И они шумели и перекрикивались, не зная, как поступить.

– Ну, не все, – поправил меня Феликс. – Был там один, который быстро соображал, куда она идет. Один полицейский. Сыщик.

И они с Лолой снова посмотрели на меня – продолжай, мол. Представь этого полицейского, единственного догадавшегося, что задумала Зоара. Я представил было сыщика из американских фильмов: красавца с гладкой прической и стальными голубыми глазами. Нет, что-то не то.

– Такой сыщик, невысокий, с большой головой. Крепкий такой.

И такой упрямый, и такой немножко неопрятный, как будто все время думает о другом, одним словом, Растрепанный Упрямый Потный Ворчун, РУПВ для краткости.

– Верно, – одобрил Феликс. – Он самый.

– И он?.. – спросили глаза Лолы.

– И он побежал к подъемному крану и полез по нему вверх…

Ему не впервой забираться на такую верхотуру, подумал я почти с нежностью. Всего лет за пять до того он проложил маршрут по крышам девяти посольств и консульств Иерусалима, в тишине разрезая веревки и привязывая вместо них другие, и наутро посол Италии проснулся под ненавистным ему флагом Эфиопии, а консул Франции, оторвав взгляд от утреннего круассана, обнаружил себя – и круассан, вот ужас-то! – под защитой английского флага. И все девять консулов в гневе звонят друг другу, и воздух кипит от яростной смеси языков и струй дипломатического яда, а весь Иерусалим, включая моего отца, выигравшего пари, покатывается со смеху… И вот теперь он снова карабкается по вертикали к стальной стреле крана, и уже считанные метры отделяют его от загадочного канатоходца, и он садится, и бросает взгляд вниз, и едва не теряет сознание. А потом смотрит на отчаянного разбойника и понимает, что такой соперник встретился ему впервые.

Они и впрямь встретились на небесах.

Шаг, еще шаг. Канатоходец почти дошел до края, того, что над крышей шоколадной фабрики. Отец пытается встать, но страх прижимает его к стреле. Он плюет на гордость и начинает ползти. Животом он чувствует, как отзывается металл на ее шаги. Они отдаются и в его теле – и это приятно, несмотря на опасность. Канатоходец на мгновение поворачивает голову – и видит прижавшегося к стреле преследователя. Зоара улыбается, уважая его смелость и презирая его позу… Так оно и было? Или я все придумал? Не важно. Будем считать, что так было. И по сей день, проезжая мимо шоколадной фабрики, я вижу этих двоих на стреле огромного подъемного крана. Они парят над городскими огнями, над полицейскими, и тоненькая паутинка родства протягивается от него к ней, и, может, именно из-за этой паутинки Зоара ускоряет шаги, почти бежит, и мой отец ползет быстрее, но Зоара успевает уже добраться до края стрелы, до крыши шоколадной фабрики.

– И, добравшись до крыши, она прыгает!

– Но это высоко! – засомневался Феликс. – Может, четыре метра высоты.

– Она все равно прыгает! – настаиваю я. – Ей ничего не будет.

– Она действительно всегда приземлялась на ноги, – изумленно бормочет Феликс.

– Была ночь. – Я уже не могу остановится, рассказ выплескивается из меня, из точки на лбу: – На фабрике никого не было, и Зоара побежала туда.

Она бежит, ищет выход, мечется туда-сюда по огромному цеху, появляется и исчезает, все это я видел, будто перышко щекотало мне мозг, ту зону, которая отвечает за воображение, но на этот раз я не врал, это была моя история, она теснилась во мне, как клубок, она воскресила Зоару, снующую между машинами, между емкостями с шоколадом, погруженными в сладкий сон. Вот она останавливается и, не сдержавшись, засовывает в шоколадную массу пальчик. Облизывает, смеется.

Тяжелый стук: на крышу фабрики приземляется крепкое тело. Полицейский. Единственный и неповторимый. Перекатывается на спине и, выругавшись, бросается с крыши в цех. Осторожно ступает. Держит наготове пистолет. Осматривается. Ищет преступницу. Чутье его не обманывает: если горячо в животе, возле пупка – преступник где-то рядом. В животе уже горит, и жар расходится по всему телу.

– Эй, парень! – кричит мой отец, и эхо, пропитанное запахом шоколада, перекатываясь, вторит ему. – Фабрика оцеплена. У тебя никаких шансов. Руки вверх, выходи и не делай резких движений.

Эхо стихает, и наступает тишина. Отец осматривается. Шоколадный дух забивает ему нос. Может, на мгновение, на один вздох он вспоминает себя в детстве на такой же отцовской фабрике, между мешками с сахаром и мукой. Бисквиты и шоколад, м-мм! Но он отгоняет эти мысли. На работе нельзя предаваться воспоминаниям, каждая ошибка может стать последней. Он медленно движется вперед, поводя пистолетом.

И что дальше? Что теперь? Фантазия моя вдруг отказывает. Точка во лбу потухает. Черно-красный занавес падает на мое воображение.

– А дальше она в него стреляла, – закончил за меня Феликс.

– Стреляла? – задохнулся я. Я даже не подумал, что у нее был пистолет. – Выстрелила в папу?

– В плечо. Прошу извинения. Я должен говорить: она никогда в своей жизни не стреляла из пистолета. Муху не могла убивать! Но как раз с твоим отцом ей пришлось пускать пулю. Может, так, для смеха, а может… А, не знаю.

– Может – что?.. – Я хотел, чтобы он закончил.

– Может, почувствовала, что он опасен для нее, – подхватила Лола. – Не как полицейский – как мужчина. Почувствовала, что должен сыграть важную роль в ее судьбе, и испугалась?..

Я прилег на коляску мотоцикла. Лет двести мне понадобится, чтобы переварить это все. Лола шепнула что-то Феликсу, и он подергал себя за нос. Над нами пролетел самолет. Антенна над зданием алмазного центра помигала ему красным. Пуля на цепочке прохладно перекатилась у меня под рубашкой. Из тела моего отца. Выпущенная моей матерью. Всю мою жизнь она была со мной, а я и не знал.

– Как стрела Амура, – шепнула Лола. – Твой отец тут же в нее влюбился.

– Он слышал, как она смеялась, когда стреляла, и понимал, что это девчонка, – добавил Феликс.

Отец замер, ошеломленный. Схватился за плечо, пытаясь остановить кровь. Эта боль, наверное, сравнима с той, как если бы тебя боднула корова.

– Ты женщина? – спросил он изумленно.

Она снова рассмеялась своим заливистым смехом, и эхо подхватило его. И снова выстрелила, но на этот раз не попала.

– У тебя нет никаких шансов! – крикнул ей отец и улыбнулся, несмотря на боль.

На этот раз выстрел разбил лампу у него над головой. Отец увернулся. Спрятался за кучей мешков с кофе. Еще выстрел. Поток душистых коричневых зерен едва не сбил отца с ног. Он сделал шаг назад. Пригнулся. Выстрел. Он сосчитал, сколько пуль она уже потратила. Знание – сила. Но именно здесь знание уступило сердцу.

Это длилось целую вечность. Она смеялась над ним, пряталась за машинами, забиралась на подъемники, показывала ему язык из-за производственной линии моих любимых «А ну-ка, отними!», махала из-за мешков с сахаром, а когда он мчался туда, исчезала и появлялась в противоположном углу и снова стреляла в него, предостерегала, играла с ним.

А он все улыбался. Несмотря на боль.

– И тогда между ними все началось, – с внезапной уверенностью поведал я своим двоим слушателям. – Тогда она начала смешить его.

– Верно, – подтвердила Лола. – Если она начинала дурачиться, никто не мог устоять.

Только она и знала, как его рассмешить.

Бедная Габи.

– Один раз, когда мы с ней были на Ямайке, – вспомнил Феликс, – ее выбирали королевой смеха тысяча девятьсот пятьдесят первого года! Три тысячи долларов она получала только за свой смех!

– И так они смеялись на пустой фабрике. – Я тут же представил, как они смеются, молодые, веселые, не преступница и ее преследователь, а просто мужчина и женщина, и по пустому цеху разносятся ее заливистый смех и его ржание, а я ведь никогда не слышал, чтобы он хохотал вот так, от всей души. – И вдруг… – Может, именно в тот момент на небесах и решили, что я стану писателем. – И вдруг, пробегая по подоконнику, она споткнулась обо что-то и упала…

– И?.. – хором спросили Лола и Феликс.

– И прыгнула вниз…

– И?..

– И прыгнула в резервуар с шоколадом! – с тайной гордостью закончил я. Длиной и шириной в три метра. И в два метра глубиной. С медленно вращающимся перемешивающим винтом. Я знал размеры всех резервуаров в главном цехе. У самого большого Габи обычно застывала на несколько минут, смотрела растерянно и вздыхала. А я-то, глупый, думал, что она, как и я, мечтает нырнуть в шоколадное море.

– И отец бросается за ней прямо в форме, чтобы спасти, и изо всех сил бьет руками по густой шоколадной жиже. – Я вещал, точно спортивный комментатор.

И вдруг замолчал.

Я вспомнил, что отец не умеет плавать.

– Точно, – одобрил Феликс. – И тут же начинает потонуть! – добавил он издевательски. – Видали, какой полицейский? Потонул в шоколаде!

– Зато Зоара умела плавать, – проигнорировала его Лола, – и тотчас же поймала его за чуб и потащила за собой к краю резервуара, к лестнице… Уф! Тебе, наверное, тяжело и слушать, и рассказывать?

– Да, – согласился я. – И да, и нет.

Шоколад заливает отцу глаза. Форменную куртку. Пистолет. Шоколад застывает и мешает двигаться. Холостяцкое его сердце бьется, как барабан. Выходит, родилась наконец женщина, которая подходит под его условия, которая и поймала, и подстрелила его – в буквальном смысле… А Зоара смеется, запыхавшись, и по-девчоночьи щупает его мускулы, несчастная, одинокая, с ног до головы, до острых ушек покрытая шоколадом, стекающим на пол. Горький миндаль в шоколаде.

– Как две шоколадные фигурки, – шепчет Лола. – Полицейский и преступница.

– И оба смеются, – буркнул Феликс.

Как мой отец хохотал!..

Бедная Габи.

Сколько бы шоколада она ни съела, ей никак не удается его рассмешить.

– Руки вверх, – сказала фигурка полицейского.

Он сосчитал выстрелы и знал, что у Зоары закончились пули.

– А ты мне нравишься, – засмеялась фигурка преступницы и сняла пальчиком каплю шоколада с его носа. – Никогда не встречала таких, как ты. Если попросишь как следует, я, пожалуй, выйду за тебя замуж.

– Руки вверх, я прошу тебя, – повторил отец. – Ну!

Зоара расхохоталась: думала, что это шутка.