Текст книги "Саша, Саня, Шура (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Луи де Бройль
Аристотель и Леонардо да Винчи. Отношение к наследию этих двух великих мыслителей сложилось прямо противоположным образом. Несмотря на то, что физические идеи Аристотеля почти полностью ошибочны, он имел сотни учеников и последователей. Леонардо да Винчи, гениальный художник, физик, анатом, инженер, не имел ни учеников, ни последователей. Его рукописи были утеряны, работы забыты, и лишь спустя много веков ученые вновь открывали то, к чему пришел этот гениальный одиночка еще в далекую эпоху Возрождения.
Боязнь пустоты
Кладбище погребенных надежд…
…Мы должны проверять старые идеи, хотя они и принадлежат прошлому, ибо это единственное средство понять важность новых идей и границы их справедливости.
Эйнштейн
Мысли этого человека в течение двух тысячелетий вызывали восторг и изумление. Сегодня его учение считается препятствием, которое человечеству пришлось преодолеть, чтобы стать на путь прогресса…
И все-таки никто не отрицает, что его имя – синоним мудрости. Оно известно каждому. История помнит не только каждое дошедшее до нас слово этого удивительного человека, но и то, что был он небольшого роста, изящен, склонен к сарказму. Она бережет мельчайшие подробности его биографии, переходящие из книги в книгу, несмотря на обилие новых тем и проблем, невзирая на нехватку бумаги.
Аристотель родился в 384 году до нашей эры в городке Стагире в Северной Греции, в семье врача. Отец считался ученым человеком. Когда он исцелял больных, на него взирали как на бога. Если же его больной умирал, на врача не сердились, считалось, что умерший отмечен богами.
Отец Аристотеля был придворным врачом, к нему обращались лишь богатые и знатные люди. Его пациентом был царь, Филипп Македонский.
Придворный эскулап не мечтал о лучшей доле для своего сына. И все складывалось как нельзя лучше: Аристотель был умен, любезен, ловок, при дворе его любили, баловали… Но, как это ни огорчало старого врача, сын проявлял мало интереса к медицине. Он рассеянно выслушивал доверяемые ему тайны профессии, тайны, за которые другой отдал бы полжизни. Мальчик не скрывал своей скуки при виде ноющих пациентов, которым отец делал растирание или пускал кровь.
Правда, иногда отец начинал думать, что не все еще потеряно. Сын радостно сопровождал его в походах за травами, из которых варились лекарства. В поле, в лесу Аристотель преображался. Его занимало все. Тут-то на отца градом сыпались вопросы: почему птица летает, сколько на свете зверей, и почему они разные, какие из них самые маленькие, а какие самые большие; почему подброшенный камень не замирает на месте, когда его отпускает рука, а продолжает лететь…
Вечерами Аристотель не задерживался в душных парадных залах, где веселилась придворная знать. Он выскальзывал на улицу и, оглушенный тишиной, вглядывался в таинственное ночное небо. Маняще мерцали звезды… Равнодушно светила луна… Луна… Птица в сияющем оперении? Корабль в неведомом океане?
Отец хмурился, когда Аристотель начинал задавать ему свои вопросы. Он с удовольствием рассказал бы ему о недугах человеческого тела. Но птицы, звезды… Он объяснял сыну, что и полет птиц, и падение камня, и величественное движение небесных светил – все это происходит так, как угодно богам. И Аристотель верил этому. Действительно, он ощущал во всем, что наблюдал, порядок, закон, четкую причину. Но с ранних лет он хотел понять этот закон, раскрыть тайный промысел олимпийцев.
Мальчик мечтал увидеть порядок там, где большинство образованных людей его времени видели лишь набор случайных, не связанных между собой явлений, объясняемых лишь гневом или мудростью богов.
Придет время, и Аристотель найдет этот закон, поймет причину многих явлений. Найдет неверный закон и неверную причину, и его блистательная жизнь станет для потомков примером величайшей драмы. Но главное дело своей жизни он осуществит – докажет, что в мире царит порядок, жизнью вселенной управляет закон. А следовательно, мир познаваем.
Все это случится позже, а пока, в Стагире, Аристотель продолжал свою беспечную жизнь при дворе Филиппа Македонского, продолжал сердить отца и умилять придворных, выдумывая все новые и новые загадки.
В ответ на сложные вопросы Аристотеля, взрослые, посмеиваясь, говорили: это знает разве что Платон… И, пожалуй, мало кто был удивлен, когда после смерти отца 17-летний Аристотель употребил доставшееся ему наследство на поездку в Афины, в школу этого знаменитого философа.
На дверях школы Аристотель прочел надпись: «Никто не сведущий в математике, да не входит в этот дом». Математика была богом Платона. Ей он поклонялся, у нее искал ответа на все вопросы.
Платон не любил отрываться от своих папирусов и снисходить к практическим делам. Он жил в грезах, мечтаниях и считал, что окружающий мир – всего лишь тень, отблеск идеи, созданной творцом. И эту идею можно познать только с помощью чистой науки. Он отвергал практическую деятельность как недостойную ученого и протестовал против использования математики в решении жизненных задач.
Поэтому очень неодобрительно Платон относился к своему ученику Архиту, ставшему другом Аристотеля. Тот вел себя совсем неподобающим образом: изобретал блоки, винты и построил даже механического летающего голубя. И – какова дерзость! – применял при конструировании геометрические и математические расчеты, которым научил его Платон с совсем другой, возвышенной целью.
Евдокс Кнндский, тоже ученик Платона, считающийся первым астрономом древности, возбудил гнев учителя тем, что искал не только теоретическое объяснение запутанного движения планет. Во время путешествия по Египту он обнаружил в Каире высокую башню и оборудовал в ней обсерваторию. Как только позволяли дела, он уезжал в Каир и вел со своей башни тщательное наблюдение ночного неба.
Платон учил, что только равномерное круговое движение светил достойно неба. А Евдокс с удивлением наблюдал, как вместо этого равномерного движения светила позволяют себе то замедлять бег, то ускорять его, а некоторые планеты двигались вспять! Обеспокоенный таким отклонением от идеала Евдокс советовался с Аристотелем, и они оба придумали свое, очень красивое и замысловатое небо: планеты укреплены на прозрачной вращающейся сфере, а вокруг расположена еще одна сфера. Она тоже вращается и заключена внутри третьей сферы, а та – внутри четвертой…
Аристотель насчитал пятьдесят пять таких сфер, относительное вращение которых могло объяснить все разнообразие наблюдаемых небесных явлений. Казалось, Платон должен гордиться таким усердием учеников, но тот только ворчал:
– Истинных астрономов я признаю мудрецами, но к ним причисляю не тех, которые, подобно Гезиоду и другим сходным с ним звездочетам, хотят служить науке, наблюдая восход и закат светил, а людей, исследующих восемь сфер небесных и великую гармонию вселенной – единственный предмет, достойный и приличный для человеческого ума, просвещенного богами.
А Аристотель с жаром доказывал ему:
– Учитель, этот мир не тень, не иллюзия, оглянись вокруг! Понаблюдай за жизнью. Источником наших идей и понятий служат не числа, а окружающий нас мир. Чистая математика не приведет нас к истинному знанию. Наука должна опираться на наблюдение!
Восприятие Аристотелем мира как объективной реальности существующей независимо от наших чувств и ощущений, дало право В. И. Ленину написать в своих «Философских тетрадях» об этом ученом древности: у него «нет сомнения в реальности внешнего мира» – и противопоставить его материализм идеализму Платона.
Возле Платона Аристотель провел двадцать лет. Перенял от него уверенность в том, что Земля покоится в центре вселенной; что глаз видит потому, что от предметов исходят флюиды; что математика – это единственное достойное мужа занятие.
Но в своих взглядах на окружающий мир они тем не менее остались разными – Аристотель и Платон. Один – жизнелюб, верящий в материальность мира. Другой – идеалист, затворник, прославляющий мир теней, символов, не доверяющий своим чувствам, ибо они, как считал он, обманчивы.
Как видно, большое влияние на Платона оказал его предшественник Анаксагор. Не веря в истинность ощущений, тот передал обманчивость чувств парадоксальным выражением – «снег черен». Даже цвета тел он объяснял только субъективным ощущением. Платон так и остался на всю жизнь под обаянием этого «черного снега».
Зато Аристотель не сомневался, что снег – белый.
Хотя шел четвертый век до нашей эры, в запасе у юного человечества было уже немало знаний. Не только в Греции, крупицы знаний собирались в Вавилоне и в Египте, а о древней китайской науке, восходившей к тринадцатому веку до нашей эры, рассказывали чудеса.
Во всяком случае, во времена Платона и Аристотеля уже были известны способы выплавки и обработки металлов, изобретены весельные и парусные суда, весы, циркули, рычаги, блоки, водяные часы. Люди применяли различные приспособления в строительстве, для обработки зерна, приготовления муки и других продуктов питания. Но эти примитивные механизмы умельцы делали, часто не отдавая себе отчета о принципе их действия. Тогда не было ни механики, ни науки конструирования.
Аристотель берется буквально за все. Изучает работу весов, блоков, проектирует и строит механизмы и машины. Эти его работы заложили основы механики. В трудах Аристотеля – отголоски его детских интересов, в них обилие самых разнообразных сведений о природе. Он по-прежнему задает, теперь уже только себе, массу вопросов: почему роса выпадает только в ясные и тихие ночи? почему меняет направление ветер? почему пары морской воды пресны? отчего происходят землетрясения? что такое радуга?
Но теперь он не ограничивается вопросами. Он придумывает объяснения. И они поражают современников фантазией и смелостью. Особенно удивлены были коллеги, узнав от него размер окружности Земли. До сих пор неизвестно, как Аристотель рассчитал это. Ошибся он ненамного. Его Земля лишь вдвое больше реальной.
Он думает о природе света. Слушая музыку, размышляет о свойствах звука. Его акустические и оптические работы основаны на точном наблюдении, в них проявляется глубокая и верная интуиция.
Во времена Аристотеля почти ни на один из вопросов, которые он сам и другие ученые задавали природе, не существовало ответа. Но несмотря ни на что, и в ту пору человечество было уже достаточно самонадеянным. В этом можно было легко убедиться, прочтя надпись на могиле одного из предшественников Аристотеля: «Здесь покоится Анаксагор, который достиг крайнего предела истины, познав устройство Вселенной»…
Названия трудов Аристотеля говорят о широте его интересов: «Физика», «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Метеорология», «Механика». Энгельс впоследствии назовет Аристотеля «самой всеобъемлющей головой». И, действительно, пока он придерживается простых наблюдаемых вещей, он точен и мудр. Но постепенно возникают вопросы глобального порядка, он задумывается над проблемой мироздания. И тут наступает рубеж, за которым кончаются великие достижения Аристотеля и появляются трагические заблуждения…
Еще в детстве его занимала загадка движения. С годами она справедливо кажется ему центральной проблемой физики. И как тогда, он подбрасывает вверх камни, яблоки, горстки песка. Его по-прежнему мучит вопрос: почему брошенный камень, отделившись от руки, не замирает на месте, а продолжает лететь? Он не догадывается еще об инерции, о тяготении, а считает, что каждый предмет стремится к своему месту.
Аристотель создает теорию перемещения тел, из которой следует, что движущийся предмет управляется самой средой, в которой он перемещается. И ему чудится, что этот предмет как бы подталкивается воздухом, который устремляется в освободившееся место. Этот закон Аристотель формулирует так: движущееся тело непрерывно находится под действием некоторой силы и скорость его прямо пропорциональна приложенной силе и обратно пропорциональна сопротивлению среды.
«А если тело движется в пустоте? – спрашивает Аристотеля здравый смысл. – Тогда ему ничто не сопротивляется… Следовательно, скорость тела станет бесконечной, а оно само – вездесущим?».
Аристотель понимает, что теория заходит в тупик, и объявляет не ложность теории, а… невозможность существования пустоты.
Так появляется термин «horror vacui» – «боязнь пустоты». Это странное утверждение упрямо поддерживалось Аристотелем и его учениками. И, как ни удивительно, дискуссии на эту тему достигли даже нашего времени. Потому что и ньютоновское абсолютное пространство, и теория эфира, – вещества, якобы наполняющего вселенную, – дожили до рождения теории относительности и умерли только от руки ее создателя.
Именно Аристотель, движимый horror vacui, решил, что мировое пространство сплошь заполнено веществом. Вначале он даже и не пытался представить себе, что это за вещество. Лишь бы это была материя, а не пустота. Без наличия вездесущей материи его теория движения становилась противоречивой, а следовательно, с его точки зрения неверной. Без непрерывной целостной среды невозможно объяснить «подталкивание» предметов. Поэтому не существует ни пустого пространства, ни малейших неделимых частиц материи, учил Аристотель.
Из-за «боязни пустоты» он отвергает гениальную догадку своих предшественников Демокрита и Левкиппа о том, что вселенная состоит из пустого пространства и бесконечного множества атомов.
Вместо атомистической теории, которую история приписывает пятому столетию до нашей эры, Аристотель предлагает свою модель мира – сложную, громоздкую, но без возражения принятую современниками, так как она была под защитой авторитета первого мудреца их времени.
Мир, по Аристотелю, состоит из четырех основных начал, свойственных природе: тепла и холода, сухости и влажности. Из них попарно получаются четыре вещества: жаркий и сухой огонь, жаркий и влажный воздух, холодная и влажная вода, холодная и сухая земля. Из этих четырех первоначальных стихий, по его мнению, состоит все в природе. Да еще Аристотель предлагает пятое начало – пресловутый эфир, из которого состоит только небо. Исходя из свойств этих начал, Аристотель объясняет все явления окружающего мира. Его рассуждения в свете сегодняшних взглядов просто нелепы.
Жизнь Аристотеля – пример удивительного противоречия. С одной стороны – великая догадка: мир не лавка старьевщика, где навалено всего понемногу, не скопище случайных вещей и явлений. Природа скроена из определенных веществ по определенному закону. С другой – трагический просчет: вещества названы ошибочно, закон не понят. Исходя из предвзятого представления, Аристотель принял видимость за сущность.
Теперь мы знаем, что самое пристальное созерцание, самое внимательное наблюдение не всегда способны вскрыть все детали явления. Для этого обычно необходимо вмешаться в ход процесса. Провести целенаправленный опыт, ряд опытов. Но Аристотель этого не знал. Не понимали этого и ученые, жившие более десяти веков после него. Не понимали и слепо верили авторитету Аристотеля. Лишь постепенно время помогло им рассортировать ошибки и находки Аристотеля, понять и оценить главное, что подарил человечеству Аристотель. Это главное – его догадка о закономерности всех явлений природы. Это была великая догадка.
Давно нет Аристотеля. Ушло в небытие много ученых, сражавшихся за его учение и против него. А споры вокруг научных взглядов Аристотеля не умирают. Они то затихают, то вспыхивают вновь с неожиданной силой. Снова и снова история задает разным временам и разным ученым один и тот же вопрос: в чем корни трагедии Аристотеля?
Что говорить, Аристотель обладал цепким глазом. Ему не откажешь в проникновенной наблюдательности. Он подмечал в обыденной жизни тонкости, которые ускользали от других. В этом убеждают и все его труды по оптике, акустике, механике и удивительное творение даже для такого универсала: труды по зоологии, в которых описано пятьсот видов животных и сделана первая попытка их классификации.
И все-таки Аристотель не обладал, по крайней мере, двумя качествами, без которых он не мог стать настоящим физиком и отсутствие которых предопределило все его заблуждения.
Откроем его «Механику» и прочтем утверждение, которое оставалось руководящим и неприкосновенным в течение двух тысяч лет: «Движущееся тело останавливается, если сила, его толкающая, прекращает свое «действие».
Попробуйте представить себе такую ситуацию: вы вышли из дома, вытащили с собой детскую коляску и покатили ее по дорожке.
Уберите руку. Коляска остановилась?
Так и должно было случиться. Теперь перечитайте то, что утверждал по этому поводу Аристотель. Вы с ним вполне согласны? Вам не в чем его упрекнуть?
Заметил ошибку только Галилей. Он не удовольствовался кажущейся очевидностью. Галилей представил себе, что оси тележки отлично смазаны, а дорожка укатана до идеальной гладкости.
И он увидел (да, именно увидел мысленным взором), что тележка не останавливается. Она продолжает катиться и будет катиться вечно. Тогда и вывел он закон движения, верный закон: «Всякое тело сохраняет состояние покоя и равномерного прямолинейного движения, если только оно не вынуждено изменять его под влиянием действующих сил».
Так что же отличало Галилея от Аристотеля, что помогло ему понять суть явления? Способность вообразить идеальную ситуацию, которую в действительности наблюдать невозможно.
Для ученого любого времени – прошлого и будущего – ошибка Аристотеля не утратит своего поучительного значения. Отсутствие такого качества, как способность к абстрактному мышлению, не позволяет взлететь над очевидностью, мешает добраться до истины.
Формулируя закон движения, Аристотель, по существу, выразил частный случай общего закона, когда трение определяет основные черты движения. А Галилей вывел закон движения тел в общем виде. Не будем жалеть времени, потерянного на прочтение этих страниц, изобилующих повторениями. Они описывают ситуацию, слишком характерную для истории мысли, чтобы ею пренебречь. Ведь фактически вся история научной мысли – это восхождение от частного случая к универсальному закону.
Ньютон оставит позади Галилея в объяснении законов движения, ибо он поймет, как сила влияет на движение. Галилей этого не знал, не постиг он и универсальных свойств силы тяготения. Эйнштейн пойдет еще дальше, и окажется, что вся доэйнштейновская механика есть только частный случай теории относительности. Эта всеобъемлющая система рассмотрит не только мир «спокойных» скоростей, который рассматривал Ньютон и с которым мы имеем дело в повседневной жизни, но и мир, где тела движутся со скоростями, близкими к скорости света.
Эйнштейн уже в наши дни так определит сверхзадачу физики: дать единый закон, объясняющий все явления в мире. Закон, вбирающий в себя все частные случаи, все видоизменения нашего мира: и мира космоса и мира элементарных частиц. «Наша цель состоит в том, чтобы описать все, что когда-либо случалось или может случиться, с помощью одной теории».
Возвращаясь к Аристотелю, можно еще раз сказать, что его догадки о строении мира оказались ошибочными именно потому, что он исходил из неверной руководящей идеи. Причиной заблуждений Аристотеля явилось вовсе не отсутствие способности к умозрительным рассуждениям. Этим с большим искусством владели и Аристотель, и все представители натурфилософии, которая воплощала собой систему научной мысли древности.
Натурфилософы старались придумать общие законы, дать глобальное решение проблемы, а от нее уже спускались к частностям. Это мощный метод познания. Им обладали многие незаурядные умы. Но такой метод мог дать плодотворный результат лишь в единственном случае, при одном-единственном условии: если исходная идея верна. Если нет – вся последующая логическая нить рассуждений становилась бесплодной, ошибочной, вредной. Концы с концами не сходились, и требовались все новые и новые хитросплетения, чтобы вся цепочка умодоказательств выглядела хотя бы правдоподобной.
Но рассчитывать, что понимание истинных закономерностей «снизойдет» даже на мудрейшие из голов, как показала история человечества, – дело безнадежное. Общее все– таки складывается из частностей. Только из мозаики тщательно проверенных и проанализированных фактов складывается истинная картина мира.
Говоря о способности Галилея абстрагироваться от очевидности, которая привела его к пониманию основного закона движения, мы имеем в виду то, что Галилей сумел продлить наблюдение за пределами обыденного в область идеализации. Он шел от наблюдения. Но он понял, что зачастую второстепенное заслоняет главное. И мысленно устранил эти помехи. Сопоставляя многие случаи, он сумел подметить в них то общее, главное, что определяет суть процесса, что можно назвать законом природы.
Время не проходит даром. Оно не только накапливает для человечества информацию, но помогает человеческому разуму обрести зрелый опыт. Объем информации, накопленный учеными к XX веку, и опыт помогли сформироваться такому интеллекту, какой достался Эйнштейну.
Эйнштейн отличался особой способностью ставить мысленные эксперименты. Размышляя о движении тел со скоростями, близкими к скорости света, и не имея возможности наблюдать такие эффекты, он представил себе, что сам движется за лучом света со скоростью света. Как видно, размышляет он, «я должен был бы воспринять такой луч света как покоящееся, переменное в пространстве электромагнитное поле…».
Он мысленно видит электромагнитное поле застывшим. Гребни и волны его чередуются в пространстве, но не сдвигаются с течением времени. Нереальная, невозможная в действительности ситуация! «Ничего подобного не существует», – признает Эйнштейн. Но такой эксперимент, который он, кстати, провел в 16 лет, дал толчок основной работе его жизни – теории относительности. Эйнштейн всегда в спорных вопросах прибегал к методу «мысленных экспериментов», постепенно очищая их от второстепенного, доводя до логической безупречности и очевидности…
Аристотель не сомневался в истинности своих открытий, и ничто не мешало ему передавать свои взгляды ученикам. Его положение в стране было особенным. Оно объяснялось не только почтением к нему, как мудрецу и пророку, но и дружбой с самим царем.
Когда сыну Филиппа Македонского Александру исполнилось 14 лет, отец пригласил Аристотеля стать его воспитателем. И уважение высокопоставленного ученика, который говорил: «Я чту Аристотеля наравне со своим отцом, так как если отцу я обязан жизнью, то Аристотелю обязан тем, что дает ей цену», вероятно, отражало отношение к нему окружающих. Правда, история донесла до нас и такое высказывание: «Аристотель, подобно восточному деспоту, душил своих противников».
Так или иначе Аристотель имел возможность основать свою собственную школу «Ликей», где в отличие от затворника Платона собирал восторженных слушателей в роскошном саду в одной из тенистых аллей. В Ликейоне Аристотель воспитывал молодежь и готовил себе смену, верную его взглядам на мир.
После смерти Александра Македонского, когда власть перешла к его политическим противникам, Аристотелю пришлось бежать в Халкиду, где он и умер в возрасте 63 лет.
Некоторые историки пишут, что он добровольно удалился в изгнание, так как его обвинили в оскорблении богов. Это обвинение было привычным в то время. Так изгнали, столетье до него, Анаксагора – учителя Перикла, Еврипида и Сократа, которого завистники приговорили к смертной казни, и только после вмешательства знаменитых учеников заменили ее пожизненной ссылкой. Анаксагор имел мужество шутить: «Не я лишился афинян, а афиняне лишились меня». Но Аристотель, как видно, не обладал таким чувством юмора и принял изгнание как трагедию.
История еще не раз столкнется с таким отношением к ученым со стороны деспотов и догматиков. Галилея церковь заставит отречься от истины; монаха Джордано Бруно инквизиция сожжет на костре; на портрете Эйнштейна фашисты напишут «разыскивается преступник» и сожгут, к счастью не самого ученого, а его книги. Нильс Бор будет вынужден на рыбацком суденышке бежать в Швецию, а потом в Англию. Это случится, когда гитлеровцы вторгнутся в Данию. Энрико Ферми найдет убежище за океаном. Советский Союз приютит Бруно Понтекорво…
И так, Аристотель умер в изгнании, оставив после себя многочисленные труды, существенно пополнив и систематизировав главные научные знания, доставшиеся ему в наследство от предшественников. Последователи Аристотеля будут бережно хранить в неприкосновенности систему знаний, оставленную им учителем, боясь переставить в ней хоть слово, не решаясь ничего изменить, тем более подвергнуть какое-либо положение сомнению.
Нельзя сказать, что ни у кого из современников Аристотеля и ближайших последователей не возникало сомнений в его непогрешимости. Разумеется, здравый смысл заставлял ученых, изучавших впоследствии Аристотелевы труды, недоумевать по поводу некоторых его научных выводов. Например: если аристотелевская теория движения верна, то как объяснить вращение колеса вокруг неподвижной оси? Толчок – и колесо завертелось. Никуда оно не перемещается, место для подталкивающего воздуха не освобождает, а колесо тем не менее крутится…
Такими каверзными замечаниями особенно отличался Иоанн Филипон, за ученость прозванный Грамматиком. Это один из комментаторов Аристотеля, живший в Александрии в первой половине шестого века нашей эры. Он написал немало страниц, пропитанных едким скепсисом к трудам Аристотеля. Но аристотелианцы ревностно защищали своего кумира.
Ни Грамматик, ни другие оппоненты Аристотеля не могли быть широко услышаны. Впоследствии католическая церковь канонизировала учение Аристотеля. Его научная система была введена во все учебники и настойчиво «впрыскивалась» в головы молодежи.
Даже в шестнадцатом веке в просвещенной Англии, в Оксфорде, каждый магистр или бакалавр вынужден был платить 5 шиллингов штрафа, если допускал в лекции какое-нибудь недовольство Аристотелем. Блестящий ученый Джордано Бруно, который вел упорную борьбу с физическими теориями Аристотеля, долго не мог пробиться к кафедре сквозь заслон аристотелианцев. Он устраивал публичные словесные состязания с ними, блистательно опровергал их. По его собственному выражению, пятнадцать раз замазывал им рот так удачно, что они отвечали ему только бранью, но… Переезжал из Англии во Францию, из Франции в Германию и нигде не мог добиться разрешения читать лекции.
Еще долго во всех университетах мира существовало положение, при котором почитаемым был тот профессор, который «преподавал Аристотеля». А тот, кто преподавал просто науку, был беден и гоним. Так, живший в XVI веке падуанский профессор Кремонини, из года в год читавший одно и то же – только об Аристотеле – получал в год 2000 гульденов. А Галилей, которого аристотелианцы к тому времени уже изгнали из одного университета, в том же падуанском получал за лекции по математике гроши.
Много веков спустя об Аристотеле напишут: «Величайший из древних философов, он оставил потомству почти только ряд одних физических заблуждений…». Но несмотря на то, что Аристотель оставил потомкам лишь нерешенные проблемы, его значение в том, что он поставил их. Он дерзнул задать природе вопросы. Он наметил круг тем, решению которых человечество до сих пор отдает свой умственный пыл.
Парадокс заключается в том, что для истории человеческой мысли не так уж важно – ошибался ли Аристотель в своих взглядах на мир или нет. Изучая его труды, последующие ученые оттачивали свою пытливость, искали истину, учились думать. Найди он правильные ответы на свои вопросы, он, несомненно, ускорил бы прогресс, какие-то вехи истории сместились бы во времени. Но не намного. В прежние времена наука не оказывала столь мгновенного действия на судьбы людей. В тех областях знаний, которыми интересовались в древние и средние века, дата того или иного открытия не влияла столь решающим образом на судьбы человечества, как теперь.
Ошибки древних только оттянули интеллектуальную зрелость человечества. Может быть, дали окрепнуть человеческой психике. Неизвестно, так ли уж полезен для психического здоровья людей нынешний шквал знаний, новой информации, тех изменений, которые вносит в нашу жизнь все усиливающийся поток открытий…
Величие Аристотеля в том, что его многообразная научная деятельность с необыкновенной убедительностью возвестила миру – мозг человека созрел для познания.
А ошибки, которые допустил этот блестящий, всеобъемлющий ум, научили последующие поколения ученых не доверять пассивному, умозрительному наблюдению. Натолкнули на путь эксперимента.
«Студенческий меридиан» № 12, 1975 г.
Неприятие абсурда
Окольным путем
Прошло более двух тысячелетий после гибели Архимеда от меча римского завоевателя. Грабежи и пожары уничтожили все написанное им и переписанное его современниками. Неудивительно, что в имеющихся текстах встречаются существенные разночтения.
Самый древний пергамент, воспроизводящий сочинения Архимеда, найден и прочтен последним. Греческий текст, написанный на нем, по-видимому в X веке, был смыт невежественным монахом, которому понадобился пергамент для переписки богословского трактата. Сложные современные методы позволили прочитать на этом пергаменте не только изложенные по-гречески труды Архимеда, известные до того лишь в латинских переводах XII века, но и одно из его величайших произведений, ранее совершенно неизвестное и открывшее нам еще одну из сторон личности Архимеда, величайшего механика и математика…
…Перед гением Архимеда преклоняемся не только мы, далекие потомки. Ему платили дань уважения современники. Он достиг таких высот в механике и математике, что, несмотря на низкое происхождение, на зависть коллег, его достижения, невероятные, необъяснимые уровнем знаний того времени, внушали почтение и даже страх. Он ошеломил современников своими удивительными находками в геометрии. Это Архимед нашел, что поверхность шара в четыре раза больше площади его большого круга; поверхность шарового сегмента равна площади круга, радиус которого – прямая, соединяющая вершину сегмента с одной из точек окружности круга, служащего основанием сегмента, цилиндр, основание которого равно большому кругу шара, а высота диаметру шара, сам по объему в полтора раза больше этого шара, а его поверхность (включая площади верхнего и нижнего оснований) в полтора раза больше поверхности шара.
«Разумеется, – пишет Архимед своему коллеге Досифею, – эти свойства были присущи этим телам всегда, но они остались неизвестными всем геометрам; ни один из них не заметил даже, что эти тела соизмеримы между собой… Каждый, кто понимает в этом деле, может проверить правильность моих открытий».
