355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дарья Аредова » Не наша сказка (СИ) » Текст книги (страница 6)
Не наша сказка (СИ)
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:09

Текст книги "Не наша сказка (СИ)"


Автор книги: Дарья Аредова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Открой, тебе говорят. Горло красное…

– Ты мне челюшть вывихнешь, – упрекнул охотник, смирившись, похоже, с медосмотром.

– Да закрывай уже. Ой.

– Чего? – Тадеуш щелкнул челюстью, возвращая ее на место.

– Лимфоузлы расширены.

– Слушай, ты можешь говорить нормально? Я тебя не понимаю.

– Могу, – согласилась я. – А давно ты так кашляешь?

Охотник честно задумался.

– Давно.

– Дай, хоть проветрю. – Я, поднявшись, подошла к окну, с усилием раздвинула тяжелые плотные шторы и открыла ставни – в комнату потоком хлынул теплый весенний свет и вкусный талый воздух, разметав застойное болезненное марево. – А то как пойдет вторичное заражение…

– Я же тебя просил, – грустно донеслось от кровати.

– Извини. Я пойду, поищу Растмиллу. Тебе что-нибудь нужно?

– Например?

– Что-нибудь. Хочешь, чаю тебе принесу? С ромашкой.

– Не надо, – отказался Тадеуш. Кажется, свежий воздух придал ему сил, и он приподнялся.

– Могу спеть что-нибудь.

Охотник уставился на меня с научным интересом в глазах. Ветер всколыхнул шторы и запутался в его волосах. На свету они отливали гречишным медом.

– Вот, все смотрю-смотрю на тебя, и никак понять не могу: почему ты такая чудная? – Слова у него складывались лучше, чем в самом начале нашего общения. Наверно, он подсознательно копировал манеру собеседника. Спасительный конформизм – естественный эволюционный инстинкт. Я тоже тянулась за талантами Растмиллы, детской чистотой Ниллияны, сильным характером Дольгара и неординарным умом Патрика.

Я обернулась от двери.

– Почему это я чудная?

– Вот и я говорю.

– Да нет, с чего ты так решил?

– Очень просто. Ты все крутишься вокруг меня, ходишь постоянно. Почему? Я тебе никто.

И вот тут я крепко задумалась. По-настоящему крепко. Я-то знала ответ, но вот, как ответить так, чтобы Тадеуш понял – совершенно не имела представления.

– Ты же меня спас тогда, от Ришцена.

– Так, это когда-а было…

– Ты же меня спас, – увереннее повторила я. – Зачем ты это сделал?

Охотник удивился.

– Да я всего-то пару слов сказал. А ты – в тюрьме со мной ночевала, потом лечила, потом спасала от собак. А кого спасала? Чужого.

Мне вдруг сделалось странно: грустно, и одновременно весело. И я легко улыбнулась. Какие же мы все-таки глупые, люди. Какие наивные. И такие разные…

– Я ведь человека спасала. По справедливости. Пока, Тадеуш. Я еще зайду.

Растмилла пообещала сделать лекарство. Тадеушу она симпатизировала и жалела. Мой предварительный диагноз заключался в обыкновенной простуде, но исключать другие варианты все же, не следовало. Без привычных средств диагностики было тяжеловато, но врач на то и врач, что не просто так десять лет в институте штаны просиживал и в интернатуре на побегушках плясал. Самую нежелательную мысль я гнала как можно дальше, а она не желала отгоняться, и все лезло настойчиво в уши страшное слово.

«Туберкулез». Бич Средних Веков – туберкулез, или, как тогда говорили, чахотка. Успокаивало меня только то, что заболевание носит вирусный характер, а больных, с которыми мог контактировать Тадеуш, у нас не было. О носителях я старалась не думать. О коровах тоже. Впрочем, если бы заболели коровы – заболели бы все, а не только Тадеуш. А вот, если учесть, что из всех обитателей цитадели у него самая низкая сопротивляемость… Дольгар-то в подвале не торчал, со злостью подумала я.

Патрика долго искать не пришлось – он сидел на кухне и развлекал поваров пошловатыми простецкими куплетами. При виде меня шут весело помахал рукой, и я, улыбнувшись, прошла в круг света.

– Что угодно госпоже? – улыбнулся мне старый знакомый поваренок, болтая ногами.

– Госпоже угодно украсть у вас музыканта. Патрик, можно с вами поговорить?

– Только если тихо, у меня уши чувствительные. – Шут отложил лютню, поглядел на меня и мигом посерьезнел. Похоже, вид у меня был встревоженный.

Мы вышли из кухни и неспеша двинулись вдоль тесного служебного коридорчика. Здесь приходилось идти друг за другом, и разговаривать было неудобно. Правда, как и все на этом свете, коридорчик вскоре закончился, и я вслед за Патриком поднялась на ветреную галерею.

– Чем могу помочь, госпожа? – буднично осведомился шут – настолько буднично, что с первого выстрела попал в яблочко. Ему, конечно же, удалось меня задеть безо всякого труда.

– Чего это я госпожа?! – немедленно обиделась я. – Я думала, что мы товарищи!

– Товарищи не «выкают», – невозмутимо проинформировал Патрик. Я открыла рот, передумала, снова закрыла. Уел. Вот так вот, взял и уел.

Я остановилась. Он тоже. Понадобилось с полминуты чтобы заметить, что шут улыбается. Дружески так, и совсем необидно.

– Вы меня на семь лет старше, – крайне смущенно пробормотала я.

– А вы меня на семь поколений благородней. Госпожа.

– Хватит! – Я, смущаясь, сунула руки в рукава. – Я поняла.

– Я рад, товарищ. Так, что у тебя за проблема?

– Види… – я, осекшись, решила избегать количественных окончаний, – тут такое дело. Мне нужна консультация специалиста.

Шут присвистнул.

– Ах, вот, как. И в чем же я такой специалист, что ко мне за консультациями ходят?

– В медицине.

– Княжна-а… – Шут, раскинув руки, откинулся на перила галереи. – Ты видела в моих руках оружие. Видела убийства. Какой я, к черту, спаситель жизней? У меня, знаешь ли, менее эпичная специализация.

– Для неблагородного ты слишком грамотно разговариваешь.

– Виноват, исправлюсь.

Я подошла и облокотилась на перила, глядя на грязный двор. Внизу легкой грациозной рысью бежала по периметру левады соловая кобыла. Я вдруг подумала, что ей лучше, чем мне, хотя мы, вроде как, на равных. Она тоже живет в чужом доме, но ее это не беспокоит. Это только нам, людям, все вечно не так. Вспомнились слова Дольгара замужество за лордом – почет и жизнь. Сытая и спокойная жизнь. Будешь в замке жить, есть каждый день и спать на перине, сказал Тадеуш. Чего в этом плохого? Ну, как тебе, охотник? Живешь под защитой крепостных стен, спишь на кровати и ешь каждый день. И сам не рад. Комфортабельная тюрьма с трехразовым питанием оказалась тебе не по нутру. На свободу захотелось. На волю. Спать на земле с ножом в обнимку, выживать – жить. Это и есть жизнь – борьба за каждое ее мгновение. Настоящая жизнь, полнокровная.

А здесь зато тепло и удобно. Нравится? Нет, потому что ты человек. А вот лошади – ей плевать. Лошадь разумнее. Хотя, откуда мне знать, что там в голове у лошади…

Соловая вскинула морду и коротко заржала. Она тоже чуяла приближение весны.

– Ты же вылечил меня тогда. Ты разбираешься.

– Не настолько. – Шут прищурился на пока еще холодное солнышко единственным глазом. – Ты меня переоцениваешь, княжна.

– Я не княжна.

– А я не врач.

– Ты повторяешься, – заметила я.

– Нет. Всего лишь использую проверенные методы.

– Язва.

– У кого? Или что похуже?

– Серьезно. Охотник заболел.

– Неудивительно. И что ты думаешь?

Свежий ветерок гладил руки и ласково перебирал волосы. Уходить с галереи не хотелось.

– Я думаю, простуда... надеюсь, что простуда. У него высокая температура и сухой кашель. Глубинный такой, сильный. Я бы предположила еще воспаление легких…

– Или что похуже, – тихо завершил Патрик. – Ну, и чего ты от меня хочешь? Чтобы я его осмотрел?

– Ну… да, – осторожно кивнула я.

– И ваши с ним желания совпадают? – коварно уточнил шут. Я прикусила язык и расстроилась окончательно. Что верно, то верно – Тадеуш на дух не переносит обитателей замка, включая слуг. Воспринимает их как тюремщиков. Он ведь никого, кроме меня, к себе не подпустит.

– Подсыплю ему снотворное, как вы в Растмиллой подсыпали мне, – буркнула я. Патрик даже выпрямился.

– Не вздумай. На фоне общего ослабления иммунитета это его добьет.

На фоне общего ослабления иммунитета? – выпрямилась я. – Смотри, не выдай что-нибудь подобное в присутствии Дольгара.

– Не выдам, – спокойно заверил шут. – В общем, так: пока ты не уговоришь своего пациента – фигу тебе, а не консилиум. Не моя прихоть, уж извини.

Я долго смотрела на него, однако он, похоже, отличался железным самообладанием. Просто смотрел на небо с таким видом, будто не человек, а памятник, которому фиолетово, что на него все пялятся. Хотелось задать сотню вопросов – так ведь не ответит.

– Ладно, – сказала я совсем не то, что хотела сказать. – Я что-нибудь придумаю.

Около ворот, как назло, попался Ришцен – пьяный и веселый. И чего меня туда, спрашивается, понесло?..

– Эй, княжна! – окликнул ратник. Он, в отличие от других, не видел во мне ровным счетом ничего благородного, и никогда не расшаркивался передо мной, если рядом не было Дольгара, или, на худой конец, Олькмера. Должно быть, хорошо помнил, как поднял меня из грязной лужи и тащил в замок со связанными руками. Оно и ясно – первое впечатление есть первое впечатление.

– Княжна-а! – повторил Ришцен, и я поняла, что прикинуться глухонемой не получилось – слишком я была близко.

Я вздохнула и подошла.

– Чего тебе?

Ришцен отсалютовал мне фляжкой и широко улыбнулся.

– Слыхал я, подохнет скоро твой браконьер? Какая жалость! А ты теперь его всю жизнь будешь помнить! – с удовольствием завершил он, выразительно посмотрев на мою ногу. Я все еще хромала – должно быть, гончая повредила сухожилия.

Упругий весенний ветер услужливо откинул волосы с лица, когда я, выпрямившись, медленно оглядела Ришцена с рыжей головы до грязных сапог и обратно. Я словно увидела его впервые. Каким он запомнился на дороге осенью – таким он больше не казался, да и не был никогда. Весеннее солнце будто растопило изморозь, искажавшую истинный облик, и слетела ненужная шелуха. Любой человек покажется жестоким и сильным, если он вооружен и сидит на коне, а ты смотришь на него снизу вверх из грязной лужи. Даже Дольгар. Даже Ришцен…

А он не такой. Нет в нем ни силы, ни жестокости. Бессмысленный взгляд прозрачных глаз, непрестанные попытки унизить всех и каждого – Ришцен просто ребенок. Ненужный, нелюбимый, забитый ребенок. И таким он останется навсегда, сколько бы черепов он ни раскроил, сколько бы девок ни изнасиловал.

Мы все – дети. Вначале чьи-то, мы кому-то принадлежим. Мы вырастаем, становимся физически взрослыми, но внутри остаемся все теми же детьми, и все наши детские ошибки, страхи, комплексы не выжечь из души никакими богатствами и никакими достижениями. Были ненужными в детстве – остались такими же и сейчас. Даже когда мы совершаем подвиг, или великое открытие, или пишем картину, мы все равно не нужны сами по себе. Люди будут восхищаться подвигом, пользоваться открытием и любоваться картиной. Картиной – не художником. Это подвиги остаются. А герои – герои всегда забываются. Так устроен человек. Он вдохновляется примерами других, не помня имен, в бесконечной гонке за этим фальшивым бессмертием.

Мне было жалко Ришцена. Жалко и одновременно противно, будто я стираю с лобового стекла дохлых мух.

– Сказать тебе, какое ты ничтожество? – тихо вылетели непрошеные слова. – Нет, пожалуй, не надо. Охотника я вылечу. Смотри, сам не подохни от пьянства.

Пока Ришцен переваривал смысл сказанного и подыскивал удачный ответ, я поспешила удалиться – скандал не входил в мои планы на ближайшее время. Завернув за угол, хотела пробежаться – от малоподвижного образа жизни ныли все мышцы – но поняла, что после укуса гончей и правда, вряд ли побью олимпийские рекорды. Нога болела при каждом шаге и противно подгибалась, как будто каждый раз кто-то ударял под колено. Да и пальцам осталось далеко до прежней ловкости – когда я зашивала рану Дольгара, я в этом убедилась. Со злостью покосившись на злополучную ногу, я уселась на скамеечку около свиного загона. За заборчиком месили грязь подросшие поросята, они столпились поближе, толкаясь, похрюкивая и ожидая угощения, или просто пытались меня разглядеть. Я пошарила по карманам и обнаружила одинокое увядшее яблочко, явно пропущенное Берегиней.

– Нет, – сказала я поросятам. – Этого на всех не хватит. – И спрятала яблоко в карман. Свиноматка лениво приподняла голову и плюхнула ее обратно в лужу, брызнув холодной грязью. Я задумчиво поглядела на нее. – А ведь не зря мы с вами генетически совпадаем. Не так уж мы и отличаемся. Вот, чем ты чище Луска? Он, правда, в луже не валялся – так ведь и луж поблизости не случилось. Во всяком случае, на моей памяти. А может, он просто выпил недостаточно…

Свиноматка вздохнула и тяжело перевернулась на другой бок, укоризненно выставив к бесцветному небу крученый хвостик. Ветер рябил лужи. Холодная выдалась весна.

– И спишь в грязи, и живешь в загоне, пока не зарежут. Нет… ничем мы от вас не отличаемся. Разве что, амбиций больше.

Один из поросят взвизгнул, будто понял мои слова.

– Ага. – Я поднялась. – Так точно, брат.

Уходить не хотелось. С поросятами было как-то комфортнее. А в замке непременно прицепится какой-нибудь Дольгар. Хотелось подойти к матке и стереть грязь, марающую нежно-розовые мягкие уши. Глупое желание.

– Жалко тебя, – проговорила я. – И Тадеуша с Патриком жалко. И Ниллияну. И Ришцена. Всех жалко…

Тем не менее, возвращаться пришлось. Как и ужинать пресным тушеным мясом, как и терпеть дежурный половой контакт с возлюбленным мужем. Дольгар занимался интимной физкультурой, а я, как примерная жена, лежала смирненько и от скуки считала трещины на потолке. Потом отвернулась и принялась наблюдать вальс мелких снежинок за окном. А под конец пришла в голову чисто каноническая мысль: на месте Дольгара кого-нибудь вообразить. Вот только – кого?.. Нет у меня никого в замке для этой роли. А за пределами цитадели я людей и вовсе не помню.

За месяцы, проведенные в замке, повседневные обязанности обратились в рутину, и уже не возникало желания забиваться от Дольгара под кровать. Надо всего-то вытерпеть минут пятнадцать.

И я терпела. Злилась на себя за это рабское смирение, но все же терпела.

Из-за этого всего после ужина возвращаться в свою комнату не хотелось, и я продолжала сидеть в углу, наблюдая за уборкой трапезной и рассеянно поглаживая вспрыгнувшую на колени кошку. Кошка пригрелась и уютно заурчала, слуги ходили туда-сюда, иногда напевая себе под нос. За прошедшие месяцы обитатели цитадели ко мне привыкли, и теперь мое поведение уже не казалось им таким уж странным. Вздумай я вот так посидеть в первые дни – непременно удивились бы, а сейчас никто не обращал на меня внимания. И я сама не заметила, как задремала, прислушиваясь к кошачьему мурлыканью.

Встрепенулась от шелеста бересты и скрипа пера.

Кошка вздрогнула и раздраженно повела рыжим ухом, но, в отличие от меня, не проснулась.

На краешке стола сидел шут и что-то быстро писал, иногда задумываясь о чем-то, и тогда рука замирала над листом, а на кончике пера собиралась опасная черная капля. Впрочем, она никогда не успевала сорваться и испортить буквы – сказывалась сноровка.

Было тихо-тихо, так тихо, что слышалась возня мыши под половицей. Единственным источником света осталась догорающая свечка Патрика, и весь огромный зал сузился до этого слабенького кружка, и сделалось несколько жутковато смотреть дальше – туда, за грань темноты.

– Привет, Аретейни, – сказал шут, не оборачиваясь, хотя я не двигалась, и как он догадался о моем пробуждении – оставалось загадкой. Голос у него был усталый и тихий.

– Привет, – хрипло отозвалась я и осторожно прочистила горло. Каждый раз наши встречи казались мне странным сном. Может, потому меня так сильно тянуло к Патрику. А может, все дело в его нерушимой духовной силе и честности. Каждый поступок шута, каждая высказанная мысль вызывали невольное восхищение – и когда он лечил меня, и когда уводил нас с Ниллияной от опасности, и песня на моей свадьбе – песня, написанная, чтобы поддержать меня, песня, за которую он мог запросто лишиться жизни. Манера идти против сложившихся обстоятельств, идти, несмотря ни на какие препятствия и ни на какие опасности, сила и искренность – все это сквозило буквально в каждом жесте.

Я захлопала глазами и, подхватив недовольно дернувшуюся тёплую со сна кошку, подошла поближе.

– Опять балладу пишете, Патрик?

– Опять официозничаете, госпожа? – насмешливо отозвался шут.

– Вы застали меня врасплох, – смущенно попыталась оправдаться я, по привычке грея руки в широких рукавах верхнего платья. Звать Патрика по-товарищески на «ты» упорно не выходило. Слишком мы на разных полюсах. Окажись он на моем месте – как бы поступил?.. Отчего-то я была уверена, что Дольгару бы не поздоровилось. А я слишком слабая, наверно. Я все терплю. А шут меня выше. Сильнее. Достойнее.

Едва обо всем этом задумавшись, я вдруг ощутила столь отчаянную злость на себя, что затряслись руки. Гнев, жалость, горечь – все это взвилось где-то в груди сокрушительной волной, и я сама не заметила, как вскочила, опрокинув скамейку. Кошка испуганно метнулась в темноту, а я стиснула кулаки, так, что ногти впились в ладони.

Я – омерзительно покорная жертва обстоятельств. Господская подстилка. Скотина на бойне. Слабая, никчемная, глупая скотина. Я чувствую вину за Тадеуша – потому что он здесь из-за меня. И пусть охотник меня давным-давно простил, я знала, что он меня простил – но сама себе я этого простить не могла. Как я провожу свою единственную жизнь – позволяю использовать себя в качестве инкубатора, утешая себя всеми этими жалкими «могло быть хуже», «могло быть больнее», «могло быть тяжелее»?! Это – достойно звания Человека?!.. Это отвратительное рабское смирение – человеческая жизнь?!..

А сейчас, в контраст с Патриком, я сама для себя казалась в сотни раз хуже, в сотни раз противнее!

Волна обжигала и не давала дышать.

– Ты чего? – Патрик с трудом слез со стола. – Аретейни?..

Собственное имя, произнесенное вполне обычным тоном, хлестнуло, словно пощечина. Это у человека может быть имя. У скотины – нет. Имя – такой привычный набор звуков – звучало нестерпимым позором.

Мы так и стояли посреди зала – я, задыхаясь, глотая слезы и стискивая кулаки, и Патрик, который смотрел на меня так внимательно и спокойно, что это спокойствие передалось бы невольно и мне… когда угодно – но только не сейчас.

Полгода!.. Полгода в чертовом замке! Полгода рабского существования!..

– Слушай, – осторожно начал шут, который, видимо, принял мои эмоции на свой счет, – ты прости, я…

– Ты здесь не при чем! – заорала я, позабыв все свои психологические барьеры.

Шут ухватил меня за руку.

– Успокойся, – велел он. В голосе снова зазвенели стальные нотки, как тогда, в подвале, когда он шел нас защищать. И я бы успокоилась, конечно, потому что не послушаться было довольно трудно…

Когда угодно – но только не сейчас.

Я рванулась, однако Патрик неожиданно легко удержал меня.

– А кто причем? – по-прежнему тихо и ясно уточнил он.

Местоимение «я» колючкой застряло в горле, и получились у меня только истерические всхлипы. Подчиняясь внезапному желанию, я изо всех сил толкнула скамью, и она с грохотом опрокинулась.

– Да прекрати ты! – рявкнул шут, выворачивая мне руку за спину – а тело без помощи разума, само высвободилось из болезненного захвата, и мы оба полетели на пол.

– Ничего себе! – усмехнулся Патрик.

– А тебе смешно, что ли?! – Похоже, разум взял внештатный выходной. – Весело?!..

Мы оба тяжело дышали, а у шута были здорово разбиты губы, и кровь тонким ручейком стекала за ворот. Он даже не делал попыток ее отереть. Это меня немного отрезвило.

– У тебя… – пробормотала я, трясущейся рукой показав на собственные губы.

Патрик отмахнулся.

– Да знаю.

– А… – Мне сделалось стыдно, – когда это ты…

– Так ты меня об скамейку приложила, – усмехнулся шут. С учетом поблескивающей в слабом свечном свете крови, усмешка вышла какой-то зловещей.

Мало мне было… теперь я еще и друзей калечу…

И я вдруг перестала орать и громить мебель и – разревелась. Совсем как в детстве. Я орала, выла, кусала губы, задыхалась – а жгучая боль в груди все не проходила. И легче не становилось.

– Ну, вот… – рука Патрика легко коснулась плеча, и я чисто по-женски подалась вперед и прижалась к нему, не прекращая реветь. Шут обнял меня за плечи. Он что-то говорил, но я не разбирала слов, слыша только голос – негромкий и мягкий, он будто ласкал слух и успокаивал. И раскаленные угли в груди постепенно остыли от этого голоса, он будто гасил их. Я не заметила, как притихла и расслабилась, глядя на огонек свечки – он двоился и расплывался от слез. Первая мысль – глупая, слабая, отчаянная – покончить с собой, и пусть Дольгар утрется. В голове зазвучали слова Патрика «Ты не птица… опасно, княжна…» В самом деле – прыгнуть с башни, и дело с концом. «…Отрастишь крылья. Улетишь, как ласточка…»

Не улечу.

Не улечу, а разобьюсь.

И вот им всем. Получи, фашист, гранату от советского солдата.

…Все произошло быстро и неожиданно.

В дверях стоял Дольгар.

– Да-а… – протянул он, презрительно скривившись. – Всего я ожидал – но чтобы вот так…

При виде причины всех моих несчастий, угли опять вспыхнули ярким пламенем.

Я кинулась к господину.

– Стой! – вскочил Патрик, но перехватить меня уже не успел.

– А чего, интересно, ты ожидал?! – заорала я, так, что господин даже вздрогнул. – Что людей можно вот так вот, запросто, использовать, как вещи?! Да плевать я хотела на тебя и все твои богатства, которыми ты так дорожишь! Да чего ты сам стоишь, если так относишься к людям?!.. – Одним словом, Остапа понесло.

Орала я недолго. Уже спустя несколько фраз господин попытался меня одернуть, и тут у меня, видимо, окончательно поехала крыша. Я отступила на шаг, помедлила секунду и – с разворота врезала любимому мужу в челюсть.

Когда господин упал и замер на полу, в голове у меня начало потихоньку проясняться. И постепенно так начало доходить, что я, собственно, только что натворила.

– Финита ля комедия, – тихо произнес шут, который неизвестно, когда успел подойти и встать рядом. – Включаем форсаж, княжна.

Я все еще молчала, и никак не могла отдышаться. Дольгар не двигался. По всему, он попросту не ожидал удара. Ну, а кто бы на его месте ожидал?.. Слишком уж он привык к моему показному флегматизму.

– Вот, зачем ты его нокаутировала? – сдержанно поинтересовался шут. – Врезала бы мне, если уж так надо. Я, хотя бы, не местный феодал.

– Мне сейчас только твоих шуток и не хватало! – вскинулась я. Шут не впечатлился.

– Хватай своего туберкулезника и не тормози, мой тебе совет, – по-прежнему тихо и серьезно скомандовал он. Я обернулась.

– Я без тебя не уйду.

– Я вас прикрою.

– И без Ниллияны…

– Осади! – рявкнул шут. – Благотворительностью потом займешься, сейчас уходить надо.

– А Ниллияна…

– Я тебе сейчас тоже двину, как следует, если ты немедленно не поумнеешь! – зашипел Патрик, чувствительно толкая меня в бок. – Тебе дай волю – так ты ползамка с собой потащишь!

– Именно так, – уперлась я. – Терять мне нечего. Я уйду только с Ниллияной.

Шут вздохнул.

– А она-то с тобой пойдет? – сдержанно осведомился он. – Ты ее спрашивала?

И вот тут я впервые задумалась. Я ведь, правда, думала исключительно о себе. Хотела утащить девочку из теплого и сытого замка. И ни разу не поинтересовалась, а захочет ли она уходить из-под защиты крепостных стен?.. «Наш господин добрый…»

Я сглотнула последние слезы и развернулась.

– Куда нам идти?..

Шут как-то жестко усмехнулся.

– Соображаешь. Вот и умница.

Он начинал меня немного пугать своим поведением.

– Патрик! – не выдержала я, выслушав инструкции и позволив ему развернуться к выходу. В конце концов, я хотела знать, кому вверяю свою жизнь – а то и не только свою. – Кто ты, черт тебя побери, такой?

Он остановился.

– Я твой друг. Этого тебе недостаточно?

– Доста… – я умолкла и открыла рот. И только затем сообразила, сколь ловко меня заткнули.

– Все, камрад. – Я без стука толкнула дверь и по-кошачьи скользнула в комнату. – Собирайся.

Тадеуш выглядел даже хуже, чем несколько часов назад – рецидив случился быстрее, чем мы с Патриком ожидали. Охотник закашлялся и с трудом приподнялся на постели. Я с долей ужаса отметила, что вряд ли смогу его дотащить.

– Куда? Случилось чего? – прохрипел охотник.

– Сейчас случится, – беспечно отозвалась я, стаскивая с него одеяло. – Мы уходим.

– Уходим?.. – Казалось, эта простая фраза придала ему сил. Он сел на постели, с тревожным интересом ловя мой взгляд. – Мы? Почему мы?

– Человек человеку – друг, товарищ и брат, – патетично изрекла я, пихая ему ботинки. – Скорее.

Выйти из башни. Спуститься во двор. Оттуда – в сточную трубу. Придется снова искупаться в нечистотах, но я готова была и на большее, чтобы спасти ему жизнь. Иначе – я оборву ее по собственной глупости. А это было бы уже слишком. Пожалуй, я все же успела привязаться к охотнику.

Он шел – спотыкался, шатался и цеплялся за стены, но шел, почти бежал, а я тащила его за руку, и каждая секунда казалась последней. Вот, сейчас, из-за поворота выйдет Ришцен, и тогда нам обоим конец.

Во дворе никого не было – замок спал. Только на гребне стены темной тенью прохаживался далекий человеческий силуэт. Может, Врацет. Или еще кто-нибудь из знакомых.

…Мы с разбегу налетели на Ришцена у ворот. Похоже, с вечера он никуда и не отлучался.

– А-а… – Солдат отсалютовал мне флягой. – Княжна… явилась – не запылилась… – Ришцен пьяно хихикнул. – Чего, ко мне в караулку?.. – Речь у него была пьяной и несвязной. – Ну, иди… А этот здесь откуда?!

Я в отчаянии оглянулась – Патрика нигде видно не было. К ночи похолодало, и дыхание клубилось облачками пара. Метались тени от факела. Сейчас Ришцен сообразит, что к чему, и поднимет тревогу. Сейчас…

– Эй… – Солдат, было, начал подниматься со скамьи. Тадеуш сжал мою руку.

– Извини! – выдохнула я и изо всех сил толкнула Ришцена в грудь. Он шумно повалился на землю, но был слишком пьян, чтобы вовремя среагировать. Я, коротко размахнувшись, ударила его в висок, и Ришцен обмяк.

– Это самоубийство, – послышался за спиной прерывающийся от слабости голос Тадеуша.

– Настоящее самоубийство – оставаться здесь. – Патрик вынырнул из темноты бесшумной тенью. В руке у него поблескивал меч. Окровавленный. Чья это была кровь – одновременно и хотелось, и не хотелось узнать. – Быстрее.

– Да не копайся ты! – рявкнули в другое ухо – я аж подпрыгнула. Рядом стоял Олькмер.

– И ты здесь?! – вырвалось у меня.

– Быстро, уходите. – Олькмер неспешно потянул из ножен меч и развернулся. – Ниллияна господина напоила сонным корнем, но надолго это его не задержит.

– Ниллияна?!.. – Ставший привычным мир трещал по всем швам. – Сонным корнем?..

– Подмешала в вино. – Командир стражи вдруг улыбнулся мне. – В добрый путь, княжна.

Сколько помощников у нас в цитадели, надо же…

Олькмер оказался досадно прав. Едва я пожала ему руку и развернулась к выходу, как из-за угла донжона рысью вылетела Берегиня, которая несла на спине чертовски злого господина.

– А ну, стоять! – Резкий окрик эхом отразился от стен.

– Пошли! – Патрик дернул меня за руку.

– Давай! – присоединился Олькмер.

– А ты? – Я обернулась на ходу.

– А я вам подсоблю немного. – И командир подмигнул мне. – Привет семье!

В следующее мгновение шут толкнул меня в какую-то дыру. Я успела еще увидеть спину Олькмера, и Дольгара на лошади, который натягивал тетиву лука, мелькнули склизкие от микрофлоры камни. И полетела вниз.

С размаху погрузившись в густую вонючую жижу, я что было сил рванулась вверх, едва не выпустив воротник рубахи Тадеуша, и пробкой вылетела на поверхность. Темнота давила на глаза, вода плескалась, отражаясь многоголосым эхом.

– Не спи!.. – прохрипели рядом и толкнули в спину. И я поплыла дальше.

Спустя пару минут больно стукнулась локтем обо что-то металлическое. Решетка. Я, задыхаясь, уцепилась за нее.

– Тадеуш?.. – голос срывался. – Патрик?.. Вы там живые?

Шут подтянулся на руках, едва не столкнув меня в воду. Сердце бешено колотилось. Я принялась ощупывать толстенные прутья. Не сломать!.. Мох, вязкая скользкая грязь, плеск воды, холод металла… Голос Патрика послышался откуда-то сверху.

– Здесь есть щель. Небольшая, но пролезть можно.

Можно!.. забилась мысль. Вполне – после голодной зимы. Я в последнее время и спать-то толком не могла, потому что кости, казалось, почти касаются сквозь истончавшую плоть и тонкий матрац жесткой кровати. Авось, пролезем…

– Давай, Тадеуш… – Я подтянула охотника наверх. Он закашлялся. – Тадеуш!

Подтолкнув его в спину, я ощутила ребром ладони жесткое, гибкое, тонкое. Стрела.

Судя по ее положению, у него легкое пробито. Не очень-то и поплаваешь. И сделалось страшно.

– Давай! – Я не успела опомниться, как рука Патрика, протянувшись сверху, буквально вытянула Тадеуша из воды. Он, задыхаясь, уцепился за решетку и принялся подниматься. Я последовала его примеру. Пальцы соскальзывали по грязи.

Протиснувшись между сводчатым потолком водостока и решеткиным прутом, разорвав платье и ободрав спину, я ощутила глупое облегчение – еще одно препятствие пройдено. То, что оно далеко не последнее, мое сознание гуманно обошло.

Вскоре и грязный густой поток растворился в холодной речной воде. Нас подхватило течение. Я уже не могла толком двигаться, легкие разрывались от нехватки кислорода, в глазах темнело. Но, наверно, человек и сам не знает, на что способен, сражаясь за свою жизнь – вот-вот мне казалось, что мы сейчас пойдем ко дну, что силы окончательно оставят меня, но они все откуда-то брались. С берега донеслись голоса, звон упряжи и дробь копыт. Обернувшись, я увидела быстро нагоняющую россыпь огоньков.

– Вдохните поглубже, – велел Патрик и – надавил на плечи. Голоса заглохли. Вынырнув, я вдохнула снова, но легкие, казалось, успели сжаться до размеров наперстка, и воздух никак не желал проходить. Рядом речную гладь взрезали быстрые молнии стрел. Я кинулась прочь от берега – и откуда только силы взялись.

На наше счастье, река оказалась быстрее лошадей. Здесь она сужалась, и спокойное ее полотно обратилось в быстрый и узкий поток. Течение швыряло о камни, вода громко ворчала, будто возмущаясь, что мы тут в ней плаваем. А потом вырвалась из тисков твердой породы и снова разлилась скатертью. И только тут я поняла, что погоня отстала.

Ну конечно, куда верхом по скалам и темноте. Радоваться рано – если сейчас нас оставили в покое, то утром догонят легко. Наверняка собак по следу пустят. Уже сейчас мне мерещился далекий звонкий лай, живо напомнивший про эпизод на псарне, и будто бы сильнее заболели зажившие раны от собачьих зубов.

Вдвоем с Патриком мы выволокли охотника на берег. Я вдруг ощутила, как резануло внизу живота – точно Дольгаровы молодчики меня уже догнали и полоснули мечом. Голова бешено закружилась, и я пропахала носом вязкий речной ил.

– Аретейни! – Голос Патрика потонул в густом звоне. – Эй!..

Так больно мне еще, пожалуй, здесь не было. Резало, сводило, накатывая волнами, а взгляд заволокли серебристые звездочки – и я отключилась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю