Текст книги "Не наша сказка (СИ)"

Автор книги: Дарья Аредова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

На ладони шута тускло поблескивало мое потерянное кольцо.

– Патрик… – Голос пропал. – Патрик, где вы его нашли?..

Шут пожал плечами.

– Не все ли равно. Нашел ведь. Возьми.

– Патрик… я… – Слова кончились. Зато начались опять слезы. – Я…

– Понял. Отдыхай, княжна. – И кольцо, теплое от его руки, легло в мою ладонь. Патрик сжал мои пальцы и отошел. – Держись, ладно? Не хотелось бы, чтобы в этом замке остались одни сволочи.

Дверь за ним захлопнулась, а я стиснула кольцо, так, что оно больно врезалось в сухожилия.

Я беспокоилась за Тадеуша, но Дольгар еще отсыпался. Вообще-то, вставал он затемно, однако свадьба есть свадьба. К полудню боль немного утихла, в чем я заподозрила не только горячую ванну с травами, но и не внушающие особого доверия, снадобья Растмиллы. Давешний мальчишка с кухни тоже меня жалел, и тайком передавал через Ниллияну печенье, молоко и какао. Девчонка была сама не своя, она даже не дрожала – а тряслась как в лихорадке, спотыкалась и поскуливала. Даже для такого дремучего средневековья как здесь, сцена изнасилования двумя мужиками одной женщины оказалась чересчур жестокой. Передавая мне поднос, Ниллияна едва не опрокинула его. И выбежала с такой поспешностью, что позабыла закрыть за собой дверь, отчего я услышала, как она едва не навернулась с узенькой лестницы. Хотелось выбежать следом, приласкать, успокоить – но помешала тупая, тяжелая апатия. Должно быть, защитная реакция психики.

Кольцо я водворила на его законный палец. И пусть Дольгар утрется.

Пока что я бродила по замку и решила заглянуть к Тадеушу. На этот раз пропустили без лишних слов – все-таки, отнюдь незавидное положение господиновой жены давало весомые преимущества.

Охотник сидел у стены, вытянув ноги, и развлекался плетением из подгнившей соломы, запросто служившей узнику постелью, каких-то хитрых фенечек. Может, что-то записывал. А может, просто занимал руки. При виде меня Тадеуш поднял голову, затем опустил обратно и вернулся к своему занятию. Я ощутила себя как-то неловко. Сами посудите: я на свободе, а он в тюрьме.

Дверь еще не успела закрыться за спиной, Тадеуш не произнес ни слова, а я уже зажала рот ладонью, перекрывая своему желудку путь к наглому дезертирству.

– Какого черта?! – обернулась я к охране. Солдат равнодушно поглядел на меня, продолжая жевать кусочек смолы – как бычок на пастбище.

– А чего? – лениво уточнил он.

– Чего?! Да тут дышать нечем!

– Нужник… – пожал плечами бычок, продолжая жевать. – Ну, ты идешь, не?

Нужник представлял собой единую траншею, выкопанную вдоль тюремной стены – одну на все камеры. С двух сторон она ныряла под стены и разила аммиаком очень соответственно.

– Чем вы кормите пленников?.. – риторически пробормотала я, делая шаг внутрь.

– Баландой. – Тадеуш продолжал плести. – Тебе чего, княжна?

– И тебе здравствуй, – немного обиженно отозвалась я, присаживаясь напротив.

– Ну, здравствуй.

– Не нукай, не запрягал. Ты как тут?

– Как с девчонкой на сеновале, – широко улыбнулся охотник, наконец-то поглядев на меня. – А ты?

– Как с ублюдками в постели. – Я немного замялась. – Знаешь… я хотела извиниться.

– За что?

– Ну, это же из-за меня нас заметили. Если бы не я, ты был бы свободен.

Повисла пауза. Распухшие пальцы Тадеуша старательно выплетали хитрый узор.

– Ну, да, – отозвался охотник. – И чего?

– Ну… извиниться хочу.

– А. Ну, извиняйся.

Я начала злиться.

– Извиняюсь!

– А зачем? – уточнил Тадеуш, чем окончательно поставил меня в логический тупик. Действительно – что тут скажешь?

– Мне совестно.

– И чего? А проку мне от той совести? И извинения твои меня на волю не выпустят, – крайне логично и очень недовольно пояснил охотник.

– Да чего ты, ну! – разозлилась я. – Мог бы хотя бы…

– Чего?

– Ничего.

Я встала. Он ведь прав. Пользы от этих извинений никакой.

Развернувшись, я молча стукнула охраннику и покинула камеру.

Неприятный осадок от разговора с Тадеушем перерос в настоящее расстройство. Оно грызло и не давало покоя, и даже комната мертвой Вилёнки не спасала. В конце концов, я отложила книгу, упала на пыльную кровать и сердито уставилась в потолок.

Ну, виновата, да. Но я ведь не нарочно!

Слезы предательски подступили к горлу, прорвались и потекли, жгучими дорожками щекоча уши.

Сколько бы ты ни плакала – это тебе ничего не даст. Возьми себя в руки и действуй!

Я распахнула глаза. Потолок никуда не делся. За окном собирался дождь, и по комнате пойманной птицей метался резкий холодный ветер, торопливо перелистывая страницы оставленной книги. Потемнело. В комнате никого не было.

Вы никогда не задумывались, какой он – голос в вашей голове? Высокий, низкий, чистый или хриплый, мужской или женский? Какой у него тембр, какая интонация?..

Вот, то-то и оно. Внутренний голос – наш внутренний диктор, который проговаривает наши мысли, читает нам книги, лезет не ко времени, или подсказывает фразы, – этот голос почти всегда никакой. Неопределенный. Бесполый.

А последняя фраза, внезапно прозвучавшая в сознании, имела свой акустический оттенок. Приятный мужской баритон. Сильный и непререкаемый, будто отдан приказ.

Что за мистика?

Я прислушалась, но мысль безнадежно ускользнула, нырнув обратно в мутный омут нераскрывшейся памяти.

Поджав ноги, я свернулась калачиком. Легко сказать – действуй. А как? Этого голос не уточнил. Зараза.

Я сама не заметила, как уснула, а проснулась от холода.

Снова одолели кошмары, и, вернувшись в реальность, я резко села на постели. Отсырел гобелен покрывала, ткань платья, даже волосы свернулись влажными кольцами.

Снаружи бушевала гроза. Она резвилась прямо над замком, и молнии нервными вспышками озаряли пустую комнату, взамен давно догоревшей свечи. Я пришла сюда еще днем, и новую свечку с собой не прихватила. Теперь было темно. Дождь плескал через подоконник, ветер яростно трепал старые шторы.

Один против всех – звучит не так уж и плохо. Сколько их там еще? Жаль, эти твари грозы не боятся. Ну, да ладно.

Где ты?! едва не заорала я, глядя на холодно вспыхивающую арку оконного проема. Надо уходить… но мысль о том, что придется идти без света через темнющие коридоры, не очень-то вдохновляла. Может, остаться здесь? Холодно…

Оставаться – так, до утра не дотянем. Попробуем прорваться. Бензина должно хватить до переправы, а там – обрушим мост. Не будут они нырять за нами в воду.

– Где ты?.. – вслух повторила я. Сквозь вой ветра и громовые раскаты голос прозвучал хрипло и слабенько.

– Если вы про меня – то я тут. – Тяжелая дверь со скрипом приотворилась, и в щели желтой звездочкой вспыхнул огонек. Либо человек держал фонарь в опущенной руке, либо…

– Патрик! – обрадовалась я. – Вы опять меня спасаете.

Патрик остановился на пороге.

– Весь замок на ушах. Дольгар грозится отрубить охотнику пальцы. А кроме меня никто не знает, что вы сюда ходите. Да и в голову никому не придет – пустая холодная комната с привидениями, чего здесь делать.

– Почему с привидениями?

– Так говорят. Мол, в полнолуние здесь воет призрак замученной госпожи. А сегодня полнолуние.

– Сегодня гроза. – Я фыркнула и накинула шерстяную шаль. – И луны не видно, так что, у призрака выходной, и сегодня здесь вою я. В качестве смены.

Но шут, кажется, был настроен серьезно.

– Идем, княжна, – сказал он и развернулся в направлении темного коридора. Я, пригнувшись под портьерой, нырнула следом, едва подавив желание ухватить Патрика за свободную руку. В коридоре отчего-то сделалось страшно.

Дольгар в ту ночь старался обзавестись наследником без вчерашнего пьяного задора – видимо, не успел похмелиться. И помыться тоже не успел. Я старалась абстрагироваться, поскольку благоверный все равно предусмотрительно привязал меня к кровати и заткнул рот собственной перчаткой, устав слушать громкий мат в свой адрес. Правда, боль абстрагироваться не давала, как будто зарлицкий господин надел презерватив из наждачной бумаги. Я старалась не думать об эрозии, и прочих неприятных последствиях, убеждала себя, что спасать гордость уже поздно, и, в конце концов, ничего страшного в этом нет – многие так делают. Не помогало.

По окончании процесса муженек треснул меня на прощание по заду и принялся одеваться. Я возмущенно замычала, но Дольгар внимания не обратил, а перчатку вынул лишь затем, чтобы надеть. Я отплевалась.

– Ты бы хоть помылся…

– Да надо бы, – вполне себе миролюбиво согласился господин.

– Может, в кино сходим? – не удержалась я, все еще надеясь, что он меня развяжет. Дольгар нахмурился.

– Ты это брось. Будешь тут ворожить – язык отрежу.

– Да кто ворожит?! – удивилась я и прибавила: – Дурак ты…

Господин обернулся, треснул мне в зубы и ушел.

– А развязать?! – крикнула я вдогонку. Но развязала меня пришедшая полчаса спустя Ниллияна.

На следующий день вновь покатившуюся по привычному руслу замковую жизнь всколыхнуло еще одно событие – не такое грандиозное, и не столь радостное, как господская свадьба. К Дольгару пожаловали гости.

Слуги накрыли праздничный обед, и мы чинно расселись за столом. Помимо меня, зарлицкого господина и, собственно, гостей, компанию составляли разве что, собаки, которые терпеливо дожидались под столом, когда им перепадет косточка. Гостей было двое: крепкий чернобородый мужчина и юная девушка, полноватая, удачно вписывающаяся в прямоугольник. У нее было глупое рыбье лицо с водянистыми глазами и плоская грудь. Большую часть времени девчонка ела – так предельно аккуратно, точно старалась на оценку, и на бледной шее болтались перепутанные бусы. Патрик сидел на отдельной скамье в обнимку с лютней и отрешенно наигрывал различные мелодии; мне показалось, что мыслями он совсем не здесь. У моих ног большая собака то и дело протяжно вздыхала, уложив голову на вытянутые лапы. Мерно стучали приборы. Разговор не клеился. Мне есть не хотелось, и я просто тянула парное молоко из стакана. Меня все еще мутило, голова кружилась, и ужасно смущал железистый кровавый запах из-под собственного подола. Один только вид дорогого мужа провоцировал рвотные рефлексы. Сонную тишину изредка нарушало глухое собачье рычание и влажный хруст под столом, словно там грызлись голодные упыри.

Дольгар молча доел свою порцию и махнул рукой, подзывая мальчишку, который прислуживал за столом. Тот наработанным движением подлил вина в кубок. Меня повело.

– Вам нехорошо? – с плохо скрытой кровожадностью и тщательной учтивостью спросил бородач. Я хватанула ртом, неловко повернувшись и пережидая острую вспышку боли. Улыбнулась.

– Благодарю. Все в порядке.

– Вы бледны, княжна.

Дольгар поглядел на меня и усмехнулся.

– Моей жене последнее время нездоровится. – Он принялся за второе блюдо, а девчонка уставилась на меня своими рыбьими глазами, отложив вилку.

– Надеюсь, недомогание княжны вызвано естественными причинами, и вскорости она подарит вам наследника, – улыбнулся бородач. Я чуть не клюнула носом в тарелку. Просипела:

– Мне… надо на воздух.

– Тебя проводить, дорогая?

– Не нужно.

– Разрешите, я провожу, – вызвался Патрик.

– Ступай, – махнул рукой Дольгар. – От тебя сегодня уснуть можно.

– Благодарю.

Я ощутила, как сильная сухая ладонь шута обхватила мои пальцы. В глазах стояла темень, а ноги отнимались. Все же, я зашагала к выходу.

Пройдя немного по коридору, я, не удержавшись, сползла по стенке на пол, под высокое витражное окно. Из щелей тянуло сквозняком, и свежий воздух немного привел меня в чувство. Зато между ног будто напихали битого стекла. Патрик опустился рядом.

– Плохо дело, – обеспокоенно проговорил он.

– Нормально…

– Вижу. Вы позволите? – Шут, протянув руку, коснулся моего лба. – У тебя жар. Идем-ка в комнату.

Я поняла, что до своей комнаты попросту не доберусь, и возразила:

– Нет. Я лучше тут посижу. Здесь хорошо, прохладно.

– Хорошо-то хорошо. – В голосе Патрика неожиданно зазвучали непререкаемые стальные нотки. – Пошли. Может, позвать Ниллияну?

– Не надо! – испугалась я. Бедняжке Ниллияне еще и таскать меня по коридорам не хватало после всего, что ей пришлось пережить. – Я дойду.

– Конечно, дойдете, – согласился шут, таким тоном, будто я усомнилась, что солнце встает на востоке. В комнате он укутал меня одеялом, и я испугалась, что он сейчас уйдет, и я снова останусь одна. Так я ему и сказала.

– Не уходите, Патрик… мне страшно.

– Не уйду. Чего вы боитесь?

– Не знаю… – я повернулась на бок. – Дольгара… одиночества. Не знаю. Мне просто страшно.

– Это проходит.

– Знаю. Интересно, сколько прожила эта Вилёнка?.. Наверно, у них с Дольгаром была физиологическая несовместимость… А если у меня родится дочка? Что он сделает?..

Мне показалось, Патрик собирался ответить, но передумал. Я поглядела на него.

– Почему вы молчите, Патрик?

Шут смотрел прямо перед собой. Он казался непривычно серьезным.

– Ты видела дочку бородача?

– Угу. – Я подсунула руки под щеку. – А что с ней?

– Вот, что бывает, когда род поколениями практикует кровосмешение. Она глупа как ярочка. И ничего не поделаешь – девица благородных кровей. Как думаешь, какими будут ее дети?

– А они будут? – Я начинала понимать, что здесь к чему. Так или иначе – прилив свежей крови не мог не обеспечить здоровое потомство. Дольгар не дурак. Выкидыши у Вилёнки могли быть обусловлены вовсе не генетическим диссонансом. Ему нужен был сын, и нужен срочно – это у нас четыре десятка не возраст. Здесь люди живут значительно меньше, и умирают раньше. Зарлицкий господин уже не мог рисковать и надеяться на репродуктивную систему рыбки в бусах. Он успел достаточно меня рассмотреть и сделать вывод о состоянии здоровья.

Патрик усмехнулся так, что вопросы отпали сами собой. Быстрый холодный блеск его взгляда обжег меня – будто ножом полоснул. Из глубины души вдруг глянула тяжелая, холодная ненависть. Я даже привстала, испугавшись этого взгляда.

Впрочем, секунду спустя шут снова легко улыбнулся. Опасное лезвие спряталось обратно в ножны.

Кого же он так ненавидит? Дольгара?.. Или его что-то связывает с гостящим семейством? Какой-нибудь конфликт?

– Отдыхай, княжна. – Патрик с заметным усилием поднялся и улыбнулся мне. – Увидимся за ужином.

Ужин, совместными усилиями поваров и слуг, превратили в настоящий пир. Если в обычные дни отличавшийся здоровым аппетитом Дольгар ел за четверых, то в честь прихода гостей с его стола можно было досыта накормить небольшую дивизию.

Меня, правда, сие продовольственное великолепие мало касалось – к вечеру температура поднялась до той отметки, с которой обыкновенно начинает серьезно мутить, и я ничего не ела. Выхолощенные до состояния дистиллированной вежливости намеки бородача, имени которого я так и не запомнила, сквозь звон в ушах доносились смутно. Я сидела, улыбалась, чинно ковыряла хищной двузубой вилкой куропатку, хотя больше хотелось воткнуть эту самую вилку Дольгару в печень, и отогревалась глинтвейном. Руки тряслись, в глазах темнело, и поэтому я хотя бы не видела буравящий ненавистью взгляд гостя и равнодушно-тупые глаза его дочери. Где-то рядышком звенела лютня, и доносился хриплый голос Патрика. Слуги шмыгали туда-сюда с блюдами, кувшинами и прочей посудой.

В какой-то момент в тускло освещенной арке дверного проема обрисовалась знакомая статная фигура в оборчатом чепце. Фигура затормозила пробегавшего мимо кравчего, и будто бы сунула что-то в складки рубахи юноши. Я прищурилась, но в глазах двоилось, а женин платок сполз на лицо, так что, я не смогла бы с уверенностью сказать, стояла ли в коридоре настоящая Растмилла, или она мне только привиделась. Я тихо-мирно мечтала врезать бородачу, свалиться на кровать – без Дольгара – и поправить Рыбке несчастные бусы. Уж очень они травмировали мое эстетическое чувство – перепутанные нити коралла, янтаря, сердолика, красно-оранжевые, как осенняя листва снаружи, прибитая ливнем и разметанная штормовым ветром с моря.

А в следующее мгновение я проснулась в своей кровати. Было тихо.

И только в изножье постели, в легкомысленной позе по-турецки, сидел человек. Он смотрел на меня, слегка усмехаясь – темный силуэт на фоне тусклой стрельчатой арки окна.

Я села, откинув одеяло. Человек перекидывал в длинных пальцах побрякивающие не то бусы, не то четки. Длинные волосы падали ему на лицо.

– Тадеуш? – не очень уверенно спросила я, щурясь на гостя. Сама мысль была абсурдна – откуда взяться охотнику в покоях жены лорда.

– Сама такая, – весело отпарировал человек. Меня нервировало, что не видно лица. – Ты знаешь, что отряд вернулся? – Голос казался смутно знакомым. – Просыпайся, давай. Тебе, может, кофе принести?

– Чего?.. – отчаянно соображала я. – Какой отряд?

– Ну, ты ку-ку. – Ночной гость, протянув руку, постучал меня согнутым пальцем по лбу. – Не проснулась, что ли, еще? Там Огнецветка разоралась – а я не знаю, чем ее кормить. Вставай, соня!

Я вздрогнула и распахнула глаза – светло. В окна лился тусклый осенний свет, уныло шелестел дождик. Никого не было рядом.

Встать не получалось, и я со стоном плюхнулась обратно, едва приподнявшись. Боль резала тупым зазубренным ножом. Я приподняла край одеяла и тут же скривилась от резкой вони болезни, крови и воспаления.

Дверь приоткрылась, впуская Растмиллу, и я зачем-то притворилась спящей.

– Осторожно! – прошипела кому-то женщина. – Остолопы… – Я ощутила, как прохладная мягкая рука легла на лоб.

– Жара нет. – Голос был мужской, незнакомый. – Вы за этим меня гнали через тридевять земель в такую погоду?!..

– А я вам говорю, лихорадка была у ней, – упрямо пробурчала Растмилла. – И жар. Тока, пока вы сюда ехали, ушло оно. Сегодня утром.

Четкий шаг по паркету.

– Останьтесь. Болезнь может вернуться. – Дольгар. Незнакомец с холодными руками что-то прошушукал, и вся эта толпа вышла. Дверь с легким стуком затворилась, и я приоткрыла один глаз. Комната опустела.

Полчаса спустя заглянул шут. Подошел ко мне и совершенно спокойно, будто не впервые это делает, развернул на прикроватном столике льняное полотно. Остро запахло травами, булькнула пробка. Я учуяла спирт. Руки Патрика – изувеченные, с будто бы выкрученными суставами – неожиданно сноровисто отмерили тинктуру, смастерили компресс с травами. Но когда я сквозь приоткрытые веки разглядела в этих руках самодельную спринцовку – удивление разыгралось окончательно.

Шут ловко приподнял край одеяла, затем подол моей рубахи, и я едва удержалась, чтобы не дергаться, ощутив между ног чужие руки – удержало приобретенный за время замужества рефлекс только понимание, что меня на этот раз не насилуют, а лечат. Боль отступила. Патрик наложил свежий компресс, небрежно сунул опустевшую спринцовку в сумку, вместе со старыми бинтами, и потрепал меня за плечо.

– Просыпайся, княжна.

Я захлопала ресницами. Зачем он мне помогает, интересно? Зачем возится?.. В губы ткнулся край ложки, и я послушно выпила микстуру.

– А… – голос сорвался, и я откашлялась. – А сколько времени, Патрик?

– Сейчас два часа дня. Доброе утро!

Я хотела сесть, но побоялась, что вытечет лекарство.

– Это я со вчерашнего вечера сплю? Дольгар, наверное, злится, что я дезертировала с ужина.

– Ага. – Патрик присел рядом. – А также за завтрак, обед и полдник.

– Что?! – Я, все-таки, попыталась вскочить, но рука шута неожиданно властно надавила на плечо, заставляя лечь обратно, и я подчинилась. – Это сколько же я валяюсь?

– Три дня. Дольгар послал за врачом, но дороги развезло, и он только добрался. А ты все это время была без сознания. Ниллияна от тебя ни на шаг не отходила. Сейчас она спит. – Шут засмеялся. – Хорошо, что Растмилла приготовила много снотворного.

– Растмилла? – все-таки приподнялась я. – Так, мне не показалось… а чего она? Зачем?

Патрик удивленно поглядел на меня и сменил позу, вытянув ноги.

– Все видели, что тебе плохо. Вот и решили помочь. Это же очевидно.

Я откинулась на подушку. Пробормотала:

– Зачем рисковать… вам же влетит…

Шут улыбнулся.

– Конечно, влетит. Если Дольгар узнает. А кто ему скажет?

– А вы, Патрик? Лично вы – зачем мне помогаете?

– Потому что тебе нужна помощь. – Шут перестал улыбаться и вздохнул. – Чего ты расспрашиваешь?

– А того. Если бы Дольгар заболел – вряд ли вы стали бы с ним так же возиться.

– А если бы я с тобой не возился – этот коновал пустил бы тебе кровь, напоил белладонной, и добил окончательно, – парировал шут. Мне от этих слов сделалось как-то плохо, и я невольно ухватила его за руку.

– Не надо! Вы уж, пожалуйста, меня не бросайте.

– Не брошу, – серьезно пообещал Патрик. – Только учти: если ты попытаешься сбежать или вздумаешь повторить подвиг Вилёнки – я не смогу тебе помочь.

– А что она сделала? – не выдержала я.

– Влюбилась. – Шут поднялся. – Ладно, княжна. Отдыхай. И помни: Дольгар – жестокий человек. А ты в его власти. Будь осторожнее, и перестань бегать по тюрьмам. – Он развернулся и вышел. А я так и осталась хлопать глазами. Они что, решили, что я втрескалась в Тадеуша?.. Это еще полбеды – слуги розгами не высекут, и на воротах не повесят. А вот, если то же самое подумает Дольгар – мне несдобровать. Как бы спасти охотника, чтобы не вызвать подозрений?..

К вечеру следующего дня, после пяти визитов Патрика с его лекарствами, боль окончательно утихла, а я так ничего и не придумала. Можно было воспользоваться оказией и прикинуться тяжелобольной, тем самым выиграв еще несколько спокойных ночей, однако наличие, хоть и средневекового, но медика, отметало такую возможность. И, когда недовольный врач объявил в присутствии мужа, что я могу вставать, пришлось заверить общество в своем выздоровлении. Правда, при первой попытке Дольгара возобновить супружескую жизнь, я невольно заорала – едва поджившие ранки дали о себе знать. К моему величайшему облегчению, господин брезгливо скривился, отпихнул меня и оставил дрожать и реветь, а сам ушел. Боль заставила скорчиться и так сидеть, дрожь все не проходила. Я злилась на эту слабость, но ничего поделать не могла.

Потом пришла Ниллияна и напоила теплым молоком. Но легче не становилось.

Гости уехали, и обеды сделались по-прежнему тихими, семейными – если можно так выразиться. Помимо прочего, замок напоминал мне болото – вязкое, утробно хлюпающее и зеленое. Оно затягивало в липкую жижу рутинной скуки, а снаружи свежий океанский ветер так и манил сбежать отсюда. Удерживали меня даже не стены – любые стены можно преодолеть. Удерживала меня судьба Тадеуша, да еще, разве что, странная, во многом нетипичная, дружба с Патриком. Я ловила себя на мысли, что без этих разговоров, без смелой, порой ошеломляющей, искренности шута мне будет здорово чего-то не хватать. Но со слугами я виделась все реже, а с мужем все чаще. Однажды Дольгар взял меня на конную прогулку. Оказалось, что я совершенно не умею держаться в дамском седле, зато вовсе без него держусь весьма неплохо. Тело без помощи разума избирало движения на уровне рефлексов. Я проехала круг на молодой и веселой серенькой кобылке и окончательно убедилась, что с лошадьми лажу гораздо лучше, чем с мужьями. Представитель последней категории замер посередине левады аки памятник, и смотрел на меня как на что-то очень неприятное. Затем махнул рукой и тронул коня, выезжая к воротам. Я распустила шнуровку на подоле платья, делая его шире, и поскакала следом. Серая кобыла бежала легко и изящно, будто вовсе не касаясь земли. В тот момент я с трудом подавила желание подобрать поводья, ударить ей в бока – и будь что будет. Убежать, уехать, улететь отсюда – на волю!.. Впрочем, Дольгар предусмотрительно выдал мне не очень резвую кобылу, должно быть, решил подстраховаться.

Дни ползли как червяки через дорогу, ленивые и медленные, и такие же вялые, похожие один на другой. Теперь я подолгу сидела не только в пустой комнате, но и в конюшне. Вообще, я заметила, что мне уютно в душной полутьме, в золотистой сенной пыли, среди сильных животных – упорно казалось, что можно спрятаться в денник, и лошадь защитит, убережет от любого Дольгара. Я, и, правда, забиралась к ним «домой», набивая карманы яблоками, морковкой и сухарями, и постепенно животные привыкли, и охотно пускали меня в гости. Однажды в грозу я даже уснула под бархатным боком серой кобылы. Звали ее поэтично – Берегиня. Лошадиное пофыркивание и глухое буханье копыт по дощатому настилу убаюкали меня. Здесь было уютно и спокойно. О том, что лошадь запросто могла меня раздавить, я как-то не подумала. А ночью пришел Варших, кинул в меня яблоком, чтобы проснулась, и отвел к Растмилле, отмываться от сена и навоза. Конюхи поначалу косились на меня, потом привыкли. А я с удовольствием ухаживала за лошадьми – большими, теплыми и бархатными лошадьми, от которых не приходилось ждать ни подлости, ни жестокости.

А потом началась война.

Она, как и любая неприятность, грянула внезапно, и никто не успел подготовиться. Я бы даже сказала, не война – мелкая стычка. Но по местным меркам это была, все же, война.

Вначале со стороны степей появился конный отряд. Потом слуги рассказали мне о другом лорде, который мечтал получить Дольгаровы земли, и я поняла, почему зарлицкий господин так спешил обзавестись потомством. Армии у него не было, зато он где-то раздобыл наемное войско и устроил соседу алаверды, а мы отсиживались в цитадели. Я наслаждалась одиночеством и старалась гнать от себя крамольные мысли – ехидный внутренний голос вкрадчиво нашептывал, как хорошо было бы, если б Дольгар не вернулся. Мне не хотелось желать человеку смерти, да и самого зарлицкого господина было жалко. По-своему его вполне можно было понять, а где понимание – там и оправдание. А за оправданием, в свою очередь, всегда следует жалость.

Несмотря на тот факт, что Дольгар так и не научился ладить с людьми, включая собственную жену, стратег он был весьма неплохой, в чем я не раз успела убедиться. Жизнь в цитадели так и катилась себе под горочку, постепенно набирая скорость, и даже редкие боевые вспышки не сбивали ее с намеченной траектории. А я начала потихоньку привыкать. Ко всему. К холодным вечерам, тяжести библиотечных книг, непривычным седлам. К двусмысленным шуточкам Патрика и загнанному взгляду юной Ниллияны. К ночным визитам Дольгара и болтовне со слугами. Человек, в общем, ко всему привыкает; мне казалось, что даже Дольгар ко мне привык.

И только сны одолевали все чаще, и только людей и событий в них становилось все больше. А я по-прежнему не слышала имен и не видела лиц. В какой-то момент я принялась записывать свои сны, чтобы хоть что-нибудь выяснить, но тут же стала их забывать, и бросила эту затею. Почему мое подсознание столь упорно противилось восстановлению памяти – оставалось загадкой, и логичной казалась версия Патрика. Что, если я, в самом деле, не хочу помнить?.. Сколько бы я ни ломала голову – ясности так и не возникало. И я постепенно смирилась.

Стоял морозный предзимний день, хлесткий ветер сшибал с ног, будоража темный океан и рассеивая в колючую пыль снежинки. Я, как обычно, сидела на подоконнике Вилёнкиной спальни, потягивая вино и закутавшись в одеяло, и наблюдала замковую жизнь. Дольгар вот уже несколько дней как уехал ссориться с соседом, и ничто не мешало моему одиночеству. Внизу, у ворот, как раз сменились часовые, когда дверь распахнулась, и в комнату, оскользнувшись на пороге, влетел встрепанный Варших.

– Госпожа Аретейни! – начал он, от волнения позабыв все наши уговоры. – Там… там вашего охотника из подвала выпустили!

– Тадеуш на свободе?.. – зависла я. Сердце ухнуло куда-то вниз. Не могли его просто так выпустить! Или Дольгар передумал?.. Надежда вспыхнула яркой лампочкой, и я вскочила. – Где он? Что говорят?

– На заднем дворе. – Варших с трудом переводил дыхание. – И вам следует поспешить.

Мы вихрем неслись по коридорам, и на все мои вопросы парень отвечал одно и то же – «скорее, госпожа». Я даже за «госпожу» не ругалась – не было времени. А на выходе Варших затормозил и отступил обратно в коридор.

– Ступайте, – сказал он. – Мне туда нельзя, еще увидят, что я не работаю, и высекут.

– Дольгар высечет, – согласилась я. – Благодарю тебя, Варших.

– Ага. – Парень как-то тоскливо поглядел на меня. – Ну, я пошел.

– Ступай. – Я придержала плащ у горла – фибула впилась под ключицу – и выбежала под снег.

От увиденного неприятно закружилась голова.

…Задний двор имел практическое назначение – на нем занимались стиркой, выгулом и кормежкой скота, здесь же находилась левада. Напротив псарни имелась тщательно огороженная территория, нечто вроде собачьей площадки, чтобы животные могли побегать и размять лапы в любое время.

Итак, по ту сторону решетчатой калитки нетерпеливо повизгивали собаки – голов пятнадцать. Кормили их редко, да все больше натаскивали – Дольгар любил на досуге поохотиться. Как на лисичек, так и на представителей своего вида. Собаки извелись, не в силах достать стоявших снаружи людей, среди них скалой возвышался здоровенный угловатый Ришцен – ни с кем не спутаешь. Он-то и держал за связанные за спиной руки спотыкающегося Тадеуша. Даже отсюда было видно, что охотник едва держится на ногах – еще бы, столько времени проторчать в подземелье. К тому моменту, как я опомнилась и обрела потерянный, было, дар речи, калитку быстро открыли, кнутом отогнав собак, и охотника втолкнули внутрь.

На какое-то мгновение мир, казалось, замер. Ветер, сумеречный снег, несколько человек на нетронуто-чистом белом покрывале. Глухое рычание.

А потом собаки бросились.

Мы сорвались с места все одновременно – я, Тадеуш и собаки. Охотник споткнулся и растянулся в заиндевевшей грязи, Ришцен со товарищи заржали и полезли на лежанку дров для лучшей видимости, а я, на ходу скинув плащ, чтобы не мешал, не помня себя, даже не осознавая, что я, собственно, делаю, кинулась на выручку.

Разум работал как-то странно на тот момент, и не знаю, работал ли он вообще – осталась только одна мысль: спасти человека. В два прыжка одолев расстояние между нами, я дернула Ришцена за рукав.

– Ты что делаешь?! – Я, наверно, все еще не до конца осознавала, на что способны люди, и считала, что это какая-то ошибка. – Они же его сейчас загрызут!

Тадеуш вскочил, побежал, хромая и цепляясь за ограду, собаки играли – вертелись вокруг, хватали зубами за руки и одежду. Они привычно загоняли жертву. Вот только веселья хватит ненадолго – жертва им попалась слабенькая.

Солдаты заржали вдвое громче.

– Ути, княжна! – Ришцен издевательски поклонился. – Не для ваших нежных глазок!

– Ты идиот? – Я увернулась от протянутой руки. – Он погибнет!

Сквозь хохот и непристойные шутки, сквозь восторженный собачий лай и визг, я едва слышала собственный голос, однако Ришцен, кажется, обладал превосходным слухом.

– Какая досада!.. – Смех взвился новой волной.

– Его все равно собирались казнить, – добавил кто-то. Я ощутила, как меня охватывает бешенство и бессильно сжала кулаки.