Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2"
Автор книги: Дарья Торгашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Глава 11
Буря налетела стремительно. Небо затянуло тучами, и волны вздымались, обрушиваясь на палубу снова и снова: в единый миг мы все вымокли до нитки, и корабль валился то на один бок, то на другой. Я не сознавал до сих пор, как это страшно; и как беспомощен человек перед яростью океана!
Но нам некогда было раздумывать: мы делали все для спасения корабля и себя самих. Ветер, который теперь так безжалостно швырял триеру, до того был попутным, и мы шли под парусом. Когда стало ясно, что шторм неизбежен, парус хотели спустить и мачту убрать – но не успели. Мачта с треском обломилась, покалечив одного из матросов. Гребцы выбивались из сил – на нижних палубах они были прикованными невольниками, но рабам хотелось жить ничуть не меньше! А начальник корабля, пожилой крепкий кариец с серьгами в обоих ушах, проорал сквозь грохот бури, что обещает свободу всем гребцам, если только они спасут судно!
Это было поразительно: но именно тогда рабы, боровшиеся с волнами бок о бок со свободными, и взбунтовались. Один из них крикнул в ответ, что для них все равно – погибнуть сейчас или надорваться через год, сидя на веслах. Остальные хором подхватили требование товарища: пускай начальник прикажет расковать их немедленно, или они все побросают весла! Знают они эти господские посулы!..
Триерарх клял гребцов на чем свет стоит, топал ногами, угрожал отправить всех в серебряные рудники; но теперь эти жалкие угрозы не имели никакого смысла, и ему пришлось выполнить требование невольников. Матросы сбивали с них цепи, теряя драгоценное время и смертельно рискуя: на моих глазах двоих моряков и троих освобожденных ими гребцов смыло за борт. Больше я не мог оценивать происходящее: я успел перехватить весло, грозившее выпасть из уключины, и прыгнул на скамью под палубой, подменив погибшего невольника. Передо мной сел на весла один из помощников триерарха: перед лицом смерти не осталось ни рабов, ни хозяев.
Ветер дул восточный: мы отчаянно пытались вывернуть к востоку, в сторону Крита, кормчий наваливался на рулевое весло, но борьба была слишком неравной. А потом ветер внезапно переменился, и нас понесло на юг. Я понял, что к берегу Крита пристать не удастся; оставалось только пытаться удержать корабль на плаву, помогая бушующей стихии нести нас куда ей угодно. Я был довольно вынослив, и греб до полного изнеможения, и даже дольше, стирая в кровь ладони и едва не вывихивая руки. Остальные непрерывно вычерпывали воду. Но в конце концов слабость одолела меня, весло я упустил и чуть не свалился за борт. Кто-то схватил меня за шиворот и оттащил назад: потом мне помогли вскарабкаться на верхнюю палубу. Я выкашлял из легких воду, простерся на дощатом настиле и потерял сознание…
Очнулся я оттого, что меня непочтительно побили по щекам. Я вскинулся и приподнялся, ощутив режущую боль в груди и руках. Я лежал среди ящиков с оснасткой, прикрепленных к палубе.
– Все живы?..
– Ты жив, и благодари за это судьбу… господин, – мрачно ответил присевший напротив триерарх, который привел меня в чувство. Кариец кивнул в сторону. – Вот он тебя отыскал, и тебя уложили тут, а то смыло бы в воду, как половину моей команды!
Рядом на корточках сидел Артабаз, мокрый и растрепанный, в порванной по шву рубашке: он счастливо улыбался, видя меня живым. Я тоже улыбнулся ему.
Однако капитан рассматривал меня с нескрываемой неприязнью. Кариец подергал свою резную серебряную серьгу в виде полумесяца, потрогал золотое шитье на рубашке, обтягивавшей мощную волосатую грудь, думая о чем-то своем. Я уже понял, что буря прекратилась, хотя ветер дул упорный. Волны вздымались высоко, но уже не перехлестывали через борт: каждая следующая увлекала нас далеко вперед.
– Мои матросы в один голос твердят, что это ты накликал на нас такую беду! – вдруг сказал триерарх. Он поднялся и ткнул пальцем в том направлении, куда нас несло. – Вот с ними ты сумеешь договориться?..
Я встал, покачнувшись и схватившись за соседний ящик; Артабаз тут же оказался рядом, поддержав меня. Но я не глядел на моего слугу. Впереди на горизонте я различал желтый песчаный берег, окаймленный широкой пенной полосой. Я снова ощутил слабость в коленях.
– Это Африка?..
– Африка. Египет, – уточнил кариец, осклабившись. – Ты ведь хвалился, что по-ихнему понимаешь?
Тут Артабаз внезапно гневно воскликнул на своем ломаном ионийском наречии:
– Мой хозяин – и твой господин, триерарх! Называй его господином!
Капитан изумленно вытаращился на дерзкого мальчишку.
– Господин, – согласился он нехотя, снова взглянув на меня. А потом поспешно отошел, чтобы отдать распоряжения своей поредевшей команде: нам ничего не оставалось, кроме как пристать к этому чужому берегу.
Волны катились уже медленнее, лениво набегая на берег; гавани поблизости не было видно, и я понадеялся, что тут нет рифов. Было ясно, что наш триерарх тоже не знает этих вод. Я схватился за мой амулет, которого, к счастью, не потерял.
Однако приливом нас довольно мягко вынесло на песок. От толчка я опять упал, и Артабаз тоже. Я больно ударился бедром о железный угол ящика. Но потом, приподнявшись, я схватил юношу за плечи и встряхнул, ощущая неудержимое ликование.
– Мы спасены! Слышишь?..
– Да, мой господин, – ответил перс. Глаза его сияли. – Да славится Ахура-Мазда!
Вокруг нас уцелевшие матросы и освобожденные гребцы тоже шумно радовались. Конечно, нам посчастливилось дважды: мы не утонули в бурю и, пристав к берегу, спасли наш корабль!
Посох мой я оставил в трюме: он подмок, как и наши товары и казна, но был целехонек. Артабаз сбегал и принес его, и мы уже собирались сойти с корабля. Но тут к нам опять приблизился триерарх.
– Оставайся тут… господин, – мрачно распорядился он, опустив тяжелую руку мне на плечо. – На этом судне я начальник, и мой приказ: никому не сходить с корабля!
Я пришел в недоумение. Но тут кариец, пересыпая свою речь отборными морскими ругательствами, объяснил мне наше положение. И я понял, что оно хуже, чем мне представлялось.
Мы спасли корабль – однако лишились мачты. На веслах, даже с таким количеством гребцов, мы могли бы дойти до Крита, до ближайшей греческой земли: но пока прилив, отчалить мы не можем. И прежде нам нужно во что бы то ни стало пополнить запасы воды! Провизии хватит, но без пресной воды никуда!
Мы понятия не имели, где на африканском побережье взять воду! Египетское солнце жарило вовсю, и я уже ощущал жажду. Но даже это было не самое худшее.
– Вон, видишь? Там крепость. Береговая стража, – сказал триерарх, указывая на какую-то белую постройку вдалеке. Глаза моряка были куда острее моих.
Это был первый признак человеческого присутствия, который мы увидели. Мое сердце забилось быстрее.
– Ведь там египтяне?
– Скорее всего, – кивнул триерарх. – И молись своему критскому божку, чтобы ты сумел с ними объясниться – а они захотели тебя слушать!
И тут я понял, отчего кариец теперь смотрел на меня с такой злостью и так говорил. Я опустился на палубу, сжимая голову руками. Конечно, египтяне сейчас лучше относились к чужеземцам, чем в былые времена; однако мы не вошли в гавань как торговое судно, чтобы вести дела с чиновниками и властями… Нас попросту прибило к берегу! И хотя я мог бы попытаться объясниться с воинами, несущими дозор в этой крепости, куда больше вероятность, что они сочтут нас хорошей и легкой добычей, подарком моря!
А пережив такое насилие со стороны персов, многие коренные египтяне еще больше озлобились против чужаков. И им нет дела до того, каким почетом мы пользуемся у себя в Карии! Особенно этим солдатам гарнизона, которые наверняка изнывают тут от скуки и безденежья!
«Будь это персы, я мог бы объясниться с ними куда лучше», – подумал я; и невольно усмехнулся. Да, я говорил по-египетски, и довольно сносно; но я владел южным наречием, которое весьма отличалось от северного. И давно не слышал живой речи. На Крите я рассчитывал вести дела с купцами с помощью самих критян – и купцы обычно знают чужие языки… Да что теперь казниться!
Я быстро встал, чтобы помочь моим товарищам. Но прежде, чем присоединиться к остальным, я сделал то, что подсказывало мне чутье: снял мой талисман и, распустив гашник холщовых штанов, спрятал драгоценного золотого бычка в набедренной повязке. Я понимал, что если нас все-таки возьмут в плен, то первым делом отнимут все ценное. А дар моей матери я был обязан сохранить – как он всю жизнь хранил меня…
Артабаз, пристально наблюдавший за мной, понял, что я делаю и зачем. Евнух подошел ко мне и дотронулся до моей руки.
– Я никогда не оставлю тебя, господин, – сказал он. – И твой бог тебя не оставит.
Я кивнул.
– Благодарю, мой друг… и надеюсь на это. Но все-таки подумай, что ты сам можешь припрятать, пока есть время!
Потом я направился к триерарху, ожидая распоряжений. Но теперь мы мало что могли сделать без чужой помощи, без помощи местных: а их внимание как раз не хотелось привлекать. Вот если бы мы могли сами найти источник или колодец… Но они тут наверняка все на учете и хорошо охраняются!
Мы разделили между собой часть оставшейся мутной воды с привкусом глины. Потом триерарх все-таки решился отправить двоих человек на разведку. А я вдруг ощутил, как заныло перетруженное левое колено, и меня это встревожило.
Если придется сражаться или бежать… даже если я попаду в плен и меня принудят к физическому труду, как раба, этот недостаток может оказаться роковым. На тяжелых общих работах от таких, как я, избавляются первыми!
И мог ли я погибнуть теперь, когда меня за морем ждали беременная жена и маленькие дети?
– Сколько у нас осталось воинов? – спросил я капитана, нащупывая отцовский нож на поясе.
– Девять из десятка, – ответил он.
Всего нас осталось сто двадцать из двухсот. У меня вспыхнула надежда. Если воины пожелают напасть на нас, мы можем попытаться одолеть их и захватить их запасы!
Но тут Артабаз отчаянно крикнул:
– Идут сюда!
Первым делом я увидел наших: матросы, посланные на разведку, со всех ног бежали обратно. А потом я ахнул: один из матросов упал, ткнувшись лицом в песок. Дозорные уже стреляли!..
Я схватился за нож, и наши воины тоже повыхватывали мечи. Трое прицелились в египтян из луков, но стрелять еще не решались. Стало видно, что нам угрожает серьезный противник.
Несомненно, благодаря персидской опасности и участившемуся морскому разбою, египтяне теперь усилили береговую охрану. Я давно уже плохо представлял себе, как идут дела в Египте, – и хотя жители Та-Кемет оставались данниками персов, поражение Ксеркса наверняка вдохнуло в них новые силы для сопротивления всему иноземному…
Эти воины, которые направлялись к нам, были верховыми; и стреляли они тоже как степняки. Отряд конных лучников человек в тридцать, в белых льняных шлемах и таких же панцирях: темные от солнца, враждебные и торжествующие. Они окружили нас прежде, чем мы успели опомниться. Теперь они могли бы перебить нас всех, как стадо! А сзади бежали еще новые, два, три десятка: гарнизон этой крепости, очевидно, был немалым.
Мы все еще оставались на корабле, но мы не могли даже спустить его на воду. Мы могли бы, пожалуй, отчалить даже в прилив, гребя вдоль берега, чтобы добраться до какой-нибудь египетской гавани. Однако теперь было поздно.
– Кто такие? – отрывисто спросил один из воинов, в дорогих доспехах: очевидно, предводитель.
Смысл вопроса был ясен и без перевода; но я был ободрен тем, что понял речь египтянина. Я выступил вперед – под нацеленными на меня стрелами, как совсем недавно перед воротами Милета. И, запинаясь, начал говорить, стараясь держаться с такой же уверенностью.
Я объяснил солдатам, что я – посланник и доверенный советник могущественной царицы Карии, Артемисии. Наш корабль направлялся на Крит; но нас застигла буря и занесло на берег Та-Кемет. Мы потерпели крушение и просим воинов о помощи: за это я их щедро вознагражу!
Египтянин слушал, хмурясь все больше: имя Артемисии Карийской ему, кажется, ничего не говорило, и язык мой был недостаточно хорош. Потом загорелое гладкое лицо воина снова прояснилось, и он ухмыльнулся. Похоже, начальник гарнизона понял из моей речи главное – мы не опасны, за нами не идет большая сила; а значит, он и его солдаты могут хорошенько поживиться… Конечно, я сулил им награду за спасение: но то когда еще будет, и будет ли! А мы уже в их руках, со всеми потрохами!
Ничего не ответив мне, египтянин повернулся к своим спутникам, и они ожесточенно заспорили. Я понял их речь и на сей раз, хотя и с трудом. Воины уже решали, кому из них достанется товар, а кому – пленники!..
Тут один из наших воинов, догадавшись, что происходит, выстрелил и уложил кого-то из отвлекшихся врагов. Но остальные египтяне не дремали, и наш храбрец упал мертвым; а следом другой наш воин, выхвативший из колчана стрелу. Больше никто не пытался сопротивляться.
Нас заставили сойти с корабля и, согнав вместе, повели в сторону крепости. Я споткнулся, увязнув в горячем песке; и ощутил, как меня поддержала рука Артабаза. Я благодарно взглянул на моего слугу и друга.
– Я постараюсь нас вытащить, – прошептал я. Хотя уже плохо представлял как. Конечно, у меня в Египте жил родич – Исидор; но он жил слишком далеко на юге, если еще не умер и не попал в немилость. И кто передаст ему весть от меня?
Но я заставил себя успокоиться и сосредоточился на самом насущном. Мы остались живы: и те, кто захватил нас, надеялись извлечь из нас прибыль. А значит, нас напоят и накормят, и дадут крышу над головой!
В этом мои надежды оправдались; но только в этом. Египет не так легко отдает своих «живых убитых» – этим именем они называют захваченных в плен, которых считают обязанными служить избранному богами народу.
И скоро мы уже плыли на юг, запертые в тесный вонючий трюм. Нас не собирались выставлять на торгах – нет: насколько я понял, египтяне вознамерились отправить нас на общие работы, на которых использовали военнопленных и преступников! И хорошо еще, если в садах при храме или на строительстве, а не в золотых рудниках!..
И теперь я надеялся только на то, что меня не разлучат с Артабазом. И на то, что я сумею подать весть Исидору – и мой родич что-нибудь сделает, чтобы спасти меня и моих товарищей. Если только способен на это…
Я сидел на гнилой соломе, раздетый до набедренной повязки: как и следовало ожидать, у нас отобрали все, что имело ценность. И только моего критского бычка я сохранил. Я сжимал его в кулаке и думал о доме и семье, черпая силы в этих сладостных воспоминаниях.
Глава 12
Мы плыли долго – бесконечная мучительная, унизительная дорога. Я теперь был вынужден прятать мой талисман и от остальных узников тоже: это ужасное заключение, превращение в рабов разъединило нас больше, чем объединило. Нас рассадили по нескольким кораблям – по двадцать на каждый. Воды давали достаточно, но пищи не хватало: дважды в день надсмотрщики приносили вяленую рыбу, которой скоро провонял весь трюм, и стебли папируса. Только так я и узнавал, что начался и кончился новый день! И уже скоро оголодавшие, озверевшие карийцы и прежние их невольники, обращенные в новое рабство, готовы были устраивать свалку из-за каждого лишнего куска.
Это вспоминать еще стыднее – но я ощутил благодарность к египтянам за то, что они не допускали драк между рабами и зорко следили, чтобы все получали пищу. Я был не из самых слабых – но для меня оказалась невыносима мысль столь быстро опуститься до звериного состояния! Однако мои спутники были слишком измотаны борьбой с морем – и слишком угнетены своим теперешним положением и растеряны, чтобы долго сопротивляться. Самым сильным и жадным хватило нескольких ударов увесистой египетской палкой, чтобы они научились уступать другим. К тому же, только египтяне приносили в трюм свет, позволявший достаточно видеть.
Артабаз остался со мной – это теперь значило так много!.. Когда нас разделяли, я схватил евнуха за руку и не отпускал. После того, как нас заперли под палубой, я услышал от товарищей несколько похабных шуток по этому поводу; но мне было все равно, и скоро насмешники отстали.
Я знал, что со мной заперты десятеро матросов – и сам триерарх Пиксодар. Остальные были гребцами: их отличали худоба, следы кнута на спине и оков на запястьях. Но скоро темнота и грязь стерли все различия между нами. По всем ползали насекомые; рыбная вонь, запах немытых тел и испражнений забивали нос. Разговоры, которые начинались то в одном углу, то в другом, быстро затухали.
У меня опять начало болеть левое колено: от морской сырости оно опухло, и я не знал, как долго смогу скрывать мою хромоту. Я радовался, что мне удалось сберечь мои разные сандалии! Наш триерарх, вместе с серьгами-полумесяцами и нагрудной цепью, лишился своих отличных шнурованных сапог мягчайшей телячьей кожи. Но нас было много, и египтяне, радуясь столь богатой добыче, осматривали пленников не слишком тщательно. Однако я все острее сознавал, что окончание этой переправы может означать мою смерть.
Как-то ночью, когда боль в ноге не давала мне спать, я спросил Артабаза:
– Почему это случилось с нами? Со мной?
Я не ждал ответа. Но, к моему удивлению, у перса было готово объяснение.
– Колесо судьбы повернулось для тебя, господин, чтобы ты после своей высокой доли изведал низкую. Это – справедливость.
Вначале я ужасно разозлился… Хорошо было этому евнуху рассуждать, его не ждала дома семья, ему не грозило утратить все свое влияние и положение при дворе! Где тут справедливость? Пусть он вспомнит о многих тысячах, которые бесславно погибли по прихоти его царя; обо всех женщинах и детях, никому не сделавших зла, ставших жертвами чужой ярости и похоти… Почему боги попустили все это, но занялись мной одним?..
Но Артабаз смотрел на меня все таким же ясным взглядом; и я вспомнил, что сам он был оскоплен по воле родного отца. Артабаз мог бы быть моим учителем по части страданий и терпения! Азиаты на все глядят иначе: несмотря на то, что с нами произошло, и то, что ожидало нас впереди, мой евнух сохранял какую-то безмятежность, и я сам находил успокоение рядом с ним. Персы-зороастрийцы немало переняли у соседей, родственных им по крови и языку, – индусов, верующих в бесконечность перерождений и непременное воздаяние.
Я человек запада, и для меня это учение всегда будет чуждо! Тот, кто во всяком жребии и во всяком случае ищет справедливость, очень скоро придет в отчаяние! Но тогда я почувствовал, что в словах моего слуги есть доля истины.
У нас было время для философии: и мы ощущали, что она может стать нашим последним утешением. Моя семья, моя Поликсена уже казались бесконечно далекими – как звезды, чей свет озаряет путь с высоты, но не греет…
Поняв, что путешествие окончено, я испытал облегчение. Только бы глотнуть свежего воздуха, еще раз увидеть солнце! Я начал понимать Варазе, которого в эти дни часто вспоминал.
Когда открылся квадратный люк и нас начали выводить, Артабаз поднялся первым. Несмотря на долгую неподвижность, он не утратил своей гибкости.
– Обопрись на меня, господин.
Нам позволили идти под руку: нас выгоняли наверх всем скопом, только пересчитывая по головам. И я обнаружил, что с помощью Артабаза хорошо передвигаюсь, даже колено почти не болело.
Воздух свободы опьянил меня – вновь оказавшись под синим небом, я дышал, широко раскрывая рот. Наше судно стояло у мраморного причала, среди тростников. Солнце сильно пекло – очевидно, мы остановились много южнее: но на реке жара была благодатной… Я готов был молиться этому щедрому солнцу, как делали тысячи лет сами египтяне!
Потом я огляделся, пока была возможность. Я увидел на пристани группу людей: когда я понял, кто они, едва удержал взволнованный крик.
Начальник нашего судна, важный египтянин в черном парике и широком воротнике, расшитом стеклярусом, беседовал с высоким бритоголовым стариком в калазирисе и легчайшей белой накидке: его сопровождали трое таких же бритоголовых мужчин, в одних длинных юбках. Жрец, притом высокого ранга!.. Время от времени наш хозяин тыкал пальцем в сторону палубы, где стояли мы под охраной воинов. Однако священнослужитель удостоил нас лишь одного короткого взгляда; потом на его лице появилось брезгливое негодование, и он сделал отвращающий жест. Я напряг слух – теперь египтяне повысили голос: и мне удалось разобрать суть их спора.
Жрец сказал нашему хозяину, что, должно быть, настали последние времена, если «такую падаль», как мы, предназначают, чтобы «делать дом бога прекрасным». Наш египтянин раздраженно ответил – что последние времена настали давно, и годных рабов не хватает даже на севере, даже храмам Нейт, матери богов… А пленники, которых он привез, получены в дар от моря! И из почтения к «божественному отцу» наш хозяин готов был уступить нас задешево.
Потом собеседники отошли подальше и продолжили торговаться. Я же пришел в сильнейшее возбуждение, поняв, что сейчас может решиться наша судьба. Я быстро повернулся к Артабазу и остальным; и как мог постарался передать им, что услышал от египтян.
Наши охранники разразились гневными криками, а один из них ударил меня древком копья. Но тут вернулись жрецы с начальником корабля. И на сей раз верховный жрец поднялся на палубу.
Он пристально оглядел нас: казалось, быстрый цепкий взгляд его отметил каждую подробность. Потом жрец повернулся к нашему продавцу и очень выразительно зажал себе нос. Конечно, от нас исходил смрад, мы были ужасно грязны и почти наги. Однако я догадался, что жрец подразумевает не только нашу телесную нечистоту, – для него мы были мерзкими язычниками, чье присутствие осквернит любой дом бога!
«Сбивает цену», – подумал я. Против воли меня это позабавило! Но в конце концов сделка состоялась: нас продали этим жрецам, то есть какому-то большому храму Верхнего Египта! Я видел далеко впереди белые стены неведомого города. Это было все, что я покуда сумел понять: но этого было достаточно.
А потом нас согнали с корабля прямо в воду… Многие мои товарищи кричали, сопротивлялись, вообразив, будто нас хотят утопить: но я опять обо всем догадался первым и крикнул, что нам просто велят вымыться. Вот когда я восславил набожность коренных египтян и их чистоплотность!
Вначале я напился, припав к воде, как лошадь; потом долго оттирался песком. Все мои царапины и ссадины заболели, но это купание было блаженством. Я наконец ощутил себя человеком, а не скотом! И я понял, что мне вновь милосердно дарована отсрочка.
Сухой жаркий воздух Египта мог бы подлечить мое колено – его не зря называют целебным; а работать около воды, в тени деревьев… Это была жизнь!
Потом, конечно, я нашел в таком существовании немного радости, – но в первый день я воспрянул духом. Нас построили цепочкой и, связав нам руки одной длинной веревкой, погнали по мощеной дороге в сторону города. Позже я узнал, что это – Абидос, древнейший священный город Осириса. А храм, который нам было предназначено обслуживать, посвящен могущественному Сети, правившему восемь столетий назад: его второй заупокойный храм, помимо главного. Здесь этого фараона помнят куда лучше, чем в его давно заброшенной столице – Уасете, которую ныне называют Фивами.
Нас поселили в большом бараке – рабочем доме, разделенном на клетушки, примыкавшем к северной стороне храма. Там уже жили другие рабы – ливийцы и эфиопы, с которыми у нас не было ничего общего; и они трудились отдельно от нас, однако нас заставили перемешаться с ними, поселив попарно с чужестранцами и отделив от своих. С Артабазом я теперь мог встречаться только на работе! В остальное время воины на стенах зорко следили за нашими передвижениями.
Как я и думал, – и поначалу надеялся, – нам было поручено ухаживать за большим храмовым садом: прежде всего, подавать воду с помощью кожаных ведер и колес вверх по каналам. Без непрерывного полива деревья и цветы быстро погибли бы. В жару это по-настоящему тяжело – особенно когда не можешь остановиться, чтобы самому освежиться этой водой; и хотя ноги мои участвовали в работе меньше, чем остальное тело, мои коленные суставы болели с каждым днем все сильнее. Скоро правое колено тоже начало хрустеть, а к вечеру немело. Это запущенное воспаление, похоже, началось на корабле!
Артабаз делал для меня все что мог. Не будет преувеличением сказать, что мой слуга и преданный друг спас мне жизнь не однажды и не дважды, а много раз: он подменял меня при всякой возможности, не давая воинам и жрецам заметить мою неполноценность! Но я понимал, что долго так продолжаться не может.
Рабов кормили дважды в день – утром и вечером, в большой столовой: нам давали стебли папируса, политые касторовым маслом, иногда грубый хлеб, чеснок, бобовую или гороховую похлебку. Этого было, конечно, недостаточно: и силы наши убывали. Я сознавал, что спасти нас могу и обязан я один! Я единственный знал язык и обычаи Черной Земли, я единственный имел здесь связи! И именно я, – пусть и частично, – был виновен в случившемся…
Нас здесь была только пятая часть из всех – остальных продали в другие концы страны. Это было очень скверно: я опасался, что другим повезло меньше нашего и они угодили в рудники или в каменоломни. Но хотя бы этих товарищей я должен был выручить.
Я очень сожалел, что почти не умею писать по-египетски. Исидор пытался научить меня, и кое-что я усвоил; но за прошедшие годы это немногое позабылось. Я несколько раз пытался заговорить с солдатами – и даже с жрецами: но высокомерные служители Осириса и давно покойного фараона проходили мимо, не замечая рабов, и мы почти не видели их. А охранники отвечали мне только бранью. Но я не терял надежды: я не имел такого права!
Я понимал, что если случится чудо и я вернусь в Карию, царица Артемисия может встретить меня весьма неласково. Я боялся за Поликсену, за детей… Но все это не имело отношения к дню сегодняшнему: главное теперь было вырваться из плена.
Я несколько раз говорил с моими карийцами – с триерархом, с другими, пытаясь ободрить их. Но моряки с каждым днем все больше озлоблялись и отчаивались: им казалось, что я понапрасну дразню их призраком спасения.
Мои товарищи по плаванию с самого начала невзлюбили меня – а теперь я ощущал, как ухудшилось их отношение. Я опасался, что они могут отомстить мне; или, что еще хуже, сорвать злость на Артабазе. Я стал все чаще замечать плотоядные взгляды, направленные на него. Артабаз был самым юным из нас – ему только-только минуло семнадцать; и он казался еще моложе. Теперь, когда мы все расхаживали почти голые, стало видно, что он никогда не превратится в мужчину; и, несмотря на изнурительный труд, мой перс сохранил свою замечательную красоту. Недаром в Вавилоне он служил мальчиком для удовольствий… Даже у меня он порою вызывал вожделение – что говорить о моряках!
Я один здесь мог бы защитить моего друга – но один против всех я бы не выстоял. Я тоже начал отчаиваться, думая, что мне суждено сгинуть в рабстве; и молился только о том, чтобы мы с Артабазом избежали позора. И чтобы Поликсена, мои дети и сестры уцелели – и никогда не узнали, что со мной произошло!
Но я все-таки дождался чуда.
Как-то утром я окапывал смоковницу, пока другие, подальше, разрыхляли цветочные клумбы: мы работали далеко от дороги, по которой обычно ходили жрецы и молящиеся. У абидосского храма Сети было не так-то много посетителей. И вдруг я услышал женский голос – голос египтянки, южанки, который показался мне знакомым…
Не думая ни о чем, я бросился на этот голос. Я, однако, даже тут соблюдал осторожность: я перебегал от дерева к дереву. У последнего дерева я затаился. Женщина еще не ушла: она говорила с одним из жрецов.
И я действительно знал ее! Это была Анхес, жена Исидора! Поняв это, я едва не упал на колени, истово благодаря богов. Но я стиснул кулаки и перетерпел, заставив себя дождаться, пока жрец не уйдет. И только тогда вышел из-за дерева и направился к египтянке.
Она вскрикнула и отпрянула, увидев чумазого изможденного невольника. И лишь когда я, простерев к Анхес мои перепачканные руки, обратился к ней с мольбой, она меня узнала.
– Ты здесь, экуеша, – и ты раб? Каким образом?..
Я же гадал, как она сама сюда попала. Мне было известно, что египтянки, особенно южанки, пользуются неслыханной для нас свободой и правами: даже замужние женщины Египта могут путешествовать одни, вести дела и владеть землей, писать завещания, выступать в суде… Возможно, Анхес совершила паломничество в священный город. Но я чувствовал, что не все так просто: и заподозрил, что с Исидором тоже случилась беда.
Я быстро рассказал Анхес о нашем несчастье. Она слушала меня, окаменев от изумления. Потом двое воинов заметили, что я беседую со свободной женщиной и госпожой: они бросились ко мне с угрозами. Но тут Анхес повелительно крикнула им не вмешиваться; и стражники ее послушались!
– Поторопись, экуеша, – сказала она мне, хмуря брови и теребя тонкими смуглыми пальцами свою прозрачную голубую накидку. – Ты просишь меня о помощи?
Анхес называла меня «человеком народа моря» – варваром: как надменная южанка. Я помнил, что она была сиротой, чью семью вырезали персы; и, вероятно, новые невзгоды еще больше ожесточили ее. Но она была очень добра, ведь не отказалась меня выслушать!
Я с трудом опустился на колени и прижал к губам край ее платья.
– Я молю тебя, госпожа… Ты наша единственная надежда!
Ее губы тронула горькая улыбка.
– Надежда… Я постараюсь что-нибудь сделать, но не ждите невозможного.
Она поправила свои коротко стриженные черные волосы и хотела уйти; но тут я, поднявшись, опять окликнул ее.
– Постой, госпожа Анхес! Исидор… с ним все хорошо?
– Он умер, – жестко ответила она; и усмехнулась. – Надеюсь, что это для него хорошо.
Анхес удалилась. А я, ошеломленный ее словами, поспешил вернуться к работе, пока меня не поколотили за мою ужасную дерзость.
