Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2"
Автор книги: Дарья Торгашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Глава 7
Я наконец-то написал письмо на Родос.
Таиться мне теперь было незачем и не от кого – а желание узнать, как обстоят дела дома в Линде, стало невыносимым. В Галикарнасе слухи обо мне распространились с первого дня: люди, как и следовало ожидать, относились ко мне с почтительной опаской, избегая как сходиться со мной, так и открыто враждовать. И я, – бывший персидский сатрап, – уже считался чем-то вроде нового советника Артемисии, хотя и не был принят ко двору формально.
Разумеется, Артемисия имела сношения и с Родосом, и с Критом: ее теперь хорошо знали по всей ойкумене… И хотя многие греки втайне торжествовали и потешались над изнеженным и неумелым варваром Ксерксом, мало кто осмелился бы открыто выказать неуважение великой мощи Персии. Мне было известно, что родосцы признали верховную власть Ксеркса и оказались вынуждены выступить на его стороне при Саламине, послав туда сорок кораблей. Я очень надеялся, что влияние карийской царицы оградит мою семью.
Помимо своих кораблей, Артемисия давала Ксерксу еще и много солдат: отряды направлялись на восток и на запад, через Ионию, чтобы соединиться с основными силами персов. Я, как все в городе, был взбудоражен военными сборами и спрашивал себя: сколь многие из этих молодых, полных сил мужчин не вернутся назад?.. Я подозревал, что, будь ее воля, Артемисия на сей раз не дала бы царю ничего. Мы с ней могли быть гораздо более близки в наших устремлениях, чем я прежде думал!
Итак, я написал письмо моей сестре Гармонии, как старшей из моих оставшихся в живых родственников, прося ее рассказать, как поживают она сама, ее муж и наша сестра Пандиона. Прошло больше пяти лет с нашего расставания – целая жизнь: маленькая Пандиона уже превратилась в невесту, а у Гармонии, кроме старшей дочери, могли родиться еще дети, мои племянники…
Я отдал письмо начальнику торгового судна, направлявшегося на Родос. Я предъявил агатовый перстень Ксеркса, который сохранился у меня от тех времен, когда я был сатрапом; и объяснил карийцу, что от него требуется, приказав во что бы то ни стало дождаться ответа от моей сестры. Триерарх обещал, что исполнит все в точности.
Тем временем вся Кария в тревоге дожидалась вестей от армии Ксеркса и от своей отважной царицы. Через пару недель прибыл корабль из Аттики с сообщением, что весь огромный царский флот, считая и корабли Артемисии, стоит на якоре и бездействует: греки отказываются дать персам бой на море. Возглавляет союзное войско эллинов теперь спартанец Павсаний, регент Лакедемона при малолетнем сыне Леонида Плистархе. Решающее сражение должно состояться на земле!
Это известие принесло мне значительное облегчение. Я понял, что теперь силы противников примерно равны! И вряд ли Артемисия ввяжется в бой со спартанскими гоплитами. Она все же не была амазонкой.
А потом пришел корабль с Родоса, который привез ответ от моей сестры. Прочитав его, я начисто позабыл обо всех войнах и греко-персидских распрях. Привожу его теперь слово в слово – я хранил послание Гармонии все эти годы.
«Дорогой брат, любимый мой Питфей!
Я несказанно счастлива получить весточку от тебя и узнать, что ты все еще помнишь о нас. Я же слышала о тебе постоянно: нет нужды меж нами говорить, кем ты был и кем стал. Ты сам знаешь, как велика теперь твоя слава! Бывали дни, когда на улицах и рынках Линда только о тебе и толковали!
Я знаю, что ты был персидским сатрапом в Ионии и вавилонским наместником: я убеждена, что ты правил мудро и справедливо. Однако я слышала о тебе много гнусностей, как ты, должно быть, сам догадываешься, – гнусностей, от которых вскипала моя кровь: тебя сравнивали с Эфиальтом, предателем Спарты… Не сомневаюсь, что годы очень изменили тебя, как и всех нас: однако я уверена, что ты стал только благороднее и сильнее, кто бы и что о тебе ни говорил! Нас с тобой воспитали лучшие на свете родители, а я помню тебя лучшим из братьев. Надеюсь, что ты сам, твоя жена и дети здоровы!
Теперь позволь кое-что рассказать обо мне самой. Ты спрашивал, как я теперь живу? Боюсь, мне нечем тебя обрадовать.
Как ты, наверное, знаешь, у нас на острове повсюду размещены персидские войска – и позапрошлым летом Родос оказался вынужден послать подмогу Ксерксу. Однако в следующем году наш мудрый тиран Клеобул исхитрился послать также помощь эллинскому союзу – эти корабли ушли прошлой осенью. В числе добровольцев был мой муж Артемид, сын Иерофона: часть наших воинов вернулась назад, но его среди живых не оказалось.
Слышал ли ты, что позапрошлым летом скончалась наша матушка, от сердечной болезни?.. Наверняка слышал! Конечно, ты посылал разведчиков на Родос, когда был сатрапом Ионии.
Я очень скорбела по матери, но мой муж стал мне опорой. Артемид был первым и единственным мужчиной, которого я любила! Тебе горько было узнать, что он стал хозяином в нашем доме, заменив нам отца и тебя – старшего после отца. Однако он был хозяином, которого все мы благословляли. А после смерти Артемида полную власть в нашем доме взял его брат Ксантий. Его-то ты наверняка помнишь! Он со своими дружками подкараулил и избил тебя до полусмерти, когда ты только пошел в школу и начал встречаться с товарищами!
Ксантий ненавидел тебя всю свою жизнь: хотя он без конца хулил тебя, обзывая изменником, думаю, втайне он завидовал твоему положению при Ксерксе. И теперь, когда нашего защитника не стало, он получил возможность сполна отыграться на женщинах твоей семьи.
Я родила от Артемида дочь Клеомаху, которой сейчас почти пять лет. А год назад, незадолго до того, как Артемид отправился на войну, у нас родился сын Лампий – он не прожил и недели, бедный крошка. Таким образом, в нашем доме совсем не осталось мужчин и наследников отцовского состояния! Семья Иерофона, как ты знаешь, очень влиятельна, они происходят из старинного линдийского рода: а после того, что стало известно родосцам о тебе, Ксантию не составило большого труда прибрать к рукам наше имущество и нас самих.
После смерти моего мужа Ксантий вселился в наш дом со своей молодой женой и рабами. Сперва он только насмехался надо мной и Пандионой, называя нас никчемными курицами и лишними ртами: хотя мы работали так же прилежно, как и другие женщины в гинекее. Потом он начал урезать наши порции, так что мне пришлось воровать пищу ночами, по-спартански! Мне помогали Мирон и Корина – но много ли они могли, бедные рабы?
Ксантию нравилось запирать мою малышку Клеомаху в темной кладовой и слушать, как она плачет и зовет покойного отца и меня, свою несчастную мать… Когда я рвалась дочери на помощь, он запирал и меня. А потом я однажды застала брата моего мужа, когда он пытался растлить Пандиону.
Ей четырнадцать лет, и она уже такая красавица! Он бы изнасиловал ее, но тут я бросилась на мерзавца с кулаками. Я не самая слабая из женщин, и я дралась с ним по-настоящему: я чуть не сломала ему руку и вырвала клок волос. Но он все-таки одолел меня с помощью слуг, избил кнутом, точно рабыню, а потом запер в кладовой, как мою Клеомаху. Ксантий крикнул через дверь, что если я буду проявлять строптивость, он продаст и Пандиону, и мою дочь приезжим работорговцам!.. Ничего другого мы, отродья предателей, и не заслуживаем!
Ты спросишь, почему я не жаловалась Иерофону, моему свекору? Я жаловалась, милый брат, и не раз! Но он оставался глух к моим мольбам: отец моего мужа говорил, что я, должно быть, недостаточно почтительна к Ксантию, который заботится обо мне после смерти Артемида, и он вынужден проявлять строгость… Родственники в таких случаях слышат только то, что хотят слышать!
Однако Ксантий, хотя и обращался с нами плохо, бил и морил голодом, все же удерживался от самого ужасного насилия над нами. Он не обесчестил Пандиону – хотя, наверное, только потому, что он теперь ее опекун, а нетронутая девушка стоит дороже… Однако мне кажется, Питфей, что они все тут боятся тебя, считая тебя большим человеком и боясь разгневать Ксеркса! Как я мечтала, чтобы ты и вправду оказался большим господином, который мог бы нас вызволить!
Когда приехали эти важные люди от тебя и сообщили, что ты теперь состоишь при царице Артемисии, я принялась умолять их забрать меня с дочерью и сестру. Я говорила, что ты мой любящий брат, что ты никогда бы не позволил так с нами обращаться! Карийцы не слушали – однако я не только умоляла, но и угрожала. В конце концов, они согласились передать тебе эту весточку и мою просьбу. Это письмо я сочиняю на палубе твоего карийского корабля, в каюте самого начальника: только там я почувствовала себя в безопасности! И только там мне дали папирус и письменные принадлежности!
Посланники Артемисии оставили при мне охрану, двух человек: эти воины проследят, чтобы меня с Клеомахой и Пандионой никто в доме не обижал, пока ты или твоя царица не дадут ответ.
Я знаю, что Артемисия отправилась на войну. Но ведь ты можешь помочь нам сам, я верю в это!
Уповаю на тебя, как на светозарного Аполлона.
Твоя любящая Гармония».
То, что я испытал, читая это письмо, невозможно передать словами… От лютой ярости мои мысли путались. Окажись передо мной сучий ублюдок Ксантий, я задушил бы его голыми руками!..
Недаром я невзлюбил это рыжее семейство! Благороднейший из семьи Иерофона, муж моей сестры, пал смертью храбрых; а те оставшиеся, кого он защитил ценой своей жизни, – мелочные, низкие душонки, – получили возможность тиранствовать над беспомощными женщинами.
Я, конечно, понимал, что в несчастье моей сестры нет ничего удивительного. В обычной греческой семье нет такой силы, которая защитила бы женщину от власти родственников-мужчин: отца, братьев, а после мужа. И горе жене, если любящий супруг умирает, оставив ее в руках своей враждебной родни!
Однако я тоже был родственником Гармонии – старшим мужчиной в семье, хвала всем богам! И моя власть была гораздо больше, чем у ее притеснителей!
Я бросился к корабельщикам, которые доставили письмо.
– Почему вы не взяли мою сестру с собой, как она просила? – крикнул я, сжимая кулаки.
– У меня не было такого приказа: ни твоего, ни царицы, – и не было дозволения государыни, – хладнокровно ответил начальник судна. – И откуда нам было знать – вдруг эта женщина лжет? Все женщины умеют притворяться!
Я совладал с моей яростью. Я уже знал, что я сделаю; и сделаю немедленно!
Я отправился в дворцовые казармы. Там жил Варад-Син, мой храбрый вавилонянин: этот восточный человек сразу поступил на службу к Артемисии, поскольку его не раздирали такие сомнения, как меня. Мой сбивчивый рассказ он выслушал с полным вниманием – и с готовностью помочь.
– Я привезу твоих сестер и племянницу, – пообещал он. Попробовал пальцем острие своего прекрасного меча. – И никто не посмеет мне помешать, клянусь Эрешкигаль и ее полчищами демонов!
– Я буду вечно тебе благодарен, и щедро заплачу! – воскликнул я.
Я ужасно жалел, что не могу поплыть с ним выручать сестру. Но мне нельзя было появляться на Родосе самому, и не только потому, что я дожидался в Галикарнасе Артемисию. Я уже понимал – родосцы боялись меня и рассказывали обо мне небылицы, пока я отсутствовал; но если бы я появился там, я был бы немедленно схвачен, и вся моя власть кончилась бы…
Мы с Варад-Сином отрядили еще четверых вавилонян и троих карийцев из тех, что были людьми Фарнака. И все вместе мы вернулись к кораблю.
Я опять предъявил наварху печатку Ксеркса. Это было одно из тех мгновений, когда сознание своего временного могущества наполняло меня чистейшей радостью!
– Именем царя царей и вашей госпожи Артемисии, – сказал я карийцу, – приказываю тебе плыть обратно на Родос и привезти моих сестер Гармонию и Пандиону и мою племянницу Клеомаху! А также рабов моей матери Мирона и Корину!
Начальник судна угрюмо потупился; и я понял, что он выполнит мое приказание. Впрочем, он в любом случае должен был забрать своих людей, оставшихся при доме моих родителей – теперешнем доме Ксантия.
Я повернулся к Варад-Сину: меня переполняла жестокая и чистая радость.
– Без нужды оружия не обнажайте. Но если попробуют помешать… бей.
Варад-Син улыбнулся и поклонился. Хотя я был уверен, что при виде вооруженных до зубов иноземных воинов Ксантий убежит, поджав хвост. Я вспомнил его холодное рукопожатие, его омерзительные желтые глаза: такие, как он, способны только нападать кучей на одного.
Корабль отправился обратно на Родос. И еще до начала осени карийцы и мои вавилоняне вернулись, привезя обеих моих дорогих сестер и племянницу! Женщины моей семьи исхудали, обносились, тела их были еще покрыты кровоподтеками. Но они были живы – и почти здоровы, несмотря на истязания. Наши верные рабы постарели, мучились болью в суставах, но тоже оказались целы.
Ксантий даже не пикнул, когда мои воины пришли забирать их. Я не ошибся насчет него!
При виде меня, – такого сиятельного господина, – у Гармонии ослабли колени, и она хотела обнять мои ноги, плача от счастья… Но я не позволил ей и сам обнял сестру, гладя ее спутанные тусклые волосы.
– Теперь ты всегда будешь со мной, – сказал я.
Я снял для моих сестер и племянницы комнаты в одном из домов, хозяйки которых сдавали их приезжим. Многие семьи в Галикарнасе этим летом остались без мужей и сыновей. Отныне Кария стала домом для нас всех: как бы ни рассудили боги завтра.
А когда наступили холода, пришло известие о полном разгроме воинства Ксеркса при городке Платеи, на склонах горы Киферон. Греки уничтожили главные силы персов, Ксерксов огромный флот и великую конницу! И теперь эллины отомстят за себя, за пожарища своих городов, за многие тысячи убитых и уведенных в рабство, обрушившись на врага с таким же неистовством!..
Но царица Артемисия уцелела. И она возвращалась.44
Автору пришлось нарушить хронологию исторических событий, чтобы уместить их в рамки повествования. Битва при Платеях состоялась в 479 году до н.э., в моем (альтернативном) варианте – годом позже.
[Закрыть]
Глава 8
Когда Артемисия ступила на берег, и я снова близко увидел ее, она казалась постаревшей лет на десять. Ее черные волосы были небрежно распущены; на ней было то же воинское снаряжение, в котором она покидала Карию, – и хотя эти серебряные доспехи по-прежнему блестели как новенькие, царица выглядела изможденным бойцом. Это была не только усталость от нескольких месяцев походной жизни: Артемисия, хотя на сей раз и не участвовала в битвах, видела море крови и страданий, потерпела чудовищное поражение вместе со своим царем и готовилась перенести его последствия…
Однако народ приветствовал ее с таким восторгом, точно возвратившаяся царица была Персефоной, которая принесла им весну. Для карийцев это означало конец изматывающей войны, даже недолгий мир был бы сейчас подарком!
– Смотри, Фарнак с ней! – вдруг вполголоса воскликнула Поликсена, указывая вперед.
Конечно, Фарнак не мог выступать рука об руку с Артемисией перед народом. Но он следовал сразу за царицей, оберегая ее. Мне показалось, что этот самонадеянный порочный красавец тоже изменился, побывав в такой переделке и повидав то же, что и его госпожа. Правая рука Фарнака висела на перевязи, и на лице была написана мрачная серьезность; но, по крайней мере, он остался жив – и, судя по всему, до сих пор был в милости у государыни. Если не больше…
Тут Артемисия скользнула безразличным взором по толпе встречающих, и заметила нас – меня и двух женщин. Гармония стояла слева от меня, по другую сторону от жены. Губы Артемисии искривила усмешка.
– Что ж, я вижу, у меня есть и прибытки, не только убытки! – громко произнесла она.
Гармония ахнула, неловко попытавшись прикрыться полой синего гиматия, а Поликсена в испуге схватила меня за локоть. Но царица больше не обращала на нас внимания: ей подали носилки вместо коня, и, забравшись в них, она устало откинулась на яркие сидонские подушки. Со всей своей свитой, считая и Фарнака, Артемисия направилась ко дворцу.
Когда толпа сомкнулась за ними, я повернулся к моим спутницам.
– Не бойтесь, – сказал я, посмотрев в голубые глаза сестры. – Дело не в вас!
Гармонии очень хотелось увидеть царицу, и я не мог ей отказать, когда она пожелала пойти со мной; Пандиона тоже просилась с нами, однако мы не взяли девочку, опасаясь давки и буйства толпы. Артемисия сегодня пребывала в отвратительном настроении и плохо владела собой – это я превосходно понимал; и, уж конечно, причиной этого было не мое своеволие. Но, тем не менее, когда я проводил Гармонию до дому, сестра продолжала корить себя за то, что навлекла на меня неудовольствие правительницы.
– В такой день поводом для гнева может стать любой пустяк! – воскликнула Гармония, когда мы прощались.
В глубине души я понимал, что она права. На несколько дней Артемисия затворилась в своем дворце, приводя в порядок дела, заброшенные в ее отсутствие, и обо мне не вспоминала. Но все равно – я и моя семья ощущали себя как приговоренные.
Это чувство усугубилось траурным настроением, воцарившимся в городе. Следом за правительницей начали прибывать корабли и обозы с ранеными и мертвыми, а также длинные списки погибших – скольких удалось опознать. Тяжелораненых оказалось не так много: большинство таких страдальцев умерли по дороге или были оставлены товарищами, поскольку не было возможности их перевозить. Но Галикарнас скоро наполнился плачем и стенаниями вдов и сирот и запахом смерти – смрадом разлагающейся плоти, гниющих ран и ужасным запахом горящих тел. За городскими стенами день и ночь пылали погребальные костры: хотя далеко не всем родные могли воздать такие почести, поскольку дерева не хватало. Надвигалась долгая зима, а с припасами было туго. Уже ощущалась нехватка еды, льняных тканей, лампадного масла и других необходимых вещей.
Я испытал все это, будучи сатрапом, – я помогал милетцам оправиться от удара, когда Ксеркс вернулся домой после Марафонской битвы; и я помню, как в дни моей юности Линд был в осаде. Но никогда еще я не наблюдал ужасов войны так близко.
Большинство женщин в городе в эти дни помогали ухаживать за ранеными – Гармония и Поликсена тоже захотели поучаствовать в благом деле. Сестре я дал разрешение, а наши с Поликсеной дети были еще слишком малы и постоянно нуждались в матери. У нее от такой работы могло пропасть молоко! Пандиону, разумеется, мы тоже не пустили. А вместо жены я ходил к больным сам, заодно приглядывая за сестрой.
Воинов выхаживали не только дома, но и при храмах, и в лагере за городскими стенами: они лежали рядами на войлочных подстилках, под навесами – и просто под открытым небом. Мы с Гармонией навещали их вместе с другими, в сопровождении наших рабов; сбиваясь с ног, мы выполняли суровые указания лекарей. Когда выдавалось время, я присаживался возле раненых и пытался выспросить, что делается теперь в Элладе и каковы настроения греков. Меня узнавали – кто мог, отвечал мне охотно, делясь пережитым, но солдаты Артемисии мало что могли сказать. Они помнили только, как их смяли и беспощадно уничтожали; помнили ужас, овладевший всеми, когда они падали под ударами спартанских мечей и их топтали враги и свои… Теперь эти простые вояки только неустанно благодарили судьбу за избавление – и за то, что не они, а персы во главе с военачальником Мардонием приняли на себя основной удар!
Несколько раз я видел в лагере саму Артемисию – царица опять была одета по-мужски, с волосами, заплетенными в косу; очевидно, так ей было привычнее появляться перед мужчинами и воинами. Она сосредоточенно склонялась над ранеными, увещевала и расспрашивала их. Карийская правительница, конечно, тоже замечала меня и мою возню с солдатами, но мы с ней еще не обменялись ни словом.
Фарнак за прошедшие дни не навестил нас ни разу. Какие-то срочные дела потребовали его отъезда – или, возможно, Артемисия запретила ему видеться с нами?..
Когда кончилось самое горячее время, Артемисия наконец-то послала за мной.
Я, конечно, был взволнован; но меньше, чем в день ее прибытия. Я чувствовал, что общие печальные хлопоты сблизили нас, а мое бескорыстное участие в делах города произвело на царицу благоприятное впечатление. Я тщательно оделся, наполовину по-персидски, как обычно, – я теперь почти всегда надевал штаны, даже дома. Нетрудно понять, почему я так свыкся с этой частью костюма.
Я расчесал волосы, достигавшие плеч, и бороду. Только сейчас, когда мне пошел двадцать четвертый год, я отпустил небольшую бородку, которая придавала мне солидность; до того волосы на лице росли слишком жидко, и я гладко брился. Я накинул нарядный алый гиматий, сколов его чудной гранатовой брошью в виде феникса, взял мой отделанный серебром посох и пошел. Меня сопровождал Артабаз – перс считал своим долгом и честью сопровождать меня во дворец; как и тогда, когда я был слугой Аместриды.
Артемисия ожидала меня в малом, «минойском» зале. На сей раз она была одета по-женски, в золотистый хитон и пурпурный гиматий. Зловещее сочетание! Волосы ее были распущены по плечам, а на шее и руках переливались багрянцем гранатовые украшения. Я вздрогнул от этого совпадения.
Приблизившись к сидящей царице, я поклонился. Она же не глядя сделала мне знак сесть.
Некоторое время мы молчали: безмолвный вышколенный раб налил своей госпоже и мне вина, но ни Артемисия, ни я не притрагивались к угощению. Царица теребила браслет на запястье. Наконец она обратила свой взор на меня: глаза ее, помимо всегдашней черной обводки, были подкрашены красной охрой, и оттого казались воспаленными, словно от слез. Или источающими пламя…
– Ну, советник, – произнесла она, – советуй, что мне теперь делать! Может, ты окажешься не столь бесполезен, как все прочие!..
Я понял, что ни о каких наших прежних договоренностях и полушутливых прениях речи не зайдет. Артемисия была измучена, опустошена зрелищами стольких смертей и страданий; а главное – сознанием бессмысленности всех этих жертв. Она была бесконечно зла на Ксеркса: он сделал ее царицей, но он же привел к краху персидскую империю, загубил лучшие силы своей страны и высосал соки из Карии, принеся в жертву своей алчности тысячи молодых мужчин и юношей. На месте Артемисии я чувствовал бы то же самое!
Я прикоснулся к критскому бычку на шее, моля богов прояснить мой разум. Потом снова взглянул в бледное мрачное лицо собеседницы.
– Моя царица, – проникновенно сказал я: теперь моим правом и обязанностью было обращаться к ней так. – Мне кажется, для твоей страны настало самое благоприятное время!
Несколько мгновений Артемисия пыталась понять, не издеваюсь ли я над ней. Я ощутил, что жизнь моя опять висит на волоске…
Потом карийка спросила:
– Неужели?
Я кивнул и выпрямился в кресле, вдруг ощутив прилив сил и вдохновения. За те месяцы, пока шла война, я неоднократно размышлял об этом.
– Конечно, госпожа, твои потери огромны… потери Персии огромны. Но поражение Персии совсем не обязательно означает твое! Сейчас Ксеркс лишился тех сил, которые делали его грозой всего мира, и греки в скором времени нанесут ответный удар, пытаясь утолить жажду мести и возместить свои убытки! Целью их станет Персида, а не подвластные ей земли!
Я улыбнулся, видя на лице царицы проблеск понимания.
– Мои соплеменники знают, что богатства Персии неисчислимы, – они уже разлакомились… Конечно, эллинам ведомо, что города Малой Азии, Ионии, Карии и Лидии, богаче их собственных. Но не настолько, чтобы драться за эти лишние крохи с сородичами! К тому же, греки знают, что Ксеркс отобрал большую часть ваших сокровищ для пополнения своей казны!
Артемисия медленно завела за ухо прядь волос. На лице ее заиграла недоверчивая улыбка.
– То есть, ты хочешь сказать, – произнесла она, – пока заокеанские греки будут бить варваров, у меня и у моих соседей появится время накопить силы и укрепить свои границы? Ксеркс оставит нас в покое – но мои подданные будут по-прежнему трепетать перед ним и не восстанут против единодержавия?..
Я кивнул, торжествуя.
– Именно так! А тем временем ты, государыня, докажешь карийцам, что жить под твоей рукой и подчиняться единому правителю для них лучше всего.
Артемисия, наклонив голову, некоторое время обдумывала эту мысль. Потом она негромко рассмеялась.
– Что ж, неплохо! Возможно, из тебя… и из этой затеи и вправду выйдет толк. Ты хочешь с моей помощью совершить в Карии то, что не удалось тебе и твоей прародительнице в Ионии.
– Да, – чистосердечно ответил я.
Мне было очень больно от сознания того, какой ценой воплощаются подобные великие идеи. От сознания того, какая цена уже заплачена! Но если теперь этот жестокий урок пропадет даром, потомки нам не простят… И мы сами себе не простим!
Сколькими жизнями Фемистокл заплатил за демократию? И где может существовать такой государственный строй, кроме Афин? В то время как автократия… или же монархия гораздо более жизнеспособна и устойчива!
Нет – неверно. Устойчивость ее тоже требует испытания временем.
Я понимал – и Артемисия понимала, что я отчасти выдаю желаемое за действительное. Я знал, что многие малоазийские греки вступят в союз против персов: скорее всего, первыми к Спарте и остальным примкнут ионийские острова. И, вероятно, в скором времени карийской царице придется подавлять бунты. Но просвещенное единодержавие было нашей общей мечтой – тирания мудреца Клеобула, правителя Линда, с детства была для меня образцом: ну а если бы удалось объединить целую большую область, умерив власть аристократов и подчинив их единому правителю, это было бы несравненно лучше! И Артемисия была рада обрести в моем лице поддержку. Теперь карийка особенно нуждалась в умных и верных сторонниках.
Через несколько дней Артемисия устроила пир в ознаменование своего возвращения. Это уже было победой, само по себе! В «персидский» зал втащили длинные столы: один для царицы и ее приближенных, а другой для высших военачальников, жрецов и членов городского совета. Меня пригласили и посадили за царский стол – вместе с Фарнаком!
Потрясающим новшеством было то, что несколько жен высокопоставленных лиц были приглашены вместе с мужьями. Мою Поликсену позвали тоже. Или, вернее, как мне уже неоднократно приходило в голову, это было не новшеством – а возрождением обычаев малоазийской и вавилонской древности, когда женщины пользовались большим почетом, нежели теперь.
Артемисия восседала во главе стола, одетая в пурпур и золото, как в последнюю нашу встречу, с волосами, убранными под тончайшее покрывало. На этом торжестве мы впервые увидели Фарнака: он сидел по правую руку от царицы – не рядом, а посредине стола, после знатнейших вельмож. А мы с Поликсеной заняли места по левую руку, прямо напротив. И я, и моя жена напряженно пытались уловить признаки особенной близости между Фарнаком и Артемисией, но ничего не могли обнаружить. Они оба вели себя безупречно: как будто ничего никогда не было или они договорились тщательно скрывать свои чувства на людях…
Пир был скромный, под стать времени. Подавали жареную козлятину, голубей, соленые оливки, сладкие лепешки, финики и фиги в меду. Пили тоже умеренно – несколько раз провозглашали здравицы за государыню и пожелания долгих лет царствования: я тоже поднимал кубок в ее честь. Когда это сделал Фарнак, подняв чашу здоровой левой рукой, Артемисия слегка покраснела.
Жена под столом стиснула мою руку.
– Я непременно с ним поговорю!.. – яростно прошептала она.
Но после пиршества Фарнак опять исчез – и царица тоже сразу скрылась. Это могло означать что угодно, в том числе и самое худшее.
Через пару дней Фарнак все же зашел к нам в гости. Он действительно очень изменился – выглядел значительно старше, меньше улыбался и рисовался, а разговоров о том, что происходит между ним и царицей, всячески избегал. У меня уже почти не осталось сомнений… Но тут Фарнак сказал, что дела требуют его присутствия в поместье; и, – неслыханное дело, – пригласил меня с Поликсеной в гости!
Мы с женой в тревоге переглянулись. А что, если он все-таки собрался жениться, и его избранница – не царица? А если, наоборот, Фарнак теперь намерен бороться за любовь царицы и власть надо всей Карией?
– Я могу навестить тебя одна… конечно, с охраной и слугами, – наконец сказала Поликсена брату. Она метнула на меня предупреждающий взгляд. – Думаю, Питфей будет слишком занят.
– Конечно, дорогая сестра, – спокойно ответил Фарнак. Он тоже взглянул на меня: и я кивнул, давая свое дозволение.
