Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2"
Автор книги: Дарья Торгашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Глава 5
Артемисия позвала меня на другой день, с утра, и объявила свое царское решение: она позволяла мне с моей семьей остаться в Галикарнасе до весны. Это выглядело как благодеяние – и таковым, конечно же, являлось. Вместе с тем, мы оба понимали, что я такой же пленник, как гость. Однако мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться воле царицы с благодарностью.
Вдобавок, это позволяло мне выиграть время. За три зимних месяца могло произойти многое!
Я спросил тогда – полушутя, но желая испытать ее:
– Ты не боишься, госпожа, что Аместрида узнает, кого ты приютила при дворе? Вдруг она сочтет, будто царица Карии переманила меня к себе на службу?
Артемисия рассмеялась. Она и вправду была не прочь поспорить с великой царицей Персиды в своем влиянии на Ксеркса – и, пожалуй, могла выиграть эту битву!
– Я это улажу, Питфей Гефестион. Можешь спать спокойно.
Итак, я со всей моей семьей остался при дворе Артемисии, остался не у дел, – и с каждым днем мой долг перед хозяйкой возрастал. Но я не заговаривал о плате, понимая, что это прозвучит нелепо и только рассмешит царицу, если не оскорбит. Многие придворные жили за счет казны, нисколько не стесняясь этого; меня же отчасти извиняло положение гостя.
На некоторое время Артемисия словно бы забыла обо мне – царские обязанности почти не оставляли ей досуга. Я же отдыхал, приводя в порядок мои заметки; посвящал много часов жене, детям, музыке. Несколько раз к нам заходил Фарнак – поговорить и проведать Поликсену с малюткой Артемисией. Мне показалось, что отношения его с Поликсеной стали иными: они снова сблизились, но теперь уже – как брат и сестра, которые могут друг другу довериться, но не испытывают плотского влечения. Такая перемена не могла меня не радовать, хотя я не мог сказать, какова настоящая причина – и надолго ли это.
Нам с Поликсеной, конечно же, хотелось увидеть Нестора, узнать, где и как он живет; но я не мог теперь оставить жену и младших детей, да и Фарнак не желал пускать меня в свои владения. У него, как оказалось, было целых два прекрасных поместья в разных концах страны, пожалованных царицей за службу. Фарнак собирался покинуть двор – он со смехом пообещал, что скоро вернется и привезет Нестора повидаться; и мне пришлось удовольствоваться этим.
Через неделю такой размеренной уединенной жизни Артемисия пригласила меня на ужин. Я удостоился этой чести вместе с Фарнаком: подозреваю, что с ним царица встречалась чаще, чем со мной. Поликсену позвали тоже.
Ужин подали в том же зале, только на нас четверых. Похоже, Артемисия привыкла трапезничать с приближенными так же, как я, – сидя и за разными столиками. А возможно, – что вернее, – карийка не желала создать впечатления чрезмерной близости и распущенности, к чему располагают пиршественные ложа, предназначенные прежде всего для мужчин. Я не знаю, часто ли царица задавала пиры; но, скорее всего, на больших сборищах она тоже восседала с неприступностью небожительницы.
Родственников при дворе у нее не осталось; и ей пришлось самой подбирать себе сторонников после скоропостижной смерти мужа. Могу только догадываться, как это трудно для женщины! И по-настоящему Артемисия не была близка ни с кем: как хороший правитель, никому не открывающий своего истинного лица.
При первом нашем свидании она показалась мне суровой, как Артемида или Афина, – и, несомненно, была такой для большинства подданных! Но сегодня, ужиная в кругу доверенных лиц, Артемисия казалась задумчивой, даже мягкой; одета она была в белый ионический хитон с серебряной нитью, придававший ее стройной сильной фигуре что-то девическое, а черные волосы она стянула обычным узлом. Блюда были тоже простые – рыба со специями, зелень, сыр, фрукты.
Сперва мы ели молча, а потом я осмелился начать беседу, задав царице вопрос, ответ на который меня непритворно интересовал. Почему в этом зале так много произведений минойского искусства – амфоры, статуэтки, светильники в виде морских животных? Может быть, для царицы с Критом связаны особенные воспоминания?
Артемисия взглянула на меня широко раскрытыми глазами, точно была изумлена моей дерзостью; а потом улыбнулась.
– Моя мать была критянкой, – сказала она.
Ах, вот оно что! В жилах карийцев еще в древности смешалась кровь разных народов – и, вероятно, Артемисия тоже не была чистопородной гречанкой. Возможно, мать ее вела свой род от минойцев.
Тут напомнил о себе Фарнак, сказав, что он и Поликсена были воспитаны на Крите; завязался оживленный разговор. Артемисия оказалась остроумной и тонкой собеседницей, проявив широкие познания в разных областях. А я заметил нечто другое!
Чувство, прежде существовавшее между Фарнаком и Поликсеной, теперь проявилось в его отношении к царице. Это сквозило во всем: в том, как Фарнак ухаживал за Артемисией, подливая ей вина; в том, как ненароком касался ее обнаженной руки, – они сидели за соседними столиками! Он понижал голос, делая замечания, не предназначенные для нашего с Поликсеной слуха; а в его зеленых глазах были покорность и властность влюбленного. Я знал, каким обольстителем был Фарнак, – немногие женщины могли бы устоять перед его красотой и искусностью! Поликсена тоже скоро заметила поведение брата. На ее лице, в движениях рук, которыми она одергивала одежду, читались ревность и беспокойство.
Когда трапеза завершилась и царица отпустила нас, мы с Поликсеной вышли первыми: Фарнак остался. В коридоре жена остановилась и посмотрела на меня.
– Я не знаю… – начала она; но не закончила и лишь осуждающе покачала головой, сжав губы. Я молча коснулся ее локтя. Мы не знали – был Фарнак любовником царицы прежде или стал теперь; или же только стремился к этому завоеванию. Или для него это было лишь рискованной игрой?.. С такого станется!
Мне не было дела до любовных увлечений молодой вдовы: пусть о них судачат придворные сплетники. Однако это касалось нас напрямую и могло кончиться худо.
Через пару дней Артемисия снова позвала меня вместе с женой. У нее появились ко мне вопросы, касающиеся политической жизни милетцев; но, как я подозреваю, это был лишь предлог. Фарнак тоже был приглашен – он уезжал на следующий день, о чем нам объявили; и карийке хотелось посмотреть на наши лица при прощании. Однако о порядках в Милете Артемисия спрашивала четко и взвешенно, и мне пришлось напрячь все свои способности, чтобы достойно отвечать.
Посреди разговора я вдруг обратил внимание на руки моей собеседницы, которыми она поглаживала подлокотники кресла, оплетенные стилизованными морскими змеями. Эти руки были слишком грубы для царственной особы – с мозолями, шрамами и обломанными ногтями; никакой уход, никакие масла не могли полностью уничтожить эти следы неподобающих знатной гречанке трудов. У Аместриды – да что там, у самого Ксеркса! – руки были гораздо нежнее.
Артемисия скоро заметила мои взгляды.
– Тебе чем-то не нравятся мои руки? – спросила она со своей привычной царственной прямотой, оборвав беседу о политике.
Я почувствовал, как загорелись щеки и уши.
– Предполагаю, госпожа, что ты искусная наездница и лучница, – сказал я. Это было рискованно: ну а если бы я ошибся?..
Однако Артемисия усмехнулась и быстро поднялась с места.
– Собирайся! Поедем на прогулку! – воскликнула она, тряхнув волосами, которые сегодня были распущены.
Я взглянул на Поликсену. Она с улыбкой кивнула, поняв, что ее не приглашают; и, поднявшись, пошла прочь. Однако, перед тем, как скрыться, жена бросила на меня и Фарнака напряженный взгляд.
Я понимал, что это значит, – отправиться на прогулку на виду у всего города: я, Питфей Хромец, в обществе самой царицы и человека, который совершил тяжкое преступление против Ксеркса! Однако Артемисия бросала мне вызов, и я не мог не принять его.
День был ветреный, прохладный. Я надел шерстяной кафтан и штаны – мне пришлось одолжить одежду у Фарнака, я еще не успел запастись всем нужным. Для нас приготовили лошадей; разумеется, царицу сопровождала также охрана, пятеро конных стрелков. Это были все те же карийцы в персидском платье: должно быть, Артемисия предпочитала не персов, а соотечественников, разделявших ее образ мыслей.
Сама Артемисия тоже оделась по-мужски – по-азиатски: в темные кожаные штаны и такую же рубаху с кольчужными накладками. Такой наряд шел ей не меньше, а то и больше, чем женское платье! У нее даже походка изменилась, сделавшись по-мужски размашистой, немного раскачивающейся; Артемисия двигалась как всадник или моряк, привычный удерживать равновесие в непогоду. Волосы она заплела в одну косу, а за спиной у нее, как у всех ее воинов, висели лук в налуче и колчан со стрелами.
Я почувствовал себя ужасно неловко в таком обществе. Даже женщина здесь превосходила меня своими мужскими умениями!
Но Артемисия была единственной в своем роде: не следовало забывать об этом. И я взобрался на старушку Парфенопу и последовал за карийкой, готовясь восхищаться и ужасаться.
И было чему! Еще в пути я заметил, что Артемисия превосходно держится на лошади; а когда наш отряд выехал за город, мы остановились на опушке сосновой рощи. И там царица и ее спутники, выбрав себе старые узловатые деревья в качестве мишеней, начали состязаться в стрельбе.
Я надевал костяной плектр для игры на кифаре; а Артемисия надела на палец нефритовое кольцо – для смертельной забавы. Она стреляла как амазонка: не лучше своих людей, но и ничуть не хуже!
К этому времени я уже знал, что некоторые воинственные азиатские племена, – те же скифы, – обучают своих женщин стрельбе из лука; а кое-где лук даже считается женским оружием. Персидские воины в большинстве своем конные лучники – а поражать зверя и человека на расстоянии совсем не то, что сходиться в страшном ближнем бою, грудь в грудь, как спартанцы! Но, тем не менее, я был впечатлен искусством царицы и откровенно сказал ей об этом.
Артемисия радостно рассмеялась. Но похвала Фарнака для нее была куда дороже моей: это и неудивительно, учитывая, что он был опытным воином, в отличие от меня. Однако в память мне врезалось, как раскраснелись щеки царицы и как сияли ее темные подведенные глаза, когда Фарнак подсаживал ее на лошадь… Я бы очень хотел ошибиться в своих подозрениях!
На другой день Фарнак покинул дворец и Галикарнас – а я остался. И решился обратиться к моей новой покровительнице с просьбой, для которой настало время. Мы провели во дворце уже больше декады, пора и честь знать!
Артемисия приняла меня в зале, и я уселся напротив ее кресла на табурет. Повинуясь ее кивку, я заговорил.
– Благородная царица! У меня, как ты знаешь, есть собственные средства – и я хотел бы снять дом для себя и семьи где-нибудь в городе. Не подскажешь ли ты мне, где я мог бы поселиться?
Глаза Артемисии сузились… и я на миг ощутил себя жертвой, назначенной для царской охоты. Но я поклонился и твердо продолжал:
– Твоя щедрость безгранична, и я навеки благодарен тебе за избавление. Однако я не привык долго жить за чужой счет, даже за царский!
Артемисия медленно улыбнулась. Похоже, ей понравилось, что я оказался способен ей противостоять. Она кивнула.
– Хорошо, обратись к моему управляющему. Он подберет для тебя подходящее жилье.
Она помедлила, постучав пальцами по подлокотнику.
– Не надумал еще поступать ко мне на службу?
– Я пока раздумываю, госпожа, – сказал я: и не покривил душой. Я уже всерьез раздумывал о том, чтобы принять ее предложение, лучшее из возможных, – хотя еще не сдался!
Артемисия понимала, что до весны мне все равно некуда деваться. И она отпустила меня. Я поселился на свободе: так же, как в Персеполе, я снял домик, подходящий для меня с семейством и наших четверых слуг. Мелиссу Поликсена тоже взяла, хотя старая родоска с трудом перенесла это путешествие.
Через некоторое время Артемисия опять позвала меня и мою жену. Ей хотелось похвастаться тем, что я уже сам заметил: она строила новые корабли. На верфи дни напролет скрипели пилы, стучали молоты, пахло сосной и горячей смолой. И хотя новых судов было немного, – не больше десятка, – я понял, что в морском деле царица тоже знает толк. Она разъясняла нам, что к чему, не хуже моего тестя Критобула.
Потом царица ненадолго отвлеклась, заговорив с мастеровыми. А Поликсена вдруг толкнула меня в бок и прошептала, показав в сторону гавани:
– Гляди!
Я присмотрелся, и сердце мое забилось сильнее. Среди карийских судов я увидел корабль Фарнака, который мы оба так хорошо помнили, – с тараном-драконом и красными полосами, напоминавшими обнаженные ребра.
Глава 6
Эта зима оказалась для всех нас непривычно холодной, ветреной, дождливой. Милет так же, как и Галикарнас, продуваем всеми ветрами, – но несколько лет подряд мы зимовали в Вавилоне и успели забыть о подобном коварстве приморских городов. Артемисия-младшая серьезно простудилась, и три ночи Поликсена не отходила от нее. Потом, когда девочка пошла на поправку, заболел Медон.
Я сидел с моим мальчиком, сменив жену; я с жалостью поглядывал на осунувшееся лицо Поликсены. Она спала, по-детски приоткрыв рот, словно беззвучно умоляла о том, о чем никогда бы не сказала вслух. Пусть кончатся когда-нибудь эти скитания! Неужели мы вечно обречены жить, не зная, где приклоним голову завтра, как добудем себе пропитание и кто окажется нашим новым хозяином?..
Потом Медон начал метаться в жару и хныкать: я обтирал тельце сына тканью, смоченной в отваре шалфея. Когда мальчику стало легче и он затих, я разбудил няньку, доверив ей обоих детей, и сам устроился рядом с женой. Но сон не шел.
Что будет с нашими детьми – что мы оставим им в наследство, и какое будущее им уготовано?.. Если для меня и Поликсены вернуться на Родос, даже на Крит почти равносильно смерти, детям придется вдвойне расплачиваться за грехи отцов. Им заказан путь в любое общество: а ведь эти несмышленыши еще даже не понимают, в чем они повинны… Но так бывает всегда – или почти всегда!
Утром Медон, как и Артемисия, почувствовал себя лучше: он был крепким мальчиком. Однако я сказал Поликсене:
– Нашим детям вреден воздух севера.
Жена взглянула на меня с таким возмущением, точно это я был злым духом, наславшим на малышей простуду. Потом она сказала:
– Нашим детям вредно не иметь постоянного дома и надежной защиты старших! Если они поживут тут года два-три, вот увидишь, они привыкнут ко всем капризам погоды!
Я поперхнулся.
– Года два… три? О чем ты только думаешь?..
Поликсена неприятно усмехнулась.
– Нет – это о чем ты сам думаешь, хотела бы я знать! Что ты собираешься сказать царице? И почему тянешь время?
Я долго смотрел на жену, ощущая застарелую злость, точно давнюю рану: я понимал, что такую, как она, уже не переделаешь… Потом я спросил, очень спокойно:
– Ты осознаешь, что это измена?
Поликсена помолчала, сжав губы, – а потом сухо ответила:
– Ты так боишься слова «измена» – всегда боялся! Все это только слова, особенно сейчас! Неужели для тебя они значат больше, чем я и дети?..
Я промолчал. Но, оставшись один, я вышел во двор и, присев на поленницу, снова крепко задумался о том, как нам быть: время истекало, в этом Поликсена была права. И я спрашивал себя – так ли это постыдно перед лицом богов, остаться здесь и служить карийской царице, которая всей душой на стороне Ксеркса? И действительно ли это означает – предать дело греков?..
Разве оно существует – разве оно не химера, это общеэллинское дело? Одни полисы готовы сражаться с персами до последней капли крови; другие заключают с ними союз, потом ссорятся – а назавтра опять готовы на уступки… Я был исторгнут из эллинского общества – но ведь я никогда к этому обществу и не принадлежал!
Конечно, такая изощренная логика не всегда помогает в вопросах чести. Родись я спартанцем или афинянином, мне не было бы ни прощения, ни оправдания!
Однако уже славный отец мой был метэком33
Метэк – в греческих полисах неполноправный гражданин, как правило, иностранного происхождения.
[Закрыть], а я даже в Линде не успел получить гражданство, покинув Родос семнадцатилетним. Этот полис не был для меня домом, где рождались и умирали мои предки, отечеством, которому я был бы обязан всем, – только местом, где я провел детство.
Я встал, раскинув руки, и соленый ветер хлестнул по лицу и раздул мой зимний плащ, как парус. Снова напомнив себе, что я человек, не имеющий родины, я ощутил свободу – и нестерпимую тоску…
Не пора ли пустить корни в земле, которая оказалась добра к нам?
Я медлил с принятием окончательного решения. Однако Артемисия время от времени приглашала меня во дворец и советовалась со мной по разным вопросам. Царица была достаточно мудра, чтобы не торопить меня… и, похоже, разговоры со мной доставляли ей удовольствие. Как я и ожидал, Артемисия много расспрашивала меня о моей знаменитой бабке, своей предшественнице, – которая знавала персидских царей, когда они еще только покоряли Египет, не помышляя об Элладе. Я даже пожалел, что мало знал бабку Поликсену и у меня с собой нет свитков, оставленных ею в наследство.
Иногда я по доброй воле развлекал Артемисию музыкой. Могу сказать без ложной скромности – теперь, когда это больше не было моей повинностью, и, возможно, благодаря пережитому мною мой талант очень развился.
Артемисия несколько раз приходила взглянуть на моих детей: особенное внимание она проявляла к своей маленькой тезке, спрашивая о здоровье девочки. Я, в свою очередь, познакомился с сыном царицы Писинделом.
Увы, в его наружности и поведении следы кровосмешения проступали еще явственнее, чем в облике моей падчерицы: царевич был мал для своего возраста, бледненький и щуплый, с большой головой. Он говорил медленно и с трудом, хотя, похоже, был смышлен. Однако я уже не удивлялся тому, что царственная мать большую часть времени прячет его от людей.
Фарнак опять приехал через месяц – вместе с Нестором! Мальчику холод, похоже, пошел только на пользу: он разрумянился, покруглел и окреп – должно быть, целыми днями резвился на воле, как спартанские дети до того, как их отдадут в агелу. Я был бы очень счастлив и горд обнять Нестора как отец: но лишился этого права. И, наблюдая за ним и Фарнаком, я исподволь начал склоняться к мысли, что разбойник стал мальчику лучшим отцом, чем был бы я…
Вот только будет ли у моего сына мать? И какой окажется мачеха, когда Фарнак женится, – ведь он, конечно, однажды остепенится, ему уже скоро тридцать! И к чему приведут его шашни с царицей?
Любуясь Нестором, я вспомнил царевича Писиндела… И внезапно я догадался! Вот о каком «счастливом будущем» для Нестора говорил Фарнак тогда, в Вавилоне!
Фарнак был дерзок без меры: я понял, что он надеется получить в жены саму царицу и дать ей другого, здорового и полноценного, наследника – а возможно, даже думает убедить Артемисию сделать своим преемником Нестора, в обход ее собственного сына!..
Он совсем не знает женщин и матерей, если рассчитывает на такое, подумал я. Или, наоборот, Фарнак знал женщин слишком хорошо?
Я не стал делиться с Поликсеной этими подозрениями; хотя, скорее всего, она разгадала намерения брата и без моей помощи. Они не раз говорили о чем-то наедине, и Поликсена после таких разговоров была сама не своя: ее мрачная задумчивость сменялась воодушевлением, а потом она опять погружалась в уныние, но мне ни в чем не признавалась. Возможно, мы с женой теперь скрывали друг от друга одно и то же!
Потом Фарнак уехал. И тогда Поликсена пришла ко мне.
– Брат примет участие в войне – он мне только что сказал, – мрачно сообщила она. – Фарнак покажется Ксерксу! Думает, Артемисия защитит его от царского гнева… или просто верит в свою звезду, как всегда, – пробормотала она.
Я крепко обнял жену: она уткнулась мне в грудь и молчала.
– Фарнак везуч, что правда, то правда… почти как я, – я не сдержал невольного смеха. – Вот увидишь, все обойдется!
Но мне были слишком хорошо известны обыкновения персов. И если Фарнак опять попадется на глаза Ксерксу, тот, скорее всего, отдаст его палачам, не думая ни о каких заслугах союзников и ни о какой своей царской выгоде… А возможно, царь заодно казнит и Артемисию!
Оставалось надеяться, что в горячке боя Ксеркс не заметит изменника. И что они оба, Фарнак и царица, уцелеют в битве: я не сомневался, что Ксеркс не станет подвергать свою бесценную особу чрезмерной опасности и соваться близко.
Когда повеяло теплом, а в нашем садике расцвели нарциссы, Артемисия призвала меня для решающего разговора.
Я вошел и остановился, ощутив невольную робость… Царица на сей раз приняла меня в огромном тронном зале, отделанном рельефами в вавилонском стиле: я бы назвал этот зал «персидским». Артемисия восседала на возвышении, и вид у нее был самый непреклонный. На ней было платье глубокого пурпурно-лилового цвета; обнаженные руки ее, украшенные шрамами, покоились на подлокотниках в виде львиных голов – точно карийская царица уподобилась Иштар, повелевающей львами.
– Что ты решил? – спросила Артемисия.
Я поклонился. Озарение снизошло на меня неожиданно.
– Я согласен служить тебе, царица. Но при одном условии!
Артемисия подалась вперед: она смотрела на меня с изумлением и интересом.
– Ты осмеливаешься ставить мне условия?
Я распрямился и заложил руки за спину, глядя ей в лицо. Я понимал, сколь многим рискую: но я ощутил себя так, точно расправил невидимые крылья.
– Да, госпожа. Мне известно, что ты отправляешься на войну и выступишь на стороне Ксеркса против греков!
Ее губы насмешливо дрогнули.
– Это так… И что дальше?
Я глубоко вздохнул.
– Мне известно, что последняя победа обошлась персам очень дорого. И я буду служить тебе, царица Артемисия, если Ксеркс окажется разбит – или если победит столь же великой ценой!
Артемисия долго смотрела на меня… а потом расхохоталась. Ее смех прозвучал резко и неприятно.
– Понятно, – произнесла она, отсмеявшись. – Стало быть, на войну со мной ты не отправишься?
– Нет, – сказал я. – На войне от меня, как ты знаешь, было бы мало проку. И я не стану выступать против моих собратьев.
Артемисия покачала головой, все с тем же насмешливо-удивленным выражением.
– Внутри ты еще страннее, чем снаружи! Но, кажется, теперь мне ясен извилистый ход твоих мыслей… и твои представления о чести.
Она поднялась с трона и спустилась в зал, ко мне. Теперь она оказалась ниже меня, но у меня все равно сохранялось ощущение, что я смотрю на эту женщину снизу вверх.
– Я могла бы казнить тебя за такую дерзость.
Артемисия помолчала, чтобы понять, какое впечатление произведет эта угроза.
Я стоял не шевелясь, постаравшись выбросить из головы все мысли, глядя на царицу: в глаза мне вдруг бросились мелочи, которых я не различал прежде. Я заметил – прическа Артемисии, казавшаяся простым узлом, на самом деле состояла из многих косичек, собранных сзади, а ее золотые браслеты, надетые выше локтей, были украшены сценами охоты.
– Я могла бы казнить тебя. Но ты почему-то нравишься мне, Питфей Гефестион, – наконец произнесла она, отворачиваясь и отступая от меня. – Ты не боишься сказать правду в лицо.
Артемисия опять взглянула на меня.
– Хорошо. Я принимаю твое условие, – она благосклонно кивнула и улыбнулась. – Если Ксеркс потерпит поражение… или если его победа будет равносильна поражению, как год назад, ты станешь моим слугой!
Она произнесла это слишком легко – слишком легко с ее уст сорвались слова о поражении персов, подумал я, глядя в непроницаемые темные глаза царицы, подкрашенные сурьмой и оттененные египетской лазуритовой пудрой. С подобными женщинами никогда нельзя быть спокойным!
Вернувшись домой, я с порога рассказал Поликсене новости. Жена выслушала меня молча: она побледнела.
– Если твое условие не будет выполнено и персы победят малой кровью, Артемисия казнит тебя! – заявила она. – А если Ксеркс окажется разбит, а она уцелеет… она может разделаться с тобой просто со зла! Ты слишком долго испытывал ее терпение!
Подобное мне и самому приходило в голову. Но я лишь улыбнулся. Я привлек жену к себе.
– Победят малой кровью?.. Это невероятно, она и сама понимает; поскольку знает, какой из Ксеркса тактик – и каковы эллины на море и на суше. И Артемисии самой невыгодно, чтобы ее повелитель одержал окончательную победу, – сказал я. – Мы все теперь слишком зависимы друг от друга.
Я поцеловал Поликсену в лоб.
– Фарнак верит в свою звезду. И я тоже.
Через месяц Галикарнас проводил свою царицу. Подданные, и карийцы, и персы, любили и почитали ее, я ощутил это не без зависти. К пристани было не протолкнуться, такая собралась толпа; многие женщины плакали, а мужчины смотрели на нее как на могущественную добрую богиню. Люди бросали в воду цветы, срывали с себя драгоценности, кидая к ее ногам, желая благополучного возвращения…
Артемисия поднялась на головной корабль, окруженная своими телохранителями: она выглядела точь-в-точь так, как я ее воображал при Саламине. На ней был выполненный по фигуре посеребренный панцирь, поверх длинного темного платья с боковыми разрезами, для удобства: под ним были поддеты кожаные штаны и высокие сапоги. Смоляные волосы, заплетенные ото лба и висков в мелкие косы, она собрала в хвост на затылке. Карийская царица была сегодня на диво хороша и грозна.
Артемисия вела на помощь Ксерксу пять своих кораблей – расписная триера Фарнака была среди них. Но когда карийская флотилия отчалила, сам Фарнак стоял на палубе рядом со своей госпожой.
