Текст книги "Три нити"

Автор книги: Дарья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Тут в третий раз запрокинулись к грозовому небу и завыли раковины – теперь уже на площади. Из тумана один за другим начали выходить ряды священного шествия: воины князя со знаменами и трезубцами; погонщики баранов и яков, везущих ларцы-гао с мощами прославленных колдунов и свитками молитв и заклинаний; и, конечно, великое множество шенов, больших и малых, стариков и совсем детей, – все население Перстня. Впереди шенпо, и воинов, и слуг скакали четыре зверя, похожие на вахану Палден Лхамо, но черные, как смоль; на спинах они несли четырех всадников. Как и богиня, те были настоящими великанами, а вместо морд у них были живые вороньи головы с бородами из густых перьев и клацающими клювами-щипцами. Демоны-всадники соскочили на землю у границ внешнего круга, но не спешили подыматься во внутренний – видно, поджидали кого-то.

Одна за другой три быстрые молнии разорвали туман, осветив на мгновение темную громаду Мизинца за озером, а следом ударил оглушительный гром. Я взвизгнул, зажмурившись – а когда открыл глаза, на площади уже появился черный бык Эрлика. Этот зверь был больше любого дронга, что родился в Северных Горах; в его скелете мог бы, наверное, устроиться целый дом, где ноги стали бы торанами, хребет – балкой, а ребра – стропилами. Его шерсть была такой короткой, что можно было без помех рассмотреть каждую жилу на мощной шее, каждый узел мышц под лоснящейся шкурой. К телу быка широкими кожаными ремнями были прикреплены носилки-хоуда4949
  Хоуда – носилки-башенки, какие в Индии закрепляли на спинах слонов.


[Закрыть], со всех сторон забранные тканью; вокруг роились шены-прислужники, подметая камни перед копытами ваханы метелками из ячьих хвостов.

– С лха сорвавший венцы, разоривший подворье ньен, попирающий троны Лу, Владыка трех пространств! Чья пурба5050
  Пурба – ритуальный кинжал с трехгранным лезвием.


[Закрыть] сквозь Нагараджу прошла, как сквозь теплое масло! Разрушивший камни цен, развеявший тени Дуд, скорпион с сотней голов, господин Эрлик Чойгьял! – мычали пришедшие на площадь шенпо, подбрасывая в воздух хвосты железных четок; вторя им, до хрипоты надрывались ганлины и флейты.

Черный бык опустился на землю у границ внешнего круга. Трое слуг, орудуя насаженными на длинные древки крюками, одним рывком стянули покрывавшую носилки ткань – и я увидел Железного господина.

Он явился не в облике гневного демона, каким его обычно изображали на тханка: без оскаленной пасти и огненных бровей, без ожерелья из трех видов голов – свежих черных, гниющих красных и иссохших белых, – без набедренной повязки из шкуры тигра… да и самих бедер, чтобы натянуть повязку, у Чойгьяла не было. Была только тьма – шевелящаяся, текучая, как дым. Пока Железный господин обходил внешний круг, ее поверхность колыхалась, складываясь в переменчивые узоры: мне чудились в них то строки заклинаний, то высунутые языки, то стаи летучих насекомых… Но когда Эрлик поднялся во внутренний круг, мгла вокруг него сжалась, принимая форму исполинского тела. Разошлись в стороны две могучие лапы, крепко сжимающие аркан и скелет-булаву; поднялась над широкими плечами голова, похожа одновременно на морду быка и рыло змеи, с широкими пластинами чешуи на щеках и голыми, пышущими паром ноздрями. Изо лба Железного господина, как столбы дыма, выросли два изогнутых рога; между ними блестела корона из пяти черепов.

Палден Лхамо, заметив приближение супруга, приветственно подняла левую ладонь; Эрлик поднял правую в ответ. Боги соприкоснулись предплечьями, сотворив жест победы над тремя мирами, и несколько мгновений стояли так, позволяя народу рассмотреть себя. Затем Лхамо отступила назад, скрывшись за спиною мужа. Четверка вороноголовых, украдкой пробравшаяся наверх, переглянулась меж собою. Их зобы заходили вверх-вниз, раздулись, как кузнечные меха; затрепетали во рту языки – но демоны молчали. Зато возвысили голос почжуты.

– Смотрите, смотрите все! – крикнул один, тыча когтем в дрожащих линга. – Эти трое зовутся Дактри, Сибтри, Жалкар.

– Они – худшие из преступников, – подхватил второй. – Они забирали чужое добро и чужие жизни; они колдовали, не испросив разрешения богов.

– Сегодня их ждет справедливый суд, – продолжил третий. – Душе, отягощенной грехами, место в адских мирах.

– Там, приняв страдание, она очистится для нового рождения, – добавил четвертый. – И в этом – мудрость и милосердие Эрлика Чойгьяла.

– Убей! Уничтожь! – закричал кто-то в толпе. Дур-бдаг, до того стоявшие неподвижно, подняли полосатые палки и принялись колотить линга по спине, призывая к ответу. Одна из них, женщина с неровно остриженной бурой шерстью, подняла глаза на бога, горой нависавшего над нею. Ее челюсть беспомощно отвисла; с морды на подол падали капли – то ли слезы, то ли слюна. Железный господин поднял сначала левый кулак, с арканом, а потом – правый, с булавой, предлагая ей выбор. Линга всхлипнула и кивнула на аркан. В тот же миг ее тело обмякло и повалилось вниз, задев вторую женщину. Та дернулась так, будто в нее брызнуло кипящим маслом, и застонала – но не от страха, а от ярости; третий линга, молодой и крепкий мужчина, зарычал, оскалив желтые клыки.

– Справедливый суд! – крикнула женщина, уставившись прямо на макушку скелета-булавы. – Справедливый, ха! Мы грабили, да, мы убивали! Но чем вы, боги, лучше? Ваш холод отнял нашу землю! Ваша зима заморозила нашего сына, новорожденного, ни в чем не повинного щенка! Если мы будем страдать в адских мирах, то и вам там самое место!

Ее голос из визга превратился в утробный, жуткий рев – и вдруг оба линга принялись расти, раздуваясь изнутри! Толстые веревки с треском лопнули на запястьях; ободранная шерсть вздыбилась медными иглами. Линга вскочили на лапы и отпрыгнули назад, к самой границе внешнего круга. Никто не пытался остановить их: ни дур-бдаг, ни вороноголовые демоны, ни сам Железный господин. Впрочем, преступники и не собирались убегать. В их грудных клетках, которые стали уже шириною с сундук, что-то ворочалось и разгоралось, просвечивая сквозь кожу и шерсть, как сквозь промасленную бумагу. Вдруг линга припали к земле, опершись на все лапы, точно ящерицы, и широко распахнули пасти. Огонь хлынул из их глоток; шафраново-желтые клубы окутали тело бога, от рогов до пят, а линга все выплевывали и выплевывали потоки пламени. Я успел десять раз моргнуть и дважды облизать пересохшие губы – и только тогда их дыхание иссякло. Они упали на колени, обхватив лапами плечи и заходясь хриплым кашлем.

– Будьте вы все прокляты, – выдавила женщина, глядя исподлобья на притихший народ. Кожа на ее ноздрях и щеках полопалась и кровоточила; обгоревшая шерсть свернулась бурыми комьями, – вы и ваш господин…

– Убей! Уничтожь! – закричали в ответ.

Раскаленная докрасна булава упала на ее череп. Во все стороны брызнули кровь и мозг; та же участь постигла мужчину. Вспышка молнии озарила небо – и Железного господина, целого и невредимого. Снова заговорили почжуты:

– Суд совершен!

– Суд Закона!

– Возблагодарите Хозяина Закона!

– Возблагодарите того, кто держит весь мир!

И гром ударил следом.

От его грохота все мои потроха затряслись и сдвинулись с места, как лед по весне: желудок подскочил к горлу, сердце ушло в хвост, а печень уползла в череп. Стало так трудно дышать, будто чья-то невидимая лапа крала воздух прямо из-под носа. Легкие болезненно сжались, и рот наполнился горьким привкусом крови.

– Возьми! – просипел кто-то рядом. – Возьми мой дар!

– Возьми! Возьми! Прими эту жертву! – поддержали другие голоса. Вверх один за другим потянулись рукава, – синие, желтые, белые, зеленые, – как стебли, над которыми один за другим раскрывались бутоны ладоней. И все они протягивали что-то Железному господину – хотя все были пусты!

Еще одна лапа поднялась совсем рядом – это был Мардо. Я непонимающе уставился на дядю: он весь трясся, как от холода, глаза закатились, обнажив желтоватые белки, но губы раздвигала широкая улыбка. И тут я все понял. Совершившийся суд был не просто казнью трех преступников; это было явление Закона, поддерживающего ход всего мира; Закона, без которого все лишилось бы смысла и цели; Закона, который вершил Железный господин. Чувство великой благодарности захватило меня; нужно было отблагодарить лха хоть чем-нибудь! Но из пожитков у меня была только глиняная чашка для часуймы за пазухой. И тогда я вспомнил наставление Синей Гривы: если тебе нечего дать богам, ни масла, ни молока, ни даже горстки цапмы, представь, что подносишь им свою кровь и плоть, словно блюдо на пиру, – и это будет зачтено тебе в заслуги.

– Прими эту жертву! – сказал я, зажмурившись и изо всех сил пытаясь представить, как срезаю острым ножом кусок жира с живота. В ушах что-то хрустнуло, будто разломили сочный корень кхур-мона, и мне сразу стало очень легко. Морда и лапы онемели, и я весь стал – одни глаза, и уже не мог ни говорить, ни шевелиться, только смотреть. Мне чудилось, что висевший в воздухе туман превратился в чистый свет; его волны накатывались на площадь и город за нею, на тысячи горожан и паломников, собравшихся перед озером Бьяцо, – и все вокруг улыбались, хохотали и обнимали друг друга, забыв, кто оми, а кто слуга, кто богач, а кто нищий. Шелк терся о шерсть, золото – о грязь.

Но тут с сердитым шипением полил дождь, прибивая нашу радость, как пыль. И вот уже народ охлопывал себя по бокам и хватался за припрятанные кошельки – целы ли? Мардо пыхтел, выпучив глаза и ловя дрожащим языком солоноватые капли. От самых границ внешнего круга послышались истошные крики: кажется, на некоторых праведников случившееся чудо оказало куда большее действие, чем на меня или дядю! С десяток из них впали в неистовство, и теперь катались по земле, пуская пену из пастей и выдирая клочья шерсти из грив. Младшие шены старались усмирить их, но те царапались и кусались, как бешеные.

Я точно не знаю, что случилось дальше. Потом одни говорили, что праведнику, страстно желавшему испросить благословения богов, удалось проползти на брюхе мимо сотен стражей; другие винили воина, в суматохе неловко обошедшегося с копьем… Так или иначе, над площадью раздался разгневанный рев; кто-то больно задел вахану Железного господина – и огромный бык, порвав поводья, принялся топтать обидчиков.

Слуги и шены расступились перед ним, словно вода, – да и правда, кому охота трогать зверя, принадлежащего самому Эрлику? Бык ворвался в толпу, точно скатившийся с горы камень; только ребра и черепа захрустели под ногами. Собравшиеся на площади еще были одурманены недавними видениями и оттого медленны, как зимние мухи; они не разбегались, не пытались даже заслониться от ударов. От запаха крови бык пришел в еще большее бешенство; его ноздри раздувались, с губ капала пена, а с копыт – красная грязь. Чудище было все ближе; а мы с дядей только и могли, что осоловело смотреть, как оно летит на нас.

И когда между нами оставалась только дюжина шагов, бык страшно захрипел и замер, вскинувшись на дыбы! Казалось, будто на шею ему накинули невидимую петлю и теперь с силой тащили прочь. Зверь издал тоскливое мычание; в его глазах стояли слезы – и я вдруг понял, что, несмотря на громадные размеры, он был еще совсем теленком. Должно быть, он никогда прежде не видел толпы, не слышал криков, не испытывал боли сильнее укусов насекомых. Не злость гнала его вперед, а страх.

И тогда я сделал то, на что никогда не решился бы в здравом уме, – соскочил с дядиных колен и подошел к вахане Железного господина. Бык покосился на меня, фырча и клацая зубами. Копыто величиною с горшок пролетело в волоске от моего носа, но я все-таки коснулся забрызганной слюною и кровью морды.

– Тише, тише, тише, – повторял я, закрывая лапами большие глаза, как делал иногда, когда дзо и овцы пугались вечерних теней или запахов хищников. Потом я коснулся лбом его широкого лба и подался вперед; смирившись, бык отступил. Колдовские путы сразу ослабли; сделав еще несколько шагов назад, зверь остановился, наконец успокоившись. Облегченно вздохнув, я поднял взгляд – и увидел между гнутыми рогами внутренний круг и Палден Лхамо. Богиня стояла, вытянув вперед правую лапу, все еще сжимая в кулаке клубок невидимых нитей. То ли сияние, окружавшее ее, стало слабее, то ли мои глаза привыкли к нему – но я вдруг увидел ее лицо и, вскрикнув от страха, пошатнулся и грохнулся прямо на хвост. Оно было плоским и круглым, как истертая монета, и все заросло мягким белым пухом; а над носом-клювом горели два красных глаза. Я готов был поклясться, что это та самая сова, которая однажды похитила меня! В это время слуги Железного господина подбежали к быку, подхватили ошметки поводьев и увели вахану прочь. Младшие шены уже начитывали заклинания над покалеченными; охи и вздохи мало-помалу наполняли воздух, а я тупо уставился на пятно крови, оставленное на камнях огромным копытом.

– Нуму! Что ж ты творишь, ячий глист! Ты ж… за тебя же еще не заплачено! – воскликнул Мардо, поднимая меня и прижимая к себе. Я уткнулся носом в пятнистый мех дядиного воротника, зажмурился и словно исчез.

***

Проснулся я между часами Барана и Обезьяны. Дождь закончился, но из-за туч в городе все еще было темно. Почти весь народ разошелся, оставив после себя чашки с недопитым шо, обсосанные кости и огрызки пирогов. Кто-то уже унес скамьи, поставленные для знати; унылые от усталости слуги убирали навесы из дорогих тканей. Площадь быстро пустела; только с южной стороны молодые послушники из разных гомп подогревали на жаровнях остатки часуймы и раздавали всем желающим. Туда-то дядя и отнес меня. Сейчас он сидел на самодельной подстилке из забытого кем-то тряпья, потирая лоб и прихлебывая из одолженной шенами плошки. Меня Мардо почти целиком засунул за пазуху; хоть в городе и было тепло, а все равно знобило.

– Боги уже ушли? – спросил я, выглянув наружу.

– Ушли, – ответил дядя, едва ворочая языком, и сотворил защитный знак.

Я не знал, что еще сказать, а потому просто уставился на курильницы, из которых выползали клубы санга. Так и продолжалось, пока к нам не подошел мужчина в черном чуба с багряной полосой. В иное время Мардо подскочил бы, приветствуя шена Железного господина, но он слишком устал, чтобы дергаться.

– Ты продаешь этого ребенка? – спросил шен, указывая на выбритую на моем лбу плешь. В подол дяди упал тяжко звякнувший мешок. – Сегодня на площади бык раздавил одного слугу, и нам нужен новый. Я покупаю его.

– Но… он уже продан, господин, – растерянно отозвался Мардо, разглядывая высыпавшиеся на чуба золотые пластины в мизинец длиною. Если весь мешок был заполнен такими, этого хватит, чтобы вся семья могла безбедно жить долгие годы. – Я обещал его лекарю…

– Скажи лекарю, что его забрал Эрлик, – процедил шен и схватил меня за загривок. – Пойдем, мальчик.

– Куда? – пискнул я. Вместо ответа мужчина просто указал вперед, через всю площадь, на дзонг за озером Бьяцо. Я только сейчас заметил, как что-то темное, издалека похожее на лущеные семечки, покачивается в волнах недалеко от берега – это были трупы праведников, утопившиеся в священных водах. Кусок знакомого чуба, подпаленного со спины, мелькнул среди прочих – это был Тамцен; где-то рядом наверняка плавала и Сота. Меня замутило. Но тут пальцы шена сжались крепче; он закинул меня на рыжего барана, нетерпеливо бодающего воздух, сам вскочил в седло и хлестнул поводьями.

– Нуму! – крикнул Мардо мне вслед. Я обернулся и сквозь можжевеловый дым увидел его желтый воротник, шелковую шапку и упавший к сапогам мешок, в котором было куда больше трех танкга.

Свиток III. Перстень, Мизинец и Коготь

Мы скакали вдоль озера по гладкой дороге, похожей на отрез некрашеного полотна. От воды ее отделяла полоса серовато-черной гальки, по которой брели праведники, отмечавшие каждый шаг земным простиранием. Морды женщин и мужчин были сморщены, губы закушены до крови. Мелкие камни впивались им в лапы не хуже сушеного гороха, штаны и чуба намокли и отяжелели от тумана, но праведники не отступали. Тому, кто дойдет до конца, начислялось столько духовных заслуг, что на пять жизней вперед хватит – а это стоило того, чтобы потерпеть.

На самой дороге, не предназначенной для простого народа, было пусто, но ездовой баран шена все равно петлял и подскакивал, недовольный тем, что на него взвалили лишнюю ношу. Чтобы не выпасть из седла, я изо всех сил вцепился в переднюю луку. Мой провожатый, заметив это, обхватил меня, как куль с цампой, – от его тела пахло грязной шерстью, а от рукавов – благовониями – и ударил барана по мохнатым бокам.

Зверь понесся пуще прежнего, и скоро впереди показался высокий торан, весь в резьбе и позолоте; с его вершины пристально глядели крылатые гаруды и снежные львы с бирюзовыми гривами. Проехав между широко расставленных «ног» торана, каждая толщиной в пять обхватов, мы оказались во внутреннем дворе приозерной гомпы. Это место было посвящено разом всем богам, давшим обет Железному господину. Как я узнал позже, горожане прозвали гомпу «Привратником» – потому что она встречала всех прибывающих из Перстня и провожала их в обратный путь.

Здесь, на крутых скалах, которыми обросла макушка Бьяцо, притулились сотни низкорослых домиков из кирпича-сырца – жилища послушников, которых старая гомпа уже не могла вместить. В сумрачный день стены, обмазанные известью и желтоватой глиной, казались восковыми сотами; свет масляных ламп сочился наружу, как капли густого меда. И повсюду стоял гул – как будто гудели крылья сотен пчел! Это справа от дороги, под длинными крышами двух галерей, неустанно вращались молитвенные мельницы. Их приводили в движение ручьи, текущие со скал, но мне почудилось, будто железные махины ожили и крутятся сами по себе.

Между галереями было зажато здание самой гомпы, в три этажа высотой, с пристройками – малыми лакхангами, посвященными разным драгшед. Многие паломники, бывшие на Цаме, собрались сейчас здесь. От жара тел, набившихся внутрь, от влаги перемешивающихся дыханий из приоткрытых ставней парило. До нас долетали приглушенное пение, хлопки и звон инструментов – там сейчас возносились молитвы богам, особенно искренние после того, как их довелось увидеть своими глазами.

Приозерная гомпа даже видавшего виды столичного жителя могла поразить богатством и пышностью украшений, но я был слишком расстроен, чтобы разглядывать шелковые знамена, красную черепицу и спущенные с балконов огромные тханка. Только одна вещь привлекла мое внимание – перед главными дверями кто-то врыл в землю жернов из гладкого черного камня. К бегуну5151
  Верхнее, подвижное колесо жернова.


[Закрыть] была приделана ручка из позеленевшего металла; ясно было, что ею давно никто не пользовался. И все же сбоку от жернова стояла новенькая лакированная плошка, доверху наполненная семенами белой горчицы.

И кому могла понадобиться горчичная мука?

– Что, хочешь покрутить? – насмешливо спросил шен. Я помотал головой, не отрывая взгляда от странного жернова. От него веяло той же давящей, грозной силой, что и от старых чортенов на площади. – Правильно, не стоит. А то придется нового слугу.

– Что это? – спросил я, не особо рассчитывая на ответ. Но мой провожатый все же сказал:

– Мельница Эрлика.

Не спешиваясь с барана, мы миновали галереи и свернули в узкий проход у стены гомпы, ведший прямо к озеру. Слева я увидел причал на сваях, похожих на узловатые лапы цапель; там на воде покачивались плоты из древесных стволов, в целую дюжину локтей длиной и шириной в три обхвата, – наверное, их привезли с юга Олмо Лунгринг, а то и из-за гор! На таких путешествовали боги со своими ваханами; ну а нам с шеном хватило бы и маленькой лодочки. С десяток таких – легких и остроносых, будто располовиненные стручки гороха, – как раз лежало на гальке.

– Эй! – заорал шен во все горло. – Есть тут кто?.. Мне что, самому грести?

На крик выскочил какой-то рыжий парень – то ли послушник, то ли слуга гомпы, на ходу засовывая за пазуху расписную чашку и утирая губы от шо.

– Простите, господин! – забормотал он, кланяясь и в знак извинения высовывая язык до самого подбородка.

– Хватит, хватит! – отмахнулся шен. Слуга живо вернул язык в пасть, заткнул полы чуба за пояс и вытолкал одну из лодок на воду. Я ожидал, что нам еще придется повозиться, чтобы заставить барана войти в нее, но тот сам запрыгнул внутрь и улегся, поджав ноги под брюхо и положив морду на нос суденышка, – видимо, уже привык к таким путешествиям. Следом уселся я, потом – шен, а затем, отведя лодку на несколько шагов от берега, в нее забрался и наш перевозчик. От тяжести края посудины почти сравнялись с поверхностью Бьяцо; мне все казалось, что она вот-вот нахлебается воды и утонет – но, слава всем лха, обошлось. Мы плыли спокойно. Слуга помахивал длинным веслом и мерно начитывал молитвы; шен достал из складок чубы какой-то сушеный, ядрено пахнущий корень и жевал его, иногда сплевывая густую слюну прямо в священное озеро. Я же рассматривал Перстень.

Дзонг был поистине огромен – настоящий город внутри города, со множеством отдельных зданий, пристроек, балконов и переходов. Одна только пристань, к которой мы направлялись, была шириной в тысячу шагов; рядом с нею покачивались бесчисленные плоты и лодки, покрывая всю поверхность воды, будто цветущая ряска. По бокам от пристани стояли два чортена, на вид очень старых; их основания сточили волны, бока – ветер, а вершины глодал редкий седой мох. За спинами этих каменных стражей тянулся мэндон5252
  Мэндон (тиб.) – длинное сооружение из камней в виде вала или стены. Зд. – крепостная стена.


[Закрыть] из багрового кирпича, покрытого пятнами влаги и соляными наростами. С запада и востока Перстень окружали невысокие, но крутые и частые скалы – молодая поросль Северных Гор; а сзади его подпирал Мизинец. Дзонг был скорее крепостью, чем храмом.

Увы, чем ближе мы подплывали к его воротам, тем горше мне становилось. Когда их створки захлопнутся за мною, все будто исчезнет – моя долина, моя семья… Даже старое имя, наверное, заберут у меня. Я знал, конечно, что так и будет, еще когда меня посадили на повозку и отправили в Мувер. Но пока рядом оставался хоть дядя, казалось, что это все понарошку и неправда. А теперь…

Мне стало так жаль себя, что я взял и заплакал. Шен, сплюнув бурой жижей, посмотрел на меня из-под лохматых бровей.

– Чего ты рыдаешь, дурак? – почти ласково спросил он. – Это лучшее, что с тобой могло случиться. Теперь у тебя всегда будет еда и крыша над головой. Многие бы язык себе отрезали, чтобы оказаться на твоем месте… А раньше, кстати, и отрезали, всем, кто поступал в услужение Перстню. На твое счастье, эту славную традицию нынче не чтут. Как тебя зовут-то хоть?

– Нуму, – пробормотал я, размазывая сопли по шерсти. – Ринум.

– Аа… – протянул мужчина, выковыривая из зубов остатки жвачки. – Ничего имя, сойдет. А я – Ноза; будем знакомы!

Из облаков раздалось надрывное карканье. Я поспешно утер глаза и задрал голову – стая черных птиц пролетела над нами, галдя и роняя перья на воду.

– Воронов не бойся – это тоже слуги Железного господина. А вот с совами лучше не связывайся; в их обличье летают женщины Палден Лхамо. Кто знает, что у них на уме!

Лодка вдруг остановилась так резко, что меня впечатало в мохнатый бараний зад, – мы приплыли. Следом за шеном я выбрался на пристань. Странно, но вокруг не было ни души – только сопровождавшие нас птицы расселись на мэндоне и переговаривались мерзкими голосами. Отсюда внутрь дзонга вело три входа: большие ворота из темного дерева, с железными гвоздями в палец толщиной, и две двери поменьше, выкрашенные свежей синей краской. Выбрав ближайшую, мой провожатый схватил приколоченное к ней кольцо за хвост из плетеного шелка и постучал три раза. Единственная створка распахнулась.

– Пошли, что встал! – прикрикнул шен, а слуга из городской гомпы уже отталкивался веслом от пристани, пуская лодку в обратный путь по водам Бьяцо. Я оглянулся через плечо: на противоположной стороне озера чернели большие чортены – там была площадь, и город за ней, и Пхувер, и Мувер, и вся остальная Олмо Лунгринг. Баран фыркнул, подталкивая меня под руку влажным носом: ему не терпелось вернуться домой. Тогда я вздохнул, зажмурился и переступил порог Перстня.

***

Меня поселили с другими слугами – нас было около пяти десятков, всех возрастов, от сорокалетнего старика-управителя, ведшего бесконечные списки съеденного и потраченного, до моих ровесников, подметавших дворы и лепивших момо на кухне. Здесь было даже несколько семей, поколениями живших в дзонге. Другие слуги приняли меня радушно, хоть и подшучивали над полудикарским происхождением, странным говором и незнанием сотни мелочей, которые каждый рожденный в Бьяру впитывал с молоком матери. Но со временем я научился выговаривать слова без придыхания, часуйму хлебать вприкуску с маслом, положенным на краешек чашки, и завязывать пояс узлом «две рыбки» – в общем, стал настоящим горожанином. Даже гриву мне заплели по местной моде, в пять толстых кос, и скрепили медной проволокой с бирюзовыми бусинами; из одежды выдали черный хлопковый чуба, туфли из мягкой козьей кожи на лето и сапоги на зиму. Теперь самадроги во мне было не признать.

Также быстро, как к новому наряду, я привык и к новому жилищу – дому из красного кирпича, вытянувшемуся на две сотни шагов вдоль восточного крыла мэндона. В нем было чисто и просторно, только зябко. Хотя очаги горели всю зиму напролет и дров нам давали вдоволь, каждую ночь спину мне грыз влажный холод, пробиравшийся сквозь любые подстилки и одеяла. На южной, обращенной к озеру стене даже расползались зеленоватые, пахнущие плесенью пятна. Старшие слуги заставляли нас соскребать их каждые пару месяцев, отчего в некоторых местах кирпичная кладка изрядно истончилась, но они все равно появлялись снова.

Зато кормили нас неплохо, хоть и не пищей богов. А впрочем, шенпо жевали ту же цампу и не жаловались. По крайне мере, голод жителям дзонга точно не грозил – его высокие амбары были наполнены зерном и сушеным мясом; с потолков большой, кормившей три тысячи ртов, кухни свисали желтые бусы из нанизанных на веревки сырных голов; кувшины в прохладных подвалах доверху полнились маслом. Даже для животных в дзонге запасали сено на зиму, вместо того чтобы выгонять их на поиски чахлых кустов и спрятавшейся под снегом травы. А еще с окрестных гор к Перстню бежала талая вода, чистая и холодная до ломоты в зубах.

– Почему мы не берем воду из озера? – спросил я как-то у старших слуг.

– Хочешь пить часуйму со вкусом утопленников? – ответили мне. Возразить было нечего.

За домом слуг располагались открытый загон для яков, овец и ездовых баранов и закрытые стойла, где держали божественных вахан. Здесь было восемь длиннохвостов, привезенных из южной страны и звавшихся «лунг-та»5353
  Буквально – «ветер-конь».


[Закрыть]: семь черных, как глотка демона, и один – молочно-белый, принадлежавший Палден Лхамо. Диковинные звери из-за короткой шерсти и тонких шкур не могли зимовать под открытым небом; в самые холодные дни их даже укрывали одеялами, перед тем как вывести на прогулку, чтобы те не простыли. Кроме того, трое слуг каждый день осматривали их зубы и копыта, расчесывали волнистые гривы и втирали в загривки пахучие мази от блох.

Тут же обитал бык Железного господина, присматривать за которым стало моей обязанностью. Он оказался добрым и пугливым зверем, да еще и памятливым: после произошедшего на площади Тысячи Чортенов бык долго не желал покидать загон. В ответ на ласки, призывы и понукания он только вздыхал – так тяжко, что вырывавшийся из ноздрей вихрь разгонял по углам пыль и солому. Мне пришлось выкрасть с кухни стопку подсоленных лепешек и несколько дней кряду выманивать страдальца все дальше и дальше от стойла, пока он наконец не высунул нос наружу. Оказалось, никто еще не дал быку имени, так что я сам прозвал его Чомолангма, что значит «Выше Гор». Правда, кроме великанского роста, ничего особенного в вахане Эрлика не было – питался он водой и травою, а не печенью грешников, и испражнялся навозом, а не золотом с нектаром.

Да и вообще, жизнь в Перстне была совсем не такой удивительной, как я воображал. Изогнутый буквой «нга»5454
  Буква тибетского алфавита, похожа на положенную на бок «г».


[Закрыть] мэндон заботливо ограждал слуг от чудес – совсем как ладонь, прикрывающая глаза от яркого солнца. Ворота в нем не запиралась, но никто не решался соваться к шенам без особой нужды. А если бы кто-то и набрался достаточно смелости (или чанга), куда ему было идти? Слуги могли потоптаться во дворе, засыпанном крупным, хрустящим песком; покрутиться на кухне; нас даже пускали подметать полы на нижнем этаже старой гомпы – той самой, на крышу которой спускались боги. Но большинство дверей дзонга было наглухо закрыто. Взять хотя бы лакханг Палден Лхамо – даже шены Железного господина обходили его стороной; только белые женщины могли входить внутрь.

– А что там такое? – спросил я как-то перед сном у старших слуг. – Внутри лакханга богини?

– Кто ж знает! – проскрипел Цэде, старик-счетовод, запуская когти в редкую бороду. – Я слыхал, что внутри на тысяче цепей подвешен огненный змей, исполняющий желания. Вот только для этого его нужно ударить палкой, а от удара из его чешуи сыплются искры. Если такая попадет в глаза, сразу ослепнешь, а если на лапы – навсегда останется язва!

– Неее… – пробормотал сквозь зевоту овчар Цемтри. – Шены говорят, там из-под земли бьют два ключа. В одном вода холодная и белая, как молоко, а в другом – горячая и красная, как кровь. Если искупать мертвеца в белой воде, все его раны затянутся, даже если тело изрубили на тысячу кусков; а если искупать в красной – он оживет. Но мертвецам негоже воскресать, иначе мир переполнится и никому не достанется ни цампы, ни мяса. Поэтому, чтобы не нарушать порядок вещей, боги скрыли это чудо ото всех.

– Что за враки! – сварливо возразила кухарка Моян-Мето. – В лакханге белые женщины хранят плащи из перьев. По ночам они надевают их и летают над миром в облике сов. Если не нарисовать защитный знак на ставнях или над порогом, они могут влететь в дом и выпить кровь у спящего. А если плащи украдут, они теряют колдовскую силу.

– Вот-вот, – кивнула Литхик, молодая служанка. – Еще бабка рассказывала мне, что давным-давно один княжич, гостивший в столице, увидел в городе одну из белых женщин и влюбился в нее без памяти. Он и сам кое-что знал о колдовстве; духи помогли ему пробраться в лакханг и выкрасть ее оперение. Наутро, когда пропажу заметили, женщину изгнали из Перстня. Села она рыдать на берегу Бьяцо, а княжич уже тут как тут! Предложил взять ее в жены; ну а бедняжке куда деваться? Вот и уехали они в далекую землю на юге, где княжич стал править после отца; а перья жены он спрятал в железном сундуке и утопил тот сундук в глубоком пруду. Жили они счастливо десять лет; княгиня родила трех детей, мальчиков удивительной красоты. Один был золотой, как солнце, другой – серебряный, как месяц, а третий – пестрый, как небо в звездах. Но однажды, в жаркий день, она с детьми отдыхала на берегу того самого пруда и вдруг услышала, как камыш шепчет «Сестра, сестра! Мы нашли твои крылья!». Тут же она попросила слуг принести ей чистого белого воска, слепила макару длиной в мизинец и бросила в пруд. А та вдруг ожила, выросла на десять локтей в длину, нырнула на дно пруда и вернулась, держа в пасти сундук! Княгиня ударила его стеблем камыша – и железо раскололось на части. Тут же она схватила оперение, обратились в сову, растерзала своих детей и всех княжеских слуг, а потом с криком пронеслась над дворцом и улетела в Бьяру. Это была ее месть за обиду, которую причинил молодой князь.