Текст книги "Три нити"

Автор книги: Дарья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– В общем, держись подальше от белых женщин, от шенов и от богов, – сказал Цемтри, повернулся носом к стене и принялся заливисто храпеть.

Так и получилось, что колдуны, с которыми слуги жили бок о бок, оставались для нас загадкой. Лучше всего я знал, как проходят дни маленьких учеников: каждое утро, чем бы нас ни наградило небо – дождем ли, снегом ли, или туманом – они собирались во внутреннем дворе Перстня и совершали нечто вроде медленного танца, надолго застывая в каждом шаге, до хруста в костях вытягивая лапы и шеи. Однажды я попытался повторить эти замысловатые наклоны и повороты, но взрослые тут же зашикали на меня. «С таким не шутят, – сказали они. – Что шену хорошо…» – и многозначительно поиграли бровями.

Потом ученики завтракали – в это время двор как раз успевали прибрать и подмести, – а затем расходились по классам, чтобы к полудню снова возвратиться: теперь уже не для танцев, а для настоящей битвы! Не скрою, мне поначалу казалось, что для тех, чьим главным оружием должны быть молитвы, они маловато молились и многовато дрались, но со временем и это перестало удивлять. «Перстень, – думалось мне, – построили в те времена, когда в Олмо Лунгринг шла настоящая война между чудищами и славным воинством Железного господина». Оттого-то, конечно, нынешние шены и продолжали упражняться со всяческим оружием. И как же точно они стреляли из луков и метали дротики! А как рубились на мечах! Движущиеся куклы из дерева, бумаги и ткани – хвостатые, как змеи, и рогатые, как быки, – разлетались пестрыми клочками по всему двору. Я сам, от природы медлительный и неуклюжий, страшно завидовал ученикам, прыгавшим на пять локтей в высоту и перелетавшим с места на место, как пауки по весне. Шенам постарше эти забавы были ни к чему; для колдовских занятий они уходили в горы, подальше от любопытных глаз и легко воспламеняющегося добра. Ну а дети, намахавшись копьями и тесаками, шли на обед и дальше уже до вечера просиживали внутри гомпы, постигая всякие премудрости.

– Учат заклинания! – многозначительно цокал языком Цэде. – Хотел бы я знать, как найти и отворить сокровищницы ноджинов, спрятанные внутри горы! Жил бы тогда, не зная горя.

– А я бы хотел научиться принимать любой облик, – вторил ему Трулжун, длинноухий хвастун, которого из всех жителей дома любили только блохи. – Превратился бы в блоху и залез в постель к княжне!

– Даа, твою-то морду только чудо и исправит! – усмехалась белозубая Литхик. – А Нуму у нас и так вырастет красавчиком, без всяких заклинаний, правда? Смотрите, какой черный – ни одного пятнышка!

И запускала теплые пальцы мне в шерсть; Трулжуну оставалось только завистливо хмыкать.

***

В час Петуха, задав Чомолангме корма, я отправлялся в гомпу мести полы. Старшие говорили, «чтобы не маялся от безделья».

Гомпа стояла у подножия Мизинца уже больше семи веков и походила на крепкую, ширококостную старуху, с неодобрением озирающую толпу чахлых правнуков. Потолки в ней были не так уж высоки по меркам Бьяру – в пять ростов, не больше; зато подпирали их толстые столпы, вырезанные прямо из жилистого мяса Мизинца. Внутри не нашлось места ни для золоченых статуй богов, ни для покрытых шелком алтарей, ни для торм, ни для чаш с приношениями. Единственным украшением гомпы были старые, грубо намалеванные тханка; да и те побледнели настолько, что рисунки проступали будто сквозь густой туман – вот одна лапа демона, вот вторая, вот покатившаяся с плеч голова… а посреди желтовато-белая пустота.

Пока я махал метелкой из щетины, гоняя из угла в угол курчавую пыль, в гомпе как раз шли вечерние уроки. Иногда, притаившись за дверью, я мог подслушать их почти целиком. Правда, если речь шла обо всяких колдовских делах, мне становилось или скучно, или жутко. Никто никогда не говорил: «Щелкни пальцами так и этак – и посыплются с неба золотые монеты вперемешку с жареными пирожками!» Нет, шены-учителя втолковывали:

– Когда земля будет растворяться в воде, кости утратят свою крепость; тело станет тяжелым и не сможет себя поддерживать. Ни голову, ни лапу невозможно будет поднять, и не получится встать самому; даже пустая чашка окажется для пальцев непосильной ношей. Сначала вы почуете, будто наваливаются сверху огромные горы, сокрушая мягкую плоть. Затем вас увлечет все ускоряющееся падение, как будто тело бросили в бездну… Быстрое мерцание появится внутри глаз, не исчезая даже при закрытых веках. Когда вода будет растворяться в огне, горло и нос у вас высохнут, язык будто покроется окалиной. Жажда измучит вас, но, сколько бы воды вы ни выпили, ее не унять. Рев заполнит вам уши, в спину и грудь будут бить и толкать невидимые волны. Затем явятся дымные видения – и тут…

И тут я торопливо облизывал засохшие губы и убегал вперед по коридору; а мое трусливое сердце стучало где-то в хвосте. И зачем было рассказывать такие ужасы?

В месяц Макары в гомпу привели новых учеников; многие были даже младше меня. Не знаю, как их выбирали, – может, шены ходили по деревням и городам в поисках щенков, имеющих способности к колдовству; а может, родители сами отсылали своих отпрысков в Перстень. Так или иначе, толпа получилась разношерстная: здесь оказались и низкорослые, лохматые северяне, и южане с узкими бедрами и широкими плечами лодочников, и западные шинга с выцветшими от солнца затылками, и восточные охотники с проделанными в ушах дырами, сквозь которые можно было просунуть три пальца разом. Всех новичков мыли, стригли и одевали в одинаковые черные штаны и чуба, но кто-то держался с достоинством юного оми, а кто-то беспрестанно ерзал, пытаясь растянуть неудобную одежду, по привычке закатать рукава или почесать, где чешется. Некоторые вынимали лапы из сапог и шевелили затекшими пальцами. Этих я хорошо понимал: привыкнуть к постоянному ношению обуви было непросто.

Так же нелепы, как внешность учеников, были и вопросы, которыми они засыпали достойных учителей. Те морщились, вздыхали, но отвечали; и я, подслушивающий в обнимку с метлой, смог узнать много нового.

Хуже всего пришлось Ишо, бледно-рыжему толстяку лет двадцати от роду. Поверх чуба он всегда по-женски повязывал передник из пестрого шелка, а у пояса носил круглый бумажный веер. Расхаживая вразвалочку перед рассевшимися на подстилках детьми, Ишо казался уткой, возомнившей себя павлином; розовые лотосы и золотые карпы гордо блестели на его животе. Он не забивал головы учеников темными тайнами колдовства, а преподавал только грамоту, счет и историю.

Однажды Ишо рассказывал о сошествии богов. Я помню, что воздух в классе тогда был прохладным, но несвежим из-за смешения запахов: от кого-то из учеников разило разжеванным диким чесноком, от кого-то – мокрой шерстью, а от некоторых тянуло сладостью духов. Даже благовония, в изобилии тлеющие по углам, не могли забить этот внешний, не принадлежавший Перстню дух – по крайней мере пока. Ишо то и дело обмахивался веером и говорил, наморщив нос:

– До того, как божественный Пехар сошелся с самкой снежного льва, зачав наш род, и долгие века после этого в мире властвовали разные существа. Сначала старые боги-лха возвели дворцы на белых вершинах гор; страна тогда называлась Лхаюл Гунтан. То было прекрасное время! Но вскоре из камней и грязи родились быкоподобные ньен, а из черных расселин в скалах выползли толстокожие демоны Дуд. Они создали луки и стрелы, булавы и громовые трубы, с помощью различных уловок потеснили богов, а сами расплодились во множестве. Страна с тех пор называлась Дуд Юл Лингу. В это время по воле Норлха родились из золотых жил ночжины, а из плодородной, смоченной дождями земли вышли садаги. Затем правили змеехвостые Лу, заселившие южные реки и подземные пещеры; и сейчас еще, провалившись в иссохший колодец, можно попасть в их города, сверкающие в темноте тысячами драгоценных камней… А страна называлась тогда Намдран-Чандран. И не думайте, что все эти существа сменяли друг друга незаметно, как день сменяет ночь. Нет! Их войны длились веками: ваханы богов топтали Дуд, а ньены распарывали им брюхо острыми рогами; дре осаждали небесные дворцы; мамо, демоницы болезней, парили над миром, рассыпая чуму из своих поясных мешков; Лу разоряли сокровищницы ноджинов и, ненасытные, пожирали даже лха, если те попадали им в пасти… Мир ходил ходуном, дожди заливали горы до самых макушек, солнце иссушало океаны, злые ветра ровняли леса с землей. Огонь то вырывался из-под ног, то летел из-за облаков. Духи, добрые и злые, кружились в воздухе, подобно тучам… А каково было нам, слабым смертным! Для всех мы были добычей: рассеянные, разрозненные, не умевшие ни смолоть цампу, ни построить дом. В холодные ночи мы жались друг к другу, не зная, как обогреться; в грозу дрожали от страха. Всюду подстерегала опасность: в каждом глотке воды разливался яд Лу, каждая кочка оборачивалась спиной задремавшего садага… Тогда, чтобы испросить милости лха или охладить гнев дре, цампы и санга было недостаточно – любая жертва была красной. Как писал мудрейший Чеу Луньен: «Шецу текла обильней, чем чанг течет на пиру; кости, дробясь, хрустели у демонов на зубах».

Вот что творилось в мире! И кто мог прекратить это?..

Ишо сложил лапы на животе и многозначительно оглядел учеников. Думаю, все они уже знали ответ, но молчали из уважения к учителю или просто из робости.

– Только тот, в чьих владениях нет места разладу и несправедливости, – Хозяин Закона, Эрлик Чойгьял. И вот, тысячи тысяч живых существ вознесли к нему молитвы, говоря: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет…».

– Какого наряда? Чуба или штанов? – перебил один из мальчишек, Тинтинма. – Они что, голые все ходили тогда?

– Наряд – это порядок, – угрюмо пояснил Ишо, мановением веера гася довольные смешки. – Хотя не удивлюсь, если штанов у наших предков тоже не было. Так или иначе, страдание живущих было столь нестерпимо, что Эрлик в своем великом милосердии явился в Олмо Лунгринг вместе с супругой Палден Лхамо и избранной свитой из трех сотен богов и духов. В белом тумане и пламени небесный дворец спустился на гору, которая теперь зовется Мизинцем…

– А кто же тогда управляет миром мертвых? – снова не утерпел говорливый ученик.

– Он же и управляет, – Ишо пожал плечами так, будто его спросили, горяч ли огонь или мокра ли вода. – Богам ничего не стоит быть в двух местах одновременно.

– Правда?

– Умрешь – проверишь. Если очень уж не терпится, могу помочь! – ухмыльнулся шен; ученик испуганно затряс головою. – Итак, боги сошли сначала на Мизинец, а затем, по веревке мутаг, уже и на землю. Так началась новая, благословенная юга Железа.

Волшебная веревка мутаг и по сей день тянулась с заоблачной высоты, от самого порога дворца лха, до крыши старой гомпы. На вид она казалась тонкой и непрочной, но на деле была неразрушима. Ни топор, ни меч, ни огонь не смогли бы повредить ей… Но тут мне пришлось подхватить метлу под мышку и убраться подальше от двери – урок был окончен, и маленькие шены поскакали вон из класса, как стадо диких оронго.

В другой раз, когда я услышал урок Ишо, тот рассказывал уже о войне с чудовищами, населявшими когда-то Олмо Лунгринг.

– Начало ей было положено сразу после сошествия Железного господина, – пояснял он, бросая гневные взгляды на зевающих учеников. – Одним из первых его деяний была победа над Джараткарой, Лу из рода Васуки. Как известно, эти змеи растут подобно деревьям, прибавляя каждый год по пять шагов в длину. Джараткара была так стара, что от головы до кончика хвоста простиралась на шестьдесят две тысячи восемьсот шагов! В своей злобе она захотела уничтожить всех богов одним махом и обвилась кольцами вокруг Мизинца, чтобы раздавить его в пыль и обрушить небесный дворец. Но Железный господин поразил Джараткару пурбой в основание шеи; от этого тело демоницы обмякло. Еще девять гвоздей-пурб было вбито в него, чтобы Джараткара не могла уже уползти или распахнуть пасть, а внутри змеиных колец построили Бьяру… так и лежит она под городом, ни жива ни мертва, охраняя его от врагов.

– Это поэтому на дороге к Бьяру так тяжело дышать?

Ишо кивнул.

– Старые чары сильны… Но речь сейчас не о том, – тут он развернул длинный свиток и принялся зачитывать список битв, снабжая его краткими пояснениями о количестве отрезанных голов и вырванных сердец. Это было так нестерпимо скучно, что я снова принялся мести полы. Только через час Ишо добрался до конца войны. – И вот, на сто тридцать пятый год после своего сошествия Железный господин в сопровождении лучших воинов и прославленного генерала Шрисати… Тинтинма, чем прославился генерал Шрисати?

– Убил много демонов? – с безысходной тоской в голосе предположил маленький шен.

– «Убил много демонов!», – передразнил его Ишо. – Уничтожением племен водных Лу! Разве так сложно запомнить?.. Так вот, во время последней Махапурбы Железный господин и его войско окружили стаи Лу, убегающих из горящего Бхогавати5555
  Бхогавати – столица Паталы, подземного царства нагов.


[Закрыть]. Случилось это у подножия Пхувера. Поняв, что сражение проиграно, царь Лу попытался сбежать через горы, однако Шрисати последовал за ним. Они сошлись в схватке один на один… Думдри, а ну-ка повтори, что я сказал!

– Они сошлись в схватке, – выпалил ученик, пуча заспанные глаза.

– Все повтори!

– Эээ…

– Вот и вся благодарность потомства. А ведь Шрисати съели в тот раз! Хоть он и успел смертельно ранить царя Лу… Но стоило ли стараться ради такого? – удрученно вздохнул Ишо, сворачивая свиток.

В другой раз они проходили грамоту.

– Это слог «ча», – говорил шен, водя кистью по прикрепленному к стене листу бамбуковой бумаги; на той появилось нечто вроде безжалостно растоптанного жука с запрокинутыми к небу лапками. Ученики послушно переписали закорючку в узкие книжицы, лежавшие у них в подолах.

– «Ча», – прошептал я, пытаясь запомнить символ.

– Но есть и иная манера письма, – радостно провозгласил толстяк и намалевал жука, еще более жестоко убиенного.

На мое счастье, маленьким шенам буквы тоже дались не сразу. Изо дня в день глядя на их занятия, я понемногу выучился читать. Конечно, такое редкое умение хотелось опробовать! Сначала я попытался разобраться в заклинаниях, вырезанных на стенах дзонга, но их причудливый язык оказался мне не по зубам. Тогда я сунул нос в записи счетовода, но там речь шла лишь о «сушеном мясе – пяти связках», да «цампе – трех мешках», да «хлопке – тридцати отрезах».

Но однажды удача улыбнулась мне. Ишо, покидая класс, забыл прихватить свиток с описанием очередного божественного деяния. Я подкрался к нему, как голодный барс к ягненку: не торопясь, невинно помахивая метлой и даже поглядывая по сторонам, как будто ничего особенного и не происходит, как будто мне до этого свитка и дела никакого нет… А потом бросился к столу, развернул тонкую бумагу и жадно впился глазами в чернильные закорючки.

– Я… ес… – в горле у меня пересохло. Поворочав языком, чтобы не заплетался, я набрал в грудь воздуха и быстро протараторил, – есмь смерть, приспевшая и пришедшая сюда похитить вдруг всех сих стоящих пред нами. Кроме тебя…

Как назло, в это время за свитком вернулся сам Ишо – и так и замер, уставившись на меня. Не знаю, о чем он думал в этот миг, а я вот сразу сообразил, что меня немедленно четвертуют, освежуют и съедят, прямо во дворе перед гомпой, и поделом. Но чувство справедливости во мне было слабее страха; а потому я малодушно икнул и со всех лап ринулся вперед, проскочив мимо опешившего шена. Только когда я уже забежал за поворот коридора, Ишо крикнул что-то вслед.

Но куда было бежать дальше? Где спрятаться? Какая-то невзрачная дверь впереди была приоткрыта; не помня себя от страха, я заскочил внутрь и запер хлипкий засов. Меня трясло от гривы до хвоста, и не сразу я понял, что низкий гул вокруг – это вовсе не стук крови в ушах, а шум текущей под деревянным полом воды. О, позор! Я не только украл учительский свиток, но и оказался заперт в нужнике. А меж тем снаружи уже грохотали шаги; глупо было думать, что шен не найдет меня! Потом послышалось тяжелое дыхание и прерывающийся голос Ишо:

– Ох… да подожди ты… что ж ты… чтоб тебя…

Расплата была неминуема. Внизу, в грубо выпиленной дыре, ревела вода, уносившая нечистоты дзонга куда-то под землю. Я заглянул туда одним глазом: темно и глубоко, и разит ужасным холодом. Пожалуй, можно было бы утопиться, если бы место не было таким нелепым. А так засмеют ведь!

– Что ж ты убегаешь-то? – наконец отдышавшись, почти жалобно спросил Ишо. – Я тебе ничего плохого не сделаю.

– Точно? – подозрительно спросил я.

– Точно. Просто хотел спросить, где ты научился читать.

– Я… Я подслушивал уроки и так научился.

– Ох. Может, выйдешь и отдашь мне свиток? Он стоит дороже целого стада яков.

Решив, что все равно пропадать, я вздохнул и отворил запор. Наружу я выходил, высунув язык в жесте глубочайшего извинения и держа перед собою свиток, как защитную табличку от демонов. Но, к моему удивлению, Ишо не злился.

– Ты молодец, – сказал он. – Если бы все мои ученики проявляли такое усердие! Грамота и счет никому не повредят…

Шен замолчал, прижав указательные пальцы к губам. Потом наконец принял из моих лап свиток и добавил:

– Но больше не подслушивай – не все знания так безобидны.

В тот же вечер об этой истории узнали все слуги. С тех пор я больше не убирался в гомпе, зато стал помогать старику-счетоводу с учетом съеденной цампы, настриженной шерсти и новорожденных ягнят. Старик явно вознамерился вырастить из меня смену; и хотя занятие это было скучным, я быстро поднаторел и в чтении, и в письме.

***

На второй месяц весны слуги начали выводить животных за пределы Перстня, чтобы те пощипали травы на склонах гор. Чомолангма отправлялся с ними, а я следовал за быком. Он вышагивал среди кучерявых спин баранов, как грозовая туча среди пестрых облаков, – вот только копыта, тяжелые, как кузнечные молоты, не годились для узких тропинок. Чомолангма оступался и мычал, жалуясь мне на свою нелегкую долю, и шумно втягивал прохладный воздух. А вокруг все сверкало, будто хорошо отмытая чашка, – и рыжие листья прошлогоднего кобрезника, и молочно-голубые реки, с шипением бегущие по дну узких расселин, и белые горы впереди. Даже вороны, сопровождавшие стадо от стен дзонга, радовались весне; одни разевали клювы и шевелили языками, будто пробуя тепло на вкус, другие усаживались на валуны и распахивали крылья зонтом, прокаливая перья в солнечных лучах; а некоторые и вовсе запрыгивали на спины зверям и ехали верхом, как важные оми.

– И почему их так много? – спросил я у Цемтри, шедшего рядом. – Смотри, вон тот, с облезлой головой, какой смелый! Сел прямо на загривок Чомолангме!

– Вороны охраняют нас, – отвечал овчар, пропустив через пальцы свалявшуюся гриву; расчески Цемтри не признавал. – Раньше тут встречались лисицы и барсы, а сейчас и снежные львы захаживают. Видел когда-нибудь снежного льва?

– Видел, – кивнул я, вспомнив чудовище на заснеженном перевале. – Но как птицы могут охранять нас? Они же глупые.

– Это ты глупый. А птицы – священные. Через них на нас глядят сами боги!

– Что, правда? – спросил я, с подозрением косясь на бородатого ворона, покачивавшегося на макушке быка. – И каким же именем тебя величать во дворце Эрлика, птичка?

– Пундар-рика! – вдруг гаркнула пернатая тварь. Лапы у меня так и подкосились со страху.

– Цемтри, ты слышал? – прошептал я, поспешно творя в воздухе всяческие охранные знаки. Увы, мои пальцы, и без того непослушные, теперь и вовсе перестали гнуться! Но прежде, чем тот успел ответить, из стада донеслось жалобное блеяние – одна овца застряла в колючем кустарнике. Говорящий ворон моргнул кожистым веком и вместе с другими птицами перелетел поближе к легкой поживе. К моему удивлению, вместо того чтобы отогнать стаю, слуги повели стадо дальше. Мы отошли уже на дюжину дом5656
  Дом – старинная тибетская мера длины, равная размаху рук.


[Закрыть], когда овца истошно завопила. Я обернулся: вороны драли ее спину и морду; их клювы сновали вверх и вниз, будто иглы в лапах вышивальщиц, вытягивая длинные полосы шерсти и мяса.

– Что остановился? – прикрикнул на меня Цемтри. – Богам тоже нужно есть, понял?

***

Летом, пока на камнях цвели белые подушечки проломника и бледно-синяя, покрытая нежным пухом живокость, младших слуг часто посылали в скалы, нарвать можжевельника для благовоний или ревеня с крапивой для супа. Когда мы забирались достаточно далеко от Перстня, то находили следы тайных упражнений шенов: где-то синие скалы оплавились и блестели, как стекло; где-то трава была выжжена ровными кругами; а кое-где озера даже в жаркий полдень покрывала ледяная корка. Но самую странную вещь мне довелось увидеть, не выходя из ворот дзонга, на исходе Праздника купания.

Всем известно, что вода в начале седьмого месяца обладает множеством достоинств: она сладка на вкус, прохладна, мягка, легка, чиста, лишена неприятного запаха, не раздражает горло и не вредит желудку. Даже дикую влагу рек и озер не надо взбивать ложкой до появления пены и переливать из кувшина в кувшин, чтобы сделать домашней! Поэтому это время наиболее благоприятно для очищения и мыслей, и тела, и белья, и горшков. Как и прочие жители Бьяру, мы не могли терять его даром; но если горожанам для купания служила река Ньяханг, нам в Перстне пришлось набирать воду в дюжину больших, в три обхвата, деревянных чанов. В одних мы мылись сами, в других – полоскали штаны и чуба шенов, многочисленнее которых были только волосы в гриве снежного льва, танкга в кошеле Норлха или волдыри на наших лапах, выскочившие после недели непрерывной стирки. Когда слуги отправлялись на покой, на небе уже горела золотая звезда Цишань. Обычно я засыпал, стоило голове коснуться подушки, но не в эту ночь: может, я слишком устал, а может, во всем виноваты были крики сов, летавших над крышами дзонга?

Вместо того чтобы ворочаться на подстилке, подставляя то бока, то спину сырому сквозняку, я залез по приставной лестнице на крышу дома слуг. С середины весны, когда ночной туман перестал подыматься над озером, с этого места я мог наблюдать за Бьяру. Сегодня город был наполнен огнем и шумом. То там, то здесь раздавался звон цанов, визг флейт и быстрый бой дамару; праздничные костры вскидывались прямо посреди улиц; качались в клубах воскурений новые, яркие дарчо. Все в столице жило, дышало, суетилось – и только чортены на площади были неподвижны. Они выпирали из воды, будто черные пальцы… будто какой-то великан просунул пятерню под землю и теперь держит Бьяцо в пригоршне.

Мой взгляд блуждал, как сытая коза по лугу – без всякой цели, движимый одной лишь скукой, пока я не заметил странную рябь у пристани дзонга. От нее отошел плот, сопровождаемый пятью легкими лодками. Кажется, плывшие в них старались не привлекать внимания: ламп не зажигали и вместо весел пользовались длинными шестами. Я было решил, что шенпо направляются в гомпу Привратник на западном берегу, но те не доплыли даже до середины озера, а остановились там, где тень Когтя еще скрывала их от лучей стареющей луны.

На плоту кроме шести шенов было что-то еще, скрытое под тяжелыми одеялами. Когда их стянули, мне сначала почудилось, что на плоту везут гору скомканных хатагов. Но какой в этом толк? Хатаги ведь не стирают, даже в праздник купания! Один из шенов – наверное, старший – встал на самом краю и подбросил вверх пригоршню пыли; ее легкие облачка закрутились в воздухе, но быстро осели на воду. Шен удовлетворенно кивнул и опустился на корточки. Двое других тут же подали ему из кучи что-то белое, размером с кулак. Он бережно принял подношение и опустил в озеро; Бьяцо проглотило его мгновенно, не жуя, а младшие шены уже готовили новое… Десяток раз их лапы успели опустеть и наполниться, прежде чем я понял, что в озере тонут не хатаги, не глиняные цаца, не куски масла или теста. Это были скелеты – совсем маленьких существ, вроде куропаток и лягушек, и зверей побольше – лисиц, фазанов, даже овец. Ни мяса, ни крови, ни потрохов – только ребра, хребты да перевязанные шерстяными нитями челюсти и клювы. Никогда раньше я не слышал о такой странной жертве! И зачем богам глодать кости?

***

Осенью, когда солнце начало бледнеть, а трава – редеть, как шерсть на макушке старика Цэде, и в Бьяру, и в Перстне было много хлопот. Из дзонга в ясную погоду я мог разглядеть, как слуги в богатых домах подновляют черепицу на крышах и начищают бока медных курильниц; внутри наверняка варили молодой чанг, осыпали алтари только что смолотой цампой и лепили торма, желтые и круглые, как монеты. А дальше, за городом, вереницы нарядно одетых женщин со звенящими бусами на груди и корзинами – доу за спиной обходили поля, окуривая ячмень можжевеловым дымом или запуская в воздух обернутые в пестрый шелк стрелы, отгоняющие злых духов от урожая. Все ждали первого осеннего полнолуния, когда боги вновь должны были почтить землю своим присутствием – и вот, оно настало.

С самого утра дел было по горло: мне полагалось подготовить Чомолангму к шествию лха, вычистив быка от загривка до хвоста, натереть ему шерсть маслом, чтобы блестела, окрасить киноварью копыта и кончики рогов, вдеть серьги в мягкие уши и нос, бугристый лоб украсить подвесками, а между рогов завязать узел с кистями из красной шерсти. Затем следовало – уже с помощью старших слуг – накинуть быку на спину стеганое покрывало, расшитое бисером и драгоценными камнями. Поверх него на хребте Чомолангмы крепилась башня-хоуда, с величайшей осторожностью доставленная из старой гомпы. Наконец, на загривок быка накинули длинный шарф с раковинами каури – его хвосты едва не волочились по земле. Когда Чомолангма был готов, я вывел его во внутренний двор Перстня и стал позади. Теперь мне полагалось следовать быком повсюду, тихо и неотступно, как тень.

Шены тем временем прибывали – многочисленные, как полчища муравьев, облепляющие оброненную на пол лепешку. Не зря же муравьев зовут жуками Эрлика! Последними из гомпы вывели младших учеников – тех, кто не провел в Перстне и года; среди сопровождавших их взрослых я заметил толстяка Ишо. Да и сложно было не заметить: передник с розовыми цветами так и мельтешил среди черных чуба. Пересчитав щенков по головам, тот удовлетворенно кивнул и направился к старшим товарищам. Но вот он прошел ряды учителей, прошел и прочих шенов, даже танцоров с пучеглазыми масками подмышками, – и те, удивительное дело, почтительно склоняли головы и высовывали языки. А когда Ишо, на ходу развязывая нелепый передник, подошел к Чомолангме, то, клянусь, подмигнул мне! Его покатые плечи расправились, рыжие брыла раздвинула довольная улыбка. Засунув кусок расшитой ткани за пазуху, он встал среди почжутов. Я аж щеку ущипнул от изумления: и как я раньше не узнал его! Это же Чеу Ленца, который был на площади во время прошлого Цама! Судя по звукам у меня за спиной, кто-то из его учеников лишился чувств – наверное, Тинтинма.

Потом-то я узнал, что мудрый Чеу Ленца был большой шутник и хитрец. Он не без основания считал, что, пока все жители Перстня стараются преуспеть в колдовстве, настоящий ум проявит себя и в иных науках. Так что в благоприятные годы почжут брался обучать детей грамоте и счету, не жалея потраченных часов и чернил, а затем выбирал себе горстку учеников поспособнее. Говорили, что для шена нет судьбы завиднее этой.

Между тем на пороге старой гомпы начали появляться боги. Мне боязно стало вертеть головою, а потому я только краем глаза видел, как из распахнутых настежь дверей вышла сначала Палден Лхамо, озаряя все вокруг белым огнем, затем – четыре вороноголовых демона, а последним – сам Железный господин. Чомолангма совсем не боялся его, и я старался не бояться; но когда песок заскрипел под тяжестью его шагов, мои уши заложило от шума крови и шея сама собою втянулась в плечи.

Наконец страшная тень скрылась в хоуда. На мэндоне Перстня завыли раковины: их голоса разлетелись далеко над озером, до самой площади Тысячи Чортенов, – и все пришло в движение. Младшие шены спускали на воду узконосые лодки; почжуты и боги отправлялись в путь по озеру на больших плотах. Белая богиня отплыла на первом, вороноголовые – на втором, вместе со своими черными лунг-та, а Железный господин, Чомолангма и я оказались на третьем.

Пока мы перебирались через Бьяцо, я поглядывал из-за хвоста Чомолангмы на демонов с птичьими клювами, плывших впереди. Старшие слуги звали их «тысячеглазыми»; Цемтри уже растолковал мне, что это они летают по небу в обличье воронов, приглядывая за всем, что творится в Олмо Лунгринг. Любого преступника, лжеца, вора, убийцу, где бы он ни прятался – в горах ли, в лесах или в городской толпе, – они могут найти… а могут и казнить, если будет на то воля Эрлика. От Цемтри же я наслушался историй про злодеев, которые умирали от страха, только увидев черное перо на своем пороге – даже если это был просто пух из подушки, не вовремя взбитой усердной хозяйкой. Морды у демонов были похожи как две – точнее, четыре – капли воды; но по росту вороноголовые отличались. Хотя все были великанами по меркам простых смертных, один был просто огромен – с двухлетнее дерево! Между ребер у него уместилось бы десять железных сундуков, в животе – десять кувшинов чанга; его плечи были как два склона горы, а пальцы – как зубцы кхатванга. Меньший из демонов доставал ему только до груди, а средние – до подбородка.

В этот раз боги не останавливались на площади Тысячи Чортенов. Все великолепное шествие из вахан, шенпо и слуг, потрясая зонтами, оружием и знаменами, прошло сквозь город и выплеснулось на поросшие ячменем поля. Обойдя их с запада на восток, мы повернули обратно в дзонг. Я не мог и шагу ступить от Чомолангмы, так что о гуляниях в Бьяру речи не было – но все же приятно было посмотреть на высыпавший на улицы народ, послушать разговоры, смех и благоговейные вздохи, понюхать хоть издалека жарящиеся в масле момо и пирожки. Неудивительно, что следующего большого праздника я ждал с нетерпением. И вот прошел ровно год с тех пор, как я стал слугою в Перстне, – настало время нового Цама.

***

В первую неделю празднования Нового года дел у меня было столько, что я с лап сбился. Счетовод сверял записи за все минувшие месяцы – и мне приходилось подносить ему толстые стопки таблиц и искать засаленные свитки, которые старик забывал повсюду, а потом помогать с долгими и нудными подсчетами. От этого к вечеру у меня болела голова и сон не шел, а с утра в черепе будто перекатывались раскаленные камни; в ушах гудело, пальцы тряслись и все съеденное сразу просилось наружу. А ведь надо было еще готовить Чомолангму к празднику! Помня о том, что случилось в прошлом году, я постарался заранее приучить его к суете, толкотне и громким звукам. И хоть для этого мне пришлось надорвать голос и несколько часов кряду прыгать вокруг быка, стуча по украденному на кухне бронзовому котелку, тот вроде усвоил урок – по крайней мере, от криков больше не шарахался. Да, и еще слугам нужно было заниматься одеждой шенов – перестирать, разложить на плоской крыше, придавить камнями, отогнать любопытных птиц… Во влажной зимней мгле чуба сохли плохо, а вечером и вовсе могли замерзнуть, превратившись в ледяные пластины. Тогда нам приходилось сушить их над огнем; и не приведи Маричи5757
  Маричи – в Тибете богиня рассвета, солнца. Среди ее атрибутов – иголка и нитка.


[Закрыть] передержать! Если оттаявшая ткань обгорала, приходилось еще и дыры штопать!