355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дарья Романова » Три нити » Текст книги (страница 11)
Три нити
  • Текст добавлен: 3 июня 2021, 18:03

Текст книги "Три нити"


Автор книги: Дарья Романова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Потому-то накануне Цама я был еле жив. Казалось, стоит закрыть глаза, и я тут же рассыплюсь – совсем как зола, которая сохраняет очертания сгоревшей деревяшки ровно до первого прикосновения. От мысли о том, что нужно еще несколько часов волочиться следом за быком по воде и посуху, а потом мерзнуть на площади в окружении богов и шенпо, меня тут же начинало мутить. В этот раз Чомолангму обрядили в праздничную сбрую раньше положенного срока, так что можно было бы прикорнуть еще на часок; вот только если бы старшие увидели меня спящим, наверняка задали бы еще работы. Я вздохнул, потер слипающиеся веки и еще раз проверил, достаточно ли крепко затянут ремень под брюхом быка; и тут меня осенило! Когда осмотр узлов, ремешков и застежек был окончен и прочие слуги начали расходиться, я сделал вид, что заметил царапину на копыте быка и затираю ее пропитанной воском ветошью. Вскоре вокруг никого не осталось. Я встал на цыпочки и прошептал в мягкое ухо Чомолангмы:

– Будь умницей, не раздави меня!

Бык фыркнул, окатив мою морду облаками пара. Во впадине за складкой подгрудка ремни прилегали к его телу не слишком плотно – щенку пяти лет как раз хватило бы места, чтобы пролезть между полосами дубленой кожи и повиснуть на них, спустив лапы. Так я и сделал. Покрывало на спине быка и шарф с ракушками-каури на шее прикрывали меня от любопытных взглядов и от ветра. Сам Чомолангма был теплым, как прогревшийся над очагом котел. Твердо уверенный, что от шума и движения проснусь и успею выбраться из укрытия, я зевнул и провалился в сон.

***

Когда я проснулся, шел снег. Большие, слюдянисто блестящие хлопья кружились в воздухе и падали под копыта быка. Это было странно – в последний раз я видел снегопад в горах, когда искал подслащенные морозом ягоды гла цхер5858
  Гла цхер (тиб.) – барбарис.


[Закрыть]
; на подступах к городу снег всегда таял и проливался дождем.

Было очень холодно. Хотя мою спину согревал Чомолангма, живот весь промерз; к тому же в лапах, перетянутых ремнями, застоялась кровь, и пальцы ужасно кололо. Я хотел уже вылезти наружу и размяться, но вовремя сообразил, что мы уже не в загоне вахан. Хотя из моего укрытия почти ничего не видно было – только стеганую изнанку шарфа с белыми узелками ниток там, где были пришиты ракушки, да ноги быка, подобные черным торанам… Но стоял Чомолангма не на сером песке двора, а на гладкой поверхности из странного металла – светлее, чем железо, но темнее, чем серебро. В узкой щели, приоткрытой шарфом, мелькнула пара сапог из мягкой телячьей кожи – шены! Неужели шествие уже началось?

Но почему тогда никто никуда не шел? Чомолангма стоял смирно, пофыркивая иногда, отчего скрывавшая меня складка подгрудка мелко тряслась. Топота и бряцания оружия тоже было не слыхать; мои уши различали только вой ветра, да какое-то однообразное, высокое шипение… Как вдруг пол дернулся под нами! От неожиданности я аж язык прикусил; рот наполнился солоноватым вкусом крови.

Вокруг стало тихо – так тихо, как не должно быть на земле. Даже ветер куда-то исчез, будто ведьма запрятала его в волшебный узел. Из-за подрагивающих кисточек шарфа я увидел спину простершегося ниц шена. На черный шелк его чуба падали снежинки и, не тая, собирались на лопатках; шерсть на хвосте и гривне заиндевела и обвисла сосульками. Но перед кем он склонился?..

И тут раздался голос, до боли знакомый мне:

– Мой господин, – сказал Чеу Ленца – или Ишо, как я все еще звал его про себя, – мы привели вашу вахану.

– Да! – насмешливо каркнули в ответ. – И кое-что еще!

Шен с присвистом втянул воздух, да так и не выдохнул. Снова стало тихо; а потом чья-то ладонь отдернула покрывало, скользнула под грудь Чомолангме и в один миг с ужасной силой вырвала меня из кожаных пут, а потом отшвырнула прочь. Я упал – и замер, зажмурившись, закрыв уши ладонями, уткнувшись мордой вниз. Влажная кожа на носу тут же прилипла к холодному металлу, но это было не важно. Куда важнее было не поднимать голову, не смотреть, не знать, где я оказался.

– Как ты мог такое провор-ронить, а, Ленца?

– М-мне нет прощения, – едва слышно пролепетал Ишо; его зубы стучали. Меня схватили за шиворот чуба и приподняли вверх, так, что я раскачивался в воздухе, как кулек скисающего сыра. – Открой глаза – хуже тебе уже не будет, мальчик.

И я послушался.

Снег обильно сыпал из белого неба, то закручиваясь вихрями, то разлетаясь во все стороны; внизу, за пеленою серых облаков, горели красные стены Перстня. А прямо передо мной, всего в десяти шагах, на пороге своего дворца стояли боги. Я узнал почти всех – и переглядывающихся, раззявивших клювы вороноголовых; и Палден Лхамо в белом наряде, перепоясанном змеиной кожей; и Железного господина, тяжело опиравшегося на локоть своей супруги. За их спинами стояли двое богов, мне неизвестных, с головами грифа и чудно́го длинноносого зверя; и все они смотрели на меня – черными, желтыми, красными глазами, горящими, как у ночных птиц. Ветер перебирал их перья и шерсть, скользил по гладкой чешуе, стучал бусинами железных и костяных украшений. Из-за спин лха лился багровый свет, горячим шецу стекая по коронам из черепов.

– Ведь я говорил тебе – не все знания безвредны, – прошептал мне на ухо Ишо. Но хотя в голосе шена слышалось неподдельное сожаление, в его кулаке уже блестел кинжал-пурба – и я знал, кому он предназначался. За совершенное преступление могла быть только одна кара, и Ишо уже занес лапу для удара… Мое трусливое сердце застучало так, что я подумал – оно разорвется быстрее, чем трехгранное лезвие успеет проткнуть его.

– Остановись, – прозвучал вдруг тихий, надтреснутый голос; и я бы никогда не догадался, что они принадлежит богу – но шены, окружавшие Чомолангму, вздрогнули от этого шепота, как от удара плети. – Оставь щенка – теперь он принадлежит Когтю.

– Господин.

Ишо низко поклонился, убирая пурба в ножны. Черная тень заслонила меня от солнца – это Эрлик подошел к быку, сопровождаемый Палден Лхамо. Я почувствовал, что задыхаюсь, точно рыба, бьющаяся на берегу, – легкие отказывались принимать воздух. Бог склонил голову; только на мгновение его огненный взгляд задержался на мне. Чомолангма, повинуясь неслышному приказу, улегся на живот; красные занавеси хоуда распахнулись и сомкнулись снова, скрывая от глаз Железного господина и его супругу. Шены окружили вахану; Чеу Ленца встал впереди. Он все еще трясся от страха; губы под порослью светло-рыжей шерсти налились синевой, а глаза выкатились наружу, точно два пятнистых яйца. Один за другим вышли из Когтя вороноголовые и встали среди шенпо.

Во дворце остались только двое богов, чьих имен я не знал. Один из них, длинноносый, как макара, и морщинистый, как черепаха, склонился надо мною. Его уши, оттянутые серьгами-булавами, спускались ниже груди; светлую, голую кожу на шее и щеках усеивали мелкие крапинки и пятна размером с перечное зерно; на макушке пробивалась редкая седая шерсть. Я вспомнил – на тханка так изображали чудовищ из южной страны, зовущихся «пепельными», «двузубыми» или «слонами».

– Можешь идти? – спросил он. Я хотел ответить утвердительно, но из горла вышло только сипение. – Ну ладно.

И снова меня подняли чужие лапы. Лха уложил меня на сгиб локтя, точно новорожденного, и остановился, провожая взглядом своих товарищей. Что-то щелкнуло, и большая корзина с вороноголовыми, шенпо и Чомолангмой заскользила вниз на разматывающейся веревке мутаг – та протянулась прямо у меня над головою, прикрепленная к толстой вращающейся оси, вроде положенной на бок молитвенной мельницы. Должно быть, не одну сутру она успела начитать, пока боги достигли крыши Перстня – и вот, наконец, остановилась.

***

Когда за порогом небесного дворца остались только ветер и тучи, бог-слон обратился к своему товарищу с головою снежного грифа.

– Вот уж никогда не думал, что здесь снова появятся дети!

Птичий бог покосился на меня круглым глазом; его изогнутая шея и лишенные жира щеки розовели сквозь белый пух. Моргнуло прозрачное веко; лха взмахнул длинными рукавами из зеленого шелка и спросил что-то на непонятном наречии.

– Мне-то откуда знать, – ответил слоноликий, пожимая плечами. – Пока отмою его, а дальше – посмотрим.

Сказав так, он развернулся и направился внутрь дворца, унося меня с собою! От страха я вцепился в его чуба; пальцы загребли обычную, мягкую ткань, пахнущую дегтем и сушеной травой, а не дым или воздух. Это немного успокаивало… хотя не то чтобы очень.

Вход в Коготь преграждала стена – не слишком высокая, локтей в десять. Ее поверхность усыпали осколки синих, зеленых, бледно-лиловых самоцветов, поблескивавших даже в зимнем сумраке, а впереди возвышался идол Железного господина в обличье внешнего защитника, с бычьей головой на мощной шее. Правда, выглядел он совсем не так, как в земных лакхангах: ни тебе развевающейся гривы, ни шерстяных завитков-шриватса5959
  Завитки волос на груди, благоприятный символ. Встречается в изображениях разных божеств.


[Закрыть]
на груди! Бог не танцевал на трупах врагов, не пил кипящую кровь из капалы, не воздевал в воздух грозное оружие и даже ваханы лишился; вместо нее он восседал на троне из грубого, покореженного валуна с зеркальными вкраплениями железа на бурых боках. Кулаки, сжимающие аркан и булаву, соприкасались на груди в неизвестном мне жесте; острые рога подымались надо лбом, как плечи туго натянутого лука. Странно, но у подножия идола не было ни масляных торма, ни чаш с водой и подношениями; не горели курильницы с сангом; пустыми стояли трехногие жаровни для белых и красных даров. Только ветер, врывающийся в распахнутые ворота Когтя, намел к трону пригоршни колючего снега. Мне стало жаль истукана, хоть простыть ему и не грозило.

– Почему слуги не убирают снег? И не приносят жертвы? – спросил я слоноликого. Тот сначала уставился на меня, потряхивая жилистыми ушами, – наверное, удивился, что я вообще могу разговаривать, – а потом ответил, чудно́ растягивая звуки:

– Какие слуги, малыш?.. Будь моя воля, я бы его вообще выкинул.

От такого святотатства – да еще и от бога! – дар речи снова покинул меня.

В стене, заслоняющей путь, не было ни замков, ни дверей. Я думал, мы с богом взлетим или пройдем прямо сквозь нее, но оказалось, что преграду можно обогнуть, просто свернув в незаметную нишу. И вот, перед нами открылась глотка дворца – галерея длиною где-то в пятьдесят шагов. Здесь не было ни окон, ни масляных ламп; рассеянный свет шел только от дальней стены, сплошь выложенной окрашенным стеклом. Я видел похожие штуки в Бьяру, в окнах богатых домов, но там было пять-шесть пестрых стекляшек, а тут – тысячи! Внизу, у самого пола, узор походил на волны и водовороты, но чем выше я поднимал взгляд, тем яснее в нем проступали изгибы змеиного тела. Прямо по ним скользила узкая лодчонка; воин в ней, – такой маленький, что ни лица, ни доспехов не разглядеть, – вонзал копье в чешуйчатую шею врага; и хотя его оружие было не толще щепки, чудище разевало пасть в беззвучном крике. У самого потолка, над лодкой и змеем, горело красное, лишенное лучей солнце… А ведь я знал эту историю! Разве это не первое деяние Железного господина – борьба с великаншей-Лу по имени Джараткара, из рода Васуки? Ишо так и говорил, что Эрлик поразил ее в основание черепа; и Коготь похож на лодку с приподнятым носом! Я хотел спросить слоноликого, верно ли догадался, но не успел и хвостом махнуть, как мы уже миновали галерею и очутились в месте, которого не видали и сами почжуты!

Много чудес ожидаешь от жилища богов: рек меда с берегами из шо, гор золота и земли, покрытой янтарем и лазуритом, подносов с рисовыми пирожками и дымящимся нежным мясом, кувшинов драгоценной амриты, стай дри-за, питающихся запахами небесных музыкантов, чьим лютням вторят неумолкающие певчие птицы… Ничего этого не было здесь. Вместо этого мы вошли в просторный зал с прозрачными стенами, пронизанными темными, ветвистыми прожилками; те казались живыми, как крылья насекомого или потроха с сосудами, полными крови. Отсюда можно было увидеть и пасмурное небо Бьяру, и череду белоголовых гор на западе и востоке, и падающий снег – розовый, как лотосы на переднике злосчастного Ишо. А ведь снаружи Коготь был непроницаем для взгляда! Значит, боги могли наблюдать за нами, оставаясь невидимыми…

Вдоль стен на равном расстоянии друг от друга высились столпы из стекла или хрусталя, в дюжину обхватов шириной. Они подпирали потолок, весь покрытый золоченой резьбой: многовесельными ладьями, кобрами, скорпионами и звездами, составленными в незнакомом порядке. В самом зале был разбит сад, давно запущенный и одичавший: жгучая крапива льнула к подолу лха мохнатыми бледными листьями; кусты гла цхер качали коралловыми серьгами несобранных ягод; поодаль среди густой осоки прятался затянутый ряской пруд. И всюду, куда ни глянь, росла сорная трава, усатыми колосьями похожая на ячмень или пшеницу, а чернотой – на воронов Бьяру! А еще здесь были деревья, даже зимой не сбросившие листву: сердцевидные гранаты и румяный миробалан, рыжая, как рдеющий уголь, хурма и лиловые фиги… Спелые плоды так и просились в рот! Я не удержался и сорвал один – круглый, с тонкой кожицей, похожий на застывший от холода мед.

– Не ешь здесь ничего, – тут же велел слоноликий.

– Почему?

– Потому что, – отрезал тот. Что поделаешь! Повертев сладость в пальцах, я швырнул ее в заросли сорняков и, чуть робея, спросил:

– А где все остальные боги?..

– Спят, – коротко ответил мой провожатый.

Сад заканчивался еще одной стеной, поросшей девичьим виноградом. Перед слоноликим она разошлась сама собою, пропуская нас дальше. Внутреннее убранство дворца живо напомнило мне о старой гомпе Перстня: стены здесь были такие гладкие и белые, будто их выточили из цельного куска камня, что зовется «шо богов» и рождается в горах из нетающего снега. Под потолком горели холодные, бездымные огоньки; должно быть, драгоценности, украденные богами во времена Махапурб из подземных городов Лу! Но толком рассмотреть чудесные светильники не удалось: бог внес меня в просторную комнату, заполненную множеством странных вещей. В дальнем углу притулился стол для письма, заваленный стопками табличек, свитками в резных футлярах и даже дорогими бумажными книгами. Вдоль стен тянулись полки с бесчисленными ларцами, мешочками и сосудами – узкими и вытянутыми, как пальцы, круглыми и плоскими, как лепешки, остроконечными, как стрелы, толстобокими, как ступы для цампы, с ручками и без, с длинными носами и вовсе без носов. По левую сторону на полу лежало несколько длинных, полых внутри предметов, вроде обитых серебром сундуков; посреди комнаты на единственной кривой ноге стоял еще один стол. Вот только он был слишком высоким и узким, чтобы расставить на нем пищу, и слишком покосившимся, чтобы писать… а еще сверху над ним по-паучьи свешивались крючья, тесаки и кинжалы, оплетенные упругими сосудами. Те уходили куда-то в потолок – наверно, там располагалось сердце этой странной твари.

Не успел я оглядеться, как бог опустил меня прямиком в блюдо.

– Снимай-ка одежду и обувь, – приказал он, натягивая на лапы перчатки из какой-то прозрачной и очень липкой ткани. Пальцы у него были безволосыми, как у ученицы лекаря, осматривавшей когда-то дядю Мардо, и с остриженными под корень когтями. – Вонь от тебя, как от навозной кучи… Не перестаю удивляться – и как у народа, произошедшего от сед, настолько отбило обоняние?

Я не знал, кто такие сед, но понял, что лха недоволен. Мне бы, конечно, следовало испугаться, но страхов на сегодня и так было многовато. Поэтому я покорно стянул чуба, штаны и сапоги и стал терпеливо дожидаться, пока слоноликий разведет под посудиной огонь, накроет меня крышкой, потушит и съест. А вместо этого на голову вдруг обрушился поток кипящей воды, заставив меня взвыть.

– Что, слишком горячо?

– Я облысеюууу! – в отчаянии выкрикнул я. Может, мне и предстояло стать блюдом на чужом столе – но почему нельзя было умереть красивым? – От горячей воды волосы выпадают!

Лха наморщил лоб и вдруг оглушительно хрюкнул длиннющим носом, а потом и вовсе схватился обеими лапами за затылок, будто намеревался стянуть с морды кожу. И точно! Его щеки и подбородок вдруг отделились от основания. Я вцепился в край блюда, приготовившись увидеть грозное обличье божества – череп, покрытый влажным красным мясом, с болтающимися на нитках нервов глазами… Но вместо этого увидел сову.

И она хохотала.

– Что такое? Неужели я выгляжу хуже, чем это пугало? – спросил лха, потрясая в воздухе какой-то деревяшкой. Его голос, который раньше хрипел и гудел, как костяной ганлин, теперь стал мягок и приятен; а лицо хоть и напоминало плоскую морду неясыти, все же принадлежало не птице. Под острым носом, который я сначала принял за клюв, помещался маленький рот с тупыми козьими зубами. Глаза у бога были серые и круглые, как у рыси, уши-раковины – неподвижные, как у обезьяны, а кожа – лысая, как у лягушки; лишь на макушке ее прикрывала короткая седая грива. Такого странного чудовища я и вообразить себе не мог! Неудивительно, что в этом обличье лха никому не показываются. Но кое-что в чертах бога казалось знакомым: глубокие морщины и запавшие щеки, нависшие над темными веками складки кожи… Он был определенно стар и чем-то опечален.

– Не бойся, не облысеешь! – заверил бог и плюхнул мне на голову нечто, воняющее дегтем и сажей. Густая пена потекла по лбу; в глазах ужасно защипало.

– Я и так чистый! Я мылся на праздник.

– Этот праздник был полгода назад.

– Чаще мыться вредно! – разумно возразил я, но тут в пасть мне сунули кусок вязкой смолы.

– Жуй, – наказал лха, набирая в ладонь еще вонючей жижи. Я послушно зачавкал, ощущая ползущий по горлу холодок – и ползущую по шерсти щетку, вроде той, которой чистили бока Чомолангме. Много времени прошло, прежде чем это мучение закончилось. Наконец старик обтер меня толстым полотенцем и пересадил из блюда на покосившийся стол; тот зашевелился, выпрямляясь, – ладно хоть железные щупальца на потолке остались неподвижны.

– Надо же, ты и правда черный. Я думал, это от грязи, – пробормотал бог, выискивая что-то в моей гриве; затем приподнял уши и поскреб внутри серебряной палочкой, с неподдельным интересом осмотрел зубы и язык, велел повращать глазами, а потом и вовсе начал ощупывать кости, одну за другой, что было жутко щекотно.

– Где это ты ребра поломал?

– Меня сова уронила в детстве, – буркнул я.

– Да ты везучий, я погляжу, – усмехнулся лха, стянул перчатки и вручил мне пару тонких облаток. – Съешь-ка.

Неведомое яство не имело запаха, но на вкус было отвратительно. Одновременно горькое, соленое и кислое, оно вышибало слезы из глаз и сопли из носа. А пока я чихал и кашлял, в левую лапу воткнулась игла!

– Ты бог-лекарь, да? – печально спросил я, глядя, как моя кровь красной ниточкой ползет по стеклянной трубке.

– Можно сказать и так, – кивнул старик, прикладывая кусок белого хлопка к раненому месту. – Сиди смирно и держи вату!

– Значит, все вы одинаковые, – фыркнул я, болтая свешивающимися с края стола лапами. – Другой лекарь, которого я встречал, тоже всех мучил.

– Это для твоей же пользы.

– Тот тоже так говорил, – я вздохнул; кажется, настало время задать главный вопрос. – О, небесный целитель! Скажи, пожалуйста, меня убьют?

– Нет, – проворчал бог, нависая надо мною. Его брови были хмуро сдвинуты, и говорил он так, будто уже спорил с кем-то. – Тебя никто не убьет. Еще нам не хватало убивать детей. Сиди здесь, а я пока поищу тебе одежду. Может, что-то из вещей Шаи подойдет… А, и если живот скрутит – используй тот горшок!

Сказав так, он оставил меня в одиночестве. Увы, прощальное предсказание сбылось! Воистину, мудрость богов велика, и сомневаться в ней не стоит.

***

Лекаря не было долго – точно не знаю, сколько. От испуга и усталости у меня мутилось в голове; я завернулся в полотенце и сидел, уставившись в стену, прислушиваясь к гулу внутри дворца – мерному и глухому, как гром над далекими горами. Наконец слоноликий вернулся, неся под мышкой стопку одежды. Здесь были чуба из переливающейся лиловой ткани, с узлами-застежками из витых серебряных ниток и таким же поясом, темно-зеленые штаны и туфли из мягкой кожи, с парчовыми полосами на носу. Хоть вещи и были мне великоваты, зато выглядели роскошно! Добавить бы еще серег в уши и браслетов на лапы – и я бы сошел за настоящего оми.

– А чье это все? – спросил я, торопливо натягивая дивный наряд.

– Моего сына… когда он был поменьше, разумеется. Подожди, я и забыл, что у тебя есть хвост!

Лха вырвал штаны у меня из лап и пропорол в них дыру узким кинжалом; им же он разрезал подол чуба на две равные части. Мне был до слез жалко прекрасную ткань, но так и правда стало гораздо удобнее.

– А он бог чего?

– Вот уж не знаю… Как по мне, так бессмысленной траты жизни. Ладно, маленький вепвавет, пойдем! Познакомишься со своими богами.

***

Тем же путем мы вернулись в сад. Снегопад снаружи усилился; ледяная крупа сыпалась из неба густо, как блохи из шерсти нищего, а внутри Когтя стало темнее. Даже листья на деревьях и кустах казались почти черными и блестели, точно покрытые слоем лака. Старик указал мне на едва видимую тропинку, ведущую вглубь зала. Он пошел впереди; я поплелся следом. Сорная пшеница, приходившаяся богу по пояс, больно хлестала меня по носу. Длинные травяные усы жалили даже сквозь шерсть, совсем как оголодавшие по весне комары; нестерпимо хотелось почесаться. Но тут из дверей Когтя потянуло холодным ветром; колосья зашипели, пригибаясь. Впереди, среди зарослей одичавших растений, мелькнуло пятно света. Вот диво! Прямо внутри дворца кто-то поставил навес с тремя стенами, похожий на многоступенчатый кумбум6060
  Кумбум – строение в форме многоярусной ступы.


[Закрыть]
(так я и прозвал про себя это место). Изнутри доносились голоса, приятные и даже веселые, хотя слов было не разобрать.

К порогу кумбума вела лестница в три высокие ступени; лекарь легко взбежал по ним, а мне пришлось карабкаться на каждую, пыхтя и отдуваясь.

– Хочешь, я тебя понесу? – обернувшись, предложил бог.

– Сам дойду, – буркнул я, примериваясь к покорению последней ступени. Старик только плечами пожал. Наконец, управившись с подъемом, я вошел внутрь и зажмурился от света. Лапы сами собой сделали еще несколько шагов и остановились, будто приколоченные к полу. Вокруг стало тихо.

Я медленно открыл глаза. Боги сидели за длинным столом, заставленным дымящимися горшками, распечатанными кувшинами и глубокими тарелками. Всего числом восемь… или девять – вместе с небесным лекарем, для которого оставлено было место с левого края. У всех были одинаковые плоские морды и лягушачьи рты. Сложно было даже понять, кто тут мужчина, кто женщина, кто молод, а кто стар!

– Это Шаи, мой сын, – сказал он, кивая на бога, сидевшего рядом с пустующим местом. В их родстве не было сомнений: Шаи походил на отца и худым, жилистым телом, и острыми плечами, и длинной шеей, вытянутой вверх, как у разозленного гуся. Разве что грива у него была темной, а щеки и запястья не пестрели бурыми пятнами. Казалось, молодой лха чем-то встревожен: даже когда он молчал, его губы шевелились, то округляясь изумленно буквой «ба», то кривясь слогом «ла».

Следом за ним, свесив нос в тарелку, сидел бог-гриф – хоть он и лишился своего клюва и лысой макушки, я узнал его по дорогим зеленым одеждам. Когда он поднял голову, чтобы кивнуть мне, в черных с проседью волосах звякнули кольца из молочного нефрита. Глаза, и без того запавшие, были густо подведены тушью; от этого лха казался уставшим, почти измученным.

– Это Нехбет, наш… хм… министр. Учти, ей вы обязаны тем, что еще не померли все от голода, – объяснил слоноликий, а потом, повернувшись к другой части стола, начал перечислять. – Это Сешен-Ай, Сешен…

– Сиа, он так никогда не запомнит! – воскликнула одна из богов, в которой я и без подсказки лекаря признал женщину – по высокому голосу и мягким очертаниям тела, полускрытого накидкой из золотой парчи. Это явно была одна из вороноголовых; и остальная троица демонов сидела тут же, заняв всю правую часть стола! – Меня зовут Камала, того молчуна – Пундарика, эту милашку – Падма, а великана – Утпала.6161
  Все это – названия разных видов лотосов на тиб. и санскрите: утпала – синий «ночной» лотос, камала – красный лотос, пундарика – белый съедобный лотос, падма – лотос. Просто лотос.
  Сеш(с)ен – «лотос» на др. египетском.


[Закрыть]

– Я видел его, – сказал Пундарика, склоняясь над столом, как стелющаяся над землей туча. Из-за сутулых плеч и сонно прикрытых век казалось, что он вот-вот уткнется носом в скатерть и захрапит. – Он спрашивал, как меня зовут.

– Да, ты же из Перстня, – воскликнула самая низкорослая демоница, Падма, и звонко прищелкнула пальцами. Она, вероятно, была и самой младшей здесь: даже глаза у нее были синие, как у новорожденного щенка. – Точно! Следишь за быком! Я тоже видела тебя.

– Тсс, – буркнул огромный Утпала, прикладывая палец к губам. Бугристые, страшные шрамы на его лице то светлели, то наливались кровью. – Вы его пугаете.

Не обращая внимание на поднявшийся шум, лекарь указал на середину стола, куда я сам не смел посмотреть.

– Это Селкет-Маат и Ун-Нефер… – он запнулся, словно раздумывал – стоит продолжать или нет? – Вторая Палден Лхамо и тридцать восьмой Железный господин. Ну же, не бойся! Подними голову.

Я повиновался. Богиня улыбнулась и приветливо кивнула, – а мне пришлось призвать на помощь все мужество, чтобы тут же не броситься прочь из кумбума. Даже в этом, мирном, обличье ее глаза были красными. Красной была и шуба, подбитая мехом снежной лисы. Но само тело Палден Лхамо – ее кожа, плоские когти, губы и щеки, ресницы и волосы, заплетенные в длинную косу, – были белее молока, белее седин старого лекаря, белее даже, чем «каменный сок»6262
  Известь.


[Закрыть]
, рождающийся в заполненных пламенем ямах.

На столе перед богиней лежала плоская маска совы. А рядом стояла вторая, бо́льшая маска, которую издалека можно было принять за горшок – так грубо она была сработана, так сильно истрепалась. Мне видны были царапины и щербины сколов, и даже небрежные мазки краски, из-под которой проступала деревянная основа. Это был странный зверь, не то бык, не то ящерица, с желтыми, как сердцевина яйца, зрачками, затупившимися рогами и двумя рядами кривых клыков, из-за которых вываливался разбухший язык. Его рожа казалась почти смешной… но на хозяина маски мне страшно было смотреть. Отведя взгляд, я разглядывал рукав его синего чуба, отороченный рыжим мехом, и лежащую на маске ладонь. И я готов был поклясться, что там, где пальцы Железного господина касались дерева, облезший лак превращался в змеиную чешую, а краска – в черную шерсть!

– Ну, и что ты собираешься делать с ним, Уно? – спросил лекарь, закончив называть богов.

– Ничего, – отвечал Эрлик тем же тихим голосом, что я слышал с утра – совсем не похожим на рев, который должен был выходить из его пасти по преданиям шенов. – Подержим его здесь, а утром вернем вниз.

– Так просто? – недоверчиво переспросил старик.

– А я знал, что не зря пропускаю сегодня все веселье в городе! – вдруг радостно воскликнул Шаи. – У Железного господина есть совесть и, может быть, даже сердце! За это надо выпить!

– Шшш! – замахнулась на него женщина-гриф. – Уно, разве ему будет безопасно внизу? Шены не слишком-то любят напоминания о своих ошибках. Ленца сегодня сел в лужу; не станет ли он мстить?

– К тому же, вепвавет любопытны, – протянул Утпала, почесывая правую щеку. – Особенно твои колдуны. Ребенку выгрызут мозги до самого хребта, если решат, что внутри есть хоть что-то интересное.

– Мы можем приглядывать за ним, – подала голос Падма.

– Да, но не все же время! – покачала головой Камала; и только Пундарика ничего не сказал.

– Что же, вы хотите оставить его здесь? – спросил Железный господин, и прочие лха, задумавшись, притихли. – Есть способ проще. Чтобы шены не навредили Ринуму, слуге Перстня, сыну рогпа и самадроги, родившемуся в год Мевы Черная Двойка, он просто перестанет быть им. Посмотри на меня, мальчик, и ответь – как твое имя?

Волей-неволей мне пришлось задрать подбородок и заглянуть в светлые глаза бога, похожие на зеркальную поверхность Бьяцо.

– Как твое имя? – повторил Железный господин. Что-то щелкнуло в ушах – и еще раз, и снова. Этот звук я слышал раньше, на площади Тысячи Чортенов, – как будто в череп насыпали еще искрящегося угля, а теперь заливают его ледяной водой. Только на этот раз он был громче, куда громче, и все усиливался.

– Я… – шум в голове мешал сосредоточиться; треск превратился в гудение, гудение – в быстрое путаное бормотание, как будто кто-то пытался подсказать мне ответ. – Ммм…

Странно, но вспомнить имя никак не получалось! Я в недоумении уставился на лапы – те тоже были как будто чужие. Шерсть на них отливала бурой ржавчиной, волнами расползающейся от основания когтей. Губы, шея и плечи оцепенели, будто от холода; только в груди что-то жгло и трепыхалось, как пойманная в кулак оса. Не там ли моя мать повязала невидимый узел, когда я готовился навсегда покинуть дом? Но как ее звали? И где был мой дом?

– Как твое имя? – снова спросил бог. – Разве не Тонгьял Цома, ученик кузнеца?

«Конечно!» – чуть не заорал я; моему облегчению не было предела – вот оно, мое имя. Конечно!

– Прекрати! – лекарь вдруг сгреб меня в охапку, прижимая носом к шерстяному чуба. Дышать стало тяжеловато. – Что ты делаешь!.. Это не лучше, чем убить его! Второе хотя бы честнее.

– Ты не прав, Сиа, – возразила Палден Лхамо, до тех пор молчавшая. – Он так мал, что почти ничего не теряет. Сколько он забудет? Года четыре?.. А если сохранить его рен6363
  Рен (др. егип.) – имя.


[Закрыть]
, он всю оставшуюся жизнь проведет в страхе. Тот же Ленца, если захочет, легко найдет его – он, может быть, рассеян, но не глуп. Так что это наилучший выход.

Над столом богов повисла тишина; слышно стало, как за стенами кумбума зимние сквозняки ползут сквозь сорную пшеницу.

– Нет! – Шаи вдруг хлопнул ладонью по столу так, что посуда зазвенела. – Я согласен с отцом – вы не можете просто… стирать…

Лха запнулся, коснувшись лба кончиками пальцев, – будто забыл, что хотел сказать; но потом все же продолжил:

– Если уж на то пошло, почему бы ему и не остаться здесь?

– Да, – кивнул лекарь. – Я буду заботиться о нем.

– Точно! – поддержала его Падма. – Я давно хотела одного себе завести!

– Это не домашний питомец, – осадил демоницу Утпала. – И он должен жить среди себе подобных.

– Да ладно, чем мы хуже-то? – протянула Камала, подцепляя ножом кусочек мяса и отправляя его в рот. – Тем более ты сам сказал – внизу ему опасно.

– А сам-то ты что об этом думаешь, вепвавет? – спросила Нехбет, женщина-гриф. И я ответил, обращаясь ко всем богам сразу:

– Вы пощадили меня, хотя я заслужил смерть. Теперь моя жизнь принадлежит Когтю и Железному господину, и я буду вечно служить вам… Клянусь.

Знай я все, что знаю сейчас, – дал бы я эту поспешную клятву? Или предпочел бы жить как Тонгьял Цома, ученик кузнеца? Теперь я часто спрашиваю себя об этом – и не нахожу ответа. Но тогда над столом уже прозвучало:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю