Текст книги "Жемчужный узел (СИ)"

Автор книги: Дарья Прокопьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Досадно, – только тут Добрыня по-настоящему внимательно посмотрел на Лизавету. Она внутренне съёжилась под его взглядом, но внешне страха не показала – или, по крайней мере, попыталась. – Как, говоришь, звать?

– Лизавета, – уже без запинки откликнулась она. – Очень приятно.

– Добрыня, – он вытер руки о фартук и протянул одну для рукопожатия.

Маленькая ручка Лизаветы в ладони Добрыни почти утонула.

– И что, говоришь, вообще ничего не помнишь?

Она быстро-быстро замотала головой.

– Но звать-то тебя как, помнишь, – резонно заметил Добрыня. – А отец кто?

– Купец. Микула Баулин его зовут – может быть, знаете?

– Микула⁈ —оказалось, что Добрыня тоже может быть очень громким. – Отчего ж не знать! Почитай, с неделю назад от нас уехал, совсем недавно виделись. Так ты ж его дочка, что ли?

– Угу, – Лизавета кивнула.

– Так чего сразу не сказала⁈ Дочке-то Микулы мы помочь сможем – хороший он мужик. Вещи всякие полезные нам находит, цену сверх всякой меры не заламывает. Ради такого дела можно тебе и за бесплатно комнатку найти. Тем более, скажу я тебе по секрету, у нас сейчас больше половины свободны. Что поделать, Караси – не бог весть какой перевалочный пункт.

Последние две фразы Добрыня проговорил тихо, перегнувшись через стойку. Лизавета растерянно улыбнулась, про себя поражаясь, как оказывается отца здесь… ну, не то, чтобы любили, но уважали.

– Так, подожди, а как вы с этим-то познакомились?

«Этот» мученически закатил глаза.

– На озере я её встретил. Говорю же, она там очнулась, сидит, ничего не помнит. Как я мог мимо пройти?

– Правильно, не мог, – важно согласился Добрыня и вновь повернулся к Лизавете. – А отец-то твой сейчас где?

– Наверное, на том постоялом дворе, где мы были. Только я название не помню, только морду медведя на вывеске.

– Медведя? Так это, наверное, «Медвежий угол» был. Он как раз на пути из города к нам лежит. Правда, к городу ближе, странно там останавливаться… В общем, дня три оттуда досюда. Если твой батька знает, где ты, то за этот срок до нас и доберётся. Как думаешь, знает?

Лизавета была уверена – да. Но сказать об этом Добрыне не могла, иначе бы пришлось объясняться.

– Не уверена. Я вообще не понимаю, как тут оказалась.

Последнее было правдой и, возможно, Добрыня это почувствовал. По крайней мере, именно после этих слов он поглядел на Лизавету особо сочувственно:

– Ох, девка… Ладно, давай тогда так сделаем: ты у нас на эти три, а лучше на четыре денька останешься. Поживёшь, батьку своего подождёшь. Приедет – хорошо, порадуемся. Не приедет – мы тебя в город к нему и мамке отправим. Лошади у нас есть, кучера тоже отыщем. Что думаешь?

Мысль была хорошая, о чём Лизавета тут же и заявила. Добрыня довольно улыбнулся, потёр похожую на лопату седую бороду.

– Ну, вот и хорошо. Ты-то доволен?

– Доволен, – согласился Лад, до сих пор молчаливо следивший за их беседой. И тут же расплылся в хитрой улыбке: – Я это предложить и хотел, чего мне огорчаться?

Было очевидно, что Лад беззастенчиво врал. Он быстро увернулся от подзатыльника, который чуть не отвесил ему Добрыня, и на всякий случай отбежал на середину зала – гоняться за ним по комнате хозяину явно было не с руки. Так и случилось: Добрыня что-то проворчал себе в бороду да вернулся к напиткам.

– Эй, Лиза! – кликнул Лад, и Лизавета поморщилась: так её никто не называл. – Я тогда с обеда загляну, посмотрю, как ты тут. Проверю, как бы этот старикан тебе самую плохую комнату не дал.

– А чего ж ты завтра проверять собрался⁈ – вскинулся Добрыня. – Ты сегодня проверь. Вот подойди поближе, я тебе всё покажу!

Что именно Добрыня собрался показать Ладу, угадывалось по грозным ноткам в его зычном голосе. Лад благоразумно подходить не стал, махнул Лизавете издалека – и был таков. Ей же осталось глупо пялиться на закрывшуюся дверь и гадать, что будет дальше.

Гадать долго не пришлось. Добрыня медленно вышел из-за стойки и, жестом позвав Лизавету за собой, потопал к дальнему концу зала. Там был проход в узкий, тёмный коридор, усеянный одинаковыми дверями. Они прошли мимо одной, второй, третьей, четвёртой – Лизавете даже начало казаться, что коридор будет бесконечным – и, наконец, остановились. Добрыня достал из кармана фартука массивную связку ключей, отцепил один и протянул ей:

– Вот, твоя комната будет. Не хоромы, конечно, но уж что есть.

– Я уверена, она замечательная, – улыбнулась Лизавета. – Спасибо.

Она действительно была благодарна: за крышу над головой, за радушный приём, за добрые слова об её отце, которого она любила, несмотря на случившееся. Здесь, в этом неуютном коридоре, стоя рядом с возвышавшимся над ней Добрыней Лизавета и впрямь поверила, что всё может закончиться хорошо.

Добрыня, будто почувствовав её искренность, мягко улыбнулся:

– Да не за что. Ты, как обустроишься, приходи. Накормим ещё.

Лизавета проводила взглядом грузную фигуру и лишь затем вставила ключ в замочную скважину. Повернулся он легко, с громким щелчком: пускай двор и выглядел небогато, но за порядком тут явно следили. Лизавета улыбнулась, представив, как Добрыня по утрам смазывает петли, подметает полы и смахивает веничком из перьев пыль, и сильнее толкнула дверь.

Как она и предчувствовала, комната была обставлена бедно. У одной стены стояла односпальная кровать, у другой – небольшой, чуть облупившийся шкаф. Был ещё стол, на котором кто-то предусмотрительно оставил чернильницу, заточенное перо и пару листов бумаги. Правда, чернила в баночке давно и безнадёжно засохли.

Оставшись одна, Лизавета тяжело опустилась на кровать. Она сильно прогнулась под её весом, но, к чести Добрыни, не скрипнула. Лизавета прикрыла глаза.

Стоило смежить веки, и перед ними замелькали образы прожитого дня: испуганный окрик отца, улыбчивый Лад, хмурая Ольга, суровый только на вид Добрыня – и водяной. Конечно, нечисти Лизавета не встречала, но представила его ярко, в деталях. Живо явился толстый старикан с длинной бородой, круглым носом и пронизывающим взглядом неприятных, маленьких глаз. И как отец мог её такому отдать?

Лизавета невольно поёжилась. Нет, оставаться одной ей решительно было нельзя.

05

– Быстро ты, – заметил Добрыня, когда Лизавета вновь показалась в обеденной зале.

Зычный голос его вновь привлёк к ней избыточное внимание. Проходя между столиками, она почти физически ощущала изучающие, а порой и недовольные взгляды местных. Один мужичок – Лизавета не видела его лица, только изношенные сапоги да мятую рубаху – смотрел ей вслед, до тех самых пор пока она не подошла к Добрыне.

Только рядом с ним Лизавета чувствовала себя спокойно. Добрыня знал её отца и в чём-то даже был на него похож: такой же высокий, широкоплечий, могучий, но вместе с тем отзывчивый и добрый. Исходящая от него аура спокойствия словно распространилась на Лизавету, когда она попросила у Добрыни стакан холодной воды. Жара на постоялом дворе царила невыносимая, и воду хотелось лить не только внутрь, но и на себя.

– Да, душновато тут у нас, – Добрыня поправил ворот рубахи. – Ты б сходила на улицу: там всяко посвежее будет, легче задышится.

Он был прав, однако правота эта Лизавету не убедила. Она понимала, что на улице останется совсем одна в чужом месте, в окружении незнакомых людей. Даже одетая в простой сарафан она выделялась на их фоне чистотой волос, осанкой, манерой себя держать. Лизавета видела это в случайно перехваченных взглядах.

– Можно мне просто ещё воды?

Добрыня, пожав плечами, заново наполнил стакан. Однако вода лишь утоляла жажду, но не остужала. Лизавета почувствовала, как по спине стекает капелька пота, и обречённо вздохнула.

– Хотя, пожалуй, вы правы. Пойду подышу.

К чести Добрыни, он не стал усмехаться – мол, я же говорил. Просто кивнул и продолжил протирать другие стаканы, ровной шеренгой расставленные перед ним.

Снаружи, несмотря на высоко стоявшее солнце, и впрямь стало легче. Палило нещадно, но дело спасали порывы ветра – лёгкого, но прохладного. Остановившись на крыльце трактира, Лизавета с удовольствием вдохнула полной грудью… и поперхнулась от неожиданности.

– Эй, красавица! – окликнул её незнакомый мужчина.

Она попыталась притвориться, что не понимает, к ней ли он обращается. Деланно заозиралась по сторонам, отступила в тень.

– Да куда ж ты, давай потолкуем!

– Нет, спасибо, – голос подвёл: слова эти Лизавета почти просипела.

– Вежливая какая – прямо видно, шо городская. Расскажи-к, как там в городе живётся? Правда терема богатые, каменные?

Он подошёл ближе, встал у самого крыльца. Теперь мужчину и Лизавету отделяла лишь пара шагов, и до неё долетел запах хмеля. Сердце забилось быстрее: пьяницы всегда пугали девушку – казалось, что в своём забытьи они способны на что угодно.

– Ага, каменные, – пробормотала она, рукой нащупывая дверь в трактир.

– Э, ты куда собралась! – попытка побега не осталась не замеченной.

Обиженный, мужчина шагнул на крыльцо. Лизавета внутренне сжалась, борясь с желанием зажмуриться. Вдруг показалось, что тот сейчас с невиданной прытью подскочит к ней, схватит запястье, отрежет путь к отступлению. Краски мигом схлынули с лица, мурашки пробежали по телу.

– Эй, милсдарь!

Пропойца даже не сразу понял, что обращаются-то к нему.

– Мужик, я тебя спрашиваю!

Лизавета и её преследователь повернули головы одновременно.

На дороге стоял мужчина, явно неместный: выдавал узелок за спиной. Выглядел он при этом пускай и бедно, но опрятно – и точно был трезвым, что Лизавету изрядно успокоило.

– Это постоялый двор?

– Это, – пропойца, помедлив, кивнул.

– Ага, благодарствую.

Путешественник поправил мешок на плече и двинулся вверх по ступенькам. Походя, оттеснил нетрезвого мужичка в сторону, кивнул Лизавете – она нерешительно улыбнулась в ответ.

Но улыбка быстро сползла с её лица, когда мужчина так же, походя, шлёпнул её пониже спины, будто какую-то крестьянку. Щёки Лизаветы мгновенно вспыхнули, жар прилил к телу. Она понимала, что нужно развернуться и осадить наглеца, но с мгновение не могла пошевелить и пальцем – этого хватило чтобы он, усмехнувшись, переступил порог. Лизавета снова осталась наедине с тем же пьяницей.

Она слышала – мужчина пытался что-то сказать. Но, видит Бог, у неё не было сил слушать. Ведомая неуместным, но всё же накатившим стыдом, Лизавета подхватила юбки и быстро, как могла, кинулась вниз по лестнице. Пропойца не успел её остановить – Лизавета пронеслась мимо, лишь задев ненароком его плечо.

– Извините! – пискнула она, не обернувшись, и продолжила бежать дальше: через деревню, на лесную тропку, в тень редких деревьев.

Ей хотелось побыть одной, оказаться вдали от слишком пристальных взглядов. Лучше всего, конечно же, дома, в своей уютной спаленке на втором этаже, но за неимением большего хватило и просеки, успокаивающей и пустынной, если не считать щебечущих в кронах деревьев птиц.

Только здесь Лизавета перевела дух. Осторожно выглянула из-за укрывшего её дерева, чтобы убедиться: никто и не подумал за ней погнаться. Деревня продолжала жить своей жизнью, не заметив ни появления, ни побега потерянной городской девчонки.

И всё же для Лизаветы деревушка отныне изменилась. Она и прежде казалась неприятной: грязной, неухоженной по сравнению с тем, где привыкла жить купеческая дочка. Но теперь она также знала, что в границах этого поселения не стоит ждать привычной вежливости, галантности. Да, любой мужчина мог оказаться таким добряком, как Добрыня. Но мог и распустить руки, как этот…

Лизавету всю передёрнула от одного только воспоминания. Нет, она решительно не хотела возвращаться обратно! Может, поговорить с Ладом и Ольгой, попроситься провести ещё ночь в их избушке?

Ноги Лизаветы сами собой сдвинулись с места, стоило только подумать об озере. Но объяснялось ли её желание оказаться там лишь тем случаем, что произошёл у трактира? Или Лизавета подспудно ощущала действие договора, что её отец заключил с водяным за её спиной?

Она старалась не думать об этом, а озеро словно бы помогало. Вблизи и при свете дня оно выглядело обычным, ничуть не зловещим. Уютно шуршали листвой склонившиеся над водой деревья, чирикали и прыгали с ветви на ветвь мелкие птички. Солнце играло с бликами на спокойной глади – её не тревожили ни рыбки, ни мальки, лишь стрекозы безмятежно гудели над самой поверхностью.

«Безмятежность» была очень подходящим словом, подумала Лизавета, спускаясь ближе к воде. Наклонившись, она коснулась озера кончиком пальца – от прикосновения в стороны тут же разбежались круги. Вода оказалась приятно прохладной, словно не успела прогреться к полудню. Подумав, Лизавета опустила в неё всю ладонь, смочила липкую после бега шею. Ах, как хорошо было бы сейчас разуться, сесть на траву поверх мягкого покрывала и задушевно поболтать с кем-нибудь – да хоть бы и с Ладом!

Лизавета не проговаривала этого даже про себя, но Лад умудрился ей чем-то неуловимо понравиться. Рядом с ним казалось: она может говорить, что хочет, вести себя, как угодно. Вероятно, это объяснялось его происхождением – с аристократами приходилось постоянно держать лицо, а с деревенским мальчишкой это было попросту ни к чему. Но, с другой стороны, та же Ольга заставляла Лизавету трепетать от ужаса, а Лад… растерянный, взлохмаченный, с травой в волосах он заставлял её улыбаться даже сейчас, когда был рядом лишь в её воображении.

Впрочем, в этой деревне улыбки надолго не задерживались.

Вода перед Лизаветой вдруг пошла рябью. На поверхности появились крупные пузыри, внизу скользнула большая страшная тень. Лизавета отпрянула. Заполошное сердце попыталось выскочить из груди, внутренний голос крикнул о том, что лучше убираться подобру-поздорову, но ступни будто прикипели к берегу, а вскоре убегать стало поздно.

Водная гладь взорвалась тысячей брызг. Холодные капли упали на юбку Лизаветы, на песок перед ней. Кто-то выпрямился, стоя по колено в воде, по-собачьи отряхнул волосы… и замер, увидев девушку у края озера.

– Лизавета?

Перед ней, мокрый, растерянный, с расчерченным каплями лицом и прилипшими ко лбу кудрями, стоял Лад: правду говорят, мол, помяни чёрта!.. Ошалевшая, Лизавета не сразу сообразила, что беззастенчиво рассматривает его. Только когда взгляд опустился на мокрую рубашку, прилипшую к коже и недвусмысленно очерчивающую крепкий торс, он ойкнула и быстренько отвернулась в сторону.

Вместе с этим движением отмер и Лад: отёр ладонью лицо, отодрал прилипшую к коже рубашку, медленно вышел на сушу. Краем глаза Лизавета заметила, что он был полностью обут и одет. Это показалось ей странным, но было и другое, более загадочное обстоятельство. Лодки, на которой Лад мог бы добраться до этого берега, поблизости не наблюдалось.

– Что ты здесь делаешь?

– Как ты здесь оказался?

Они заговорили одновременно и одновременно же замолчали. Давать ответ не хотелось: Лизавета не привыкла врать, а при мысли о том, чтобы сказать правду, внутри холодело. Лад тоже не спешил откровенничать, наоборот – махнул рукой, мол, давай уж ты первая.

– Мне не сиделось в деревне, – в какой-то мере это всё-таки была правда, пускай и сильно завуалированная. – А ты здесь откуда?

– Приплыл, – Лад пожал плечами так, будто это всё объясняло.

– И где лодка? – вопрос вырвался быстрее, чем Лизавета подумала: лучше не продолжать, каждый имеет право на тайны.

Однако Лада её слова не смутили.

– Там, в камышах, – он неопределённо ткнул пальцем куда-то вправо – прищурившись, Лизавета заметила примятые стебли. – Я её спрятал, чтобы никто из деревенских не увёл. Они обычно этим не грешат, но сама понимаешь, всегда лучше перебдеть.

Ладно, это было похоже на правду.

– А почему ты полез в воду одетым?

– Я не полез – я упал. Ну, а потом было уже как-то странно с себя всё это снимать, так что поплыл, как есть. Я проверял, не отцвели ли кувшинки. Не отцвели, могу показать.

– Я же их видела возле вашего дома.

– Так там-то всего-ничего! Тут запруда есть, где ими всё просто усыпано. Только на лодке вплотную не подобраться, вот и приходится… – Лад развёл руками, молча указывая на свою промокшую насквозь одежду.

– Тогда я, пожалуй, воздержусь.

Лад как-то странно покосился на неё.

– Многое теряешь. Иногда неудобства стоят того.

Лизавета снова стало неловко. Городская жительница, «маленькая купчиха», она не вписывалась в местную жизнь. Стоило ли убегать из деревни, чтобы снова столкнуться с непониманием здесь?

– Не против, я присяду?

А Лад вот не заморачивался. И думать забыв о кувшинках, он плюхнулся прямо на песок, скрестил ноги. Лизавета посмотрела сверху вниз, поражаясь его непосредственности. Он ведь прекрасно знал: песок прилипнет к мокрой одежде, забьётся в обувь, сам он после этого будет выглядеть неряшливо и глупо – и всё же Лада это совершенно не волновало.

– Ты тоже садись! – он постучал ладонью рядом с собой.

Минуту назад Лизавета бы отказалась. Сейчас же, подобрав юбки, аккуратно присела. Песок, согретый дружелюбным солнцем, оказался приятным и тёплым на ощупь. Но жарко не было: от воды тянуло прохладой, лёгкий ветерок вблизи неё стал только свежее. Вдохнув его поглубже, Лизавета осторожно позволила себе улыбнуться. Пожалуй, что-то было в том, чтобы так сидеть на земле и смотреть на простирающееся впереди озеро.

– Насчёт кувшинок не передумала? – заметив перемену в Лизавете, шёпотом спросил Лад.

Она покачала головой: нет, плыть куда-то в мутной воде, чтобы поглазеть на цветы, она не готова. Но внутренний голос негромко добавил: «Пока», – а Лад усмехнулся, будто услышал.

И время пошло, будто кто-то, придерживавший секундную стрелку, неожиданно её отпустил. Лизавета не заметила, как пролетели без малого три дня, столь полны они были. Закрывая глаза под вечер, она засыпала почти мгновенно – и под смеженными веками мелькали, словно брызги красок, события прошедших часов.

Постеснявшись рассказывать Ладу правду, Лизавета всё же осталась жить на постоялом дворе, но это её почти не тяготило. Ранним утром она, спешно позавтракав, убегала на озеро, а возвращалась лишь когда солнце расцвечивало жёлтым и алым. Благодаря этому ей успешно удавалось избегать Неждана – так звали того постояльца, воспоминания о котором неизменно вызывали у Лизаветы неловкость и стыд.

Кроме того, Лизавета была рада избегать встреч с супругой Добрыни, Любавой: по непонятным причинам та с подозрением относилась к Ладу и, узнавая, что девушка планирует с ним увидеться, тут же нагружала её работой – вмиг оказывалась, что нужна какая-то помощь на кухне или срочно необходимо сбегать к пекарю, передать корректировки к последнему заказу. Отказаться у Лизаветы никогда не хватало духу, так что приходилось с тоской отправляться по поручениям – а уже потом бежать на обещанную встречу, недоумевая, с чего же Любава так взъелась на Лада. И ведь в остальном-то она была чудеснейшей, заботливой женщиной из тех, что готовы вместить в своём сердце весь мир!

Но даже Любаве со временем пришлось смириться: слишком очевидно было, что только Лад скрашивал жизнь Лизаветы в деревне. В часы, проведённые без него, она становилась задумчивой и притихшей – никто не знал, но Лизавета корила себя за то, что почти не тоскует по отцу, – но стоило Ладу появиться на пороге, и глаза её расцвечивала улыбка. В конце концов, когда на второй день пополудни Лад вбежал на постоялый двор, схватил Лизавету за запястье и практически вытащил из-за стола, Любава даже не возмутилась – только недовольно втянула щёки.

Лад и впрямь наполнял дни Лизаветы жизнью: каждый раз он придумывал что-то новое, чтобы увлечь её, – и каждый раз это ему удавалось. В тот день, когда он по неуклюжести искупался в одежде, Лад уговорил Лизавету на первое из их маленьких приключений. Он отвёл её к детям, слишком маленьким, чтобы помогать взрослым на кухне и в поле, а потому игравшим на одном из подворий. Лизавета как сейчас помнила, как при виде них один из мальчишек аж подпрыгнул от радости:

– ЛАД!!!

Не прошло и мгновения, как они оказались в кругу ребятни. Дети тянулись к Ладу, каждый норовил о чём-то спросить, уговаривал присоединиться к игре. На Лизавету они поглядывали одновременно с опаской и любопытством, но без враждебности. А вот ей мигом захотелось кое-кого огреть, когда он спросил у малышей:

– Пустите новенькую поиграть?

– Что⁈ – она лихо повернулась к предложившему идею Ладу.

– Да ладно тебе, это всего лишь салки. Знай себе, бегай да их лови. Можешь даже сначала зайцем побегать, я ловить буду – а ты пока разберёшься, что к чему.

– Но…

– Кто хочет, чтобы наша гостья поиграла?

Дети приняли задумку с пугающим восторгом. Потом Лизавета думала: они просто сразу поняли, что с её приходом игра для них упроститься. И были правы – у Лизаветы получалось ни убегать, ни уворачиваться, ни ловить. Ей попадался только Лад, но Лизавета была уверена, что он поддавался: и то лишь для того, чтобы схватить её в следующий раз.

Столько раз, как в тот день, Лизавету ещё не трогали. Лад легко касался её руки, когда она пыталась притаиться за деревом. Хлопал по спине, когда она убегала, нервно кидаясь из стороны в сторону. А один раз даже обхватил поперёк поясницы, оторвал от земли, заставив завизжать самым неприличным образом – и раскраснеться далеко не от бега или усталости.

Да, в присутствии Лада Лизавета постоянно краснела.

Она влюблялась. Влюблялась, пока Лад увлечённо рассказывал уставшим детям сказку о хитрой лисице и доверчивом волке. Влюблялась, когда он провожал её на постоялый двор – и останавливал на пороге, чтобы убрать зацепившийся за растрёпанные волосы лепесток. Влюблялась, когда ближе к полудню он приходил как будто к Добрыне, но на самом деле – конечно же, к ней.

– Ты умеешь кататься на лошадях?

– Там на опушке такая цветочная поляна! Давай покажу?

– А пошли смотреть на лисиц? Они безобидные, честно!

Всё начиналось с вопросов, на которые Лизавета не могла ответить отказом. И вот она, забыв обо всех правилах приличия, усаживалась по-мужски в седло, собирала полевые цветы и безуспешно пыталась сплести из них венок, кралась меж деревьев, чтобы разглядеть мелькнувший в кустах пушистый хвост, и сама кричала, тыча пальцем куда-то наверх:

– Смотри, белка!

Ей казалось, в такие моменты Лад глядел на неё по-особенному. Ему нравилась искренняя непосредственность Лизаветы, её детская эмоциональность, её открытость всему сущему. С ним не нужно было притворяться, следить за манерами, сдерживаться – громкий смех побуждал Лада не закатывать глаза, а смеяться в ответ.

«Интересно, это вот так выглядит настоящая любовь? – размышляла она вечером третьего дня, рассеянно накручивая на палец хвостик от длинной косы. – Ты постоянно улыбаешься, краснеешь, хочешь меняться… и радуешься, как ребёнок, когда он приглашает тебя на праздник?»

– Вечером у озера будут гулянья, пойдём? – кто же знал, что такой невинный вопрос заставит сердце восторженно трепыхаться в груди, а щёки наливаться краской, как яблочки.

Лизавета даже не смогла нормально ответить – только кивнуть, промямлить что-то про спешку и ускользнуть, стараясь не бежать вприпрыжку. Правда, под взглядом всё понимающей Любавы прыти у неё поубавилось: трактирщица смотрела, будто наблюдала за скоротечной, любовью – и Лизавета вспоминала, что это действительно так. Ей ведь придётся вскоре уехать, оставить полную забот и забав крестьянскую жизнь и вернуться к своей, которая теперь, издалека, казалась бессмысленной и тусклой.