Текст книги "Слепой секундант"

Автор книги: Дарья Плещеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Сударь, я – Венецкий, – быстро сказал молодой человек. – Я хотел видеть Григория… – и замолчал, уставившись на незнакомого господина с двумя повязками, черной и белой.

– Я друг его, – спокойно отвечал Андрей. – Козловского мушкетерского полка капитан Соломин, к вашим услугам. Хорошо, что вы не встретились. Скажите все мне. Это дело… оно мне кажется весьма странным…

– Я скажу. Я хотел жениться на девице… Все было готово к свадьбе. Я люблю ее, кем бы… кто бы… Если бы эти проклятые письма принесли мне – я бы бросил их в печку! Но их принесли матушке с тетками. Вы и вообразить не можете, что тут началось! Мне пришлось написать письмо с отказом… Меня вынудили!..

– А «проклятые письма» – это что такое? – спросил Андреи.

– Письма, которые Маша писала любовнику своему! У моей невесты – незаконнорожденное дитя, и об этом по милости моих теток, будь они неладны, уже знает весь Петербург!.. Вот в чем беда – а если бы подлая тварь принесла их мне, я бы… я не знаю… Я бы сперва поговорил с Машей… – Венецкий был в полном смятении.

– Вы бы выкупили эти письма?

– Да, конечно! Что бы там ни было… прежде всего – честь! Обошлось бы без шума! – вдруг выкрикнул Венецкий. – Да, клянусь вам, так и скажите Беклешову! Я бы не допустил Машиного позора! А сейчас… сейчас…

– Вы бы прочитали эти письма? – продолжал Андрей.

– Господи, да я бы прочитал любую мерзость сейчас, лишь бы понять, куда она пошла! Отец выгнал Машу из дому! Он и вещей взять не позволил! Я помчался к ней, едва отвязался от моей безумной матушки… А ее-то и нет… Девка ее, Дуняшка, еле ко мне выскочить исхитрилась… Она – здесь, у Беклешова? Да что ж вы молчите, сударь?

– Здесь ее нет. А кабы пришла?

– Я спрятал бы ее в безопасном месте. Я побегу дальше искать ее…

– Подлец! – Гриша резко отворил двери угловой комнаты и стоял на пороге, едва не скрипя зубами от злости.

– Ты неправ! Потому я тебя прощаю! – крикнул ему Венецкий.

– В прощении твоем не нуждаюсь! Ты – тряпка! Дитятко, матушка розгой пригрозила?! Мы будем драться, слышишь?

– Изволь! Присылай секундантов!

– Соломин, секундантом будешь ты!

Этот обмен выкриками случился так быстро, что Андрей и слова сказать не успел. Лишь после того, как Гриша назвал его секундантом, дуэлянты перевели дух – и дали ему несколько мгновений.

– Беклешов, это невозможно. Ищи зрячего. От меня проку мало…

– Никого искать не стану. Ты знаешь, в чем дело, а другому объяснять – нет! Не желаю!

– Но я услышу разве что звон шпаг.

– Этого довольно, У вас найдутся две шпаги одинаковой длины, сударь? – спросил Гришу Венецкий с ледяной вежливостью.

– Непременно, сударь. Стойте тут, я принесу. – Гриша побежал к себе в спальню, где, надо полагать, хранил весь свой арсенал.

– Это нелепица, граф, – сказал Андрей. – Уходите, ради бога…

– Он оскорбил меня! – Венецкий сбросил шубу и стал выпрастывать руки из кафтана. – Ах, черт, как давно я не был в зале… А он, поди, каждый день фехтовал…

– Позвольте мне примирить вас. Хотя бы…

– Нет. Справлюсь.

– Вот они, – Гриша, войдя, протянул Соломину две офицерские шпаги, эфесами вперед, и помог их взять. – Сравни длину. Ведь одинаковы клинки? Это – все, что от тебя нужно.

– Сдается, да, – проведя по ним ладонью, ответил Андрей. – Но тут не место для шпажного боя. Вам и в меру встать невозможно. А если придется отступать? Я знаю твои комнаты – они и двух саженей в длину не будут.

– Значит, деремся на заднем дворе. Не то понабегут доброхоты. И будет нам вместо дуэли полковая гауптвахта, – Гриша рассмеялся. – Дядя Еремей, ты куда спрятался? Веди барина с нами на двор!

Венецкий и Гриша выбежали во двор, сильно озадаченный Еремей вывел следом своего барина. Вечер был морозный, медленно падал легкий снежок, словно снеговая туча в небесах еще не решила, просыпаться ей сейчас или погодить до ночи.

– Это что? – спросил Венецкий, увидев большой темный круг на снегу от недавно вычищенного ковра. – Это нам, пожалуй, подойдет. Становитесь в позитуру, сударь. Господин Соломин, дайте знак хлопком в ладоши.

– Вы оба взбесились, – ответил Соломин. – Может, хоть на морозе остынете.

– Соломин, я Христом Богом заклинаю тебя, – взмолился Гриша. – Если я не буду биться за свою сестру, то кто же? Другого защитника у нее нет! Да решайся ты, наконец, не то мы оба замерзнем! Мы же в одних камзолах!

– Вы – два дурака. Вас столкнули лбами…

Андрей собирался что-то умное сказать о подлинном виновнике беды, о тайном виновнике, но Гриша был уже невменяем.

– Тебе-то чего бояться? – крикнул он. – Ты трус, да? Соломин, ты трус?

Этот нелепый упрек Андрея разозлил, и он хлопнул в ладоши. Тут же звякнули клинки.

Дуэль под снегопадом была красива – до той поры, когда Гриша сделал выпад, а Венецкий как раз оступился на снегу. Обороняясь, граф неловко взмахнул шпагой, и острие чиркнуло по Гришиной шее. Из раны вылетела пульсирующим фонтанчиком алая кровь.

– Батюшки мои! – закричал Еремей и кинулся зажимать рану, призывая во весь голос Ивашку, чтобы нес бинты, платки, все, что подвернется под руку.

– Это пустяки, – сказал, отталкивая его, Гриша. – Я готов биться дальше!

– Нет, нет! – перебил его Венецкий. – Тебе нужна помощь, не кобенься…

– Я убью тебя!

– Да хоть ты ему скажи, Андрей Ильич! – закричал Еремей. – Это ж – так же, как у поручика Гольтяева было! В минуту вся кровь выхлестала!

– Нет, я буду биться! Еще чего, царапина!.. – тут Гриша опустил шпагу, левой рукой ощупал горло и увидел, что вся рука – в крови. – Господи… – прошептал он, наконец-то испугавшись. – Да что ж это?.. Ведь царапина… Что со мной? Еремей, держи меня…

– Надо жилу пережать! – вспомнил Андрей.

Гриша покачнулся, отбросил шпагу:

– Царапина… а голова кружится…

– Еремей, Венецкий, несите его в дом! – закричал Андрей. – Уложите!.. Жилу пережмите!.. – и сам устремился на помощь другу, совершенно забыв, что стоит на крыльце.

Слетев со ступенек и оказавшись на коленях, Андрей пополз на Еремеев голос. Ему казалось, будто он знает, как пережимают кровяную жилу; казалось, будто руки сами по милости Божьей совершат все нужное. А Гриша повис на Еремее, и тот от растерянности позволил раненому опуститься на снег. Венецкий от потрясения онемел и окаменел. Андрей полз на коленях и вдруг наткнулся на Гришины ноги.

– Соломин, я умираю… – отчетливо выговорил Гриша. – Пить… Пить дай…

Андрей сгреб ком снега, наугад поднес к его губам. Это оказалось уже бесполезно.

– Соломин… – прошептал Гриша. – За Машу… ты… бейся…

– Я не желал, я не желал! – вдруг закричал Венецкий. – Господи, Гришенька… как это?.. Не желал, вот как Бог свят!..

– За меня… – еле слышно сказал Гриша. Это были его последние слова.

Потом началось столпотворение. Венецкий рыдал. Наконец-то прибежавший Ивашка поднял крик. Еремей, убедившись, что Грише уже не помочь, стал поднимать своего питомца.

– Венецкий, где вы? – спросил Андрей. – Уходите… Уходите, черт бы вас побрал!

Потом был неприятнейший разговор с появившимися офицерами – измайловцами.

– Соломин, кто был этот негодяй? – спрашивали они.

– Почем мне знать. Я не видел его. И по голосу не опознал, – отвечал Андрей. – Одно знаю точно – этого голоса я до поединка не слышал.

– Но повод, повод?..

– Честь. По крайней мере, так я понял. Я лишь вчера приехал, господа. И не имел случая как следует поговорить с Беклешовым. Одно знаю – именно он вынудил противника к бою.

Еремей, видя странное поведение барина, держался той же линии: противник ему незнаком, куда подевался – неведомо.

Наконец полковой врач освидетельствовал тело и велел везти его на съезжую – дуэль с точки зрения полиции была убийством, и жертва с убийцей отныне числились по ведомству управы благочиния. Андрей и его дядька остались одни.

– Отчего ты, Андрей Ильич, этого аспида выгораживал?

– Оттого, что молодой дурак. Не сумел отступить… Принял к сердцу беклешовские вопли… Коли захочет – сам явится в часть. Я его выдавать не стану. Понимаешь, дяденька, я в этом деле – секундант. Объяснить этого я никому не смогу – решат, что спятил. Какой из меня секундант?.. Принеси вина, – подумав, велел Андрей.

– Доктор запретил.

– К черту доктора.

Но Еремей не послушался, а помог барину раздеться, обтер его мокрым полотенцем и переодел в чистое.

– Что, коли придет Маша? – говорил Андрей. – Господи, что я ей скажу?.. Налей вина, хоть чарку. Не понимаешь, что ли?.. Ежели она придет, а меня тут не будет, то вся надежда на Венецкого. Вдруг он додумается, где ее искать?

– Так вот для чего ты его выдавать не пожелал!

– Именно. Последние слова Гришины были о Машеньке. К черту полицию с правосудием вместе! Подай вина, говорю тебе! Венецкий додумается, где ее искать, он может ездить по всему городу и высматривать ее, а я – нет!

– Пороть таких женихов, как этот Венецкий, – буркнул Еремей. – А вина не дам. И завтра же пойду искать жилище поближе к немцу. Он-то на тебя управу сыщет… Переехать придется! Не завтра, так на другой день старый Беклешов сюда людей пришлет…

Дядька стал сгребать кровавое тряпье, вынес, вернулся. Андрей сидел за столом. Он молча оперся локтем о столешницу и подпер лоб ладонью.

Тут заглянул удрученный Тимошка:

– К вашей милости господин Акиньшин.

– Порядочные господа за полночь по гостям не бродят, – буркнул Еремей.

– Ну вот, теперь все они сюда повадятся, – тихо сказал Андрей дядьке. – Будут калеку утешать… А уезжать нельзя… Проси, Тимошка.

Вошел пожилой измайловец, сбросил Тимошке на руки тяжелую, усыпанную снегом епанчу.

– Здравствуй, Соломин, – сказал он. – Я только что приехал, но мне все уж доложили. Я истинно рад тебя видеть.

– Да я-то гостям не рад, – прямо ответил Андрей. – Сам видишь, как все вышло. И всем передай – в сочувствии не нуждаюсь!

– Садитесь, вата милость, – словно бы извиняясь за барскую грубость, попросил Еремей.

– Полагаешь, это безнадежно? – спросил, садясь, Акиньшин. – Рановато белый флаг вывешиваешь. Еще можно повоевать. В столице есть хорошие врачи… Ну да ты, видно, не хочешь об этом… Послушай, Соломин. Я знаю, что Беклешов дрался с Венецким. Знаю причину также. Буду молчать, коли тебе угодно. Только расскажи – что тебе известно об этом грязном деле?

– Для чего тебе? – помолчав, спросил Андрей.

– Для того, что, может статься, есть человек, которому угрожают обнародовать некие письма, открыть грехи его молодости. Соломин, я знаю, что госпоже Венецкой прислали письма, написанные Марьей Беклешовой якобы любовнику. Потому и свадьба развалилась. Что успел тебе рассказать Григорий?

– То же самое, что и тебе известно. И клялся, что Маша невинна.

– Стало быть, сам ничего толком не разузнал. Он не сказал, где эти мерзкие письма?

– Нет. У графини Венецкой, поди, где ж им еще быть? Коли не бросила сгоряча в печку.

– Нет, в печку она их не бросила. Эта барыня умна. Такие письма в материнских ручках – отменное средство управлять сыном. Вдругорядь задумает жениться на бесприданнице – а она бумажками перед носом и помашет: мол, мало тебе было хлопот?.. Соломин, как бы раздобыть те письма?

Менее всего ждал Андрей этого вопроса. Но не первый день он знал Николая Акиньшина – старый полковой товарищ отнюдь не слыл вертопрахом и в вопросах чести был не менее строг, чем Андрей.

– Сейчас я не вижу способа… – после долгого размышления сказал он. – Кабы Гришка был жив… Старый Беклешов мог бы поехать к Венецким, потребовать правды. А теперь ему не до того.

– Для чего тому подлецу, что послал письма, расстраивать свадьбу небогатой девицы? – спросил Акиньшин. – Подлец хотел дать урок кому-то другому – показать, что бывает, когда от него не откупаются. Кому-то – у кого денег куры не клюют…

– Маша пыталась откупиться… – тихо сказал Соломин. – Я нечаянно услышал. Теперь я понимаю…

– Стало быть, она знает, кто подлец? У нее с подлецом был какой-то уговор? Статочно, она собрала слишком мало?

Андрей пожал плечами. Он сводил в уме то, чему был свидетелем сам, и то, что услышал от товарища.

– Тебе не до меня, я вижу, – с огорчением сказал Акиньшин. – А ведь подлец-то у нас, сдается, один на двоих… Если вдруг поймешь, кому Маша могла бы написать те письма, сделай милость – дай знать! И, коли она сыщется… ты ей скажи, что в доме сестры моей ей всегда рады, а сестрица безупречна, не то что я, старый грешник…

– Найди Венецкого, – посоветовал Андрей. – Сегодня он невменяем и рыдает, как дитя, а завтра, может статься, опять приступит к поискам невесты. Ох, если бы и я мог…

– Ты можешь многое, – серьезно сказал Акиньшин. – Ты можешь мыслить. И можешь очень горячо желать. Желание обретает в конце концов плоть – ты знаешь это?

– Как не знать – во всех масонских ложах про такие штуки толкуют. Ты записался в ложу, Акиньшин?

– Ты сам не знаешь, сколь разумный путь подсказал. Ложи только кажутся прибежищем чудаков, вообразивших себя искателями неземной истины. А на самом деле обладают силой и властью…

– То-то государыня своей волей закрыла ложу Нептуна, – заметил Андрей.

– Больше бы ложа Нептуна в русско-шведские дела лезла! Но есть и другие ложи. Ты подал мудрую мысль… Скажи, ты уже нанял в столице квартиру?

– Нет. Сколько можно, буду жить тут. Вдруг Маша придет, не зная, что брат убит.

– Так и не расскажешь подробностей?

Андрей подумал – и решился:

– Я был секундантом на дуэли, но дуэль получилась неправильная. Не с дурачком Венецким следовало Грише драться, – сказал он. – А с тем, кто сплел интригу против Маши. Я – секундант. Я не хотел – но так решил Беклешов. Его затея. Однако я должен сделать так, чтобы дуэль была завершена. Это – долг секунданта.

– Вот оно что. Стало быть, не успел приехать в столицу, как унаследовал врага.

– Да.

– Ну так этот враг тебя и спасет, – уверенно сказал Акиньшин. – У тебя теперь есть долг. И ты пошлешь к черту свою меланхолию, ты будешь лечиться. А подлеца выследим. А коли что со мной случится, мой человек, Афанасий, скажет тебе, где спрятаны важные бумаги, и даст ключ – словечко, чтобы тебе их отдали. Прощай, Соломин! Что разведаешь – пошли за мной. И я – также пошлю за тобой или сам приду.

Акиньшин ушел.

– Пока меня не было в столице, тут завелась какая-то сволочь, – сказал Андрей. – Еремеюшка, тебя ко сну не клонит?

– Какой уж тут сон…

– Тогда отворяй сундук. Узнаем наконец, каким богатством владеем.

Тихо радуясь тому, что питомец не просит вина, Еремей кликнул Тимошку, и вдвоем они выволокли на середину комнаты один из двух сундуков.

– Хоть оружейную лавку открывай, – ахнул Еремей. – Вот, батюшка мой, знатный нож, персидский, что ли? Ножны стальные, по стали серебряные накладки. Клинок с серебряной насечкой, все завитки да усики. Рукоятка деревянная – да чуть ли не под бабью руку, столь мала. Дерево расписное – тут тебе по черному полю и цветочки, и птахи, и дед в чалме сидит – пророк Магомет, что ли?

– Сомневаюсь, им его рисовать не положено. Дальше!

– Булатный нож, а насечка золотая. Такому и цены, поди, нет. По клинку – вроде как львы дерутся. А рукоять слоновой кости, желтая.

– Клинок какой?

– Прямой, у рукояти широк. С таким хоть на медведя ходить. Ножны кожей обтянуты.

– Это персидский кард.

Андрей, его дядька и помогавший им Тимошка с азартом обсуждали содержимое сундука, словно пытаясь отвлечь друг друга от горестных мыслей о Грише, На столе уже лежали в ряд выпутанные из тряпиц дорогие пистолеты. Андрей трогал их, примерялся к рукоятям. И вдруг устыдился собственного бесчувствия: суток не прошло, как эти самые руки были в Гришиной крови, а вот ведь – радуются, ласкают сталь…

– Убери! – сказал Андрей. – Убери сейчас же!

– Сейчас приберу… А ведь в сундуке добра рублей на тысячу, поди, – заметил Еремей. – Ну-кась, пробегу я завтра по слободе, потолкую… Господа гвардейцы непременно купить захотят.

– Утром обсудим.

Едва опустив голову на подушку, Андрей провалился в сон – тяжкий и муторный. Он выныривал, тер рукой лоб, погружался в сумятицу снова. Но во сне он был зряч! И во сне видел Гришу, Машу, старого Беклешова. Во сне Гриша был жив, Маша – весела, а старик мельтешил где-то, не решаясь подойти.

* * *

Утро принесло слепоту.

Еремей, оставив питомца на Тимошку, побежал искать покупателя на кинжалы. Тимошка, получив строгое вразумление, посетителей к Андрею не допускал: барину-де неможется. Но одному человеку он не мог противостоять – им оказался отец Герасим из небольшого пятикупольного деревянного храма, носившего громкое имя – собор Пресвятой Троицы лейб-гвардии Измайловского полка. Считалось, что собор возведен на месте той самой часовни, где царь Петр венчался в 1712 году со своей царицей Екатериной.

Отец Герасим попытался утешать, но Андрей от утешительной беседы уклонялся. Тогда батюшка спросил, не терпит ли былой его прихожанин какой нужды. Оказалось, нужда была – Андрей попросил себе в помощь грамотного человека, чтобы читать вслух или писать под диктовку. Хотя у Андрея не было внятной диспозиции, хотя он смутно представлял себе, как исполнить словесное Гришино завещание и свой секундантский долг, но без отправки и чтения писем и записок он обойтись не мог. Неведомо, сыскал бы отец Герасим хоть какого запойного псаломщика или нет, но судьба распорядилась так, что Андрей не стал дожидаться обещанного. И, как оказалось потом, правильно сделал.

Андрей ждал своего дядьку с докладом об охотниках купить персидский кинжал. Тимошка развлекал его как умел: стоя у окошка, докладывал, кто проходит либо проезжает по улице. За окном уже начинало смеркаться. Вдруг Тимошка замолчал.

– Ну, что такое? Черт привиделся? – спросил Андрей.

– У калитки экипаж остановился…

– Ну и что?

– Д-д-дама в-в-выходит… – еле выговорил Тимошка.

Дама в лиловой бархатной шубке, в пышных юбках, в меховых сапожках, оттолкнув отворявшего дверь Ивашку, ворвалась в угловую комнату и остановилась, держась за косяк. Лицо ее было закутано шалью поверх шляпы.

– Ты… – прошептала она. – Ты… Боже мой, за что?..

– Катенька? – без голоса выдохнул Андрей и встал. – Зачем ты здесь? Все кончено меж нами!

– Отчего?

– Оттого, что я – калека, урод! Мое исцеление сомнительно. Это дело нескольких лет, и то, ежели Господь сжалится. Такой ли муж тебе нужен? Катенька, уйди, не трави мне душу.

– Это все не имеет значения, когда я тебе обещалась, – сказала дама.

– Я возвращаю тебе твое слово. Не хочу знать, что ты несчастна.

– Андрюшенька, свет мой ясный, как я могу быть несчастна – с тобой?

– Обыкновенно! Как всякая женщина, которой не на что купить новые туфли, оттого что муж – нищий.

– Что за вздор ты городишь?! – Катенька подошла к жениху и крепко обняла его. – Вот так, – сказала она. – И ты тоже. И никого мы вдвоем не побоимся. У меня есть деньги…

– Этого еще недоставало!

– Приданое! Ты что же, вздумал взять меня без приданого?

– Я полагал перейти в штатскую службу, найти денежное место в департаменте. А теперь – разве что в обители, и то не во всякую примут.

– Какая обитель? Послушай, ничто не мешает нам повенчаться хоть завтра, а потом мы вместе займемся твоим лечением. Ты меня знаешь, я найду лучших врачей, я все сделаю для тебя. Не хочешь жить в столице – поедем хоть в Москву, хоть в подмосковную. Покойный Ганапольский довольно мне оставил, чтобы повезти тебя хоть к парижским, хоть к лондонским врачам…

Андрей не мог удержаться – он тоже обнял Катеньку и ощущал под бархатной нежной шубкой ее жаркое тело. Но это было ужасно – он желал эту женщину так, как будто был полноценным мужчиной, не калекой. Сказать ей об этом он не мог – Катенька тут же закрепила бы свою победу над Андреем самым страстным образом. Он и желал, и не желал этого. Объятие, бывшее единой надеждой и наградой все долгие недели Очаковской осады, сбылось – и стало страшнейшей карой. Сумятица воцарилась в голове.

– Андрюшенька… – прошептала невеста. – Ты и вообразить не можешь, как я тебя ждала… Ведь два года уж, как сговорились… И надо ж такому случиться… – она всхлипнула.

Это было уж совсем плохо – как обращаться с плачущими женщинами, Андрей не знал. И жаль ему Катеньку стало нестерпимо, и подумалось: а что, коли она права? Врачи докопаются до правды, подберут лекарства! А меж тем как хорошо было бы жить с любимой, во всем ей доверившись… в покое и благости… Но как раз покой невозможен… Андрей честно пытался соединить в голове свое обещание Катеньке, ее решимость, свое увечье и свалившийся на него, как кирпич с крыши, долг секунданта.

Меж тем Катенька, плача, устыдилась своих слез: так получалось, что не она утешала Андрея, а он теперь должен был утешать ее – молодую, здоровую, зрячую.

– Душа моя, – сказал Андрей, – нехорошо тебе тут оставаться. Люди увидят твой экипаж, узнают… Ни к чему это, ей-богу… Ты сейчас поезжай, мы увидимся потом, без посторонних наблюдателей…

– Да что ж плохого? Я невеста твоя!

– Тем более – у невесты репутация должна быть безупречна.

– Боже мой, какой вздор… – прошептала Катенька. – Можно подумать, товарищи твои не догадываются, что ты мой любовник…

– Догадка не есть знание. Я прошу тебя, поезжай сейчас домой, жди моего письма. Я все улажу. – Он поцеловал невесту в губы.

Это был долгий поцелуй, очень долгий.

– Хорошо, я послушаюсь тебя, – сказала Катенька. – Поскольку вижу в тебе мужа. Поскорее присылай Тимошку с письмецом!

– Душа моя, ты даже не представляешь, как я тебя люблю, – ответил Андрей.

Что такое любовь капитана Соломина, Тимошка понял ровно минуту спустя, когда Катенька, выйдя, села в экипаж.

– Собираться! – приказал Андрей. – Немедленно. Покидай вещи в чемодан, потом разберешься. И тут же беги к конюшням за возком и лошадьми. По дороге найди кого-нибудь, обещай пятак, чтобы помог вытащить и приторочить сундуки.

– А дядя Еремей? – спросил изумленный Тимошка.

– Еремея потом сыщем. Главное – поскорее отсюда убраться. Ковер оставь тут, ну его к черту! Ну, живо!

Получаса не прошло, как возок был подан. Тимошка слезно умолял подождать Еремея. Андрей ругался. Тимошка божился, что дядька вот-вот прибежит. И действительно, Еремей явился с деньгами – он продал персидский булатный нож за тридцать пять рублей.

* * *

На Андрея напала страсть заметать следы. Он приказал Тимошке гнать в сторону Московской заставы, чтобы создать впечатление отъезда в Москву. Затем следовало обогнуть городские окраины и выехать к Свято-Троицкому монастырю. На все это путешествие Андрей определил не более часа. Но, как всегда, теория оказалась прекрасна, а на деле дорога имела загадочные колдобины.

В одну из них и въехал возок, да еще и сильно накренился, едва не потеряв сундуки. Место оказалось пустынное, Тимошка по колено в снегу побежал к ближайшим домам, и вытаскивание возка стало целым приключением, обошедшимся Андрею в рубль серебром, – здешние жители сразу оценили безвыходное положение путешественников.

К монастырю подкатили уже ближе к полуночи. Начались поиски трактира и ночлега, но в этой части столицы их, казалось, не было вовсе. Еремей от расстройства чувств поругался с Тимошкой, Тимошка от огорчения перешел на визг:

– Ну? Кого ты тут расспрашивать собрался?! Ни души кругом! – выкрикивал обиженный Тимошка.

Душа явилась. Сперва совсем близко раздались вопли: «Имай его, имай подлеца!» Потом на белом поле появились темные фигуры. Одна неслась впереди, прочие – за ней.

Минуты не прошло – к возку подлетел человечишка, без шубы, без шапки, и кинулся вовнутрь, заговорив пылко и страстно:

– Ох, спасите, спасите, Христа ради, люди добрые! Разбойники это, тати полнощные! Обобрали, убить хотят!

– Еремей, сюда! – приказал Андрей. – Тимошка, гони!

Дядьку чуть ли не на лету втащили в возок. Кони, подбадриваемые Тимошкиным кнутом, понесли неожиданно скоро. Разбойники остались позади – вместе с их руганью.

– Ты кто таков? – спросил Андрей сидящее на полу приобретение.

– Ох… – был ответ.

– Какого черта носишься по ночам и прыгаешь в чужие экипажи? – Еремей решительно взялся за допрос. – Что еще за разбойники?

– Звать меня Феофаном Морковкиным, – почуяв нечеловеческую суровость дядьки, сразу ответил человечишка. – Я несчастнейшая в свете орясина… И так все гадко – хуже некуда, а тут еще нехристи налетели, чуть не порешили! Тулупишко с плеч долой! Туфли с чулками отняли!

– Где ты живешь, убогий? Давай, дядя Еремей, его туда доставим, – сказал Андрей. – Дома-то, поди, хоть старые туфли с чулками найдутся.

– Нигде я не живу! – человечишка всхлипнул. – Прогнали меня из дому! Скитаюсь!

– Он пьян, – догадался Еремей.

– Не пьян! Да хоть всего обнюхайте! Меня не за пьянство из дому погнали…

– Кто погнал-то? – спросил Андрей. – Кому ты не угодил?

– Да она же, Матрена моя, Никитишна… венчанная…

– Слыхал я, что муж жену со двора сгоняет за бесстыдство, а чтоб жена мужа – так не слыхал, – сообщил Еремей. – За блуд, что ли?

– Какой блуд?! Кому я, сирота, нужен? Кто на меня польстится?! – страдальчески вопросил человечишка. – Блуд!.. Да моя бы, про блуд узнав, свечку бы Богородице поставила – коли я с другой бабой на что-то годен, так, может, и ей сласти перепадет!

Еремей, как ни старался изобразить строгого охранителя барского покоя, захохотал.

– Так за что она тебя выгнала? – продолжал расспросы Андрей, и видно было, что его это приключение очень забавляет.

– Так за то, что на службе провинился. Меня ведь и оттуда – в тычки…

– А на службе – что?

– Бумагу переписывал, зазевался… Царский титул переврал…

– Это не шутка – царский титул переврать. Да ведь поругают и простят.

– Так сказали – терпение лопнуло! И в тычки…

– Что делать будем, барин мой любезный? – полюбопытствовал тогда Еремей. – Куда девать господина Морковкина?

– Куда девать… Придумал. Нам ведь его Бог послал. Ты, дядя Еремей, без грамоты жить ухитряешься. Тимошка тоже аз от буки с большим усилием отличит. А сей – статочно, читает бойко. И пишет, поди, с запятыми. Ведь канцелярист?

– Канцелярист, – согласился человечишка. – И читаю, и пишу знатно! И почерк у меня отменный!

– Возьмем на пробу. Коли угодит – может, у нас и приживется. Пока жена не сжалится, – решил Андрей.

– Милостивый государь! – вдруг зычно возгласил человечишка. – Да за ваше ко мне милосердие, да я, да ручки ваши! И ножки также целовать буду, да!

– Уймись, – посоветовал Еремей. – Наш такой блажи не признает, – это означало, что он принял бедолагу во временные домочадцы.

– Коли ты здешний, может, знаешь, где ближайший трактир? – спросил Андрей.

– Как не знать! Ваша милость, велите ехать прямо, а я буду в окошко поглядывать и скажу, где поворотить.

Пока добирались до постоялого двора, условились, что звать Феофана Морковкина в домашнем обиходе будут Фофаней: он так привык.

Харчевня, которая помещалась в нижнем жилье приземистого длинного здания, была, разумеется, уже заперта. Сторож позвал хозяина, хозяин распорядился впустить возок во двор и велел конюху принять и поставить на конюшне лошадей. Опять была большая морока с сундуками, груженными оружием, – Еремей не хотел оставлять их ни во дворе, при возке, ни даже в запертом сенном сарае. Хозяин разбудил молодцов, сундуки втащили во второе жилье.

И только там Фофаня обнаружил, что его новый хозяин слеп.

– Ну-ка, дяденька, опиши мне господина Морковкина, – велел Андрей.

– Собой страшнее черта, – начал невозмутимо дядька. – Росту – без вершка два аршина… Рожа чумазая… Нос… – Еремей задумался. – Фофаня, кто это тебе так искусно нос перебил, что он на сторону ноздрями глядит?

– Злые люди. Звери! – скорбно отвечал Фофаня.

– Мастер потрудился, – заметил Тимошка. – Барин, а барин! Я с собой ковригу хлеба взял. Здесь-то сейчас поесть не дадут. Прикажете порезать? Хлебушко с сальцем – не фрикасея с фазаньими гребнями, а все лучше, чем с пустым брюхом ложиться.

– Эка удивил. После очаковского сидения я и гнилым сухарем не побрезгаю. Давай хлеб с салом. Завтра начнем хозяйством обзаводиться, – решил Андрей. – Фофаня, далеко отсюда Гончарная улица?

– Близко, ваша милость.

– Научишь Тимошу, как на нее выйти. А я тебе записочку к доктору продиктую… Ох, черт!.. – Андрей вспомнил, что дорожный письменный прибор за ненадобностью велел упрятать подальше. А куда – неведомо.

Еремей с Тимошкой принялись искать прибор. Фофаня, гревший босые ноги у печки, с любопытством смотрел на Андрея, взгляд у страдальца был живой и бойкий. В конце концов откопали и бумагу, и чернильницу, и пузырек с чернилами, и карандаши.

– Пиши карандашом, – сказал Андрей. – Первое. Найти Венецкого, установить с ним связь.

– Графа Венецкого? – уточнил Фофаня.

– Графа. Второе… Разведать, что творится в доме Беклешовых. Исхитриться встретиться с Дуняшкой. Третье – записку Акиньшину послать. Фофаня, как ему объяснить, куда он ко мне прийти может?

– А чего объяснять? Семена Моисеева постоялый двор. Его тут каждая собака знает.

– Так. Это задачи первоначальные и тактические. Список стратегических задач будет иным… Бери другой лист. Первое – узнать, что за письма принесены к графине Венецкой. Сие могут знать Маша, графиня Венецкая, граф Венецкий и некое четвертое лицо. Но Венецкий высказался так: он бы прочитал эти письма. Статочно, он их даже не видел, а, как выразился Акиньшин, ими перед носом помахали… Но письма были, иначе Маша не прибежала бы ночью. С ней была Дуняшка… Тимоша! Завтра, отнеся записки Акиньшину и немцу, поди к Беклешовым, постарайся девку выманить. Объясни – я-де хочу отыскать барышню, пока та в беду не попала. Ты Дуню не за ручку хватай и не целоваться лезь, а первым делом вызнавай – кому Маша писала те письма.

– Баринок мой любезный, – перебил Еремей. – Может, не стоит эти козни распутывать? Что мы можем-то? Ведь выйдет одно огорчение…

– Мы можем все, – твердо сказал Андрей, вспомнил зареванное лицо Венецкого и добавил: – Потому что больше некому.

Он не видел, но знал, что дядька с кучером хмуро переглянулись. И мысли их тоже прочитал: не кобенился бы ты, барин, а ехал бы лучше к невесте…

Фофаня внимательно приглядывался к новому хозяину. И заговорил, когда все уже улеглись спать и полусонно обменивались соображениями насчет стирки белья, ковки лошадей и обувки для нового домочадца. Нога у него оказалась – придворной красавице впору.

– У меня прадед ослеп, – сказал Фофаня. – Так сперва на углы натыкался, а потом наловчился их обходить. Но не потому, что всякий угол помнил. Мы, малые, возню затеем, ему наш визг слушать надоест, он, что под рукой, тем и запустит. Так ни разу, старый черт, не промахнулся!

– Как это? – спросил Андрей.

– Чутье какое-то у него появилось. Я думаю, у него Бог глаза отнял, а уши поправил. Слышать он стал – лучше сторожевого пса. И палку кидал по слуху, я чай…

– Палку кидал по слуху… – повторил Андрей.

* * *

Утром, после завтрака, были приобретены для Фофани старые «коты», которые хозяйская жена доносила до дыр. Но он не огорчился, а, выпросив у Тимошки кусок старого сукна, смастерил страшные на вид, но теплые онучи.