Текст книги "Слепой секундант"

Автор книги: Дарья Плещеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Не в способности она поверила, – хмуро сообщил Андрей. – А, наподобие утопающего, хватается за соломинку. Но передайте, что я ей благодарен безмерно.

– Передам. А это – от Элизы… – Валер, несколько смутившись, выложил на стол кошелек с золотыми империалами. – А когда, с Божьей помощью, вы одолеете супостата…

– Мы одолеем супостата. Мы, – поправил Андрей.

И тут дверь комнатушки распахнулась. Божье чудо, что под рукой у Андрея не случилось ни ножа, ни пистолета. На пороге встал не злодей, не мазурик с Сенного рынка, а девица лет семнадцати, высокая, тоненькая и, сколько можно было судить по влажным от тающего снега прядкам на лбу, белокурая.

– И меня посчитайте, и меня! – выкрикнула она. – Я также! Я мстить готова!

– Царь небесный! – произнес Валер. – Этого еще недоставало.

– Дядя Еремей, это что такое? – полюбопытствовал Андрей.

– Девка, – лаконично отвечал дядька. – Вот уж точно, нам лишь девок недоставало.

– Господин Валер, уж не ваше ли это сокровище?

– Мое, – отвечал Валер. – Выходит, подслушивала мой военный совет с Элизой. И запомнила про «Город Мадрит».

– А что мне еще оставалось? – возмутилась девица. – Должна же я понимать, что делается вокруг меня!

– Что делается из-за тебя, твоей дурости, сударыня, – Валер был так суров, что даже бездетным Андрею с его дядькой стало понятно: суровость сия первоначальная, а когда схлынет – дитятко станет из него веревки вить.

– Господин Валер, каким именем прикажете называть сию решительную особу? – церемонно спросил Андрей.

– Я Гиацинта. Иного имени не надобно, в ином не нуждаюсь! – вместо отца ответила девица. – Я должна быть с вами и жестоко мстить!

– Господи Иисусе, спаси и сохрани, – Еремей перекрестился.

– Господин Валер, нельзя ли отправить куда-нибудь эту буйную особу? – холодно осведомился Андрей.

– В бешеный дом разве? – отвечал Валер.

– Ох, – только и мог вымолвить Еремей. В это «ох» вместилась целая речь, выстроенная по всем правилам риторики; речь о несовершенстве и бестолковости прекрасного пола, которому предписана прямая дорога – от печки до порога, он же затевает такие проказы, что и в ступе не утолчешь…

– Сударь, я хочу быть вместе с вами, – сказала Гиацинта, глядя прямо в черную повязку Андрея. – Я прирожденная актерка! Я все выведаю! Вам от меня так просто не избавиться – лучше возьмите меня! Я пригожусь, ей-богу! У меня свои счеты, я жестоко оскорблена!

– Это она собралась мстить маркизу де Пурсоньяку, – объяснил Валер. – Актерка, а Молиера не читала.

– Зато вымогатели явно читали Молиера, – заметил Андрей. – Сударыня, мы непременно воспользуемся вашим великодушным предложением, а сейчас вам бы лучше вернуться домой. Батюшка ваш при смерти, нехорошо будет, ежели он скончается, а вас и отыскать не смогут.

– Я не вернусь и останусь тут, с вами, – ответила Гиацинта. – Ведь не повезете же вы меня назад силком. Я знаю, что вы мне сейчас скажете – про долг дочерний и послушание! А отчего я должна показывать послушание? Какой у меня перед ним долг? Оттого ли, что он оскорблял мою матушку, я должна его нежно любить?!

– Оскорблял? – перебил Валер. – Ну-ка, сударыня, об этом – подробнее!

– А она тебе, сударь, не сказывала? – Гиацинта опять повернулась к Андрею. – Ну конечно, нет, никому жаловаться не станет, а уж любовнику своему!.. Ой…

– Черт побери… – пробормотал ошарашенный Валер.

– Сударь, я нечаянно узнала! – пылко заговорила Гиацинта. – Я матушку люблю, а коли она тебя любит, так и я… Коли ты смог ее сделать счастливой, то и я… Я ни слова никому никогда не скажу, хоть на кусочки режьте! – и девушка перекрестилась.

– Будет вам, сударыня, семейные тайны выбалтывать, – оборвал ее Андрей. – Господин Валер, тут вам решать. Умнее всего – отправить девицу в дом ее бабушки, но она может стать очень полезной…

– Да, да, я могу быть полезна! – подхватила Гиацинта. – Только не возвращайте меня бабушке! Я и ее люблю, да ведь она не понимает… Ох, я все вам объясню, и про маркиза де Пурсоньяка тоже. Чтобы вы обо мне дурно не думали.

– Что уж тут объяснять… – буркнул Валер.

– Ты, сударь, меня не расспрашивал из благовоспитанности. А вот ежели бы спросил – я тут же бы и ответила!.. А скажите, сударь, как не вырасти упрямицей, когда на тебя кричат и вечно покорности требуют? – с этим вопросом строптивая Гиацинта адресовалась уже к Андрею.

– Я сам изрядный упрямец, – усмехнувшись, отвечал он. – И сдается мне, что маркиза де Пурсоньяка вы как раз из упрямства, чтобы всему миру наперекор, полюбили.

– Я не любила его! – воскликнула Гиацинта. – Ни капельки! Я лишь замуж хотела выйти и от батюшкиной злобы избавиться! А маркиз обещал мне не ставить препон и пустить в ход все связи!

– Какие связи и для чего? – спросил Валер.

– В театральной дирекции! Он гам всех знает! Я хочу петь на театре, а батюшка бы вовеки не позволил! А маркиз был рад мне помочь! Он клялся, что не станет меня домогаться… Он из чистой дружбы предложил мне руку…

– Слышали? – Валер повернулся к Андрею. – Вот это новость! Экое неземное благородство!

– Будет вам, сударь, – отвечал Андрей. – Давайте лучше разбираться, где и как девица ваша встретилась с маркизом. Это – след, коего нельзя упускать.

– Коли сударыне будет угодно открыть сию тайну, – ехидно сказал Валер. – Меня она таковым доверием не почтила.

– Кабы я знала, что ты, сударь, пойдешь по следу!!!

– Вы считали господина Валера неспособным поймать и наказать обидчика? – осведомился Андрей, с трудом удерживаясь, чтобы не улыбнуться. Девица, при всей своей придури, нравилась ему прямотой и горячностью.

– Ну да, считала.

– А меж тем он рисковал жизнью, выслеживая вымогателей. Вам о том не докладывая…

– Как?

– Полез прямо в разбойничий вертеп, переодевшись плотником. Диво, что жив остался. Так что советую набираться житейского опыта, сударыня. Право, пригодится.

– Боже мой… – пробормотала Гиацинта. – Он? Точно – он?

– А для чего же, по-вашему, друг вашей матушки отрастил эту бороду? Ну, кто старое помянет – тому глаз вон, – пошутил Андрей. – По голосу можно понять, что вы очень молоды. А по манерам – что вы, пожалуй, хороши собой и потому избалованны сверх всякой меры.

Забыв, что Андрей ее не видит, Гиацинта встала в трагическую позу и протянула перед собой руку с видом героини, изгоняющей вон со сцены главного мерзавца.

– Ну что ты станешь делать?! – риторически спросил Валер. – Театр ей подавай! И ведь с самого младенчества театром бредит! Кабы еще и пьесы читать любила…

– А я все, что надо, с голоса заучу, – пообещала Гиацинта. – Я умею! Господин Соломин, ну хоть вы скажите – ведь коли у меня театральный талант, негоже его в землю закапывать! Я и пою прекрасно, и танцую! Я ловкая – и бегаю быстро, даже в шнуровании! Я и стрелять умею! Я буду полезна! А коли вы меня прогоните – я сама стану искать этого маркиза, черти бы его побрали!

Андрей не видел ее лица, но живо вообразил, какая гордость на нем обозначилась, какое вольнодумие засияло в глазах девушки: выругаться, помянуть черта в присутствии мужчин было своего рода подвигом, хоть и подвигом дурного вкуса.

Неожиданно на помощь Гиацинте пришел Еремей:

– И то, – подтвердил он. – Где черт сам не управится, туда бабу подошлет.

– Господин Валер, помнится, была речь, что вы поедете в Гатчину – искать господ Решетникова и Вяльцева, – напомнил Андрей. – Вот, может, и отправились бы вдвоем. Если Марию Беклешову там прячут, то, может, девице сподручнее было бы расспрашивать местных баб…

– Я справлюсь! – пылко пообещала Гиацинта. – А потом вы поймете, что мне можно доверять, и мы найдем этого проклятого маркиза…

– Дайте мне слово, что, коли увидите его в Гатчине, не вцепитесь ему в глаза и не поднимете крик на всю губернию, – потребовал Андрей.

Он не видел лица Гиацинты, но по молчанию понял – попадись ей сейчас маркиз, полетели бы от него пух и перья.

– Любопытное ремесло у господина маркиза, – усмехнулся Валер.

– Прежде всего нужно спасти Беклешову, месть – потом. И ради этого я хочу сделать вам, мадмуазель Гиацинта, несколько вопросов. Вы, будучи прирожденной актеркой, должны замечать всякие особенности поведения, манер… – не будучи великим знатоком души человеческой, Андрей понимал все же, что пусть к сердцу норовистой Гиацинты лежит через ее страсть к театру. – Вы единственная из нас знаете маркиза де Пурсоньяка. Что он за птица? Каков собой?

– Он мне мерзок, – сразу выпалила Гиацинта. – Он постыдно сбежал!

– Стало быть, трус? Или, добиваясь вас, он был смел, как всякий кавалер?

– Да, был, разумеется… – Гиацинта задумалась. – Или нет – не был! Это так важно знать?

– Важно, сударыня, и никто, кроме вас, этого не скажет. – Андрей ободряюще улыбнулся Гиацинте.

Девушка любила лесть – как же не любить лесть истинной актерке? Но была неглупа и догадлива. Да и другое почуял Андрей – ей недоставало в жизни друга, которому можно довериться – и который одновременно мог бы ею ненавязчиво руководить.

– Сударь, выйди, ради бога, я скажу господину Соломину… – обратилась она к Валеру.

Валер посмотрел на дочку с превеликим подозрением – но мужественно вышел. Еремей, повинуясь жесту барина, – также.

– Говорите, сударыня. И знайте – я вам не матушка, что бы ни услышал, крика не подниму и без чувств не грохнусь, – пообещал Андрей. – Так что же было меж вами и маркизом, кроме французских записочек и обещаний определить вас в Большой Каменный театр?

– Было то, что он… – девушка смутилась. – Он на полдороге остановился, вот что было! Я знаю, каков настоящий поцелуй, мне Лиза Селецкая все рассказала! Как хорошо, что вы меня сейчас не видите, я вся горю, как вспомню… Мне было бы стыдно так целоваться…

– Стало быть, за руку маркиз вас брал, а целовать в уста не осмелился?

– Он только в щеку целовал. Сказывал – до свадьбы иначе нельзя. И писал о том же.

– Ладно, Бог с ними, с поцелуями. Опишите, каков он собой. Только честно – невзирая на то, что мерзавец.

– Он хорош собой, – мужественно признала Гиацинта. – У него лицо продолговатое, глаза большие, светлые, нос прямой. Ресницы длинные. И еще – он меня обнимал не по-настоящему, к груди не прижимал, а я знаю – следует прижимать.

– Вам ни разу не всходило на ум, что вас обольщает переодетая женщина?

– Господи Иисусе! Как же это возможно?! – изумилась девушка.

– Отчего нет? Такая же прирожденная актерка, как и вы, которую наняли исполнять гнусную роль… Она умеет увлечь, в душу влезть, умеет написать такое письмо, чтобы ответное оказалось компрометирующим. Могло такое быть?

– Можно ли быть такой дурой, чтобы не отличить кавалера от переодетой дамы? – сердито спросила девушка.

– А тут дело не в уме или глупости. Дело в актерском мастерстве. Вы бы могли на театре представить влюбленного кавалера?

– Я бы могла!

– Отчего ж другая не сумеет?

Гиацинта задумалась.

– Если это так – я ей все космы повыдергаю! – вдруг выпалила девушка, и Андрей понял: угадал!

– Тогда слушайте внимательно, – Андрей решил перейти прямо к делу. – В Воскресенской обители живет матушка Леонида. Именно к ней прибежала Маша Беклешова, когда отец ее из дому выгнал. И оттуда Беклешову увез человек, который, скорее всего, и есть ваш проклятый маркиз. Вы поезжайте в обитель и сыграйте там роль. Объясните матушке Леониде, что вы дальняя родня и подруга Маши. Объясните, что ваша семья готова ее приютить и защитить. Пусть матушка Леонида поможет ее отыскать. А заодно очень осторожно расспросите, верно ли, что Машу забрал из обители ее тайный жених. Не граф Венецкий, о котором все знали, а другой, тайный? Словом, вот вам роль! Исполняйте!

– Господин Соломин! – воскликнула Гиацинта. – Вы первый, кто так со мной говорил! Вы – ангел, право, ангел! Ах, отчего не вы – мой батюшка? Вы бы меня понимали!

Андрей невольно хмыкнул. Он был всего лишь лет на десяток постарше Гиацинты, но хвороба не красит – девушка искренне прибавила ему возраста, исходя из бледности лица и черной повязки на глазах.

Валер вошел и с изумлением уставился на девушку. Но ни слова ей не сказал – и лишь потом, когда для Гиацинты нашли извозчика и отправили ее в Воскресенскую обитель, обязав оттуда немедленно ехать в бабушкин дом, он заявил Андрею:

– Вы чудо сотворили. Отродясь не видывал, чтобы эта чертовка глядела на кого-то влюбленными глазами.

– Это не на меня она так глядит, это просто ей пора пришла влюбиться…

– Кабы вас вылечили, а она бы вас полюбила…

– Ежели да кабы… Господин Валер, ежели вы опять к Федору в богадельню придете, как будто узнать новости про Аввакума Клушина, можете ли вы у него там засидеться до той поры, как богадельня уснет? Под предлогом, что якобы вдруг хворь прицепилась? Сердце заболело? Или что иное, мешающее идти?

– Посмотрите на меня, Соломин! Похож я на человека с больным сердцем? – Валер даже развеселился.

– Зря смеетесь, сударь. Вот служил у нас в Козловском мушкетерском майор Дронов, детина восьми пудов весом, кровь с молоком, а свалился с коня – и лежал бревно бревном, – хмуро и грозно предостерег Еремей. – Так-то оно бывает, когда здоровьем похваляются.

– Будет тебе, – одернул его Андрей. – Ну-ка, господин Валер, опишите внутренность богадельни…

* * *

Когда стемнело, экспедиция в общих чертах была подготовлена. Вот только издали не могли понять, где у богадельни чердачные окна, ежели они там вообще имелись. Отправив Фофаню изучать их расположение, Еремей подошел к барину и высказал предложение: если найдется подходящее окошко, сперва запустить в богадельню Фофаню, чтобы он разобрался и подсказал, как вытащить оттуда без лишнего шума купца Клушина.

– Натворит он там дел, этот Фофаня, – сказал Андрей. – Глупая затея. Нет, господин Валер пойдет открыто, как всегда хаживал. Вместе с господином Валером пойдешь ты, Еремей Павлович. Вдвоем-то вы Клушина быстро вытащите.

– Побьют нас, – возразил Еремей. – Добром это не кончится, – буркнул он.

И впрямь – добром не кончилось. Сторож Федор наотрез отказался впускать Валера в богадельню. Огрызался из-за запертой двери, отрицал всякое знакомство, ругался, грозился поднять шум. Пришлось отступить.

– Ничего не понимаю, – сказал Валер. – От начальства, что ли, ему влетело?

– Видишь, баринок драгоценный, сам Бог велел отступать, – тихонько шепнул Еремей. – Сейчас Фофаню подберем, я ему свистну…

На свист Фофаня не отозвался. Еремей пошел его искать, обошел богадельню и оказался у глухой стены. К стене намело снега, образовался порядочный сугроб. В сугробе что-то скрипело и шевелилось.

– Чур меня, чур, – сказал Еремей, крестясь. – Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…

То, что в сугробе, затаилось. Еремей постоял несколько, опять перекрестился, прошел немного вперед, и увидел взрытый снег. Кто-то пропахал целую борозду, подбираясь поближе к стене. В лунном свете борозда имела устрашающий вид. Еремей сам не понял, как, зачем и почему опустился на корточки. Что он чаял увидеть? Домашнюю нечисть – домового, банника, овинника, кикимору? Сам не знал – и мучительно пытался вспомнить, рассказывала ли покойная бабка о тех немытиках, что зимой промышляют по сугробам.

Несколько погодя сугроб зашевелился и из него, отряхая снег, воздвиглась темная фигурка и кинулась бежать в сторону кладбища. Вид у нее был не человеческий – будто бы и брюхата, но чрево выросло отчего-то на правом боку. Припоминающий нечисть Еремей не сразу сообразил – именно так выглядит человек, прижимающий правой рукой к боку сундучок наподобие матросского. Потребовалось еще с полминуты, чтобы Еремей, опять призвав на помощь и Господа, и Богородицу, понял: это удирает с неведомым грузом Фофаня. Груз, надо полагать, был очень весомым и ценным, раз Фофаня отрекся от присяги перед образом преподобного Феофана Исповедника.

Кричать «Стой!» Еремей не стал – чего доброго, ворюга еще пуще припустит. А на кладбище кинется наземь, затеряется среди холмиков и крестов – ищи его, треклятого! Был только один способ:

– А святой-то Феофан с неба все видит! Все видит! – что было мочи загудел Еремей.

Фофаня пробежал еще несколько шагов и остановился. То ли был в помутнении рассудка и опомнился, то ли сообразил: будут бить. Он побрел на голос призывавшего его Еремея.

– Ну, голубчик мой сизокрылый, докладывай, – велел тот.

Оказалось, Фофаня честно изучал подступы к богадельне и увидел какую-то возню в чердачном окне. Спрятавшись за сараюшкой, Фофаня наблюдал, как сверху опускается на веревке немалая шкатула и погружается в сугроб, впритык к стенке. Выждав немного, он пошел откапывать это диво. Судя по немалому весу, там могли быть только золотые монеты.

– Бес попутал, вот те крест, бес попутал! – негромко восклицая Фофаня, влачась вслед за Еремеем и шкатулой. – Сам бы я разве догадался? Я же присягу давал! А он-то, бес-то, не дремлет! Так и норовит под руку подтолкнуть.

– Все это барину сказывай, – отвечал Еремей. – А я одно знаю – вором ты родился, вором помрешь, и совести в тебе нет и не предвидится…

Было страх как любопытно, что отыскал и попытался стянуть Фофаня. Шкатулу вскрыли, забравшись в карантинный дом. Еремей держал горящий свечной огарок, Валер маялся с замком, ковыряя его ключом от собственных часов. Наконец крышка откинулась.

– Поздравляю, Соломин, – сказал Валер. – Золото.

– Я чай, это и есть та дань, что таскали к Аввакуму Клушину несчастные вроде Коростелева. Однако странно, что он такие деньги хранил в богадельне, – заметил Андрей. – Что там еще?

– Ассигнации. Мешочек какой-то… с золотым песком! Снизки жемчуга. Перстень знатный… Но более всего – золота.

Стали разбираться – что означают странные события этого вечера. В богадельню пущать не велено, а меж тем кучу денег спускают в сугроб из чердачного окна. Чьи деньги, кто не велел пущать?

– Коли это все связано с шашнями и интригами вокруг «малого двора», то до правды мы не докопаемся, – сказал Валер. – Да и незачем. Я более скажу – умнее всего вернуть деньги обратно в сугроб. Мы же не знаем, на что они назначены и кто должен их оттуда, из сугроба, забрать. А я почти открыто бывал в богадельне, Федор, если его припугнут, тут же меня выдаст… Нехорошо получится, ей-богу…

– Вернуть? – переспросил Андрей.

– Да. Извини, Соломин, но с беспоповцами лучше без нужды не ссориться, да и «малый двор»…

– Плевал я на политику! – крикнул Андрей. – Мне эти деньги нужны, и я их забираю.

– Будь благоразумен, сударь мой…

– А я неблагоразумен. Неблагоразумен! И оставлю это золото себе. Деньги пойдут на доброе дело – я избавлю столицу от негодяев, и это для них лучшее употребление! А не интриги вокруг великого князя с супругой!

На Андрея накатило. Его воображение, развившееся за месяцы слепоты, поволокло куда-то ввысь, в заоблачные сферы. Умственный взор преподнес целую дивизию отставных полицейских, все – молодцы на подбор, все – с голосом Ивана Мельника, все – готовы исполнить любое распоряжение. Ведь что нужно? Разумная слежка за Дедкой и его Василисой, за их подручными. Если следить возьмутся опытные люди – и недели не пройдет, как принесут на блюдечке адрес господина Анонима. Примерно так представил себе употребление денег из шкатулы Андрей, но, раз уж они представляют опасность, нужно сменить местожительство, перебраться на другой конец столицы.

– Это уже бред начинается, – заметил Валер.

– Ваши милости! Ваши милости! – вдруг завопил Фофаня.

– Нишкни, – велел ему Еремей. – Не мешай господам ругаться.

– Соломин, я человек мягкий и уступчивый. Но всему же есть предел. Не надо лезть в политику – костей не соберешь. Откуда мы знаем, на что назначено сие золото?

– Я знаю, я знаю! – тихонько воззвал Фофаня.

– Кыш, – Еремей показал ему кулачище.

Валер прочитал небольшую, но емкую лекцию о силах, заинтересованных в государственном перевороте, он оказался из тех, кого хлебом не корми – а дай разгадать новую тайну Мадридского двора. Фофаня все порывался вставить слово, но Еремей не давал. Заговорить вору удалось, когда Андрей прямо обвинил Валера в трусости, а Валер Андрея – в безумии, и повисла тишина.

– Да, ваши милости! Дайте слово молвить! – увернувшись от Еремеевой руки, Фофаня рухнул на колени перед Андреем, и тот догадался о порыве Фофаниной души по стуку коленок.

– Чего тебе? – спросил Андрей.

– Про Клушина! Никакой он не купец!

– А ты почем знаешь? Ты что, знаком с Клушиными? Или в купеческих гильдиях свой человек?

– Тот, кто горемык данью обложил, – никак не купец…

– А кто ж, по-твоему?

– А из Дедкиных молодцов. Он тут прячется, вот как бог свят, прячется!

– От кого?

– Да от Дедки же!

– Как ты до этого додумался? – спросил недовольный Валер. Хотя Фофанины рассуждения могли помирить его с Андреем, однако обидно было отказываться от целой хитроумной теории аглицкого заговора.

– А то я не знаю, как оно бывает… Мало ли купчишек эти мазурики данью облагают? Плати, мол, а не то лавку с товаром подожжем! Кто нравом покруче – тех не трогают, потому как можно на большую беду нарваться. Тот, кто смолоду сам с обозами по Муромской дорожке ездил, – тому черт не брат, придумает, как отбиться. А бывает, которые платят да еще радуются – дешево, мол, откупился. А денежки – что? Денежки они себе вернут – вон Тимоше мерзлый овес продадут, и с прибылью…

– Ты что за чушь мелешь? – напустился на него Еремей.

– Не чушь, Еремей Павлович, сейчас же все поймешь! Я прибился как-то к клевому мазу, нас у него таких было полдюжины, ему как раз купчишки дань платили, а я, стало быть, ходил, собирал и приносил. И вот он на меня озлился, прогнал, а я полтину всего утаил… Из-за полтины верного человека гнать – не по-божески! И вот тут Господь меня надоумил. Когда настала пора вдругорядь за данью идти, я, не дожидаясь, пока он Прошку-Барсука пошлет, сам всех обежал, бабки собрал – да и был таков! Но я покаялся! Я с тех бабок пять Рублев на церковь дал!

– Вот, баринок мой любезный, кого мы приютили, – горестно сказал Еремей.

– Так ты к тому клонишь, что купец Клушин ту же штуку проделал? – спросил Валер.

– Да не купец он и не Клушин! А кому-то дал в лапу, его в богадельню и пустили. Он тут и засел, и тем, с кого дань сбирал, велел сюда нести. А хозяин его догадался. Может, Дедка тот хозяин и есть. Так он, с Дедкой разругавшись, и решил, вроде как ребятишки строят весной на ручейках запруду и воду в иное место отводят… Ну, как я!.. Месяц ему несли, другой несли. А потом его, раба Божия, и выследили.

Андрей задумался. Фофанина история была более логична, чем политические рассуждения Валера. Собственно, истина Андрею сейчас и не требовалась. Он хотел внятного объяснения суеты вокруг богадельни – Фофаня это объяснение дал.

– Если принять разъяснение нашего Фофани, то концы с концами хорошо сходятся, – рассудил Андрей. – Кроме того, что мазурик обезножел. Ну так это и изобразить нетрудно. А его Дедкины люди, статочно, выследили, и он про то узнал. Вот почему двери на запоре…

– Но коли так – люди этого господина Дедки еще тут появятся и не угомонятся, пока своего изменника не изловят и деньги не вернут, – добавил Валер. – Можем ли мы их тут выследить?

Еремей едва за голову не схватился – Андрей мог с восторгом согласиться на это.

– Нет, – неожиданно сказал Андрей. – Мы потратим время, но ничего не узнаем. Ведь эти люди уже не найдут шкатулы с деньгами – а значит, и не понесут ее сразу своему хозяину. Дивизии соглядатаев, чтобы бродить за ними несколько дней, у нас нет. Итак, что получается? Жизнь Клушина в опасности. К нему придут еще раз и придумают, как прорваться в богадельню. Можем ли мы его отвезти в безопасное место?

– Сегодня уж точно не можем, – сказал Валер.

– Значит, такова его горестная судьба. Деньги – наши, – жестко произнес Андрей. – А коли кому охота причитать над судьбой мазурика – милости прошу, только от меня подальше. То, что деньги попали к нам, – перст Божий. Так?

– Так! – согласился Валер. – Часть из них – коростелевские. Хорошо бы вернуть.

– Не сейчас, малость погодя. Когда мы доберемся до господина Анонима и обезвредим его. Фофаня! Тебе с добычи причитается, подставляй руку, – Андрей нашарил несколько тяжелых монет с профилем государыни и опустил в Фофанину горсть.

– Да Господи! Да я! – заголосил Фофаня привычным способом, являя неземной восторг и безграничную преданность.

– Помолчи, сделай милость.

– Баринок мой разлюбезный, – подал голос Еремей. – Все у тебя выходит складно, да только одна неурядица. Наш ворюга теперь знает, что в доме будет храниться куча золота. Тут и блаженный Феофан не поможет.

– Что ты, дяденька, предлагаешь?

– Гнать в шею, – твердо заявил Еремей. – Он довольно получил, чтобы полгода прожить без хлопот. До города довезем – а там вольному воля, ходячему путь.

– Что скажешь, Фофаня? – спросил Андрей.

Фофаня молчал.

– Ну что же, это, по крайней мере, честно, – заметил Валер.

– Честно… – согласился Андрей.

Он ожидал воплей, призывания имени Божия всуе, ползания на коленках. Но вор молчал, тем самым говоря: люди добрые, я за себя не поручусь. И Андрей прекрасно понимал: семь фунтов золота в его собственной душе произвели сущий государственный переворот, что же говорить о маленьком воришке, который никаких благородных идей отродясь не вынашивал, кроме как – совершив кражу, сбегать в церковь и постучать лбом в пол перед образами, замаливая грехи? Возможно, это молчание на деле было первым честным деянием, которое произвела Фофанина душа – и сама растерялась.

Андрей мысленно задал Богу вопрос: ведь не только для содействия розыску была послана шкатула с деньгами, еще что-то имелось в виду? Мгновенного ответа он не получил – если не считать ответом решение оставить Фофаню при себе.

– Сделаем так, господин Валер, – сказал Андрей. – Пока что вы заберете эти деньги с собой, мы вас до дому довезем. Фофаню же я никуда не отпускаю. Пусть будет с нами и учится жить честно.

Андрей услышал шарканье коленок по полу и шорох портов, осторожное прикосновение Фофаниных пальцев к ладони и влажных губ – к тыльной стороне руки.

– Будет тебе, я не прелестница. Сейчас нужно отсюда убираться поскорее, да огородами. А завтра же ехать в Гатчину. Отыщем Машу – статочно, многое узнаем про маркиза де Пурсоньяка.

– Я возьму с собой Фофаню, он пронырливый.

– Еремей Павлович, поедешь и ты. Фофаня-то пронырливый, а ты благоразумный, и кулак у тебя с пушечное ядро.

На том и порешили.

* * *

На следующий день Андрей остался с Афанасием, прочие отбыли. Афанасий получил приказание – говорить о чем угодно, лишь бы звучал человеческий голос. Одновременно он лепил глиняные пули. Потом они вдвоем пошли стрелять в сарай. А потом Афанасий достал из печи упревшую гречневую кашу и помог Андрею поесть.

Видно, мороз был крепче вчерашнего, а сарай без крыши от него никак не спасал. С мороза и с горячей каши обоих потянуло в сон. Сколько-то Андрей пролежал на лавке, сперва заснул, потом раза два просыпался и пытался заснуть по-настоящему, но не выходило.

Наконец он сел. Темнота была непроглядная – без сероватого пятна, каким являлось Андрею днем окошко. Кой час – он, понятное дело, не знал, часы уехали с дядькой. Афанасий спал на лавке под тулупом. На зов не откликнулся. Ежели спит да пятна нет – выходит, ночь. Андрей нашел на столе приготовленную Еремеем кружку с брусничной водой, тарелку с едой на ужин – подсохшими капустными пирогами и мелкими снетками, что хорошо грызть в раздумьях.

Его охватило беспокойство. Он стал заново продумывать все, что было связано с Машей.

Ее вывело из обители странное существо, о коем нельзя было сказать точно, мужчина или женщина. Это существо отправило Машу в Гатчину, и девушка поехала, не пытаясь воспротивиться. Она же, сидя на постоялом дворе в одной комнатке с Андреем, несомненно, его узнала. Но молчала. Отчего? От страха? Неужели ее доверие к непонятному существу было столь велико, что она предпочла существо вернейшему другу покойного брата? Кто же ее тогда соблазнял? Кому она писала неосторожные письма?

Ей восемнадцать лет. Она уже успела испытать влюбленность неведомо в кого и, сдается, любовь к Венецкому. Чего ж не сделать ставку на свою красоту, которая лучше любого ключа откроет двери во все дворцы? Похоже, истинно девичьей невинностью Машенька уже гордиться не может – ее душа утратила простоту, хотя тело, возможно, еще соблюдает запрет. И судьба ее – стать авантюрьерой. Мало ли красавиц, роскошествуя неизвестно за чей счет, ловят знатную добычу при всех европейских дворах, а то и лезут в политику? Что там толковали про авантюрьеру, выдававшую себя за дочь покойной государыни Елизаветы Петровны? Поди знай, до чего бы доигралась, кабы Алехан Орлов не похитил и не вывез в Россию. Говорить о ней в свете не принято, однако сию историю еще помнят и порой обсуждают – без посторонних ушей…

Гриша, видать, имел темное понятие о собственной сестрице. Жаль бедняжку, жаль… Сколько тех авантюрьер гибнет в нищете, перейдя несчетное количество раз из рук в руки?..

Совсем уж мрачные картины представились Андрею – без малейших на то оснований. Он плохо знал Машу – да и как узнать, когда при их последних встречах она была изумительно благонравна, охраняема нянькой, какими-то пожилыми родственницами и, разумеется, матерью? Именно такие, береженые и лелеянные, умеющие сказать кавалеру только «да» и «нет», да еще «как будет угодно батюшке с матушкой», носят в душе нелепые, но страстные влюбленности, а потом бегут зимней ночью с каким-нибудь армейским поручиком, захмелев от его поцелуев. И хорошо еще, коли под венец.

Отчего внутренний человек Андрея нагнетал недовольство Машей? Что-то ему сильно не нравилось – и даже не теперь, а в будущем. Что-то этакое он предвидел – словно Божью волю, которая хоть и непонятна, хоть и пугает, а воспротивиться – не смей. И Андрей заранее переживал и злость, и тревогу, и все, чем повеяло из того непонятного будущего. Переживал – чтобы они, единожды прочувствованные до конца, более не путались в ногах?..

Снаружи послышались голоса. Андрей вскочил, услышал шаги, шуршание, дверной скрип и стук. Это были обычные звуки, но прозвучал и необычный – какое-то шипение, будто ртом втягивали воздух. Еремей и Фофаня вошли, Валер остался в сенях.

– Ну что, как она? – нетерпеливо спросил Андрей. – Нашли, где ее прячут?

– Нашли-то нашли, – отвечал дядька. – Сам Бог тебя надоумил погнать нас сегодня в Гатчину, сударик мой, сам Бог!

– Моими молитвами, – со скромной гордостью добавил Фофаня.

– Точно, – согласился Еремей. – И что меня отправил, невзирая на мое ворчание, – тоже особая Божья милость!

– Да, да! – восторженно подтвердил Фофаня.

Андрей слушал и ничего не понимал. Еремей говорил загадками, но в голосе было какое-то особенное торжество.