Текст книги "Время и прах (СИ)"

Автор книги: Дарья Иоаннидис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Ты надолго еще, Марек? – Елена подергала себя за каштановую челку.

Я развел руками.

– Не знаю. Без меня совсем всё плохо?

– Пока справляюсь. Но что-то мутное творится.

– Да уж.

– Я скучаю по нашим проделкам. По твоему нытью по утрам. А учитывая, что ты до сих пор не адаптировался к астероидным суткам, то твое нытье может быть в любое время.

Я хихикнул.

– А еще ты начинаешь паниковать и носишься туда-сюда.

Я замахал руками, но прикусил губу, смеясь.

– Елена, хватит!

– Боишься, что нас подслушают?

– Здесь – некому, – я оглядел пустой кабинет.

Елена облизала губы. Ее лицо, как и у всех наших, отдавало серым цветом. Краски выцветали. Даже самая примечательная внешность в условиях космоса начнет блекнуть.

– Не ходишь загорать? – спросил я.

– Иногда. Редко.

Пауза затянулась.

– Я сижу здесь, связанный по рукам и ногам, – произнес я.

Елена в сомнении наклонила голову.

– Есть ведь еще кое-что. Ты просил меня выяснить что-нибудь о Патрике Мэдсене. Так вот, он на Земле, – Елена слегка улыбнулась, – Ты его ищешь?

– Он здесь, в Бёрн-Сити, – сказал я напряженным голосом.

– Ясно. Останешься из-за него?

– Я не знаю.

Елена встала, чтоб отключить запись:

– Ладно, Марек, прости. Но не сиди на Земле годами, а то вообще забудешь что к чему.

– Я тут только месяц!

– Всё, Марек, я отключаюсь. Отчеты прикреплены.

И она отключила трансляцию.

Я упал головой на столешницу. Иногда Елена меня шпыняла. Но чаще успокаивала и поддерживала. В одном она была права: чем больше я просижу на Земле, тем труднее мне будет возвращаться в Космос. Я не космическая птичка, а исчезнувшая нелетающая киви. Рудиментарные крылышки и крохотные ножки. Птичка, которой совершенно случайно повезло вырваться из тенет. А теперь эти тенета опять меня пеленают в себя.

Что мне делать с тобой, Пат? Что мне делать с собой?

***

Я следил за ним. Караулил его недалеко от его дома. Если бы Пат тоже не был бы таким же любителем поспать, то мне пришлось бы туго. Слежка и так меня сводила с ума.

И вопросы в голове: загорающиеся в голове яркие вопросительные знаки. Как елочные игрушки. Я ходил с ними изо дня в день, а они позвякивали во мне, ударяясь друг о друга круглыми боками. Иногда они во мне болезненно ныли, царапали коготками. Но по большей части, они были немыми. Немое желание, немая печаль.

Пат иногда ходил в парк аттракционов. Забирался в кабинку колеса обозрения, похоже, сворачивался там в комок и застывал переломанной кучей человеческого естества.

Обычно он ходил пару раз в неделю: по вторникам и пятницам. Я выследил его в одну из пятниц и забрался в кабинку следом за ним. Через коммутатор ранее я забронировал бесконечность циклов движения, пока не сообщу остановить.

Нам надо поговорить.

Да, я опять выгляжу как маньяк какой-то.

В конце концов, мой брат-близнец был маньяком-убийцей.

Какой ужас, а. Какой же, какой же ужас.

Я закрыл за собой дверь кабинки и посмотрел на напряженную спину Пата. Он, видимо, сжимал и разжимал кулаки. Затем он резко обернулся ко мне и ткнул ладонь мне в лицо. На ладони остались красные тоненькие лунки от ногтей.

– Нравится? – спросил он.

Я сложил руки на груди съехал вниз на пол. Неужели он думает, что только он умеет смотреть презрительно, находясь на уровне пояса оппонента? Неужели он думает, что жалкие попытки эпатажа помогут избежать разговора?

– Ничего не имею против самодеструктивного поведения. Главное, чтоб оно было в меру. И не увлекаться.

Пат залез с ногами на диванчик.

– Что тебе нужно? – спросил он тихим, задушенным от злости голосом.

Я пожал плечами.

– Поговорить.

– Мы уже обо всем поговорили.

– Нет, дорогой мой друг, – я резко поднялся и тут же зашатался – в движущейся кабинке надо быть осторожнее. – Мы еще не договорили.

– Тогда мне не о чем с тобой говорить.

Я вздохнул. Досчитал до пяти. Один, два, три, четыре, пять.

Затем быстро проскользнул к Пату и сцапал его за горло. Под пальцами бился пульс. Я слегка ослабил хватку и провел пальцами: подбородок, кадык (Пат сглотнул), яремная впадинка. Пат поднял руку и впился мне в запястье острыми ногтями. Но он меня не отталкивал.

Если ударить в яремную впадинку указательным или указательным и средним пальцами, то такой удар дезориентирует противника, вызвав спазм и острую нехватку воздуха. Хотя и не так болезненно, как получить по кадыку.

Почему он меня не отталкивал.

Я чувствовал, как он тяжело сглатывал.

– А ведь всё не так просто, а, Пат.

Я разжал руку. Пат взялся ладонью за пострадавшую шею.

– Тебя не было – всё было просто и понятно, – произнес он хрипло, – Но ты явился и всё стало черте как. Почему ты не можешь просто оставить меня в покое?..

– Потому что не могу. Потому что я люблю тебя.

– Нет, – сказал он резко, – Ты любишь какую-то свою любовь, и в этой придуманной любви процентов семьдесят насилия.

– Я уже извинялся.

– Но ты всё равно всё делаешь только хуже.

Я присел рядом с Патом и начал говорить не глядя на него:

– Первый год я жил на злости. Второй – на тоске и стыде. Ты обвел меня вокруг пальца. Я не мог себе это простить. А потом я просто смирился. Значит, тебе так было нужно. Ты сделал всё возможное, чтоб я полюбил тебя. Разорвал мое бытие на лохмотья, мне потом пришлось выстраивать новое. И я к нему привык. А потом ты меня предал. И к этому факту я привык. Я смог научиться жить без тебя, но не смог тебя забыть.

– Значит, тебе придется попытаться снова, – Пат поднялся и стал делать шаги от стены к стене. Четыре шага – туда и обратно. И мы двигались, то поднимаясь, то опускаясь, и ночь ложилась нам на плечи. Обещали дождь, но дождя не было.

– Ты меня любил, – сказал я.

Пат молчал.

– Айви всё рассказала. Ты приходил и ныл ей. Она знала всё об убийствах. Знала всё о тебе и Дереке, – я поднялся, подошел к нему и наклонился, чтоб тихо произнести, лицом к лицу, в опасной близости: – Я тебя давно простил.

– Зато я себя – нет, – также тихо ответил Пат.

– Что с тобой случилось – там? На рудниках?

Тихо-тихо, не вспугни, Марек.

– Жизнь, – коротко ответил Пат, – Там была жизнь. И смерть, столько смерти… Умирали дети, женщины, молодые парни. Разгерметизация скафандров, технические неполадки, обвалы в шахтах, химическое или биологическое заражение. Знаешь, что такое «полосатая болезнь»?

– Слышал.

– Это когда ткани отмирают полосками. Рано или поздно заражение захватит вены и артерии. Когда захватит, конечность придется отнять. В конце концов, от человека остается обрубок.

Я молчал.

– Ты думаешь, обрубок, да даже человек без руки или ноги, нужен на рудниках? Вот именно, что нет. Никто не будет тратиться на протез. Никто не будет содержать инвалида.

Я обнял его одной рукой.

– У нас были целые отсеки, назывались «усыпальные дома». «Дома», ха-ха, – отчаяние разрывало его грудь, – Дома-а-а-а-а.

Я старался его убаюкать, но даже и не знал, стоит ли пытаться. Если он успокоится, то опять замкнется в себе.

– Там, где дома нет. Дома. Какая ирония, – закончил он изменившимся голосом и отстранился от меня, – Я не могу быть с тобой.

– Почему?

– Потому что я убил пять человек. Двух женщин и трех подростков.

– А я убил своего брата.

– Ты защищался.

– Я выгрыз ему горло. Я убил своего брата-близнеца.

– Иначе он убил бы тебя.

– Ты думаешь, что не заслуживаешь меня?

– И это тоже, – ответил Пат.

Я толкнул его на диванчик и быстро, пока он не успел сообразить что к чему, сковал его руки наручниками и подвесил их за поручень.

– Дежавю, – сказал Пат и усмехнулся. Я встал так, чтоб он не сумел дать мне по яйцам. А ведь с него станется.

Еще у меня была с собой клейкая лента, и я заклеил его гадкий и соблазнительный рот.

Мы начали с насилия и насилием же закончим. По-другому у нас не получится.

Я снял с него ботинки, брюки и плавки. Пат издал что-то вроде хрюка – похоже, ситуация его до крайности веселила. Или же как бывает иногда, смех прорывается в моменты сильнейшего волнения.

Тюбик со смазкой.

Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому.

Мне нужно было, чтоб он возбудился. Я не хочу, чтоб это выглядело совсем как изнасилование. Но так оно и выглядит, ага.

Я возблагодарил бога. Мне кажется, он приготовил для меня особенный ад.

– Ты можешь сколько угодно говорить, что я тебе не нужен, – сказал я, поглаживая член Пата, – Но твое тело говорит за тебя. Твое тело – главный предатель. Ты меня хочешь. И ты меня любишь.

Пат отрицательно замычал.

– Бесполезно, Пат.

Я мог прочитать всё по его лицу: каждый перелив неги, каждый отзвук боли.

Я закинул его ноги себе на плечи, щедро плеснул на пальцы смазки и вошел в него.

– Ну не бойся. Не бойся. Ты хороший мальчик, Пат. Тебе же всегда нравилось напополам с болью. Нежность и боль.

Я двигался в нем не быстро, но и не медленно. Его влажные черные волосы завивались на висках, а дыхание, наверное, сбивалось, но он не мог мне ничего сказать.

– Он всегда будет стоять третьим, – сказал я хрипло.

Пат прикрыл глаза. Я отклеил ленту. Пат облизал губы. И я поцеловал его. А он – меня.

Смирился.

Кончил я, впившись в его губы, требовательно и жестоко.

– Кто ты и что ты сделал с Мареком, – пробормотал Пат.

Я хихикнул, разблокировав наручники. Помог ему встать и одеться.

– Говоришь, ты меня не достоин? – сказал я, давая команду через коммутатор для остановки.

Пат молчал, привалившись к стене.

– Ангела ты, может, и не достоин. Но ты достоин покрашенного наполовину, наполовину черного. Такого, как я.

И я докажу тебе это.

========== Глава 9 Время крови ==========

Вертолетный гул разрывал закатные небеса. Робкий свет напрочь забивался сигнальными огнями. Я смотрел на небеса, но видел только кровь. Пат стоял рядом и меланхолично курил.

– Ты же спал с женщинами?

Пат хмыкнул:

– Я до сих пор с ними, бывает, сплю.

– Иногда попадешь на начало месячных.

– Необычный ты разговор завел, – Пат затушил бычок двумя пальцами, я, нахмурившись, проследил его жест. – Это ты к чему?

– Запах. Чем пахнет кровь?

Пат пожал плечами:

– Кровь – это кровь.

– Как ты можешь назвать ее аромат?

– Да твою мать, Марек! – Пат пнул кучу мусора у стены: только сейчас я начал понимать, насколько он был напряжен.

– В ней есть что-то от пенки на молоке, – сказал я тихо, – Еще что-то от нутра: рта, задницы.

– Вагина.

– Да, вагина. Кровавая рана.

Пат вздохнул.

– Иногда я тебя ненавижу.

– Ты помнишь этот запах?

– Помню. Еще так пахнет секс. Мясо. Немного подгнивших листьев на жестяной крыше после дождя.

Я кивнул:

– Ты понял.

– Меня тошнит, – пробормотал Пат и сполз вниз по стене, – Больше ничего не говори. Пожалуйста.

Я поднял глаза к небесам и ничего не ответил.

***

Одни сутки назад

Я пришел к Джону, потому что мне было не к кому больше идти. Нет, еще оставалась Айви, но, признаться, ее я стеснялся.

Джон сидел, снова и снова прокручивая записи с ИскИнов.

– Уже отдали на расшифровку? – спросил я и подвинул стул, чтоб усесться рядом. Джон вздрогнул и остановил запись.

– Не слышал, как ты вошел, – сказал он. – Да, отдали. Завтра обещали новости. Разберут по косточкам.

– А не пробовали просто поговорить с ИскИном?

Джон посмотрел на меня как на ребенка:

– Мы только этим и занимаемся. Марек, это Искусственный Интеллект. И у него могут быть причины, чтоб скрывать информацию. Анна и приглашенный психолог-программер работают. Работают и другие во всех городах на Земле.

– И всё чисто.

– Всё чисто.

Я вздохнул, слегка откинулся на ножках стула. Джон положил подбородок на ладонь и пытливо взглянул на меня.

– И?

– Плохо всё.

Джон засмеялся и переменил позу.

– Это я и так знаю. Мне больше интересно что происходит с тобой.

– Пат меня ненавидит, – сказал я жалобно.

Джон поднял брови:

– Ой да ладно.

– Я хотел узнать, может, ты знаешь что-нибудь о нем. Понимаю, что ты его не особенно любишь.

– Не в этом дело. Я считаю, что ему не место здесь. Но Летиция велела, потому исполняю ее приказ.

– Каким он вернулся?

– Да таким, каким ты привык его видеть.

– Нет.

– Марек, ты же знаешь ответ. Но тебе нужно задать правильный вопрос. Может, дело вовсе и не в Пате.

– Я бы рассказал тебе всё, если бы мог.

– Ну вот.

– Я не могу. Я думаю, я все испортил. Мне стыдно. Я совершаю только ошибки. Если он захочет когда-нибудь меня убить, то я приму это с радостью.

– Чушь несешь, – оборвал меня Джон.

– Нет.

Джон наклонился ко мне:

– Что ты натворил опять?

– Я только все порчу, – сказал я и встал со стула.

– Подожди, – он попытался взять меня за руку.

– Потом. Мне нужно к Летиции.

– Марек.

– Я снял с него кожу. Теперь я вижу плоть. Я не хотел именно этого. Я хотел честности, но не такой. Я…

– Марек. У тебя истерика.

Я попятился к выходу.

– Прости. Я ведь могу и с тобой что-нибудь сделать. Я…

Джон бросился ко мне, но я закрыл дверь перед ним и побежал к выходу из здания, что было сил.

***

Аудиенции у Летици пришлось ждать пару часов, потому я напивался в баре, в ожидании когда меня позовут. Всё было сиреневым: стены, стойка, одежда, всполохи и свет. Кровь если и была бы сейчас, то была бы ближе к черно-бордовому, неразличимому. Почему я постоянно думаю о крови? Кровь бежит во мне, сердце перегоняет ее литр за литром, я потеряю часть этой крови и умру. Но я пока жив, и кровь дает мне тепло.

Подумал, может, надо было потратить энную сумму кредитов на хороший стейк с кровью.

Во мне просыпается животное.

Летицию я скорее почуял, прежде, чем увидел: ее духи.

Я уже животное: я определяю людей по их запаху.

Летиция показала рукой – иди, мол, за мной. Я сцапал стакан и пошел в указанном направлении. Летиция захлопнула за мной дверь комнатушки, дошла до кресла и развалилась в нем.

– Чем могу быть обязана? – сказал она.

Я сел на пол перед ней и хихикнул в стакан.

– Меня всегда удивляло, почему при наших достяжениях в генетике ты не захотела увеличить себе рост, а всё так и осталась маленькой.

– Зато могу носить самые огромные каблуки. Ничего ты не понимаешь.

– Ничего, – согласился я и улыбнулся.

Мы помолчали. Летиция закинула ноги на подлокотник кресла: королева. В другое время ее поза меня бы развеселила, но не сейчас. Сейчас в моей душе кошки разодрали всё до окровавленного мяса.

– Ты мудак, – сказала Летиция без обиняков.

Я кивнул, опять уткнувшись в стакан.

– Ты хочешь сделать, чтоб ему еще хуже было? Да ты уже это делаешь!

Я молчал.

– Что мне делать? – спросил я, подняв на нее взгляд.

Летиция убрала ноги и села прямо.

– Отстать от него. Забыть про него.

– Я его люблю.

– Ты любишь только себя. Ты и твой братец только такими всегда и были, – она наклонилась ко мне и грубо взяла меня за затылок, я опустил бокал и взглянул ей в лицо, даже ощущал запах дыхания: табак и что-то освежающее, остаточный холодок какого-то наркотика.

Страшная маленькая женщина.

– Я ведь тоже твой друг.

– Нет, – она отстранилась. – Но ты был. Сейчас он мне дороже. Ты не видел, каким я его вытащила.

– Ты ведь всё знала.

– И что.

– Ты знала про него и Дерека.

– И что.

– А я?

– Дай ему жить. Он расплатился. Так дай ему жить.

– А если он сам меня выберет? Что тогда ты сделаешь? Будешь стоять между нами?

– Ты так уверен, что он останется с тобой? – она подняла на меня тяжелый взгляд.

– Я не…

– Ты даже не знаешь, зачем ты пришел ко мне.

– Это – я знаю, – я вздохнул, – За советом. Дай мне совет. Расскажи мне о нем. Что с ним стало. Почему он такой сейчас. Как он живет.

– Я не твоя мать. И не сваха. И мне не нравится, что ты опять торчишь в Бёрн-Сити. Ты уберешься отсюда, а он останется. Об этом ты подумал?

– Я заберу его с собой.

– Он невыездной. Чтоб его выпустили из-под надзора, должно случиться что-то экстраординарное. Все твои деньги не помогут.

– Я что-нибудь придумаю.

– Ты дурак, – Летиция встала, – Его сломали. Дерек его сломал, затем рудники. Но сильнее всего его сломала любовь к тебе. Он тебя любил. Ты был зеркальным отражением своего брата. Правая и левая копии. Если левая – зло, то правая – это…

Я покачал головой:

– Я никогда не был добрым.

– Ты такой дурак, – сказала Летиция со страданием в голосе, – Он видел в тебе героя, который спас бы его пропащую душу. И ты сделал это. Но зачем ему самому такая душа?

– Я не герой.

Летиция медленно пошла к выходу.

– У меня есть еще дела, и я уже устала.

– Летиция.

– Я слежу за тобой. Если ты причинишь ему хоть малейшую боль… Я тебя предупредила.

***

Он плохо спал прошлой ночью. После диверсии с пайками несколько лет назад он не пил кофе. Были стимуляторы и энергетики. И огоньки посадок и взлетов: автоматизированные механизмы. Он готовил взлет для очередного пилота, и не знал, вернется ли он. Теперь он не хотел космоса.

– Робертс? – спросила его Лиана, другой диспетчер.

– А?

– Ты завис. Твой шаттл ждет уже на минуту больше.

– Да-да…– сказал Робертс рассейнно, – Прости.

Их было десять в смене – большой зал с перегородками, но связь они обязаны были держать друг с другом, техника подхватит и исправит, либо коллега. Немного нудная работа, требующая точности.

Эргономические кресла, удобные столы с компьтерными панелями.

Он знал этих людей, успел к ним привыкнуть.

Сегодня он просто не выспался. И потому не заметил. Не заметил, как Пауль откуда-то достал лазерную пушку и пристрелил Лауру. На ее затылке появилась аккуратная дымящаяся дырочка, кровь тонкой струйкой потекла на светлый воротничок формы. Тело грузно осело в кресле. Лиана заголосила и рванулась к выходу, но Пауль забаррикадировал выход.

– Диспетчерская! Что у вас случилось?! Диспетчерская!

Пауль одним ударом отрубил передатчик, Робертс не успел ответить.

Всполох пробил Лиану насквозь, мокрые куски ткани опали вниз.

– Пауль, – сказал Джозеф хрипло, даже не пытаясь встать. Пауль выстрелил и в него. По остальным он ударил рикошетом.

И они остались вдвоем, Робертс и Пауль. Робертс облизал губу. Робертс видел, что на небе расцвели сигнальные огни. Самого звука тревоги он не слышал: уши заложило словно ватой.

– Теперь я? – спросил Робертс.

– Мы все, – ответил Пауль.

– Почему?

– Это конец. То, что пришло, уничтожит всех людей. Всё человечество.

Робертс закрыл глаза и начал обратный отсчет.

========== Глава 10 Чистый свет ==========

Джон рвал на себе волосы и матерился сквозь зубы, держа в них же измочаленную, незаженную сигарету: никто ему даже не предлагал новую. Все боялись.

– Еще нам не хватало сумасшедших, предрекающих конец света.

Я уже побывал на месте трагедии. Пат тоже. Все побывали.

Лазер оставляет специфические довольно крупные отверстия с обожжеными краями. И такой же специфический запах, немного химический.

Но больше всего там было крови: лужи, литры, следы.

Пауль Слэйтер выстрелил одной женщине в глаз, и от выстрела ее мозги взорвались вареными серо-розовыми кусочками вперемешку с мелкими частями черепной коробки, обгоревшей кожи и волос.

На прощальном головидео он сказал, что хочет чистой смерти, и он дал ее и другим диспетчерам, он хотел бы забрать еще больше людей с собой, но не получится. В этот же день, но на несколько часов раньше он застрелил свою жену и мать.

– Космопорт закроют на время расследования. Откроют старый аварийный. И только для провизии.

Аварийный космопорт строили лет пятнадцать назад, но почему-то не достроили. Новости были так себе.

– Фактически мы оказались в блокаде, – сказал я.

– Получается, что так.

– Правительство будет фильтровать голосеть, чтоб исключить повторые случаи.

– По всей Земле?

– Не только. По всей Солнечной системе. Все звонки и письма будут просматриваться.

– Он мог оказаться единственным, – произнес Пат.

– Единственным, но не последним.

Этому миру столько раз предрекали конец, что уже пора бы перестать его бояться. Когда он наступит, мы не узнаем. Или уже наступил. Или наступает каждый день, каждый час.

Он верил в возможность «чистой смерти». Что же он на самом деле имел в виду, Пауль Слэйтер.

– Джон, – позвал я.

– Да? – он обернулся ко мне и наконец-то вытащил изо рта несчастную сигарету.

– Утечка? Кто-то сеет панику?

Он хмуро кивнул.

***

Я вышел из участка, сел на мотик, купил в одном из баров самую дорогую бутылку вискаря и снова поехал к Летиции. Мне сообщили, что она у себя дома. Домишко ее был хорош.

Домище.

Открыла она мне дверь недовольно.

– Опять?

Я помялся, переступая с ноги на ногу:

– Пожалуйста? – и показал на бутылку.

Она мне потом говорила, когда я всё рассказал, говорила, что мне внезапно понадобилось стать ангелом в своих глазах. Это так жестоко, я не ожидал. Летиция привалилась к моему плечу и грубо отбирала у меня сигарету и затягивалась, затем опять возвращала, иногда, не видя, не попадая ею мне в рот. Я не пытался достать из пачки и прикурить новую. Мы нервно затягивались одной сигаретой и отхлебывали виски из одной бутылки. Нам будто было снова по пятнадцать.

На закрытой террасе ее дома было очень уютно, Летиция притащила плед и укутала нас.

Она была права: мне внезапно понадобилось стать ангелом. Прошло четыре дня со случая на колесе обозрения, я проснулся ночью и взглянул внутрь себя. И ужаснулся.

И Джон был прав. Ведь я уже задал себе нужный вопрос. Чего я хочу? Я хочу, чтоб Пат меня любил. Я больше не хочу насилия.

Я имею на это право?

– Знаешь, в чем твоя проблема? Ты не можешь выбрать, каким желаешь быть. Сделаешь что-нибудь жестокое, затем отшатываешься и говоришь «это не я».

– Предлагаешь, мне признаться в этом?

– Предлагаю осознать, что ты можешь быть и таким.

Она отпила еще и поставила бутылку на пол.

– Ты скучаешь по нему?

– По кому?

– По Дереку.

– Я всегда его боялась, – сказала Летиция после недолгого молчания.

– Мне кажется, мы все его боялись.

– С ним нужно было закончить так, как и случилось. Он должен был умереть. Еще раньше. Пат оказался самым ведомым. Только ты нашел в себе смелость разорвать связь.

– Я не могу об этом думать.

– Марек, можно сколько угодно скрывать от себя травму, свою раненую часть, но тебе всё равно придется научиться с ней жить. Тебе придется принять себя.

– Что ты имеешь в виду?

– Что в тебе есть и часть его. И это навсегда. Научись с ней жить. И научись отвечать за свои поступки.

Я захихикал:

– Сколько тебе лет? Ты говоришь как семидесятилетний мужик.

– Кто-то же должен тебе вставить мозги.

– А что теперь мне делать?

Она встала и потянулась.

– Иди к нему.

– И ты даешь благословение?

– Почти. Но если ты сделаешь что-нибудь фиговое снова, я тебя убью.

Я хмыкнул, поверив ее угрозе.

***

Я пришел к нему, будучи уже хорошо навеселе. Мир разлетался на куски у моих ног, но я верил в какую-то любовь, которая этот мир точно не спасет. Никогда не спасала. Но спасет меня. И его. Нас. Или убьет нас. Сделает нас чистыми, сделает нас живыми. Я верил в какой-то бред, но мне было больше не во что верить.

– Послушай, Пат, – сказал я, зная, что он стоит за дверью, – Открой, пожалуйста.

В ответ не раздалось ни звука.

– Я не хочу говорить с дверью.

Я погладил дверь.

– Знаешь, что я делаю? Я глажу дверь.

– Убирайся. Ты пьян.

– Да, я пьян. Я напился как свинья. Напился с Летицией. Мы говорили о тебе.

– Мне это не интересно.

– Пат. Пожалуйста.

Я сполз вниз на колени и привалился лбом к покрытию двери. Лоб у меня горел, да и я сам был не лучше.

– Я веду себя как долбанный мудак. За своими вечными страданиями я не замечаю тебя, а только делаю тебе больно. А потом говорю, что это «по любви».

В ответ раздалось несколько жидких хлопков в ладоши.

– Я просто хочу доказать, что это всё всерьез. Что я сделаю всё для тебя. Я вытащу тебя отсюда.

– Из моей квартиры? – раздалось насмешливое.

– С этой планеты. Я вытащу тебя, у меня есть деньги, мы будем жить там, где никто не будет знать, что ты делал в прошлой жизни. Им будет плевать.

– А если я не хочу эту новую жизнь?

– Не верю.

– Не верь.

– Чего ты боишься, Пат?

– Того, что это может оказаться слишком настоящим, – сказал он и открыл дверь, я еле успел удержаться, чтоб не свалиться ничком.

– Вставай, – скомандовал он.

– Знаешь, почему я не боюсь? – спросил я, всё еще оставаясь на месте.

– Почему?

– Потому что мы всё равно умираем. И я хочу прожить, чтоб не жалеть, и не терять впустую. Больше не терять. Шанса больше не будет. Я не хочу никого другого. Я не хочу ничего другого.

– Ты всегда говоришь словно бы только для себя.

– Если ты думаешь, что я хочу тебя только для себя, то не так. Я хочу, чтоб ты вспомнил, как это хотеть – себя «для себя». Не хорони себя, дай себе жить. Ты можешь потом бросить меня, но я хочу, чтоб ты жил. Чистым. Заново.

Чистая жизнь, чистый белый лист. Еще ничего не написано. Мы просто забудем. Давай начнем сначала.

Моя точка невозврата, гордиев узел и дамоклов меч, распятие, шрам и чакра сердца. Теперь я ничего не могу сказать о тебе. Я рассыпал все слова, и мне их больше не собрать. Ты сядешь у моих колен и пальцами будешь перебирать разбитые, раздробленные слова: кусочки, бусинки. Твои пальцы начнут кровоточить: слова остры и безжалостны. Я возьму тебя за ладонь и поднесу каждый твой израненый палец, чтоб облизать. Медленно облизать. Глядя тебе в глаза остановившимся взглядом.

Поверь мне.

Поверь в себя.

***

К восемнадцати годам Арнольд попробовал все наркотики, которые были в мире, в том числе и кроний, который ему не понравился. Лучше всего оказалась старая добрая кислота, и реальность в ней, размывающаяся словно сон. Сны не пугали его. Реальность не кусала его за лицо, не пыталась выскрести ложечкой глаза. Но она была скучна. Он полюбил подвальную шайку, он стал у них вожаком. Они знали, когда нужно было оставить его в покое, чтоб он мог съесть еще один маленький кусочек кисленького сна. Иногда они принимали вместе, и их сны становились общими. Это было самым увлекательным. Ромбы и звезды, кривящиеся лица фракталов, бешеные звезды, яростные рты, нефтяные радуги, остающиеся черным на дне глазницы.

Свет взрывался на мириады миров и говорил с ним. Говорил о нем, говорил с ними всеми. Он казался вполне одушевленным или и был таким. Свет был в нем, говорил через него, Арнольда.

Со временем их становилось всё больше: они, его последователи, находили новых детей, подростков, даже взрослых. Он не управлял ими. Они просто… были рядом. И шли за ним.

Кто-то предложил Арнольду записывать головидео, рассказывать, что он видел, что он знает. И он лениво, не особенно цепляясь за мысль, согласился. Не всё ли равно на пленку или просто так говорить? Ну запишут и запишут.

В какой-то момент они назвали его Пророком. Он только усмехнулся.

========== Глава 11 Два вопроса: вопрос первый ==========

Я вернулся домой под утро: Айви выбралась из комнаты и спросила не надо ли мне чего. Я ответил, что нет.

– Что ты будешь делать?

– Не знаю.

Я подошел к одному из шкафов, где хранилась дедова одежда, разномастное барахло, годное лишь, чтоб разодеть бедняков, уродов и циркачей. Наш выглаженный унифицированный мир нормкора принимает всё, но и отвергает всё, он живет вне моды.

Мода – сейчас где-то там, где далекие звезды. Мы смотрим по головидению реалии несуществующих жизней со странно одетыми (прозрачный, переливающийся пластик, полоски-индикаторы настроения, заменившие татуировки – хотя татуировки и сейчас остались – чаще всего в пол выбритой головы, отсутствие ресниц и бровей, разнообразная переделка губ и ноздрей), у нас всё здесь проще. И где-то почти в подполье существовало действо, равное старому венецианскому карнавалу.

– Как ты думаешь, надо может было отдать всё в клуб, где дед выступал?

Айви посмотрела на меня с легкой грустью:

– Это тебе решать.

Я решать ничего не хотел: я цеплялся за прошлое, всеми когтями и не хотел от него отказаться. Отпустить прошлое – значит, похоронить его. Значит, выбросить вещи людей, которые уже не будут ими пользоваться. У нас осталась комната Дерека и там я тоже ничего не трогал. Только перед вылетом с Земли заколотил дверь так, чтоб никто туда не смог бы войти. Тюрьма без узника.

Одежда деда тоже была одеяними узника, его робой. Он создавал себе свободу, но на самом деле он знал, что это была его клетка. Я провел пальцами по нежно-персиковой атласной ткани. Сколько же это платье стоило, интересно?

– Как ты думаешь, за это можно выручить какие-то деньги?

– Думаю да.

Я закрыл шкаф и ушел к себе, спать.

***

Разбудил меня Пат, трезвонивший по коммутатору: он приглашал меня в какой-то клуб, который я не знал. Четыре года прошло, часть клубов и баров, которые я знал, позакрывалось, на их месте как грибы выросли новые.

«Сверхновая». Очередное космическое название. И какое-то глупое, честно говоря.

Пат, одетый в джинсы и тонкую белую майку, уже ждал меня за укромным столиком, отсалютовал коктейлем и развернул передо мной меню. Всё – в молчании.

– Джин-тоник?

– Нет.

– А что?

– Ничего. Я не хочу пить.

Пат присвистнул.

– Ну ты даешь, – он достал откуда-то из-под стола что-то и положил на стол, – Тогда у меня есть кое-что другое.

– И что это?

– Старый добрый «экстази».

– Никогда не избавишься от своих привычек, да? – мне уже становилось веселее и без наркоты, – Я так и не спрашивал у тебя: таскаешь ли ты вообще наркоту с собой. Вижу, что таскаешь.

– Я знаю, где ее достать.

Музыка вокруг состояла из смешения народных восточных мотивов с жесткими, ядовитыми битами, выедающими мозг. Бамбуковая флейта из эло-материала: китайские драконы в двухмерной графике, распадающиеся на пиксели иероглифы. Мы говорим на смеси китайского, русского и английского языков: чирайниш. Переложенный на латиницу пиньинь, и такой же русский. В том куске США, что еще существует, еще и испанский добавляют. У нас есть только некоторые слова из него. Soledad* – прекрасное слово. Он ласкает мой слух, оно похоже на лунную ночь на берегу моря, море и ты, и больше никого. Ты кусаешь себя за предплечье – твоя кожа соленая на вкус. Ты прикусил слишком сильно – кровь тоже соленая.

Мы все такие соленые. Наше грязное море не дает нам стать достаточно одинокими. Его слишком много – пей, наслаждайся, если захочешь, то можешь и утонуть.

Выбор за тобой.

Иногда устаешь от выбора.

Просто. Устаешь.

Я заглотил маленькую розовенькую таблетку и запил ее Патовым коктейлем. И подавился. Пат тут же подскочил и начал бить мне по позвонкам ребром ладони, я засмеялся и еще больше закашлялся.

– Всё, хватит! – сказал я сквозь выступившие слезы.

Пат присел на свое место и заказал еще один коктейль.

– Знаешь, у меня такое состояние, что я мог бы разреветься, беспричинно, и реветь, наверное, несколько часов, уткнувшись в подушку, молотя в нее кулаками, дрыгая ногами, размазывая сопли по всем доступным поверхностям…

Пат засмеялся.

– Почему?

– Не знаю. Это эмоции. Я пытаюсь найти им причину и не могу, пытаюсь найти их сердце и не могу. Наверное, я только и делаю, что пытаюсь найти сердце, или центр, или зерно.

– Суть?

– Да, суть. Сейчас я чувствую только надвигающуюся бурю, ее пыльный, немного металлический запах, и хочется завыть по-собачьи, завыть и прижать уши.