Текст книги "Маленький белый «фиат»"

Автор книги: Данута де Родес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 6

Поднявшись по лестнице, Эстелла наблюдала, как Вероника запихивает вещи в чемодан.

– Я понимаю что это не мое дело, – сказала она, – но зачем тебе ехать в Лондон и отрезать палец на ноге?

– Потому что если мы отделаемся от обломков машины, то мне придется ее чем-нибудь заменить.

– Да, конечно, придется. Когда твои родители вернутся из Африки и найдут в гараже вместо машины отрезанный палец дочери – в склянке с рассолом или засушенный в прозрачной коробочке, – они, конечно, не обратят на это внимания и не зададутся вопросом, почему здесь вместо машины находится отделенный от тела палец.

– Нет, все не так, – Вероника продолжала рассеянно набивать сумку.

– Так в чем же дело? Объясни, пожалуйста.

– Ты помнишь того доктора, с которым я некоторое время встречалась?

– Того, английского? Эти колокольчики… бубенчики…

– Да, его. Так вот, я помню, как он рассказывал, что в Лондоне есть больница, куда можно прийти, и студенты-медики отрежут тебе мизинец на ноге, а потом пришьют обратно, – это для практики, а за это тебе дадут две тысячи фунтов. Это около двадцати тысяч франков, добавь к этому деньги за стерео, и я смогу купить подержанную машину, и еще у нас останутся деньги на наборы ногтей.

Эстелла посмотрела на свои руки. Хотя они стали пользоваться перчатками при работе с машиной, приходилось признать, что накладные ногти очень даже понадобятся в обозримом будущем.

– Не такая уж плохая мысль. Но нам нужно пять минут, чтобы это как следует обдумать.

– Я уже все продумала до мелочей. Все будет нормально.

– Только пять минут. Пойдем вниз и выпьем.

_____

– Прежде всего, – сказала Эстелла, – давай посмотрим на вещи с практической точки зрения. В какую больницу ты собираешься ехать?

– Не знаю, доктор скажет.

– Значит, ты снова собираешься с ним общаться?

– Да, я поеду к нему домой, когда приеду в Лондон.

– И что ты скажешь? «Здравствуй, еще раз. Прости за ту историю в воздушном шаре – да, кстати, а куда мне пойти отрезать палец?»

– Да, что-то вроде этого. В поезде я смогу продумать все до мелочей.

– А с чего ты решила, что он будет тебе помогать?

– Потому что он мне пообещал. Он говорил мне со слезами на глазах, что если мне когда-нибудь что-нибудь понадобится, то я могу на него рассчитывать. И смею тебя уверить, это так.

– А ты уверена, что он живет по старому адресу?

– Он же указывал адрес на открытках, которые присылал мне на день рождения и на Рождество. Он обязательно скажет мне, если переедет, он ведь надеется, что я передумаю и вернусь к нему.

– Значит, когда ты появишься на его крыльце, то подаришь ему ложную надежду.

– Я понимаю, что это нехорошо, но другого пути нет. И я ему объясню, что у него не должно быть надежды на мое возвращение. А для того, чтобы не было недоразумений, я скажу об этом, как только он откроет дверь. Это, конечно, жестоко, но менее болезненно.

Эстеллу все больше терзали сомнения, и она почувствовала, как у нее подергивается рука, готовая к оплеухе.

– А если его там нет? Если он уехал на отдых? А если ты приедешь в Лондон и тебе придется ни с чем возвращаться обратно? Ты напрасно потратишь время и деньги.

Вероника схватилась за голову и застонала.

– Может, мой план и не самый подходящий, но выбирать-то не из чего. Не волнуйся за меня – эти операции безопасны. Они стерилизуют все инструменты.

Однажды Эстелла сама чуть было не продала свои волосы задрипанной мастерской по изготовлению париков, поэтому она хорошо представляла состояние Вероники, однако была уверена, что они смогут найти решение, не прибегая к крайним мерам.

– Вот что тебе надо сделать, – сказала она. – Во-первых, позвони доктору. Убедись в том, что он в городе, и осторожно выведай, не может ли он устроить человека в эту больницу. Не возбуждай лишних подозрений, не говори, что операция нужна тебе…

И пока Эстелла строила планы, Вероника серьезно задумалась о том, как она снова появится в жизни доктора. Она представила, как он открывает ей дверь… А может, он не брился с того самого ужасного дня за городом? А что, если у него ввалившиеся глаза и измученный вид? Ей даже стало нехорошо, но ведь она потратила не один день в раздумьях о том, где взять деньги, чтобы выйти из положения, и операция с пальцем – лучшее, что пришло ей в голову. При ее денежном затруднении это, пожалуй, единственное решение, если не считать контрабанду героина в собственном теле, но на это она бы не пошла. Однако Эстелла права, нельзя заявляться без предупреждения.

– Ладно, – сказала она, – я ему позвоню.

Она отыскала номер его телефона и набрала его. На том конце провода зазвонил телефон, а когда трубку подняли, ее сердце подпрыгнуло.

– Алло, – раздался голос. Это, несомненно, был доктор.

Вероника застыла: почему же она так потрясена, что именно он взял трубку собственного телефона?

– Алло? – сказал доктор.

– A-а, але, – выдавила Вероника.

– Вероника? – сказал он. – Это ты?

– A-а… да. Привет.

– Рад тебя слышать. Как поживаешь?

– Все отлично, спасибо, – она почувствовала, что ей неприятно то, что она делает. Он так непринужденно радовался ее звонку. Это, наверное, давалось ценой огромных усилий. – А как твои дела?

– У меня тоже все хорошо, спасибо. Правда, очень хорошо.

– Ну и отлично, – сказала она, понимая, что фальшивит.

– А как Цезарь?

Вероника вспомнила, что говорила, будто скучает по Цезарю больше, чем по доктору.

– У него все в порядке, – сказала она, – он передает привет.

Доктор засмеялся и сказал, что тоже приветствует пса. Последовало молчание – оба соображали, что говорить дальше. Паузу нарушил доктор:

– Чему я обязан удовольствием? – спросил он.

– Что?

– A-а… почему ты мне позвонила?

– Ну, думала, что передам привет и узнаю, как ты там… А тут у меня подруга заинтересовалась отрезанием и пришиванием пальца. Она хочет сделать широкий жест на благо медицины.

– Понятно. Я сам-то теперь к этому отношения не имею, но, если ты дашь мне ее координаты, я попробую поставить ее на очередь.

– Существует очередь?

– Да. Они же не все время режут пальцы. Она может прождать несколько месяцев. Но если твоя подруга очень торопится сделать широкий жест, то, может, ее что-нибудь другое заинтересует, например – небольшая операция на глазных яблоках. Тут я легко мог бы посодействовать.

– Нет, спасибо, ее интересует лишь отрезание пальца на ноге. Сестре ее бабушки пришили палец после одного неприятного случая с проволокой для разрезания сыра, и ей так понравилось, как починили старушку, что она хочет помочь совершенствованию методики.

Вероника помнила, что выручить нужную сумму она сможет лишь за операцию на пальце, а глазная операция не даст денег даже на задрипанный мопед, не то что на машину.

– Подожди, – сказал он, – я сейчас возьму ручку и бумагу, и ты продиктуешь ее координаты.

Многомесячные ожидания денег Веронику никоим образом не устраивали, однако надо же было как-то выходить из положения. И спустя пару минут Эстелла, получив место в очереди на удаление и пришивание пальца, подмигнула Веронике и вывела Цезаря погулять.

– А как поживает Эстелла? – спросил доктор.

Ему было сказано, что у нее все очень хорошо и она будет рада узнать, что дела с пальцем продвигаются. Опять возникла пауза.

– Так хорошо, что ты позвонила, – сказал доктор. Вероника решила, что он начнет сентиментальничать и убеждать ее вернуться к нему. – Нам нужно будет как-нибудь встретиться, – сказал он. Вероника понятия не имела, что ответить. Однажды она уже чуть не уничтожила его, и она не хотела, чтобы это повторилось. Эстелла была, как обычно, права: это был очень опрометчивый звонок. – Знаешь что, – сказал он, – а почему бы тебе, Фуонг и Эстелле не приехать на мою свадьбу? Хорошо было бы всех вас увидеть.

Это прозвучало как гром среди ясного неба. Но постепенно сердце Вероники наполнилось жалостью: должно быть, доктор рикошетом попал в неподходящие руки.

– Так ты женишься?

– Вот именно, следующим летом.

– Какая чудесная новость. И как ее зовут? – спросила Вероника.

Они продолжали беседу на смеси французского с английским, и лишь полчаса спустя Вероника нашла наконец в себе силы повесить трубку.

– Ну? – спросила Эстелла, входя с Цезарем в дом. – Что твой доктор?

– У него все хорошо, – ответила она, излишне весело улыбаясь. – У него появилась невеста. Я так рада за него.

– Передо мной не надо притворяться, – сказала Эстелла.

– Я просто не могу поверить, – сказала она, – он кого-то себе нашел, и они живут вместе и собираются пожениться на следующий год…

– То есть ты на самом деле не рада за него?

– Рада, наверно, – она пожала плечами, – вроде как… Да, конечно, я за него рада, – лицо Вероники потемнело, как грозовая туча. – Я прямо вне себя – потрясающая новость. Но по правде говоря, я на него немного сержусь.

– Почему?

– После разрыва он прислал мне длинное письмо, в котором уверял, что никогда не полюбит снова, а проведет остаток жизни, залечивая рану, что не будет более искать любви. Он всегда знал, что колокольчики звенят только раз в жизни, и раз уж он их услышал, то дальнейшие поиски становятся бессмысленными. И что же он делает через полгода после моего ухода? Он кого-то встречает и начинает ухаживать. А теперь они собираются пожениться. Ты можешь в это поверить?

– Он опять собирается жениться, но, может быть, он на самом деле ее не любит? А слышал он звон колокольчиков с этой новой девицей?

– Видимо, так. Он говорит, что в случае со мной это был мягкий перезвон, принесенный ветром с колокольни окрестной деревушки, а когда он встретил эту новую девушку, то ощущение было такое, словно он оказался у Биг-Бена. Он сказал, что почти оглох от любви к ней. И дело не только в этом.

– А что еще?

– С ней он не только слышит колокола, но и видит падающие звезды.

– Ух ты…

– И… – Вероника закрыла глаза и тряхнула головой, – кроме того… когда она с ним, ему кажется, что он парит в воздухе.

– Действительно так круто?

– Я очень рада за него, поверь, я действительно счастлива… Я только немного разочарована, что он не сдержал слова, – она сердито открыла бутылку пива и залпом ополовинила ее.

– То есть ты хочешь сказать, что каждый мужчина, который в порыве отчаяния делает подобное заявление, должен остаток жизни провести как монах. Так?

– Именно. Им не следует врать. Доктор должен был сдержать свое слово, вот так.

– Я знаю, почему ты сердишься, – сказала Эстелла.

– Я не сержусь.

– Нет, сердишься, ведь ты сожалеешь, что бросила его – красивого танцующего доктора, пусть и англичанина. Ты думала, что сможешь найти кого-нибудь получше, а тебя хватило лишь на случайного хиппи с большим саксофоном, у которого нет даже нормальной работы, хотя ему около сорока. За то время, что ты потратила на никуда не годного Жан-Пьера, ты могла бы научить своего доктора всем французским постельным штучкам, и на сегодня он бы уже все освоил.

– Едва ли. А Жан-Пьер вообще-то не так уж и плох.

– А недавно ты мне говорила совсем другое.

– В нем есть скрытая восприимчивость.

– Скрытая восприимчивость? С чего бы это ей появиться?

– Ни с чего.

– Точно?

– Да.

– Правда?

– Да, правда. – Вид у Вероники был виноватый, она знала, что ничего не может утаить от Эстеллы. – Разве что… мы снова вместе.

– Ясно, ты опять с Жан-Пьером. Как романтично! А он знает про все твои дела? – она указала в сторону гаража.

Вероника кивнула.

– Но ты не переживай, он никому не скажет.

– А я об этом и не переживаю. Мне просто интересно: если он твой друг, то почему же он нам не помогает? Чем он занят? Сидит дома со своими медитативными этюдами?

– Нет, ты же помнишь – мы украли его стерео.

– О, да.

– У него есть причина.

– Надеюсь, уважительная.

– Он уехал на похороны.

– Ну что ж, принято. Я его отпускаю. Но как только он вернется в город, пусть придет и поможет нам разбирать эту долбаную машину, ясно?

– Придет, не волнуйся.

Через час Эстелле удалось уговорить Веронику чуть-чуть порадоваться за доктора и убедить ее в том, что поездка в Лондон для усекновения пальца – не самая лучшая затея. У них даже появились кое-какие мысли по использованию Жан-Пьера при ликвидации машины.

– Как писал Р. С. Томас… – начала Эстелла.

– Что? – спросила Вероника, и Эстелла процитировала следующие строки в собственном переводе:

 
Взгляните на этого сельского паренька,
Чья голова забита всеми теми гнездами,
Что ведомы ему, а карманы – цветами,
Раковинами улиток и кусочками стекла, —
Плодами часов, проведенных в полях
У колючих пучков чертополоха.
 

– Здорово, – сказала Вероника, – но какое это имеет отношение к нам?

– Вообще-то никакого, я просто подумала, что это тебя подбодрит.

Но на самом деле эффект оказался противоположным: Вероника представила, что тем самым сельским пареньком с улитками и стеклышками мог быть дядюшка Тьерри, пока его жизнь не пошла кувырком.

– Бедный дядюшка Тьерри, – сказала она, а после рыдала и всхлипывала несколько минут.

Эстелла была, конечно, права: хорошо, что с доктором так все обошлось, и он в отчаянии не занялся голубями. Она попыталась взять себя в руки.

Эстелла решила больше не цитировать валлийских поэтов, поскольку это давало скверные результаты, и, как только Вероника перестала шмыгать носом, она ушла домой, оставив подруге еще одну ночь прерывистого сна и черных мыслей.

Глава 7

На коврике у входной двери лежали два почтовых конверта. Первое послание было от родителей – открытка, поздравляющая с днем рождения.

Она пришла четыре дня назад – с обычными поздравлениями, кратким отчетом о пребывании родителей в Бенине, временем и номером рейса их возвращения, напоминанием о необходимости скосить траву и собрать пылесосом собачью шерсть и, что самое интересное, с фотографией ее племянницы и племянника.

– Иди, посмотри-ка, – позвала Вероника, и появился Жан-Пьер с распущенными волосами. Она протянула ему фотографию. – Это малыши. Миленькие, правда?

Он признал тот факт, что их привлекательность выходит за пределы сферы субъективного.

Она открыла второй конверт и вскрикнула от радости. Письмо пришло из Мадрида – некая галерея предлагала выставить ее работы. Будучи в Париже, они видели ее серию из двенадцати фотографий, названную «Сенбернар сидящий», и пожелали включить ее в выставку работ молодых французских фотографов. На каждой фотографии был запечатлен Цезарь, сидящий в различных уголках Парижа, а вокруг него сновали люди, спешащие по своим делам. На некоторых снимках он был почти незаметен, на других – он был центром внимания. На одном снимке он сидел с туристами у Центра Помпиду – они окружили его, словно он был шпагоглотателем или уличным танцором, а не семидесятикилограммовым псом с подрагивающим хвостом; на другом он сидел – никем не замеченный – у станции метро Бельвиль в часы пик, а на следующем его, сидящего подле сгоревшего мотоцикла, осторожно рассматривали неулыбчивые дети Обервилля. На всех фото морда его имела скорбное выражение, своего рода фирменный знак. Делать эти снимки было сущим кошмаром: вокруг пса сновали люди, совершенно лишние на фото, когда же ему надоедало сидеть, он ковылял прочь – за долю секунды до того, как «вылетала птичка». Но после трех недель усердия и семидесяти восьми пленок у нее было двенадцать кадров, которыми она осталась довольна, а теперь и в Испании нашлись люди, которые их оценили.

Цезарь вышел в коридор, очевидно предвкушая свою международную известность.

Вероника нашла ключи и пробежала глазами список вещей, совершенно необходимых ей для работы: косметика, сигареты и немного денег, на случай, если вдруг закончится косметика или сигареты. Жан-Пьер заверил ее, что сводит Цезаря на прогулку, пострижет газон, избавится от части полиэтиленовых пакетов и продолжит разбирать машину. У Вероники было предчувствие, что вместо прогулки Цезарь будет оставлен во дворе, а усилия Жан-Пьера по разборке машины будут сведены, в основном, к усиленному потреблению кофе и перекурам. Она была уверена, что дома ее будут ждать нестриженый газон, беспокойный пес и необоримая груда пакетов.

Как только она открыла входную дверь, он окликнул ее:

– Эй!

– Что?

– Мои поздравления, – сказал он, – с этими фотографиями.

– Спасибо, – улыбнулась она и вышла из дома.

День прошел спокойно: она рассматривала фото племянницы и племянника, подчищала хвосты по работе и старалась не замечать громадный фиолетово-коричневый бант в волосах Франсуазы. Она никому не сказала о своей выставке в Мадриде. Франсуаза бросала колючие взгляды в ее сторону, словно чувствовала, что от нее скрывают какую-то тайну.

Придя домой, она обнаружила, что передний и задний газоны пострижены, усталый Цезарь отдыхает в своей будке, пакетов в гараже заметно поубавилось. Там же она нашла и Жан-Пьера, окруженного только что снятыми деталями автомобиля. Он уже снял двери и начал разбирать двигатель.

– Ух ты, – сказала она, – хорошо поработал.

– Ты же меня знаешь – я не отлыниваю.

– Перекури, я сейчас кофе сварю.

Он прошел за ней на кухню.

– Я и не знала, что ты гениальный механик, – сказала она.

При ней он никогда не сидел за рулем, и она не знала, сможет ли он найти горловину топливного бака. Он пожал плечами.

– Просто я – мужчина. К тому же «уно» – не самая сложная машина в мире.

– Так ты думаешь, что мы от нее избавимся? – спросила она.

– Мы?

– Извини, пожалуйста, – ты думаешь я от нее избавлюсь?

– Почему бы нет, если мы усиленно поработаем над ней несколько дней и если сработает мой секретный план. Мне придется навести справки и раздобыть кое-какие инструменты, но я думаю, что мы сможем от нее избавиться.

– Хорошая новость, – сказала она, но ей все еще не верилось, что когда-нибудь все это будет позади. Даже если усилиями Жан-Пьера машина чудесным образом исчезнет, ей придется покупать другую, а для того, чтобы родители потом не жаловались, та, другая, должна быть несомненно лучше той, которую они ей оставили. Но таких денег у нее нет.

– А что насчет денег? – спросила она. Она долгое время избегала этого вопроса, но откладывать его больше не было возможности.

– Не беспокойся, – сказал он, – я об этом деле позабочусь.

– Но как? Ты ведь на мели, как и я. Ты даже нигде не работаешь.

– Не переживай, я разберусь.

Спорить ей не хотелось, и она закрыла вопрос, пообещав себе вернуться к нему позже.

Допив кофе, он отправился в гараж и продолжил работу. Он разбирал двигатель на детали, которые Вероника заворачивала в газету «Монд» и распихивала по пакетам.

Она была поражена его расторопностью. В восемь часов она упросила его положить инструменты и идти на ужин.

Они сидели за столом, попивая вино и закусывая остатками трапезы.

– Мои поздравления, – вновь сказал он.

– Спасибо.

– Здорово, что твои работы выбрали для выставки.

– Знаю, – улыбнулась она.

– Отлично, – сказал он, и выражение его лица изменилось. – Но… мне это не нравится.

– Почему? С чего бы это тебе не нравилось?

Он отвел взгляд.

– Тебе следует кое-что знать, – сказал он. – Кое-что важное.

Она понятия не имела, о нем он собирается сказать.

– Что именно?

Он посмотрел на стену, затем поднялся.

– Я хочу поставить тебе музыку, – тихо сказал он и, подойдя к своей сумке, достал компакт-диск.

Здорово, подумала Вероника, он собирается выразить свои сокровенные чувства через звук – как раз то, чего мне сейчас не хватает.

– Что это? – спросила она, рассеянно закуривая сигарету под оркестровую увертюру, когда вступили ударные и электрогитара. – Похоже на «Скорпионз».

– Это не «Скорпионз», – сказал он, хотя она настаивала на своем, – просто послушай.

Она отложила сигарету в пепельницу и принялась сплетать локоны в косичку. Она ожидала каких-то сложностей, но ничего подобного не оказалось, все было так, словно он предлагал молча послушать знакомый рок по радиоприемнику. Мужчина запел по-английски – она подумала, что у него, должно быть, роскошная шевелюра, – о том, как любимая оставила его. Затем вступил хор, и солист оглушительно громко поведал, что его мечты разбились в пух и прах. Во втором куплете он с большим чувством сообщил, каким, по его мнению, чудесным был их роман и как он удивлен его окончанием. Потом опять вступил хор, настойчивое соло гитары, затем – переход к гимну на фоне детского хора. Предположительно волосатый мужчина сообщил своей любовнице, что сделает все от него зависящее для продолжения романа, хотя порезал руки, пытаясь собрать осколки разбитой мечты. После непродолжительного и, видимо, импровизированного завывания песня затихла.

Он подошел к стерео, извлек диск и положил его в сумку.

– Спасибо тебе, Жан-Пьер, – сказала она.

– Тебе понравилось?

– Местами, немножко рока очень полезно для души. Ты не принес «Африку» Тото? Или что-нибудь из «Форинер»?

– Нет, я принес только эту песню.

– А почему, – спросила она, пытаясь понять смысл этого музыкального послания, – из всех песен на свете ты выбрал именно эту?

– О боже, – сказал он, закрывая глаза.

– Ты что-то хотел мне сказать, Жан-Пьер?

Не раскрывая глаз, он пробормотал:

– Песня, которую ты только что слышала…

– Ну?

– Она называется «Как солдат (Разбитые мечты)».

– Я и подумала, что название вроде этого.

– В Германии она занимает шестое место.

– Здорово, я рада за эту группу, однако не знала, что ты так внимательно следишь за немецкими хит-парадами.

– Нет, обычно нет. – Он открыл глаза, посмотрел на нее в упор и выпалил на одном дыхании: – Ты можешь, конечно, меня ненавидеть, но это написал я.

Он принес ей стакан воды и, когда она поперхнулась и закашлялась от смеха, похлопал ее по спине, чтобы не задохнулась. Способность говорить вернулась к ней спустя более получаса, и она сказала:

– Значит, у тебя в Германии вышел хит.

– Да, но он не только мой, – сказал, краснея от стыда. – Я написал его вместе с братом.

Его старший брат проживал в ближайшем пригороде и играл преимущественно на ударных, зарабатывая на жизнь в клубах и домах отдыха по всей Европе, выдавая себя за Бева Бевана в «Леже Оркестр Электрик» и одновременно за Стивена Адлера и Мэта Сорума в «Флинз энд Роуз» (он менял парики посреди «November Rain»). Жан-Пьер объяснил, что они работали одновременно над несколькими песнями, он главным образом писал тексты, а его брат – музыку на акустической гитаре, и они втихаря в течение года рассылали записи различным ансамблям, музыкальным издательствам и студиям звукозаписи, и совершенно неожиданно одна немецкая рок-группа взяла эту песню, и несколько дней назад она попала в хит-парад.

– Я тебя поздравляю, – сказала она.

– Ты шутишь, – сказал он.

– Нет, правда.

– Но что еще хуже, – Жан-Пьер повесил голову, – ее выпустят по всей Европе, на следующей неделе в Скандинавии, затем в Италии и Испании, и далее… может, даже во Франции в начале следующего года. Возможно, эта группа возьмет еще две наших песни для своего будущего альбома.

– Послушай, Жан-Пьер, – сказала Вероника, – когда я говорю, что я тебя поздравляю, то так оно и есть. Поздравляю – ты написал хит!

– Ты хочешь сказать, что не сердишься на меня?

– Нет, я конечно же не сержусь на тебя. А с чего мне сердиться?

– По понятным причинам.

– По каким таким понятным причинам?

– Я не думал, что ты одобришь мои откровенно коммерческие начинания.

– Почему же?

– Потому что… ты для меня пример, которому я пытался следовать всю жизнь, – бескомпромиссный художник. А вот теперь я пишу мягкий рок для радио. Я вышел в тираж.

– Каждый должен зарабатывать на жизнь, особенно в твои годы, и это здорово. Ты впервые в жизни сделаешь деньги.

– Но мне все равно хочется быть похожим на тебя, как тогда, когда ты отказала тем людям, что осаждали тебя после выставки, – это было здорово.

Вероника вспомнила случай, о котором он говорил. Примерно в то время, когда они с Жан-Пьером познакомились, к ней обратилась пара человек из одного агентства с предложением всевозможной работы – школьные фотографии, свадьбы, фото для календарей и пейзажная съемка для дешевых журналов. Она с негодованием отвергла их предложения, убежденная в том, что теплый прием, которого удостоилась ее выставка, обеспечит прибыльный рынок сбыта ее собственной фотографии. Она решила, что не стоит рассказывать Жан-Пьеру, как она горько сожалела о своем отказе. Каждый день на работе она думала, что уж лучше бы фотографировала котят в корзинках для поздравительных открыток или шестидесятилетних теток с юными мужьями для еженедельных журналов. По крайней мере, она выходила бы хоть куда-то с фотоаппаратом, даже на то, чтобы если бы снимала всякую ерунду. А денег, полученных за выставку в Испании, не хватит даже на то, чтобы покрыть расходы на подготовку снимков. И если бы она могла сделать незатейливые снимки за деньги, что сейчас удалось Жан-Пьеру, то она согласилась бы не задумываясь. Но об этом она, конечно, ему не скажет.

– Я думаю, то, что ты сделал, – это здорово, – сказала она, – я очень горжусь тобой.

– Спасибо. Но ради бога, никому не говори – если это когда-нибудь всплывет, то мне будет стыдно показаться.

– Не скажу, – заверила она, улыбаясь про себя. В конце концов, у нее теперь есть свой маленький секрет. – Послушай-ка…

– Что?

– Поставь еще раз, Жан-Пьер.

Он залез в сумку и поставил диск. Теперь Вероника была готова подпевать хору. Как странно думать, что он ее обожает. Она всегда полагала, что он смотрит на нее сверху вниз, как на существо низшего порядка, и вот оказывается, что все это время он уважал ее как художника. Он довольно забавно это демонстрировал, но теперь ей не приходилось об этом беспокоиться.

После нескольких стаканов вина Жан-Пьер продолжил свою исповедь.

– Ты знаешь ту песню, которую я написал? – спросил он.

– Да, – к тому времени она уже неплохо ее знала, ведь он прокрутил ее шесть раз.

– Ты знаешь, как я придумал слова?

– Нет. Расскажи мне, как ты придумал слова.

– Мы уже были вместе около трех месяцев. И я представил себе, что бы почувствовал, если бы ты ушла. Я знаю, что это просто глупая песня, но мне было так грустно представлять, что ты ушла к другому…

Однажды он уже написал для нее кое-что, но она тогда не поняла. В тот вечер они сидели в его квартире, и он возился со своим саксофоном, извлекая из него невнятный шум. Она решила, что он настраивает его или просто продувает, избавляясь от пыли, но, положив инструмент, он повернулся к ней и сказал:

– Я написал это для тебя.

– Красиво, – сказала она тогда, – спасибо тебе.

Но на сей раз она была действительно тронута. Одно дело, когда речь идет о нескладных нотах, сыгранных для тебя на огромном саксофоне, и совсем другое, когда ты вдохновила кого-то на написание почти душевной баллады в твою честь. Это конечно не блеск, но, по крайней мере, шаг в правильном направлении.

– А когда ты ушла на самом деле, то я почувствовал себя даже хуже, чем тот человек в песне.

Вероника не знала, что сказать. Она почувствовала приступ раскаяния – весьма знакомое ощущение – за встречи за его спиной. Она ведь не знала, что является частью любовной истории, а если бы знала, то вела бы себя гораздо лучше.

_____

– Я не могу взять твоих денег, – сказала она.

Он утверждал, что первые скромные успехи на музыкальном поприще благотворно сказались на его банковском счете. Речь шла не о большой сумме, но, впрочем, достаточной, чтобы выручить Веронику.

– Тебе нужна новая машина, и только так ты сможешь ее купить. А как еще ты достанешь деньги на машину за несколько дней? Я не пущу тебя в тюрьму и уж конечно не дам стащить у меня еще что-нибудь.

– Но ведь ты для этого много работал, писал этот мягкий рок.

– Ты всегда можешь вернуть деньги, когда они у тебя появятся.

– Думаю, что это немного облегчает дело.

– Отлично, и, кроме того, я многим тебе обязан.

– В самом деле?

– Конечно, обязан. Вспомни, сколько ты мне одалживала за последние несколько месяцев. Я постоянно просил у тебя денег, а ведь ты не могла себе позволить щедрость, а я в них на самом деле не очень нуждался. Я ведь с голоду не умирал, деньги шли прямиком к этому китайцу.

В воображении Вероники этот наркоторговец всегда представал в развевающихся одеждах, с длинной жиденькой бороденкой, когда же она в конце концов с ним познакомилась, то он оказался рыжеволосым мужчиной по имени Фабиан, который не то что в Китае не был, а даже не покидал территории Франции.

– Не нравится мне это. Я больше не буду отдавать столько денег китайцу.

– Так ты бросаешь курить травку?

– Бросаю? Ни в коем случае. Собираюсь сократить до двух раз в неделю, – он задумался, – ну, может, до трех, – он подумал еще немного, – ну, иногда – четыре, но точно, что не каждый день.

Веронику это порадовало: он курил слишком много и главным образом из-за этого становился очень скучным.

– То, что произошло за последнее время, заставило меня по-новому взглянуть на свою жизнь, и мне предстоит многое изменить. Я заслужил то, что ты украла у меня стерео, – сказал он, – это пошло мне на пользу.

– Нет, мне не следовало этого делать, я так переживаю…

Ей было приятно, что Жан-Пьер предлагает ей деньги и при этом не настаивает на ее вине: список ее прегрешений и без того достаточно велик.

– Ладно, – зевая, сказала она, – давай отделаемся от этой машины и пойдем покупать другую. А деньги я тебе отдам, как только смогу.

Она хорошо выспалась в эту ночь, впервые со времени аварии.