Текст книги "Маленький белый «фиат»"

Автор книги: Данута де Родес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Глава 2

Поздним утром, когда Эстелла ушла домой, Вероника включила радио, чтобы послушать, как продвигаются поиски водителя маленького белого автомобиля. Она узнала, что совместными усилиями экспертов, полиции и специалистов автомобильной промышленности – а работали они не покладая рук – после тщательных проверок было установлено, что частицы краски, найденной на месте катастрофы, принадлежат, скорее всего, белому «фиату-уно» выпуска 1983–1987 годов. Похолодев от ужаса, Вероника прослушала, как представитель полиции обратился к населению с просьбой предоставлять любую информацию по этому делу и сообщил, что они уже начали прочесывать Париж и будут продолжать это дело, если потребуется, в национальном масштабе до тех пор, пока не найдут этого помятого автомобиля.

Вероника представила себя в кандалах.

Сообщение по радио еще не закончилось, когда в дверь позвонили. Ощущение неизбежности происходящего породило спокойствие, удивившее саму Веронику. Предполагая, что вместе с полицией заявятся фотографы и телевизионщики, Вероника подошла к зеркалу и поправила прическу, быстренько нанесла макияж и подкрасила губы. Сочтя, что выглядит по-прежнему неважно, она утешила себя мыслью, что, по крайней мере, приложила некоторые усилия. Раздался второй, более настойчивый звонок, и Вероника пошла к дверям. Она решила не сопротивляться: она просто сдастся властям, расскажет всю правду о катастрофе, искренне раскается и примет любое наказание, которое ей назначат. Она лишь надеялась, что ее не передадут в руки британских властей: не климатило висеть на дереве или тонуть в бочке с водой.

Цезарь шел за ней следом.

– Прощай, мой сладкий, – сказала Вероника, целуя его в макушку, – старики присмотрят за тобой, и я уверена, что мы еще встретимся.

Раздался еще один настойчивый звонок. Она почувствовала, как внутри у нее все оборвалось, и она открыла дверь.

– Привет, – сказала Вероника, слишком широко улыбаясь, – как дела на сегодня?

Она быстро выкрутилась из трудного положения, – ей даже самой понравилось. Со всеми этими похождениями она совершенно забыла об этом мрачноватом парне, однако, увидев его, перепачканного машинным маслом, на пороге дома, она тут же выдала идеальное объяснение: после разговора с ним она вдруг вспомнила об Иоакиме, троюродном брате из Испании, чьи кузовные работы снискали общественное признание, и тот, узнав о ее несчастье, сам предложил сделать все бесплатно, прилетев в Париж из Экстремадуры. Она попросила прощения за то, что не отменила встречу, и, чтобы как-то загладить свою ужасную вину, предложила выпить по чашечке кофе. Когда приглашение было принято, Вероника почувствовала себя немного заговорщицей, но не ждать же ей Эстеллу, чтобы сообщить об успехах своего двурушничества.

_____

– Прости меня, – сказала она в девятый раз.

– Хватит об этом, – пробормотал он.

– Это так нехорошо с моей стороны, – она пробежала пальцами по его груди, – я такая ужасная…

Он водрузил ее на себя и, проведя рукой по спине, сжал одну из ее обнаженных ягодиц.

– Ты ужасный человек, – сказал он, глядя в стену, – но не надо больше об этом.

– Ладно, – сказала она, – я не буду.

Он сжал ее ягодицу чуть сильнее, затем стиснул и другую. И, так держа ее за задницу, он сжал обе руки одновременно. Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Тебе следовало бы кое-что знать, – пробормотал он.

– Что именно? – Вероника изо всех сил изобразила озабоченность. А сделать это нелегко, когда тебе тискают задницу, словно это куски губки. – Ты тайный гомосексуалист?

– Нет, тут другое.

– Ты – взрослый малыш?

Он выглядел озадаченным.

– А что это такое?

– Ну, инфантилист, – она недавно видела документальный фильм на эту тему. – Это когда взрослым нравится носить подгузники, – объяснила Вероника, – взрослым людям вроде тебя.

– Нет, я не взрослый малыш.

– Что тогда? Что бы это могло быть?

– Я никогда с одним человеком не делаю этого дважды.

– Но мы уже с тобой три раза кряду…

– Ты знаешь, о чем я… – Он был прав. Она точно знала, что он имеет в виду. – Это одно из моих правил, против природы не попрешь, – объяснил он.

Они сделали это еще раз, техника его была по-прежнему изумительно незатейлива: никакой акробатики, никаких фантазий, – ничто не указывало на наличие запасных приемов в репертуаре. Он просто взгромоздился на нее и тяжеловесно выдал. Она прошлась языком по его деснам, обнаружив нехватку клыка. Когда он закончил, то потянулся за комбинезоном и вскочил, готовый к отправке. Вероника натянула какую-то одежду и пошла с ним до входной двери.

– Ну, – сказал он, глядя в сторону, – вот и все. Кончено.

– Да, – сказала она, – прощай.

– Мы больше никогда не увидимся.

– Нет. Видимо, нет.

– И никаких прощальных поцелуев и финальных объятий.

– Отлично.

– Я хотел сказать, что мы как в море корабли…

– Да. Ступай.

– Наша страсть, как вспышка, но теперь она мертва, навеки, без надежды возродиться.

– Ясно, – она потихоньку вытесняла его из дома. – Прощай, – сказала она и толчком закрыла наконец дверь.

Она посмотрела в глазок и увидела его затылок – он стоял на крыльце. Вероника подумала, что так и не узнала его имени, и улыбнулась про себя. Ей всегда хотелось сделать нечто подобное, и вот теперь удалось. Хорошо бы, чтобы он убрался побыстрее.

Он стоял в растерянности за захлопнутой дверью: все пошло как-то наперекосяк. Вопреки ожиданиям она не просила его о встрече, казалось, ей не терпится отделаться от него. И чего ради все эти годы его занимала эта печальная дурочка? Ему казалось, что все хорошо складывается, и секс, конечно, был важным шагом в нужном направлении, однако ему хотелось гораздо большего: хотелось, чтобы она любила его так же сильно, как он ее. Он тоскливо думал о том, что мог понравиться больше, если бы немного улыбнулся, выказал свое расположение и застенчиво пригласил в кино на романтическую комедию. Они сидели бы рука об руку в темноте, но нет… Он прятал нервную дрожь за невнятным бормотанием и гримасами, чем и вынудил ее вышвырнуть его из дома и из своей жизни. Он, конечно, вернется к ней с большим-пребольшим букетом цветов, а может, даже с коробкой шоколадок для той громадной собаки, которую он хотел полюбить как свою собственную. По дороге к машине он вытер слезинку со щеки и сочинил подобие стишка про изящество ее носа.

– На этот раз – не они, Цезарь, – сказала Вероника, – но скоро они заберут меня, и я хочу, чтобы ты знал: сколько бы я не просидела в тюрьме, я всегда буду помнить о тебе. – Она обняла его. – Я точно знаю, что тебе разрешат навестить меня в день посещений. Я люблю тебя, Цезарь.

Она вернулась в гараж и начала потрошить заднее сиденье своего маленького белого автомобиля, а вскоре она уже и забыла о том, что провела большую часть дня в постели с незнакомцем.

Глава 3

Она попрощалась с Цезарем и прошла через гараж, где прихватила один из полиэтиленовых пакетов. Она заглянула вовнутрь и увидела осколки задних фар, разбитое зеркало, пепельницу, ремень безопасности и немного поролона. Из дома она направилась к метро, стараясь идти так, словно это была обыкновенная прогулка до работы. На ближайшем перекрестке стоял мусорный бак, куда она собиралась бросить пакет. Туда она и направилась, но в последнюю минуту передумала: мусорка находилась слишком близко от дома, и ей показалось, что ее сверлит взгляд знакомых глаз. Если кто-то из соседей увидит, как она избавляется от пакета, то они могут его достать, почуяв неладное, а рассмотрев содержимое, они, конечно же, позвонят в полицию, а та нагрянет к ней на работу и арестует, наденет наручники и вытащит из-за письменного стола на глазах у Мари-Франс, ее начальницы, к вящей радости Франсуазы и всех прочих. Не доходя до мусорного бачка, она резко свернула и столкнулась с очень пожилой женщиной.

– Простите, – сказала Вероника, сделав выпад вперед и под держав женщину свободной рукой, – я даже не посмотрела, куда иду.

Старушка молча посмотрела на нее и, высвободившись, пошла своей дорогой.

По дороге к метро было еще три мусорных бака, но все они, казалось, отталкивали ее: еще немного – и они разинут пасти и начнут гоготать, как мультипликационные злодеи.

Зигзагами она дошла, наконец, до метро и с пакетом вошла в переполненный вагон. Как обычно в час пик, все места были заняты, и, стоя затертой в толпе, она вдыхала запах кофе и круассанов. Поездка была долгой, где-то между станциями поезд простоял пять бесконечных минут, прежде чем медленно продолжить путь. Вероника почувствовала, что начала потеть.

Ей надо выходить на следующей станции, но здесь слишком многие выходили и входили, и, пропуская пассажиров, ей пришлось отступать вправо и влево, назад и вперед, а когда дверь, в итоге, захлопнулась, Вероника опустила глаза и с ужасом заметила, что пакет порван. Острый угол заднего фонаря – известного во всем мире, разбитого тем самым «мерседесом», – этот острый угол пробил хилый пакет и уперся в брюки мужчины, стоявшего слева от Вероники. Она отдернула пакет, но сделала это слишком энергично, и тот уперся в ногу стоявшей перед Вероникой женщины, которая была – сомневаться не приходилось – жандармской женой, по крайней мере, так она выглядела. Рывок от жандармской жены – и пакет переброшен к ноге мужчины слева. И хотя пассажиры оставались безучастными свидетелями ее попыток приручить непослушный пакет, она с ужасом представила себе картиночку, что пакет разорвался совсем и его содержимое рассыпалось по полу вагона. Окружающие быстро поняли бы, в чем дело.

«Посмотрите-ка, – сказал бы один из них, возможно тот мужчина средних лет в черной кожаной куртке, которому было бы все хорошо видно с места, где он сидит. – Посмотрите, что случилось с ее полиэтиленовым пакетом, – он порвался, и все вывалилось на пол».

«А посмотрите, что в нем, – сказала бы манерная тетка в сиреневом. – Он битком набит поролоном и обломками автомобиля. С чего бы все это таскать в метро?»

«М-да, – сказал бы толстяк с отвисшими, как у моржа, усами, – единственное объяснение состоит в том, что она пытается по частям отделаться от автомобиля, втайне от всех. Но зачем это нужно?»

«Интересно, а от какой машины эти детали? – спросил бы седобородый сикх. – Если бы мы это узнали, то многое прояснилось бы».

И тут мужчина с копной рыжих волос и грязными ногтями сказал бы: «Я уже двадцать шесть лет вожусь с автомобилями, и я узнаю эти детали: они принадлежат „фиату“, видимо, фиату-уно“».

А итог подведет симпатичная студенточка в очечках с золотисто-каштановыми волосами, схваченными узлом. Хотя она слишком застенчива, чтобы поднять руку на семинаре, тут она снимет очки, распустит волосы и, поднявшись, воскликнет, словно одержимая Духом Справедливости: «Теперь все ясно – это она управляла тем автомобилем в тоннеле Понт Л’Альма той ночью, – скажет она с торжествующим видом, – это она послужила причиной ужасной катастрофы. Она погубила принцессу и теперь пытается отделаться от улики».

Со всех сторон послышится бормотание: «Она, видимо, права» и «Как вам не стыдно». Потянут за ручку стоп-крана, и вокруг нее сомкнется непроницаемый круг. В вагон позовут полицию, и окружающие усладятся сопричастностью истории.

Но пакет больше не рвался, и его содержимое не вывалилось на пол. Поезд приехал на нужную станцию, и, стараясь не трясти пакетом, Вероника вышла на улицу. Недалеко от конторы ей попался мусорный бак. Она бросила пакет и быстро пошла на работу.

Франсуаза не обратила на нее внимания, с Мари-Франс было все в порядке, и она начала день как обычно, без видимых успехов, переставляя предметы с места на место.

Еще поутру Франсуаза спросила ее, не смотрела ли она похороны по телевизору.

– Да, смотрела.

– Я плакала шесть часов, – похвасталась она. – Целых шесть часов. Меня так расстроили мысли о бедной принцессе… – она сощурила глазки. – А сколько часов вы проплакали?

– Ну, думаю, около часа, пока все это показывали, а потом перестала.

– Всего один час? – Франсуаза презрительно глянула на нее и тряхнула головой. – Всего один час слез по жестоко загубленной молодой жизни?

– Да, всего один.

С досады Франсуаза даже вернулась к работе.

В конце рабочего дня, когда Вероника уже надевала куртку, Франсуаза подозвала ее к своему столу.

– Скажите мне, как вы находите свою новую машину? – подозрительно вежливо спросила она.

– Прекрасно. Она, конечно, старенькая, но бегает неплохо.

– Это «фиат», не так ли?

Вероника мысленно пнула себя за разговоры о машине на работе. Затем пнула еще раз за то, что вообще говорила о чем-либо на работе.

– A-а… да. «Фиат».

– Я так и думала. Белый «фиат»?

– Нет, не белый. Оранжевый. Ярко-оранжевый.

Франсуаза весь день действовала ей на нервы своей ярко-оранжевой губной помадой и соответствующими румянами, и это был первый цвет, который пришел ей в голову.

– Я могла бы поклясться, что вы говорили, будто он белый, однако, – она улыбнулась, – я, должно быть, ошибаюсь. Если вы говорите, что «фиат»… а-а… – Франсуаза подняла одну бровь, потом другую, затем опустила обе, – ярко-оранжевый, тогда он и должен быть… – она повторила процедуру с бровями, – ярко-оранжевым. Кто я такая, чтобы сомневаться в вас? – она улыбнулась своей ужасной улыбкой. – Я могла бы поклясться, что вы сказали, будто он белый, – повторила она, – но я, должно быть, старею. Похоже, память уже не та, что прежде.

Вероника не знала, что сказать.

– Больше никаких вопросов, – сказала Франсуаза. – На сегодня. Вы вольны уйти.

Вероника оглянулась через плечо – Франсуаза сидела за столом и демонстративно обновляла свой яркий оранжевый макияж. Где же, черт возьми, подумала Вероника, продается такая тошнотворная косметика; не иначе как вытащили откуда-то из восьмидесятых.

Всю дорогу домой Франсуаза не выходила у нее из головы. Неужели она действительно что-то подозревает? Или просто в очередной раз нашла способ действовать на нервы? По дороге от метро к дому Вероника оглядывалась в поисках ярко-оранжевых машин и не увидела ни одной.

Придя домой и обнаружив, что полиция ее здесь не ждет, Вероника почувствовала упадок сил; мысль о наручниках и аресте приобрела оттенок неизбежности. Она поздоровалась с Цезарем, который дремал в своей огромной конуре, приготовила себе чашечку кофе и сразу же пошла в гараж, где набросилась на рулевую колонку с ножовкой по металлу. Дело продвигалось ужасно медленно, и ей было трудно сосредоточиться. Все усилия казались тщетными, и, по мере продвижения вперед, дело казалось все более безнадежным. Разборка автомобиля без мотивации, необходимой для разборки автомобиля, обернулась весьма мрачной перспективой.

Она вспомнила о своем механике. Она решила, что переспать с ним – лучший способ поставить точку в отношениях с Жан-Пьером. Ведь ей нужно было чем-то ознаменовать переход от прежней жизни к той новой жизни, которая начнется сразу же, как только она разберется с машиной. Из задумчивости ее вывел телефонный звонок. Она зашла в дом и сняла трубку.

– Але, – сказала она.

– Але, – раздался низкий голос с другого конца провода, – это я.

Вероника промолчала.

– Это Жан-Пьер.

– А-а, – она узнала Жан-Пьера и без представления.

– Я вернулся из Марселя, – сказал он.

– А-а.

– Мне надо с тобой поговорить.

– Нам не о чем говорить, – сказала она. – Все кончено, Жан-Пьер, вот так.

В иных обстоятельствах она была бы более приветлива, но сейчас на нее столько навалилось, что ей было не до сострадания и внимания к бывшему приятелю. Надо хоть машину разобрать, для начала.

– Ты не понимаешь, – сказал Жан-Пьер.

– Нет, понимаю. Я все прекрасно понимаю, и ты должен понять, что между нами все кончено.

Моя жизнь изменилась, и твоя жизнь тоже должна измениться. Вот так просто.

– Но ты не понимаешь, – повторил он.

– Перестань это повторять, – она была удивлена, что у него грустный голос, который, казалось, ломался и готов был прорваться слезами. Но она знала, что должна оставаться твердой. Это она пошла на разрыв и ознаменовала его встречей с человеком в масляных пятнах, которого больше никогда не увидит и чьего имени даже не знает, и, хотя она не собирается говорить этого Жан-Пьеру, он должен понять, что пути назад нет. – Между нами все кончено, Жан-Пьер.

– Но ты не понимаешь, – сказал он. Вероника уже была готова повесить трубку, но Жан-Пьер остановил ее. – Это не то, что ты думаешь, – сказал он. – Это не о нас с тобой, – он помолчал. – Это касается дядюшки Тьерри.

Вероника похолодела.

– Что насчет дядюшки Тьерри?

– Он умер.

Глава 4

Однажды у Вероники начался роман с соседом сверху, чья жена за два дня до этого внезапно упала замертво в возрасте двадцати восьми лет. Воспользовавшись сочувственными объятиями Вероники, он овладел ею с такой страстью, которой она никогда не знала. Он перебрасывал ее в самые замысловатые позиции, он задыхался, стонал, визжал в экстазе, а после падал в ее объятия и между всхлипываниями рассказывал о том, какими необыкновенно карими были глаза его жены, как ее волосы завивались на затылке и как жесток мир, отнявший ее у него. Затем, как только он был готов – а это не отнимало много времени, – все начиналось по новой, и он лизал ей соски с почти невероятной страстью, трепеща и повизгивая, как недорезанный поросенок… Когда же он кончал, то падал в ее объятия и плакал.

Так продолжалось неделю, после чего усталая Вероника решила, что она терпела достаточно, – в конце концов, это его невыносимая реальность побуждала к бегству через секс, ей же все это уже порядком надоело… Поскольку она слишком жалела его, чтобы предоставить самому себе, она передала его Эстелле, которая как раз хандрила по поводу депортации ее любовника в Эстонию или в… – откуда он там. Эстеллы хватило на три дня, после чего она сдалась и переправила вдовца их подруге Фуонг, которая, не имея опыта половой жизни, приняла ритуал за чистую монету. Новизны ощущений ей хватило примерно на месяц, после чего она почувствовала себя такой измотанной, что сочла за благо представить его своей недавно разведенной двоюродной сестре, которая уже было опасалась, что придется ставить крест на половой жизни. Две недели спустя кузина решила, что прекращение половой жизни, в конце концов, не такая уж плохая идея, и передала его коллеге по работе. Следы его после этого теряются, но, насколько Веронике было известно, он переходил от постели к постели, повизгивая и трепеща от радости перед тем, как лишиться сил, что-то всхлипывая о том, как его сердце рассыпается в прах, и о том, что он никогда не сможет поцеловать пальчики своей жены и у них не было возможности попрощаться.

Она точно знала, что ее ждет у Жан-Пьера, и, когда он открыл дверь, она не произнесла ни слова. Она просто взяла его за руку и провела в спальню, где он трепетал, задыхался и лапал ее с такой настойчивостью, какой она никогда за ним не замечала. А когда все закончилось, он положил ей голову на живот и выплакался по дядюшке Тьерри.

Они натянули что-то из одежды и уселись на диване, потягивая вино.

– Ты мне расскажешь, как это произошло? – спросила Вероника.

– Не стоит, – сказал он, но все равно рассказал. – Это было ужасно. Приятель моей матери из деревни, где жил дядюшка Тьерри, позвонил ей, пока я был в Марселе. Ей сказали, что он вел себя как-то странно последние несколько недель. Он каждый день ходил в деревню за вином, а ведь раньше он лишь иногда выпивал стаканчик за едой да еще пиво, когда приезжал сюда. А тут он начал покупать по три-четыре бутылки сразу и носить домой. Однажды ночью его видели в деревне, он шел нетвердой походкой. Все очень переживали за него, но не знали, что делать.

– А ты не знал, что происходит?

– Понятия не имел. Никто не считал себя вправе говорить с нами об этом, и ведь родственники регулярно к нему заезжали, и я думаю, что там решили, будто мы знаем, что происходит. Когда кто-то из наших приезжал, он вел себя как обычно, никто не замечал каких-либо странностей в поведении, и никто не видел винных бутылок. Он их, видимо, прятал перед нашим приездом. А пару недель назад походы дядюшки Тьерри за вином прекратились, и все вздохнули с облегчением, решив, что этот период, должно быть, закончился. Но в прошлый четверг со стороны его дома раздался выстрел. Уже давно стемнело, и дети ушли спать, поэтому шум всех удивил. Все, кто сидел в баре, схватили фонари и побежали смотреть, в чем дело, но раздались еще выстрелы, и, когда они прибежали, было уже поздно. Он был в птичнике, лежал на боку.

Вероника не знала, что сказать. Она взяла Жан-Пьера за руку и ждала, что он продолжит.

– Никто не знал, где дядюшка Тьерри взял револьвер, – сказал он, – но он выстрелил шесть раз: первые пять выстрелов разнесли головы всем его пяти голубям, а шестой выстрел пошел прямо ему в сердце.

Жан-Пьер замолчал, и Вероника обняла его за плечи. Она почувствовала себя ничтожеством: ведь в последний раз, когда она видела дядюшку Тьерри, она солгала ему, ей хотелось, чтобы он побыстрее ушел, чтобы не мешал стащить стереосистему его племянника.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – сказала она, опустив глаза.

– Что?

– Ты можешь, конечно, сердиться… что ж, я заслужила.

– Что именно?

– Это касается дядюшки Тьерри.

Жан-Пьер промолчал.

Она глубоко вдохнула.

– Он попросил меня передать тебе привет. Так и сказал: «Пожалуйста, передай Жан-Пьеру, что его дядюшка Тьерри передает ему привет».

Жан-Пьер уставился в потолок. Вероника сжала голову руками и закрыла глаза. Это продолжалось довольно долго.

– Ты на машине сегодня? – спросил Жан-Пьер.

– Нет. Машина сломана, – сказала Вероника.

Он надолго задумался, а потом спросил:

– А какая у тебя машина?

– «Фиат». «Фиат-уно».

– Белая, ведь так?

Она кивнула.

– Я так и думал, – он продолжал смотреть в потолок. Вероника не знала, что сказать.

– И сколько ты за него получила?

– Я не продала, он стоит в гараже.

– Я не о машине, я про стерео.

– А-а, – она и не собиралась прикидываться, будто не понимает, о чем он говорит. – Четыре с половиной тысячи, – сказала она.

– Ну, за него ты могла бы выручить и больше. Я должен был тебе шесть тысяч. Мы бы расквитались, если бы ты выручила за него шесть тысяч, а так я тебе еще должен полторы тысячи.

– Ты мне ничего не должен. Мне очень жаль, – ей было так стыдно, что она не поднимала глаз.

– Не переживай об этом. Ты и так в отчаянном положении.

– С чего ты решил, что я в отчаянном положении? – спросила она.

– Я думаю, что если бы я убил принцессу, – сказал он, – то оказался бы в весьма отчаянном положении.

Когда он услышал в новостях о белом фиате, он сразу подумал о Веронике и попытался вычислить, могла ли она быть там в это время. Но, в конце концов, она же его бросила, и он поехал в Марсель, чтобы забыть о ней… Но тот факт, что ее машина не на ходу, а заперта в гараже, и ее встреча с дядюшкой Тьерри, которая могла произойти только в его квартире, плюс к тому явно не случайная пропажа стерео и внезапная потребность Вероники в наличности, – все это открывало ему правду.

– Ты по уши в дерьме, да?

Она кивнула.

– Ну, то есть в полном дерьме?

Она опять кивнула.

– Что же ты мне не рассказала?

Она подтвердила догадки Жан-Пьера и рассказала о попытках выпутаться из создавшегося положения, которое казалось все более безнадежным. В своем рассказе она опустила лишь историю с полуденным механиком, полагая, что сейчас упоминание об этом эпизоде покажется неуместным.

– У тебя остались какие-нибудь деньги от продажи стерео? – спросил Жан-Пьер.

– Да.

– И вместо того чтобы потратить их на ремонт машины, ты собираешься купить новую к приезду родителей из Африки, ведь так?

– Да.

– И перед тем как привести в гараж новую машину, ты хочешь незаметно избавиться от старой, так?

– Да.

– Ну, скажу я тебе…

– Что?

– Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

Его глаза вдруг наполнились печалью, словно щелкнул какой-то выключатель. Жан-Пьер приник к ней и запустил язык ей в ухо. Он брыкался и тихо ржал, как испуганный пони, а после, положив голову ей на живот, выплакался по дядюшке Тьерри.

– Оставайся на ночь, – сказал он.

– Не могу, Цезарь остался в саду.

– Тогда можно я с тобой пойду? Ты покажешь мне машину, погуляем с Цезарем в парке. Я соскучился по нему.

– Правда?

– Конечно, мне вас обоих не хватало.

– А ты не сердишься на меня за то, что я сделала?

– Есть немного. По правде говоря, очень сержусь, но это пройдет.

– Спасибо, – она улыбнулась, – конечно, ты можешь пойти со мной.

Она приглашала его не из жалости или чувства долга – и это было довольно странно – и не в благодарность за то, что он не позвонил в полицию. Это было что-то совсем-совсем другое. Она приглашала его домой потому, что ей хотелось этого.