Текст книги "Илларион"

Автор книги: Даниил Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Чувство вины перед оставленной в беде пленницей преследовало Айзека даже, когда он продрал глаза и проснулся. Неприятный ноющий стон звучал в груди, пока писатель полностью не пришел в себя и не разобрался, где находится.

Щека, прилипшая к кожаной подушке дивана, вспотела и с неохотой отделилась от гладкого материала, будто была к нему приклеена. Вчерашний бурбон до верха залил черепную коробку свинцом, а горло смазал вонючим, тошнотворным сивушным духом, заставившим Айзека закрывать рот рукой в попытке удержать регулярные рвотные позывы. С нечеловеческим усилием он приподнял чугунную голову и медленно осмотрелся по сторонам. Сперва писатель решил, что заснул в какой-то холодильной камере, однако пространство вокруг вовсе на нее не походило. Не изменяя своей дурной привычке, он спал на диване прямо в верхней одежде, но босые ноги ежились от ледяных атак кондиционера, ведущего борьбу с теплым ветерком, поддувавшим из приоткрытого окна. Местонахождение ботинок оставалось неясным. Увидев вокруг себя зал, который сливался с коридором через широкую арку, Айзек понял, где именно находится. Всего минуту назад он рвал отсюда когти – и вот опять здесь. На этот раз никакого монстра поблизости не было видно, а пространство щедро заполнял яркий солнечный свет, не оставлявший тьме ни единого уголка для скромного правления. Символичное сновидение оставило после себя чувство, которое Айзек не мог отпустить еще долгое время и старательно закреплял в памяти каждую его удивительную деталь. Несмотря на неприятный осадок от трусливого отступления, он испытывал небывалый душевный подъем, будучи в уверенности, что причудливые этюды бессознательного станут потрясающим эскизом его новой книги.

Полный решимости подняться с дивана и перейти к написанию заветных страниц, Айзек перевел в сидячее положение свое непослушное тело, а затем, встав на ноги, потянулся, разминая затекшую спину. Заприметив ботинки и ноутбук, мирно покоившиеся у кромки бассейна, он рассеянно направился к ним, двигаясь по сбивчивой похмельной траектории, однако через пару шагов ощутил, как что-то впилось ему в стопу. Отдернув ногу, Айзек увидел, что наступил на деревянное распятие. «Ой, прости, Иисус! На нас, евреев, постоянно наступают!» – пробормотал он виновато, поднимая крестик с пола. Затем, даже не пытаясь понять, как продукт религиозного маркетинга мог оказаться в доме циничной атеистки, кем Сибилла наверняка являлась, положил распятие на ближайшую тумбочку и зашагал дальше по холодному полу к позабытым у бассейна вещам.

Часовая стрелка на циферблате подходила к восьми, и Айзек решил не дожидаться, пока Сибилла проснется. К тому же ее спальня находилась где-то на втором этаже. Послевкусие мистического сновидения нашло выражение в упорном нежелании подниматься на арену битвы монстра и пламенного заступника. Гость оставил Сибилле записку со своим номером телефона и просьбой позвонить ему ближе к вечеру. После чего отправился завтракать в кафе.

Второпях залив в проспиртованный желудок кружку кофе и закинув скрэмбл из яиц, Айзек принялся увлеченно стучать по клавиатуре, невзирая на тошноту и мерзкую мигрень. Со стороны это выглядело так, будто он играл какую-то сложную композицию с таким безмятежным и умиротворенным видом, словно ее исполнение не требовало и йоты его усилий. Плавные движения, безупречная техника, скользящая улыбка на лице – он смотрелся истинным виртуозом своего дела. Врата Трисмегиста наконец распахнулись, и из них неудержимым потоком хлынула благостная фантазия. В ослепляющем блеске пестрых животворящих слов она обволакивала историю гениальностью, а в персонажей зароняла божественную искру, которая делала их поразительно живыми и самобытными, неотличимыми от реальных людей. Отрываясь от чтения, казалось, будто они продолжают заниматься своими делами и их абсолютно не заботит, что там делает сам читатель в посредственном, бледном измерении настоящего. Мир книги шевелился и пульсировал. В строках билась жизнь, разворачивалась драма, с первых слов готовившая к встрече с самым злободневным вопросом существования, с неминуемым и пугающим, что ждет каждого на длинном пути, короткой вспышке между двумя бесконечностями. Украдкой выглядывая из-за обыденных на первый взгляд ситуаций и интригующих поворотов сюжета, центральная идея не оставляла без своего внимания ни один эпизод.

Наконец-то настал тот момент, когда Айзек творил, и ни одна мысль не отвлекала его взгляда от экрана ноутбука. Четыре часа пролетели как одно мгновение, и вместе с непередаваемой окрыляющей эйфорией писатель чувствовал изнеможение, будто бежал полный марафон безо всякой тренировки. Писатель выгреб из бурного потока фантазии к берегу самосознания. Неохотно вернулся к мирским заботам – с ужасной, раздирающей изнутри страстью потянуло курить, природный зов подсказывал о потребности посетить уборную, а слипающиеся веки сообщали, что хозяин вот-вот вернется во вселенную сновидений. Впервые за долгое время по-настоящему довольный собой Айзек поднялся с места и, не сдерживая торжествующей улыбки, пошел к выходу из кафе. Все краски вокруг словно стали ярче. Казалось, даже бездушные предметы выказывали писателю приветливость, а лучи солнца наполняли его жилы зарядом оптимизма. Айзек лишь на миг остановился взглядом на лице кудрявой девушки, настырно смотревшей ему прямо в глаза. Писатель улыбнулся и ей, не придав никакого значения тому, что во взгляде кареглазой незнакомки сквозило все нарастающее возмущение, которое она упрямо сдерживала за плотно сжатыми губами. Ничто не могло испортить настроение кладоискателю, наткнувшемуся на драгоценные залежи после скрупулезных поисков. Едва прикоснувшись к тем из них, что скромной россыпью покоились на поверхности, Айзек предвещал великое открытие, ждавшее его под толщей лирических сцен и невиданных сюжетных хитросплетений, которые писательская фантазия высечет из камня бытийной суеты.

…Как писатель и предвидел, первым, что он увидел по пробуждении, была по-родительски сердитая физиономия его заместителя.

– Если к концу путешествия ты и не напишешь книгу, то уж точно побьешь рекорд Гиннесса по алкоголизму!

– Я не люблю «Гиннесс», Феликс, – пролепетал Айзек.

– Сколько у меня попыток, чтобы угадать, почему ты пренебрег моей рекомендацией и напился? Не стоит утруждать себя ответом. Мне хватит всего одной.

– Знаешь, Феликс, я хочу сказать тебе кое-что, – начал Айзек, глядя на заместителя одним глазом. Второй он закрыл ладонью, поскольку любая сенсорная информация только усиливала его мигрень. – Ты замечательно прогнозируешь юридические риски, когда речь идет о бизнесе. Но одного ты никогда не учитываешь, мой друг, – волшебства спонтанности, именно она становится любящим родителем всякой незаурядной идеи.

Указательный палец писателя смотрел на закрытый ноутбук на тумбочке. Сказав, по его мнению, самое важное, Айзек предпочел помолчать, чтобы не разразиться фонтаном рвоты. Его голова по-прежнему трещала, по внутренним стенкам черепа будто бил колокол, заставляя мозги вибрировать. Феликс шагнул к ноутбуку, резко раскрыл крышку, чуть не оторвав ее от основы, и принялся бегать глазами по тексту. Довольно быстро на его лице проступила сперва слабая улыбка, после – нескрываемое восхищение, а затем – фейерверк восторга. Не веря своим глазам, заместитель приложил ладонь к виску, пытаясь осмыслить те двадцать страниц, которые только что жадно проглотил в безотчетном трансе чтения. Даже он, никогда не тянувшийся к дарам писательского ремесла и откровенно не восхищавшийся творениями признанных гениев словесности, находился под неизгладимым впечатлением от прочитанного и мог с непоколебимой уверенностью подтвердить, что Айзек действительно нашел клад, стоивший каждого потраченного на его поиски дня.

– Что бы ты ни делал вчера, продолжай до тех пор, пока не напишешь книгу до конца! Это потрясающе! Ты молодец, дружище! – воскликнул Феликс, но утих, видя, какую муку доставляет другу его громкий голос. – Как ты только пришел к этой идее? Как придумал, что встретился с Сибиллой Бладборн?

– А я не придумывал. Я встретился с ней. Вчера в кафе. Время плохо сказалось на ней, но не на внешней оболочке – подкачанная, изрисованная, следить за собой она умеет. Но в душе странноватая стала, неприступная, нелюдимая, любит темноту и уединение. Когда пьет, не видит берегов, в этом хоть не изменилась. В целом она абсолютно другой человек. Ты ведь помнишь ее, Феликс? На выпускном? Такая простая, открытая, кудрявые пышные волосы, юморная, прямо душа компании. Едва перевалив за середину жизни, она очутилась на противоположном полюсе своего характера. Кто знает, может, она уже давно такой стала?

– Ты серьезно встретил ее? – челюсть Феликса бесконтрольно отвисла. – Стоп! То есть ты хочешь сказать, что все написанное на этих страницах действительно произошло с тобой?! – пораженно выпалил он.

– Забыл? В моем стиле оборачивать жизнь в шуршащую обертку фантазии. Конечно, не все случилось со мной на самом деле, но часть событий – чистейшая правда, в том числе и встреча с Сибиллой. Удивительнейшая случайность, не правда ли? Как после такого не проникнуться фатализмом?

Айзек с усилием поднял свое тело с ложа и дотащил его до душевой кабинки. Совсем скоро друзья ужинали в ресторане неподалеку от отеля. Писатель прожорливо уминал испанскую паэлью. Феликс же, наоборот, не торопился притрагиваться к салату из манго. Когда с трапезой было покончено и Айзек выкурил сигарету, заместитель услышал всю историю целиком. Получив в распоряжение детали и сопоставив написанное с истиной, Феликс в очередной раз поразился, насколько умело друг маневрирует между реальностью и вымыслом, когда ставит себя в эпицентр событий. Феликс хорошо помнил, как одна за другой появлялись на свет страницы «Диалектики свободы», и тогда он наблюдал схожую картину творческого производства: люди из их общего окружения трансформировались и прятались в прослойках собирательных образов, культурная парадигма мира моделировала декорации и собирала многосоставную сцену, а идеи и мысли писали скрипт, дорабатывали характеры персонажей. Сейчас же фантазирование Айзека обрело более грубую, но весьма занимательную форму. Он отказался от привычной маскировки себя под шкурой придуманных героев и теперь собирался предстать перед читателем в своем непосредственном виде, обнажавшем его во всей откровенной наготе.

– Я хочу, чтобы ты взглянул на нее как-нибудь. Она тот еще фрукт! – заметил Айзек, усмехнувшись. – Знаешь, я обязательно познакомлю вас. Чего тянуть? При первой же возможности и познакомлю!

– Скажи мне честно…

– О чем ты? Я всегда честен с тобой! У меня нет другого выбора, ты ведь мой заместитель! – расхохотался Айзек.

– Прекрати, – оборвал Феликс неудачную шутку. – Скажи, ты спал с ней?

– Что за вопрос?! Разумеется, нет! – Писатель оскорбленно отпрянул к спинке стула, будто пытаясь увернуться от струи выплеснутого в него яда.

– Ты был очень пьян, она приставала к тебе, ты описал ее как девушку, очень хорошую собой, и самое главное – она твоя первая любовь… – рассудительно перечислял друг, загибая пальцы.

– Начнем с того, что я никогда ее не любил. Она подарила мне первый, так скажем, взрослый поцелуй, но не более. После выпускного я не ударился в ее поиски, не играл серенад под окнами и не выказывал ни единого симптома влюбленности! Сколько можно говорить тебе, что я взял ее фамилию только по той причине, что мне нравилось представлять, как она будет выглядеть на обложке? Не более! – Для убедительности Айзек повертел указательным пальцем в воздухе, однако этот жест больше походил на дешевое самооправдание, чем на призыв ему поверить. – Ты сам прекрасно знаешь, что значит для меня Карен. Что она значит для нас…

– Ну-ну, я верю, – поспешил остановить его Феликс, пока Айзек не скатился в метафизическую сентиментальность. – Ты знаешь, как книга будет разворачиваться дальше? Накидал в голове примерный план развития?

– Нет, совершенно, – почти с самодовольной надменностью ответил Айзек, отчего брови приятеля сдвинулись к переносице. – Феликс, друг, я чую, что Сибилла – кладезь историй! Она стимулирует фантазию, как ничто в этом путешествии! Никакая величественность древней архитектуры, никакая живопись в галереях искусства, никакая фантастичность пейзажей, никакой дух вековых городов не возбуждают такой интерес, не дразнят любопытство так, как это делает человеческая драма.

Феликсу сложно было смириться с мыслью, что Айзек способен в любой момент грохнуться с бойкого коня вдохновения в грязную лужу творческой истощенности. Именно это волнение, которое заместитель все же умудрялся незаметно подкладывать под свой наставнический тон, заставило его дрогнуть, как только телефон мечтателя разразился мелодией входящего звонка. Айзек энергично откликнулся:

– Сибилла! Неужто ты только проснулась? – это прозвучало так, словно последние годы оба владельца фамилии Бладборн жили по соседству и регулярно ходили друг к другу в гости без особых поводов. – Ух! У меня голова болела так, что я уж решил – Армагеддон обрушился раньше времени! – продолжал Айзек, следуя негласной традиции пьянствующих ныть о недугах похмелья. Феликс услышал, что Сибилла охотно подыграла собеседнику в бессмысленном, по его мнению, обмене недовольствами. Несколько звонких метафор вылетело из динамика, и писатель зашелся громким смехом.

Разговаривали они недолго. Однако Феликс, сохраняя физиономию скучающего безучастия, успел не раз намекнуть другу, чтобы тот договорился с Сибиллой о следующей встрече. Впрочем, он мог воздержаться от деликатных попыток подсказать Айзеку верное решение, ведь девушка сама пригласила однофамильца провести с ней грядущий вечер.

– К слову, а как ты спал? Не снились кошмары? – вдруг спросил писатель, когда убрал телефон в карман куртки.

– Зачем кошмары тому, кто ведет здоровый образ жизни, не нервничает по пустякам и не напивается каждый раз, стоит ему встретить неудачу? – Колкость Феликса не прошла незамеченной и заставила Айза поднять бровь. Уязвленный вид писателя в тот же момент сменила усмешка. – То видение из книги и правда приснилось тебе? Скверно, дружище. Я бы после такого месяц заснуть не смог.

– Ну, не в таких красках, разумеется. Я хорошенько преувеличил. Но общую канву не поменял, если ты об этом. Не приукрасить отменную историю – признак безвкусия.

– По мне, лучшие истории происходят на самом деле, без преувеличений, без приукрашиваний.

– Именно поэтому тебе никогда не стать писателем, мой друг, – подтрунивая над заместителем, заключил Айзек.

Дело шло к вечеру. Солнце заметно склонилось к горизонту. Кафе наполнялось новыми батальонами посетителей. Друзья долго разговаривали и, как это обычно бывает у тех, чья сага общения берет свое начало еще в детстве, то и дело вспоминали события юношества. В фокус их ностальгического экскурса попали моменты студенчества, бесконечные проблемы Айзека с профильными дисциплинами и связанные с этим спасательные миссии Феликса, вытаскивавшего друга из весьма затруднительных положений. Айзек же посвящал Феликса в многослойную в своем качестве и разнообразии социальную жизнь. Будущий писатель протаскивал занудного друга на закрытые вечеринки со знаменитостями, приводил его в богемные сборища людей искусства на заброшенные заводы, знакомил с молодыми бизнесменами, состоявшимися режиссерами, непризнанными художниками, мечтательными музыкантами, амбициозными учеными, скульпторами, архитекторами. Среди тех, с кем общался Айзек, были и обычные продавцы из магазинов одежды, бармены за тридцать, официанты без высшего образования, баристы из захолустья, таксисты, парикмахеры, инструкторы по фитнесу. Тем не менее большое количество знакомств, которыми оброс Феликс благодаря общительному другу, вовсе не говорило о том, что с кем-то из них он достиг откровенной близости. Раньше, когда Айзек еще не встретил Карен и активно знакомил друга с прелестными представительницами прекрасного пола, Феликса устраивал вариант однодневных отношений с женщинами. Недостаток общения он восполнял в разговорах с лучшим другом. Феликс буквально заряжался энергией от историй Айзека, таких красочных, динамичных, необыкновенных.

– Представляешь, этот город настолько маленький, что одних и тех же людей можно случайно встретить по несколько раз на дню, – заявил писатель, мотнув головой в сторону молодой особы, поглядывавшей на него из-за края меню. Это была та самая кареглазая девушка с вьющимися волосами, теперь они были собраны в пучок и выглядели забавным возвышением на ее макушке.

Феликс приметил беззастенчивый интерес незнакомки – все ее внимание, сосредоточенное на писателе, пронизывало его лицо, как фокус собирающей линзы, направляющей лучи солнца в одну маленькую жгучую точку. Несмотря на странное поведение таинственной преследовательницы, взор Феликса не задержался на ней дольше положенных пары секунд, после которых встречу взглядов принято расценивать иначе, чем простой случайностью.

* * *

Сибилла пригласила Айзека на светскую вечеринку в Сан-Себастьяне. Она попросила писателя поучаствовать в тайной операции, о деталях которой обещала рассказать по дороге на место. Облаченная в элегантное вечернее платье и шелковый шарф, Сибилла подобрала Айзека у отеля и, как подобало демону надменности, нередко бравшему контроль над ее губами, прокомментировала вкус и платежеспособность писателя саркастической репликой:

– Я всегда считала, что высокобюджетные фильмы снимают по книгам, которые хорошо продались и принесли писателю несметные богатства. Вчера у тебя был прикид такой, словно ты раздел парочку бомжей на вокзале. Сейчас видно, что гонорар за фильмы ты все-таки получил, – звучало это замечание очень к месту, ведь сама она сидела за рулем роскошного «Порше».

Айзек скромно ухмыльнулся, будто пропустил ее слова мимо ушей, но ответил, как только автомобиль зарычал и рванул с места, как леопард, бросившийся вдогонку за газелью.

– Я ведь не говорил, что зарабатываю миллионы, – отвертелся он, взглянув на собеседницу через затененные «Рэй-Бэны». – Или говорил?

Неожиданное дополнение, прозвучавшее с неподдельной искренностью, рассмешило Сибиллу. Айзек выглядел серьезным и невозмутимым, многое в его напряженном поведении отличалось от той простодушной натуры, с которой она напилась днем ранее. Бладборн списала хмурое настроение Айзека на похмельные мучения. Одно ее радовало – абстиненция не отняла у писателя чувство юмора.

– Рубашку напялил, галстук затянул, волосы прилизал. Расскажи, зачем писатель берет в творческое странствие такие неподходящие атрибуты материализма? Не должен ли искатель истины воспарить над тем, что якорем тянет его к земле? – продолжала Сибилла, не отрываясь от дороги. – Неужто ты предвидел, что нелегкая занесет тебя на пафосную вечеринку со всяким скучным сбродом?

– Так там будет скучный сброд? – Встречный вопрос предполагал возмущенную интонацию человека, которого предали или обманули, но в голосе писателя не слышалось никакой обиды. – Помнится, кто-то говорил о вечеринке…

– О светской вечеринке, Айзек. Я специально подчеркнула слово светская.

– Кто же там будет?

– Самые примечательные представители буржуазии. Та самая элита, которую ты считаешь зазнавшимися скупцами, алчными пастухами безмозглого стада, шкиперами идущих ко дну суденышек капитализма.

– Поэтичней не скажешь. Может, и тебе попробовать стать писателем?

– Подлатай голову свою, в ней многовато дыр. – По лицу Сибиллы, перманентно изображавшему неумолимую суровость, сложно было понять, когда она всерьез злится, а когда просто подкалывает.

– Я пытался сделать комплимент. – Сбитый с толку Айзек виновато снял с лица очки и убрал их во внутренний карман пиджака.

– Неужто? – Возможно, Сибилла поторопилась с выводом, что похмелье не затронуло юмора собеседника. Неспособность отличить сарказм от прямолинейности явственно указывала на то, что писатель чувствовал себя не в своей тарелке, ведь днем ранее он прекрасно справлялся с этой задачей. – Видать, вчера ты накидался будь здоров. Ни черта не помнишь, да?

– Я переоценил самочувствие, когда говорил с тобой по телефону. Голова еще немного гудит, и, как мы выяснили, не все мне удалось запомнить со вчерашнего вечера.

– Хочешь выпить? В бардачке завалялась бутылочка «Чиваса»…

– Нет-нет, – поспешно отмахнулся Айзек. – Я отойду, пока мы доберемся до Сан-Себастьяна. Там и выпью.

– Дело твое. Меня глоток крепкого спасает от похмелья и возвращает утерянные воспоминания. Ты ведь помнишь, как отказал мне в сексе?

Вопрос словно кипятком ошпарил лицо Айзека, залив его краской. Он изо всех сил старался не показать смущения, однако проницательный глаз Сибиллы подметил и это.

– Ты спрашиваешь о факте отказа или о формате его преподнесения?

– Спорю, ты не помнишь ни того, ни другого. Насколько нужно быть влюбленным в эту… как ее… – провокационно начала Сибилла.

– Карен, – спокойно напомнил он, без явного интереса рассматривая испанские ландшафты, простиравшиеся между двух городов изумительной вереницей невысоких гор и богатой весенней растительностью. Писатель будто поправил первоклашку, допустившего ошибку на уроке чтения, – без претензий, без обиды, методично и педагогично.

– Точно! Спасибо! Насколько надо быть влюбленным в эту барышню, что, даже напиваясь до беспамятства, ты сохраняешь ей верность? Поразительно и – не думала, что скажу это, – романтично. Я считаю верность категорией, достойной лишь идеалистичной молодости. Далеко не каждый способен пронести это высокое чувство через года. Чем старше становишься, тем больше укрепляешься в понимании того, что романтика – лишь очередная иллюзия. И как всякая иллюзия, она обречена разбиться и рассыпаться осколками под ногами. Поэтому чем тверже человек пытается удержаться на осколках иллюзии, тем больше крови с пяток ему предстоит вытереть.

– Какое… необычное сравнение, – протянул Айзек, не зная, как развить предложенную тему.

– Пожалуй, скепсис – единственная форма убеждения, не ведущая впоследствии к тому, чтобы остаться в дураках в постоянной изменчивости мира, – сама того не желая, Сибилла поставила точку в дискуссии, и показателем этого было молчание, которое Айзек, по-прежнему любовавшийся окрестностями, не спешил нарушать. Получив в собеседники непростого и неглупого писателя, Сибилла желала поделиться с ним результатами долгих размышлений, в которых она проводила одиночество, и ожидала, что мысли эти будут оценены по самой высокой ставке, а возможно, даже найдут себе место в строках нового творения под ее фамилией. Сперва показавшийся Сибилле словоохотливым, прилипчивым и, безусловно, очаровательным, сейчас Айзек производил впечатление абсолютно другого человека – нелюдимого, застенчивого и до неприличия лаконичного в своих изъяснениях. Сибилла встречала таких людей раньше – герои сцены, стоит им выпить бокал вина, и скучные зрители, если не примут на грудь ни грамма. Какая-то часть ее отказывалась поверить в то, что Айзек наделен именно таким прозаичным характером, и эта интуитивная часть была права.

– Итак! – вдруг решительно выпалил Айзек. – Ты сказала, что забрифуешь меня о предстоящем задании. Ведь это не было стилистическим оборотом?

Хоть Сибилла заметно ускорила свой «Порше», выехав за город, казалось, будто именно этот вопрос надавил на педаль газа. Ветер мгновенно растрепал изысканный шелковый шарф, подчеркивавший утонченность шеи хозяйки, и та попыталась унять его свободолюбивые трепыхания в потоках воздуха. Смеркалось. Настал черед Сибиллы стянуть с переносицы солнцезащитные очки.

– Нет, я имею в виду конкретное одолжение. Вряд ли оно сильно тебя обременит. Скорее наоборот, ты получишь удовольствие от участия в нашем спектакле. Будет о чем в книге написать. В определенном смысле я и сама делаю тебе одолжение. Однако сперва хочу спросить вот о чем: почему на тебе дорогущий костюм, а очки – китайское дерьмо?

– Потому что одежду покупал не я, а мой заботливый заместитель. Буду откровенен – я тот еще скупердяй, а цена на подделки меня не смущает, если их функциональное значение от этого не страдает. К тому же – взгляни на них. Не каждый найдет отличия от оригинала.

– У тебя есть заместитель? Ты же писатель.

– Так и есть.

– Что так и есть? Ты слегка тупишь сегодня. Алкоголь точно притупляет остроту твоего ума.

– И не говори, чувствую себя хуже некуда, – отстраненно ответил Айзек, в его голосе сквозила непривычная холодность.

– Так зачем тебе заместитель? Или писателей тоже захватил невроз власть имущих? Эксплуатация других как способ компенсировать инфантильную немощность.

– Решение нюансов с издательством, выполнение финансовых функций, коммуникация с киностудией, менеджмент процессов по маркетингу и продажам и прочее. Дел у него масса, поверь.

– Понятно. Он делает всю грязную работу, тогда как тебе остается только лыбиться на камеру и раздавать автографы. Ну, хорошо, пускай развлекается себе с бумажками и телефонными скандалами. Мы тоже сегодня развлечемся как надо. Так вот, о нашем задании. Я не просто так выбрала именно тебя для этой роли.

– И почему я?

– Ты прирожденный артист, легко держишься на публике, говоришь чепуху, которая всем вокруг нравится. В том числе и мне, не буду скрывать, – добавила Сибилла, увернувшись от укоризненного взгляда Айзека. – Ты умеешь расположить к себе совершенно незнакомых людей, которые к тому же не разделяют твоих взглядов на жизнь. Умение говорить обо всем подряд выставляет тебя человеком, спокойно относящимся к любым ненормальностям мира и способным вписаться в любое общество, каким бы скучным или вопиюще долбанутым оно ни было.

– О да, узнаю себя, – вяло кивнул Айзек.

– Повторюсь – вечеринка великосветская, она собирает представителей современной знати из разных кругов. Ты увидишь и многомиллиардных бизнесменов, и лица с телевидения, и подающих надежды амбициозных стартаперов с рынка инноваций, и, конечно, политиков, куда же без них?

– Да? – писатель развернулся к Сибилле, величаво водрузив руку на дверь автомобиля, обшитую мягкой бежевой кожей. В его слегка скованных движениях читался нарастающий интерес, который он, творец возвышенного и бескорыстного, неудачно укрывал под внешним безразличием.

– Сливки общества – самые успешные и самые скучные.

– Правда?

– Истина в своем первозданном виде, – угрюмо отозвалась Сибилла. Айзек понял, что мизантропическая жилка заставляла ее видеть примитивность даже в неординарных людях, по меркам обычных пятидневных тружеников признаваемых покорителями вершин успеха. – Но какими бы занудными они ни были, выгода от общения с ними слишком высока, чтобы позволить себе пройти мимо них со взглядом равнодушного нигилиста. Понимаешь, о чем я?

– Позволь предположить. Ты хочешь взять кого-нибудь в долю казино, а потом постепенно сделать его основным хозяином бизнеса, чтобы Овидайо Каррерас более не мог предъявлять тебе никаких требований? Соответственно, все это провернуть надо очень тонко и притом убедительно, как если бы присоединение человека к доле было шагом необходимым, обоснованным и влекущим за собой выгоду. Поступив именно так, ты сокращаешь риски потерять существенную часть денег при сделке с Каррерасом на его условиях. Твоя цель – выжать из казино все соки, получить все до последнего цента, чтобы твой соперник остался в дураках и даже хлебных крошек с казино не поимел. Что же, план рискованный. Я не знаком с Каррерасом и не могу дать оценку угрозам, которыми он тебя осыпает, однако опасность быть жестоко раздавленной каблуком преступности присутствует. Чтобы рассчитать реальную степень риска, стоит взглянуть на историю взаимоотношений Каррераса с другими деловыми партнерами, сотрудничеством с которыми он остался недоволен. Ты обладаешь такими сведениями?

Немного оторопев от мгновенного перевоплощения писателя в дотошного бесстрастного криминалиста, Сибилла ответила не сразу.

– Этого я не знаю. Просто хочу, чтобы все побыстрее закончилось – и чтобы последние строки этой баллады не увенчались моей эпитафией. – В замешательстве и страхе перед туманностью будущего, из которого выступали зловещие очертания смерти, Сибилла одной рукой достала из маленькой черной сумочки пачку сигарет и зажигалку. Айзеку показалось, что кроме извлеченных оттуда атрибутов курильщицы поместиться в чреве сумочки ничего физически не могло, но опрометчиво упускал из виду тот широко известный факт, что женские сумки, уступая в размерах мужским, значительно превосходят их во вместительности.

Мужское начало Айзека встрепенулось при виде женской слабости, и он машинально устремился защитить спутницу ободряющей речью:

– Я не думаю, что Каррерас что-либо предпримет до того момента, как ты продашь казино. Если считать за истину, что он действительно представляет опасность, то даже так сейчас бояться нечего. Он получает свою долю от прибыли и уверен, что ты под контролем. К тому же он уважает твоего умершего мужа и определенно не тронет тебя, если ты не дашь на то весомого повода.

– С чего ты взял, что он уважает Гаспара? – Сибилла нервно возилась с сигаретой и зажигалкой, а писатель, отвлеченный собственными мыслями, не заметил момента, когда девушке стоило предложить помощь.

– Каррерас мог надавить на тебя угрозами. Он этого не сделал.

– Хватит уже! – только Сибилла умела восклицать так – без злости или возмущения. Повышенный тон без грамма эмоций звучал странно, но убедительно. – Не обманывайся и не делай из Каррераса достойного человека. Он вор и бандит. Он заработал на Гаспаре больше, чем ему полагалось. Муж всегда старался держать меня подальше от скользких деталей его бизнеса, но я чую, что Каррерас почивал на лаврах, давным-давно утративших свою плодородность. Его заслуги перед Гаспаром себя исчерпали и сполна окупились.

Вскоре они добрались до места – огромного старинного особняка, сохранившего двор в стиле знатного поместья с въездом для карет. Встречавшая гостей команда на входе любезно отобрала у Сибиллы ключи от «Порше» и взяла на себя ответственность за его дальнейшее хранение. С того самого момента, как парочка переступила порог дома, Сибилла выискивала удивление на лице спутника, но с какой бы изощренностью вечеринка ни пыталась внушить гостям, насколько значимыми персонами они были, Айзек сохранял физиономию человека, которого невозможно впечатлить. Ничто здесь не казалось ему выдающимся или выступающим за рамки обычного светского сборища, которых он посещал в год на порядок больше, чем дни рождения друзей и родственников. Благотворительный фонд, в котором писатель был основателем и управляющим директором, давал массу поводов для встреч с людьми высокого калибра как на официальных собраниях, так и на подобных претенциозных вечеринках, поощряющих лицемерие, лесть и пустопорожний треп. Но именно они являлись хорошим местом для поиска толстосумов, сопереживающих обездоленным и страждущим.