Текст книги "В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора"
Автор книги: Даниил Галкин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Декан сделал паузу, выпил минеральной воды и задумчиво поглядел на меня.
– Коль пришел за советом, слушай внимательно. Если бы мое деканство заняло хотя бы один выпускной цикл – шесть лет, все было бы гораздо проще. Но я оставляю институт уже в следующем году. Это не секрет. Меня сменит профессор-«западенец». Он нацелен на подготовку национальных кадров только из числа местной молодежи. Так что твои шансы резко упадут. Я имею официальное приглашение в Москву. На выбор мне предлагают пост декана и заведование кафедрами в разных институтах, в том числе в Военно-строительной академии имени Куйбышева. Ты спросишь, для чего я все это рассказываю?
Он снова сделал паузу, загадочно улыбнувшись.
– Так вот. Борьба человека за выживание в одиночку, как правило, обречена на неудачу. В случае вежливого отказа в МАРХИ ты, согласно своей фамилии, остаешься на птичьих правах.
Он посмотрел на меня внимательно и продолжил:
– Когда я в будущем году приму дела в Москве, твой тыл в случае отступления будет обеспечен. К тому времени здесь ты закончишь второй курс. Старайся набрать положенные баллы на экзаменах и зачетах. Твой практический багаж можно подкрепить почасовой работой на кафедре в качестве ассистента. Ты все понял?
Я был настолько тронут его участием в моей судьбе, что с волнением спросил:
– Нет, не все. Чем я обязан такому особому вниманию?
Декан с доброй улыбкой спокойно ответил:
– Я чувствую, что ты действительно одержим архитектурой. И чем-то напоминаешь меня самого в молодости. И еще: я верю в твою честность и порядочность.
После доброжелательного общения с деканом дни мои уплотнились настолько, что встречи с Валентиной и прогулки в старую часть города стали редким просветлением. Завершив плановые занятия, я бежал на кафедру отрабатывать положенные часы ассистента. Помимо трудового стажа это была неплохая дотация к студенческой стипендии. Тем более в связи с категорическим отказом от денежной помощи со стороны родителей. Правда, на мое имя все равно регулярно приходили денежные переводы (в почтовое отделение при общежитии). Кроме того, заботливая мама нашла хитроумный способ доставки во Львов домашнего питания. Этажом ниже нашей новой квартиры жил бригадир проводников поезда Черновцы – Львов. Он любезно согласился передавать мне посылки от мамы.
Чтобы не обижать ее, я вынужден был к приходу поезда раз в неделю появляться на вокзале. Большая сумка доставлялась в общежитие. Мама даже умудрялась в герметичной кастрюле пересылать мой любимый украинский борщ. К сумке неизменно прикладывалась записка в стиле неповторимого материнского эгоизма: «Сыночек, только сам кушай все это на доброе здоровье». В ответной записке с проводником я однозначно подтверждал, что вся ее необыкновенная вкуснятина попадает в одну-единственную глотку. Естественно, вечно голодная ватага за вечерним застольем до блеска в посуде все уничтожала в один присест.
Первый учебный год в институте я завершил досрочной сдачей экзаменов и зачетов. Высокие результаты давали право на получение повышенной стипендии.
Все предвкушали начало летних каникул. Но для большинства, за исключением студентов с явными физическими изъянами, радость оказалась преждевременной. Партийный и комсомольский комитеты института обратились ко всем с очередным призывом: оказать помощь возрождающимся колхозам. В духе времени он звучал как добровольный, хотя подтекст был явно принудительный. Несмотря на это, часть «западенцев» демонстративно разъехалась по домам. Оставшихся, включая нашу четверку, разбили по студенческим отрядам.
Колхозная нива вместо каникул
Целый месяц под палящим солнцем мы трудились в отдаленном колхозе под Золочевом[46], в 60 километрах восточнее Львова. Местные жители, как могли, уклонялись от работы на колхозных полях. Поэтому наша помощь была очень кстати.
Нас круглосуточно охранял небольшой вооруженный отряд. Это была вынужденная мера. Вокруг активно действовали банды националистов. Кровавые расправы над неповинными людьми стали жестокой нормой повседневной жизни. Мне казалось, что я снова вернулся в прикарпатскую глубинку.
Через некоторое время нашу неразлучную четверку с полевых работ перебросили в коровник. В нем командовала необъятных размеров, молодая и румяная доярка Олеся. Мы с утра до вечера орудовали лопатами, вилами и граблями, очищая коровник от отходов жизнедеятельности ее мычащих обитателей. Олеся нас даже пыталась приобщить к дойке. Наблюдая за неловкими движениями горожан, она заливалась громким добродушным хохотом. При этом ее тело вибрировало, как упругий холодец. Лучше всех освоил дойку Юрий. Свое маленькое тело он ловко умещал почти под коровой. Его ловкие пальцы на удивление умело и нежно массировали вымя. За высокие результаты мы его прозвали «почетный дояр». Василий действовал проще. От жестких прикосновений коровы нервничали и пытались его забодать. Рувим же все время причитал: «Ох, братцы, не к добру!»
Его преследовало опасение, что корова во время дойки вдруг взбрыкнет и, по закону подлости, угодит своим копытом точно в цель. Поэтому Рувим устраивался от нее как можно дальше. Мы с Олесей надрывались от смеха, наблюдая, как он, согнувшись в три погибели, неловко пытался подоить корову. Та, в свою очередь, относилась к его действиям с большим подозрением, что заставляло беднягу еще сильнее нервничать. При этом нас удивляла его внезапная страсть к парному молоку, хотя Рувим его на дух не переносил. По секрету он признался, что повышает свой мужской тонус по рекомендации лечащего врача-уролога. Невольно вспомнилась поговорка «Блажен, кто верует». Мы все основательно пропитались стойкими запахами коровника. Зато сельский воздух, физический труд и простая натуральная пища благотворно сказались на общем самочувствии.
В хорошем настроении мы возвратились во Львов. Ребята поспешно разъехались на укороченные каникулы. За день до своего отъезда я появился в деканате. Юрий Лозовой встретил меня, как всегда, приветливо. Указал на кресло напротив, просматривая и подписывая какие-то бумаги. Затем удивленно спросил:
– Ты где целый месяц пропадал, на курорте? Говорили же, что в колхозе. Выглядишь отменно! – После небольшой паузы он уже по-деловому продолжил: – Я вынужден обратиться к тебе с просьбой. В этом году большой наплыв абитуриентов. А с нашей кафедры, к сожалению, ушли два сотрудника. Поэтому самых успешных студентов просят поработать в составе приемной комиссии. Будете получать двойную ставку.
Декан замолчал. Я ощущал на себе его испытующий взгляд. Меня уже перестали удивлять подобные неожиданности. Видно, так было суждено. Щемящее желание укатить домой пришлось пересилить. Внешне я старался не показать, насколько огорчен.
– Когда нужно приступить к работе в приемной комиссии?
Декан пожал мне руку.
– Другого вопроса не ожидал. Завтра к десяти часам – и без выходных, весь месяц. В сентябре приступишь к занятиям позже на две недели. Упущенное легко наверстаешь.
Я вернулся в заметно опустевшее общежитие. Наблюдая, как в радостном возбуждении разъезжаются на каникулы последние его обитатели, с грустью распаковал аккуратно уложенные вещи. Сходил на почту, отправил родителям телеграмму. Не без гордости написал: «По распоряжению декана включен в приемную комиссию».
Работа в ней пришлась мне по душе. Особое удовлетворение приносило общение с абитуриентами. На правах старшего товарища, наделенного учебной властью, я охотно проводил с ними разъяснительные беседы. Валентина тоже (из солидарности или по другим причинам) отложила свой отъезд в Ровно. Она помогала мне в самой неприятной и нудной процедуре заполнения различных документов и форм. Кроме того, переложила на свои хрупкие плечи заботу о моем ненасытном чреве. Видимо, хорошо усвоила древнейшую истину, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. В достоверности этого я убедился на собственном примере. Ее заботы резко сократили расстояние между нашими сердцами.
Месяц пролетел быстро. Вторая часть лета была еще впереди. Я опасался новых неожиданных сюрпризов в духе любимой поляками поговорки «Цо занадто, то не здрово» («Что чрезмерно, то вредно»). Поэтому для сборов мне потребовались считаные минуты. Уже на вокзале мы встретились с Валентиной. Вскоре, с небольшим интервалом, поезда унесли нас в разные стороны.
Впервые за восемь лет представилась наконец возможность безмятежно отдохнуть перед восхождением на вторую ступень архитектурного образования. Атмосфера семейного тепла и духовной близости с родными согревала мою беспокойную душу. Свободное время посвящалось любимому занятию – плаванию. Воспоминания о школьных каникулах, когда я целыми днями пропадал на берегах Ворсклы и Днепра, часто всплывали в памяти.
С тех пор только визуально удавалось любоваться манящими просторами многочисленных рек. Поэтому я, с радостью и нетерпением, быстрым шагом ежедневно спускался в нижнюю, незастроенную часть города к берегам быстротечного Прута. Там облюбовал живописную пляжную полосу и песчаный островок через узкую протоку.
На противоположном берегу реки просматривался поселок с необычным названием Старая Жучка. На пляже я познакомился с небольшой группой отдыхающих. Среди них выделялся весельчак и большой знаток анекдотов Всеволод Сагайдак. Мы с ним были одногодки, но, в отличие от меня, он уже оканчивал медицинский институт.
Его приятель, которого я сразу узнал, обучался на старшем курсе архитектурного факультета. Наша встреча подтвердила истину, что мир очень тесен. Внешне он напоминал моего школьного друга Конона Рыжего. А еще больше – человека из каменного века. Природа щедро, с ног до головы, покрыла его густыми огненно-рыжими волосами. Во время физкультурного праздника студентов накануне отъезда в колхоз все зрители стадиона персонально аплодировали его неповторимо колоритной полуобнаженной фигуре. Среди девушек за ним утвердилась стойкая репутация: «Иосиф Токарь – самый зажигательный мужчина института». Можно было понимать по-разному, но ему такого рода популярность явно льстила.
На лодках, которые брали напрокат, мы переправлялись на песчаный островок. В проверенных местах ставили сети. В них охотно заплывала несмышленая рыба. Пикники с наваристой ухой, шашлыками, обилием овощей, фруктов и, конечно, легким натуральным вином проходили весело и непринужденно. К сожалению, скоротечно, как все хорошее в жизни.
Во время одного из заплывов произошло непредвиденное. Скорое течение понесло меня к скоплению плотов из сплавляемых бревен. Когда я пытался ухватиться за край покрытой слизью связки, руки сорвались, и меня затянуло под воду. К счастью, заплыв был общий. За мной, не раздумывая, нырнули несколько пловцов. Остальные быстро раздвинули часть плота. В считаные минуты меня вытащили наружу. Мне уже не хватало дыхания. Еще немного, еще чуть-чуть – и мог начаться обратный отсчет жизни.
В благодарность за спасение я всех пригласил вечером в ресторан, который размещался в бывшем румынском Народном доме на Театральной площади. Он выделялся в окружающей застройке своими четкими конструктивистскими формами и обилием стекла. После войны его переименовали в Дом офицеров. Каждый вечер в огромном зале гремела музыка, и до полуночи молодые пары кружились в танце. После плавания танцы были моим вторым увлечением. Поэтому я в период каникул старался их не пропускать.
Закончив обильный ужин с вином и тостами за здравие всех присутствующих, мы спустились в танцевальный зал. В этот вечер моей очередной партнершей оказалась внучка украинской писательницы Ольги Кобылянской. Когда прозвучала последняя мелодия и стали гаснуть разноцветные лампочки, я пошел ее провожать. По пути к ее дому мы свернули на улицу Сковороды, где размещалась кондитерская фабрика.
Невольно нахлынули воспоминания об Артемии Ивановиче Загряжском и «сладком» периоде моей жизни. На обратном пути решил заглянуть на фабрику. В проходной горел свет. На стук в дверь вышел знакомый охранник. От него я узнал, что Загряжского недавно освободили. Он даже приходил и сказал, что возвращается к дочери в Ленинград. Меня это известие очень обрадовало. Особенно что в его случае справедливость, хотя это бывает не очень часто, все-таки восторжествовала.
Каникулы, как все хорошее и приятное в жизни, пронеслись очень быстро. Я возвратился во Львов к началу занятий, не воспользовавшись отгулами за работу в приемной комиссии. Жалко было тратить время на праздную, непривычную для меня жизнь.
Осень 1949 года запомнилась надолго. Прекрасный город бурлил. В числе многочисленных жертв националистических группировок оказались и известные, публичные деятели. В рабочем кабинете, ударом гуцульского топорика в голову, в октябре был зверски убит писатель Ярослав Галан[47]. Дом, в котором он проживал, находился недалеко от нашего общежития. Мимо него по улице Красногвардейской студенческие потоки ежедневно двигались в сторону института и обратно. Галан резко осуждал позицию Ватикана (за что был отлучен от церкви). Не меньше доставалось националистам. После сатирического памфлета «Плюю на папу» кровавый финал не заставил себя долго ждать. Однако похороны Галана превратились в многотысячное шествие его сторонников. Вспоминали также, что год назад в один из осенних дней на улице был убит популярный среди верующих протопресвитер Костельник[48].
Атмосфера города была пропитана зловещими слухами и домыслами. Несмотря на все это, институтские будни шли как обычно. Программа второго курса дополнилась специальными предметами – клаузурой[49] и начертательной геометрией. Клаузура способствовала начальным навыкам для развития воображения, образного мышления, фантазии и композиционных способностей. Требовалось разработать простейший графический эскиз – идею небольшого объекта. К примеру, это мог быть садовый павильон, торговый киоск, беседка и даже общественный туалет. За три академических часа следовало изобразить свой замысел в трех масштабных измерениях – план, разрез, фасад. Творческий процесс завершался обсуждением достоинств и недостатков каждой клаузуры. Преподаватели ставили итоговую оценку. Все студенты очень любили это занятие и увлеченно творчески соперничали. Зато начертательную геометрию мы проходили в обстановке явной неприязни к «москалям»: эту дисциплину преподавал небезызвестный пан Кернякевич. Он был большим знатоком этого сложного предмета и автором нескольких учебников. Но от этого было не легче. Пан в оскорбительной форме обзывал нас «пся крев» («собачья кровь»). При этом на хитром лице изображал недобрую гримасу и указательный палец прикладывал к виску. К счастью, вскоре на кафедре появился русскоязычный преподаватель, и курс разделился на два параллельных потока.
Тем временем приближался Новый год. Он должен был стать переходным этапом в моей студенческой жизни. Не раздумывая, я отправился в Черновцы. За бокалами шампанского родители мечтали о будущем, как лучше отпраздновать мои двадцать пять лет… Все были в прекрасном расположении духа. Отец с Яной распевали любимые песни. Гости танцевали под патефон и весело общались. Я не мог налюбоваться неувядающей красотой мамы.
Семейная катастрофа
Ничто не предвещало беды. Через несколько дней я вернулся во Львов. Окунулся с головой в учебу. Вечером 16 февраля, как обычно, после занятий возвратился в общежитие. Дежурная по этажу молча вручила мне телеграмму: «Большое горе приезжай немедленно мама». Утром я был в Черновцах. Дверь открыла мама, постаревшая на годы вперед. Сквозь ее рыдания я уловил самое страшное:
– Вчера… в автокатастрофе… погиб…
Беда, постигшая нас, не поддается описанию. Невозможно найти слова, созвучные с горечью утраты самого близкого человека. Война пощадила, а мирное время проявило сверхжестокость. Существует несправедливая закономерность – лучшая часть человечества уходит из жизни очень рано. Отцу было только сорок семь лет. Сломался не только весь наш жизненный уклад, но и планы на будущее. Черная полоса жизни, как полярная ночь, окутала наши души. На предприятии объявили день траура. Все сотрудники и сотни горожан провожали отца в последний путь. Я очень боялся за маму. Но она мужественно держалась из последних сил. Яна беззвучно плакала, сгорбилась и вся ушла в себя. В осиротевшей большой квартире невыносимо было находиться. Каждый уголок напоминал об отце. Казалось, вот-вот прозвучит его спокойный, умиротворяющий голос…
Выяснить истинную причину гибели отца до конца не удалось. Под городом Снятин[50] машина, на которой он ехал, почему-то перевернулась… Нам был дан уклончиво-лаконичный ответ:
– Ведется следствие. О результате сообщим.
После похорон меня больше всего тревожила мысль, как я оставлю маму одну в состоянии непоправимого горя. К счастью, родители успели обрасти прекрасными друзьями. Меня заверили, что ее одну не оставят. Приехав во Львов, даже не заходя в общежитие, я направился в институт. Декан положил руку мне на плечо и тихо произнес:
– Разделяю ваше горе. Мне сообщили о телеграмме. Крепись. Приди в себя. Соберись с мыслями, как бы тяжело тебе ни было. В память об отце ты обязан стать не просто хорошим, а по-настоящему классным специалистом. Кстати, появилась возможность командировать тебя в Москву. Передашь ректору МАРХИ Кропотову ряд документов и письмо от меня. Заодно и познакомишься с ним. Захвати свои проекты и копию трудовой книжки. Шансов на переход немного. Но нет правил без исключений. Желаю удачи. Жду возвращения с хорошими вестями.
Я понял, что мудрый декан, как в шахматной игре, разыграл самую правильную комбинацию. Деловое поручение облегчало первое знакомство с Москвой. Меня все больше переполняло чувство благодарности к этому необыкновенному человеку. Перед отъездом я решил посоветоваться с ним: как морально и материально совместить предполагаемое продолжение учебы в Москве с поддержкой осиротевшей семьи? Декан сразу прояснил ситуацию на собственном примере:
– У нас в чем-то схожие проблемы. Ты знаешь, что я перебираюсь в Москву. Поэтому, не раздумывая, согласился обменять шикарную квартиру во Львове на более скромную жилплощадь в Москве. Переезжает вся семья, включая старую маму. К чему я клоню? В Черновцах у вас большая квартира в самом центре города. Пожалуй, поменять ее на Москву еще сложнее, чем перейти в МАРХИ. Но нерешаемых проблем нет. Однозначно, твоя мама и сестра должны быть рядом. Запиши в свой кондуит адреса и телефоны людей, которые помогут совершить обмен.
Мы распрощались. На следующее утро я снова был в Черновцах. В первую очередь мы направились к месту последнего упокоения отца, утопающему в цветах. Мама, состарившаяся в одночасье, передвигалась как в полусне. Дома она была постоянно в окружении друзей и соседей. Я рассказал о предстоящей поездке в Москву и плане обмена квартиры. Мне было больно смотреть на маму. Сколько бед и страданий выпало на ее долю! Только-только в жизни появился небольшой просвет, а она стала вдовой! Непередаваемую грусть излучали ее распухшие от слез глаза. Когда я замолчал, она тихо сказала:
– Теперь ты – наша главная опора. Любое решение, которое примешь, будет правильным. Знаю, что ты нас никогда одних не оставишь. Навести в Москве моих двоюродных сестер. Может быть, они чем-то сумеют помочь.
Мама дала мне их адрес. И я опять собрался в путь.
Первые шаги в столице
Через несколько дней поезд въехал в огромное пространство перрона Киевского вокзала, перекрытое остекленным сводом параболических очертаний. Меня поразили масштаб и ажурность стальных конструкций этого грандиозного и величественного сооружения. Не меньшее впечатление произвел вокзал. Приобретенные знания позволили определить его неоклассический стиль с элементами ампира. Впоследствии я узнал, что выдающийся архитектурный комплекс создан в начале XX века незадолго до революции 1917 года. Авторы проекта – архитектор И. И. Рерберг и знаменитый инженер В. Г. Шухов.
План столицы был достаточно подробно изучен по заранее приобретенному путеводителю. Поэтому, впервые в жизни спустившись в метро (тогда это была станция «Киевская» мелкого заложения, которая сейчас входит в состав Филевской линии), через считаные минуты оказался в центре рядом с Кремлем. Мне все было любопытно, я впитывал новые архитектурные впечатления как губка. Прошел вдоль Манежа (в те годы – правительственный гараж), узнал кремлевские стены и башни, Исторический музей, здание гостиницы «Москва»… Полюбовавшись на ходу ансамблем площади Свердлова с колоннадой Большого театра, я вышел на улицу Жданова и вскоре с трепетом переступил порог чудесного здания Архитектурного института[51], который располагался между Кузнецким Мостом и Сандуновским переулком.
Секретарь доложила ректору Владимиру Кропотову[52] о приезде посыльного от Юрия Лозового. Ректор принял меня с добродушной улыбкой. Широким жестом усадил в кресло. Прочитав письмо, попросил рассказать о себе. Стало понятно, что какие-то строки имеют отношение ко мне. Не перебивая, ректор внимательно выслушал краткую биографию. Не спеша посмотрел основные чертежи авторских проработок, зачетную и трудовую книжки. Затем испытующе поглядел на меня, постукивая карандашом по столу. После нескольких минут тягостной тишины обратился ко мне:
– Разделяю ваше желание продолжить учебу в нашем институте, хотя мы обычно не принимаем никого со стороны. Как правило, подготовка на местах сильно отстает от уровня московской архитектурной школы. Исключение – для тех, кто, как и вы, наверстывает упущенное из-за проклятой войны. Окончательное решение примем после перепроверки уровня вашей подготовки по определяющим предметам – рисунку, черчению, клаузуре, основам архитектуры. Вы готовы к этому?
Состояние тревоги ушло. Теперь все зависело от меня и объективности преподавателей МАРХИ. Я ответил быстро, как бы опасаясь, что ректор передумает:
– Готов начать хоть сегодня!
Он улыбнулся:
– Ваш ответ мне нравится. Это хорошо. Но не будем торопиться. Сначала нужно определиться с проживанием. Ведь наше общение займет не меньше недели. Где вы намерены остановиться?
Я неуверенно ответил после минутного раздумья:
– Попытаюсь разыскать родственников, с которыми еще не знаком. Если не примут меня, буду устраиваться в недорогую гостиницу.
– А сегодня? – с лукавой улыбкой переспросил ректор. – На скамейке замерзшего парка, в холодном подъезде незнакомого дома? Если не в милиции… Какие еще могут быть варианты?
Я ответил на полном серьезе:
– В Москве девять вокзалов. В них тепло и уютно.
Ректор громко рассмеялся.
– Не все москвичи с ходу назовут уверенно их количество, как вы. В них действительно тепло. Насчет уюта очень сомневаюсь. Всех случайных и задержавшихся посетителей милиция там нещадно гоняет. Нет, вам это не к лицу. Отправляйтесь в общежитие. Отдохните с дороги. Завтра к десяти часам жду вас.
Он проводил меня до приемной. Распорядился секретарю выдать направление в общежитие и объяснить кратчайший проезд к нему.
Впервые за много дней меня одолел глубокий сон без тяжелых сновидений. Я очень боялся опоздать. Поэтому заранее появился в приемной. Ректор удивился. Проходя в свой кабинет, изрек:
– Встреча же назначена на десять часов.
Я объяснил:
– Прошу прощения. Как новичок, боялся опоздать.
Ректор с улыбкой ободряюще кивнул. Ровно в десять часов собрались преподаватели, от мнения которых зависела моя дальнейшая судьба. По их просьбе я опять кратко поведал о себе. Ответил на все интересующие вопросы. В этот же день началась отчаянная попытка вхождения в студенческую среду единственного в стране Архитектурного института.
Мне удалось уложиться в нормативные академические часы по экзаменуемым предметам. В качестве рисунка выбрал наиболее сложную композицию – гипсовую фигуру античного дискобола. Правильно воспроизвести напряженный наклон спортсмена перед броском диска удается не каждому. Во Львове, после ряда попыток, удалось набить руку в графическом построении и детальной прорисовке его фигуры. Это был мой продуманный тактический ход. Заведующий кафедрой рисунка Демьянов оценил рисунок в пять баллов. По начертательной геометрии в отведенное время я успел вместо одной ортогональной проекции параболической арки построить еще аксонометрическое перспективное изображение призмы. Однако в спешке, при удвоении объема задания, были допущены ошибки. Преподаватель вывел четыре балла.
Из многочисленных тем для клаузуры я выбрал северную деревянную избу. Это жилище было мне знакомо. Поэтому сумел клаузуру расширить до небольшого эскизного проекта. Он включал условную схему участка, план, разрез, фасад избы и краткую пояснительную записку. На отдельном листе ватмана, с высоты птичьего полета изобразил общий вид участка с застройкой в окружении сурового уральского антуража. Клаузура в расширенном объеме получила высший балл.
Последняя встреча носила характер собеседования по основам истории архитектуры. Два пожилых преподавателя с рифмующимися фамилиями – Ламцов и Земцов – настолько были словоохотливы, что мне больше пришлось их слушать, чем отвечать. Поэтому так и не понял, за какие знания получил пять баллов. Через несколько дней ректор пригласил меня в свой кабинет. С улыбкой произнес:
– Ну, что дальше с вами будем делать?
Я ответил:
– В ваших руках моя дальнейшая судьба.
Ректор встал из-за стола и сел в кресло рядом со мной.
– Без потери года, в порядке исключения, вы будете зачислены на третий курс. Это не наша снисходительность, а ваш достойный уровень подготовки. Вы убедили нас, что вправе стать студентом Московского архитектурного института. С чем вас и поздравляю! – Он пожал мне руку. После небольшой паузы тихо произнес: – Из письма мне стало известно, какое несчастье постигло вашу семью. Искренне соболезную. Мне знакомо состояние души, когда уходят самые близкие люди. Но время лечит… К началу нового учебного года мы вас ждем!
Перед расставанием я попросил разрешения задержаться на некоторое время в общежитии. Объяснил, что намерен устроить обмен жилья, чтобы не оставлять осиротевших маму и сестру одних. Ректор с пониманием отнесся к просьбе. Более того, подсказал, как практически приступить к решению этого сложнейшего вопроса. Дополнил список Юрия Лозового еще несколькими специалистами по обмену жилплощади.
Вся последующая неделя ушла на встречи и переговоры в обменных бюро. Они были разбросаны по разным районам. Поневоле границы знакомства с городом значительно расширились. С первых минут переговоров я понял, что вероятность обмена жилплощади на Черновцы ничтожно мала. Часть сотрудников бюро даже не знали о существовании города с таким «затемненным» названием. Всем агентам по обмену был оставлен номер телефона дежурной общежития. К сожалению, он безмолвствовал. Но действительно, надежда умирает последней. К концу недели дежурная торжественно объявила:
– Вас усиленно разыскивают. Просили срочно приехать.
Она передала мне лист бумаги с координатами обменного бюро. Вскоре состоялась долгожданная встреча. Агент с торжественной улыбкой объявил:
– Редчайший случай. Объявился желающий переехать в ваш вшивый городишко.
Пришлось возразить:
– Вы не правы. Черновцы – очень красивый европейский город.
Агент поморщился, махнул небрежно рукой и безапелляционно изрек:
– Все города, кроме Москвы, Ленинграда и моего родного Ташкента, – вшивые.
Мне не хотелось развивать дальше этот дурацкий диалог. Не терпелось поскорее узнать подробности. А также – сколько времени потребуется на оформление. Я понимал, в каких условиях проживает большинство москвичей. Поэтому не обольщался и не рассчитывал на отдельную квартиру. Но когда агент озвучил, что предлагается взамен, испуганно вздрогнул. Это была крохотная клетушка в девять квадратов. Примерно так же мы жили в Полтаве после возвращения из эвакуации.
Комната размещалась в деревянном строении в районе Таганки. Адрес был устрашающе символический – Тихий тупик. Отличное название для сумасшедшего дома! Все удобства в здании отсутствовали. Водопроводная колонка и выгребное отхожее место размещались снаружи. Мнивший себя очень умным, но с трехклассным образованием агент с улыбкой утешил меня:
– Не волнуйтесь, все это находится близко, в двух шагах!
Мне необходимо было переварить эту поистине сногсшибательную информацию. Взвесить все за и против. Поэтому мы договорились продолжить встречу утром следующего дня. Я решил успеть до наступления темноты побывать в Тихом тупике и увидеть все своими глазами.
Когда я добрался до места, у меня появилось ощущение, что попал куда-то в провинцию. Между Таганской и Марксистской улицами располагался Марксистский переулок. На его нечетной стороне и начинался Тихий тупик. Небольшая площадка завершала короткий изогнутый переулок. Глухая выщербленная стена была ее границей. Несколько одноэтажных деревянных жилых строений, неопрятные примитивные сараи и напоминающие большие скворечники отхожие места в беспорядке заполняли пространство внутри квартала. Из нужного мне дома вышла пожилая женщина. При упоминании фамилии Егорова, которую назвал агент, она кратко ответила:
– Дверь налево…
Я поднялся по прогибающимся от дряхлости ступенькам. Вошел в узкий полутемный коридор. Дверь на стук открыл пожилой мужчина. Удивленно на меня поглядывая, спросил:
– Вы кто такой? По какому поводу?
Последовал мой дружелюбный ответ:
– Извините за позднее вторжение. Пришел по поводу обмена вашей комнаты на Черновцы.
Удивление на его лице сменилось подобием улыбки.
– Проходите. Не обижайтесь на мой вопрос. Сами понимаете, в какое время живем.
Рукопожатием мы скрепили деловое знакомство. Его жена также протянула руку со словами:
– Милости просим в нашу скромную обитель.
Незаметно я окинул взглядом комнату. Она была квадратной формы. Единственное небольшое окно выходило в палисадник перед домом, с торчащими оголенными стволами нескольких деревьев и кустарников. На подоконнике в керамических горшках красовалась герань. Комната выглядела очень опрятной, хотя убогая мебель и дешевые украшения свидетельствовали о предельно скромном достатке семейной пары.
Хозяйка с истинно русским гостеприимством стала накрывать на стол. Появилась черная и красная икра, которая в те годы в изобилии заполняла пустые прилавки магазинов. Бутерброды прекрасно сочетались с теплой картошкой. Хозяин выставил бутылку водки. Я предупредил, что непьющий, но за знакомство слегка пригублю.
Егоровы откровенно объяснили, какие обстоятельства вынуждают к обмену жилья. Их сын после излечения в госпитале, получив тяжелое ранение во время войны, остался жить в Черновцах. Женился на медицинской сестре, которая вместе с врачами помогла встать на ноги. У них растут трое детей. Живут они в пригороде, в стесненных условиях. Путем обмена родители решили улучшить их жилищные условия и помочь в воспитании внуков.