Текст книги "В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора"

Автор книги: Даниил Галкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Мы обнялись. Расставание с ним вошло в число тяжелейших потерь моей жизни. Опасения Артемия Ивановича сбылись. Спустя несколько дней я был вызван к следователю. Среднего возраста, внешне довольно доброжелательный, он попросил рассказать о себе. Я понял, что это сверка имеющихся сведений. В завершение расспросов, касающихся лично меня и нашей семьи, он плавно переключился на Артемия Ивановича:

– Вы проработали на фабрике почти два года. Что можете сказать о ее директоре?

Я ответил не задумываясь:

– Хороший специалист, толковый руководитель. Могу его охарактеризовать только с положительной стороны.

Следователь с ироничной улыбкой заметил:

– Видно, вас закормили сладостями на прежней должности!

Мне удалось себя пересилить, чтобы не ответить резкостью. В моем положении это было бы безумием. Я вдруг вспомнил Гасю Иосифовну.

– Да, вы угадали, но кондитерское производство не для меня. И все-таки ничего плохого о Загряжском сказать не могу. Интеллигентный человек…

Следователь резко оборвал меня:

– Все беды в нашей рабоче-крестьянской стране от этой мелкобуржуазной сволочи! Да еще дворянских кровей! Это азы классовой борьбы! И вам, как сыну рабочего, нужно разбираться в этих вопросах!

Я постарался выглядеть наивным простаком:

– Но как же я мог? Он ведь уважаемый человек! Директор! Я же разбираюсь только в строительных вопросах…

Следователь не ответил. Раздраженно подсунул мне лист бумаги:

– Подписка о неразглашении. Не пытайтесь нарушить – иначе очередная встреча не заставит себя долго ждать. Но уже в другом качестве. Я разочарован, так как рассчитывал на вашу пролетарскую сознательность. Жаль.

Не прощаясь, он вызвал дежурного, который проводил меня до выхода. Очередных вызовов не последовало. Видимо, в самом деле я был там лишним, а Артемий Иванович меня не оговорил.

Все мои тогдашние попытки выяснить судьбу Загряжского не увенчались успехом. Связаться с его дочерью также не удалось. Новые жильцы ее квартиры сообщили, что она с дочкой срочно возвратилась в Ленинград…

Речь о том, чтобы сдать вступительные экзамены в вуз, уже не шла. В текущем году они уже прошли. Я затаился. Родители, напротив, оптимистично отнеслись к моей вынужденной безработице. Они в один голос твердили, что перед предстоящей учебой следует отдохнуть и набраться сил. Но праздное времяпрепровождение не соответствовало моему характеру. Ему больше созвучны лермонтовские строки: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!» И опять – вмешался случай.

Наша дружеская связь с Владимиром не прерывалась. Время от времени мы навещали друг друга. Он усиленно готовился к поступлению в военную академию. Чтобы помочь родителям, наладил контакты с местными скорняками и кондитерами. В качестве снабженца стал выезжать в Молдавию, где закупал каракулевые смушки (шкуры новорожденных ягнят). Из них мастера шили модные в то время женские шубы и шапки. Для кондитеров он привозил с румынской границы дефицитные дрожжи, которые были нарасхват. По его словам, эта деятельность приносила ему неплохие «бабки». Когда я поплакался ему о своей вынужденной свободе, он с радостью предложил стать компаньоном. Родители вначале приняли мое решение в штыки. Но, зная мой упрямый характер, отец в конце концов развел руками:

– Поступай как знаешь. Главное, чтобы тебя эта трясина не засосала и ты не превратился в мелкого торгаша.

Бизнес по-молдавски и не только

Более полугода наш дружный дуэт колесил по городам и весям Молдавии и Северной Буковины. Расширилась география познания городов и небольших поселений этих благодатных мест. В Кишиневе и Бельцах Владимир, с деловым видом знатока, отбирал черные и серые с проседью смушки. Все это плотно загружалось в чемоданы и рюкзаки. Автобусами (конечно, это были не современные «икарусы», а раздолбанные драндулеты, чаще всего переделанные «студебеккеры»^{[38]), поездами и даже в отсеках грузовых вагонов мы возвращались в Черновцы.}

Деньги у постоянных потребителей получали сразу. Владимир, несмотря на его определяющую роль в закупках, делил доходы поровну. Я с радостью отдавал их родителям, оставляя себе небольшую долю на мелкие расходы. Не забывал из коммерческих вояжей привозить различные лакомства и мелкие сувениры работы местных умельцев.

Вместе с уходящим летом в семейную историю вписался первый десятилетний юбилей стремительно взрослеющей Яны. Мы не могли нарадоваться ее успехам. Она прилежно училась в двух школах – общеобразовательной и музыкальной. Росла спокойной, покладистой, некапризной девочкой. Внешне была больше похожа на отца. Каштанового цвета волосы, обычно заплетаемые в толстую косу, обрамляли не по возрасту задумчивое лицо с красиво очерченным разрезом больших лучистых глаз. По доброй довоенной традиции отец изредка, в ностальгическом порыве, распевал с Яной любимые песни.

Обычно мы с Владимиром, после очередного вояжа, отдыхали несколько дней. Затем, для разнообразия, отправлялись в приграничные зоны, где закупали красочно упакованные брикеты румынских дрожжей. Шустрый Владимир, наделенный широкой казацкой хваткой, изучил все рыночные дни в местной глубинке. На обратном пути мы заезжали в каждое поселение. Становились симметрично, в разных концах рынка. Раскладывали на деревянных прилавках брикеты, которые прочной нитью разрезали на равные, как детские кубики, части. Владимир зычным голосом, лихо подкручивая усы, зазывал покупателей. Быстро распродав дефицитный товар, мы возвращались в приграничную зону. Закупив очередную партию дрожжей, сдавали их в Черновцах постоянным оптовикам.

В один из дней сделка оказалась особенно удачной. Довольные результатами, мы с Владимиром, в приподнятом настроении, решили прогуляться по оживленной улице Ольги Кобылянской. По пути один из магазинов осаждала толпа покупателей. Праздное любопытство притянуло нас к очереди. Порядок регулировал гориллообразный милиционер, который кричал на покупателей. Сгорбившаяся старушка подошла к нему с просьбой пропустить без очереди. Последовала хамская реакция:

– Ты что, бабка, симулируешь больную и немощную?! Еще меня переживешь!

Он оттолкнул ее, и она оказалась на тротуаре. Ей помогли встать. Старушка, еще больше согнувшись, поплелась восвояси. Моя вспыльчивость, унаследованная от отца, была причиной многих неприятностей в жизни. Возмущенный хамским поступком милиционера, я сгоряча с силой вцепился ему в руку.

– Как не стыдно обижать старую женщину! Она вам в бабушки годится. Таких, как вы, гнать надо из милиции!

Владимир стал оттаскивать меня в сторону. Но я был намертво зажат сильными, как клещи, руками огромного амбала. Милицейский участок находился недалеко от злосчастного магазина. Попытка Владимира уговорить его отпустить несмышленого не увенчалась успехом. Не теряя времени, он помчался за родителями, чтобы привести их в милицию на выручку. Тем временем, под любопытными взорами обывателей, амбал втолкнул меня в протокольное помещение милиции со зловещими словами:

– Руку на власть поднял, москаль проклятый! Упеку тебя на перевоспитание в санаторий по имени «тюряга». Там основательно промоют твои грязные мозги!

Он зловеще заржал, всадив свой увесистый кулак мне в бок. Я с ужасом понял, что по собственной милости загнал себя в страшную ловушку. В одном шаге от заветной мечты появился призрак оказаться на грязных нарах с уголовниками. В состоянии обреченности я стал ждать приглашения к барьеру для составления протокола. Моя очередь, как на плаху, приближалась, когда в помещение ввели большую группу цыган в сопровождении нескольких милиционеров. Они с душераздирающими криками заполнили все пространство перед барьером. Мгновенная, как вспышка молнии, реакция подтолкнула меня к полуоткрытой двери. Невероятное совпадение помогло мне оказаться на улице и скрыться в толпе. При входе-выходе, именно в момент моего стремительного бегства, из-за суеты с цыганами отсутствовал дежурный! Иначе меня с позором могли вернуть обратно с поводом для ужесточения срока.

Я свернул в ближайший переулок, где находилась одна из скорняцких артелей, в которую мы поставляли смушки. Заплетающимся языком рассказал о случившемся и попросил встретить у входа в милицию Владимира с отцом. Вскоре скорняк возвратился не только с ними. Для моего освобождения была мобилизована вся казацкая родня Сатырей, которые приехали с донской станицы погостить. На этот раз из криминальной ситуации я, по счастливой случайности, вышел сухим из воды. Зловещее событие заставило переосмыслить линию поведения с расчетом на будущее. Сработал защитный принцип – нет худа без добра. Невольно, в целях самосохранения, произошло самоукрощение строптивого нрава. Вспыльчивость сохранилась – как врожденная черта. Но трезвый рассудок, в качестве элемента сдерживания, стал чаще выходить на передний план.

После пережитого потрясения жизнь снова вошла в привычную колею. Снабженческие вояжи с Владимиром продолжились до начала будущего года, который стал переломным этапом нашей жизни. Он вскоре определился с военной академией и уехал в Ростов-на-Дону. Я начал готовиться к отъезду во Львов для прохождения подготовительных курсов перед вступительными экзаменами. Это совпало с моим двадцатитрехлетием, когда, по возрастным признакам, должно было завершиться архитектурное образование, рассчитанное на шесть лет обучения. Наверстать упущенное стало моей навязчивой идеей.

Подошел день отъезда. Расставание с родителями смягчалось близостью Львова. Сохранялась возможность частого общения. Кроме того, они привыкли к моим отлучкам за истекшие годы войны. Когда поезд, громыхая в ночи, уносил меня вдаль, начался отсчет совершенно нового витка жизни. Ухабистые дороги перекрестков, развилок и закоулков мятежной молодости остались далеко позади.

Часть II. Вхождение

Пьянящий запах старины

Неуловимо превосходен!

Остатки крепостной стены,

Скорбящий лик на темном своде.

В тенистых парках листьев шум,

И запах кофе из кофеен.

Мадонна в нише на углу.

Явь и мираж. И сон навеян…

Сергей Герасименко

Мои архитектурные университеты

Итак, я на правах абитуриента переступил порог главного учебного корпуса Львовского политехнического института. Внушительных размеров старинное здание с классической колоннадой воспринималось как храм науки. Широкая парадная лестница вела на второй этаж, где размещался большой двухсветный актовый зал. Он был украшен одиннадцатью полотнами великого польского художника Яна Матейко^{[39]. Картины символизировали технический прогресс человечества.}

Декан архитектурного факультета Юрий Лозовой любезной улыбкой встретил меня в своем просторном кабинете. Документы, представленные для допуска к приемным экзаменам, произвели на него очень благоприятное впечатление, которого он не скрывал.

– Я рад притоку на факультет таких, как вы, обветренных суровой жизнью молодых людей. Конкурс на одно место в этом году очень высокий. Отбор будет жесткий. Вы проходите вне конкурса, если результаты экзаменов окажутся положительными. Желаю удачи!

Мне выдали направление в общежитие, которое размещалось в благоустроенном комплексе бывшего польского кадетского училища. Это был своего рода мини-городок с полным набором вспомогательных служб – магазином, киноконцертным залом, баней, прачечной и другими помещениями. Недалеко от общежития привольно раскинулся живописный Стрыйский парк. Над его прудами свесились плакучие ивы, омывая свои длинные ветви в прозрачных водах. Меня подселили в комнату, где уже обосновались три абитуриента. Они, как и я, были приезжими из разных городов Украины. Мы быстро нашли общий язык. Общность интересов и незначительная разница в возрасте этому способствовали. Самого старшего звали Рувим. Он был уроженец небольшого городка Шепетовка Каменец-Подольской области. Из-за тяжелого ранения относился к категории инвалидов войны. Я был младше его на два года. Могучего телосложения Василий и весельчак Юрий еще не достигли двадцатилетнего возраста. Все трое готовились к поступлению на родственный архитектуре факультет промышленного и гражданского строительства. Раньше всех просыпался Рувим, которому мы сразу присвоили кличку Старик. Он тормошил нас, приговаривая:

– Просыпайтесь, лежебоки! Петушок пропел давно!

Мы мчались в студенческую столовую, где проглатывали опостылевшую пшенную кашу и яичницу. Все это запивали суррогатным кофе или подобием чайного напитка. Почти весь день перебегали из одной аудитории в другую, где маститые преподаватели вталкивали в наши мозги необходимые знания для сдачи вступительных экзаменов. На архитектурном факультете, кроме общих предметов для всех специальностей, два дополнительных экзамена были определяющими. Это рисунок и черчение. Они проводились в первую очередь. После них, как правило, был наибольший отсев. Поэтому я ежедневно проводил долгие часы перед мольбертом на кафедре рисунка. Основным оружием был карандаш: с его помощью на листах ватмана появлялись изображения гипсовых скульптур (античные образы из греческой мифологии). Ретушь с учетом игры света и тени придавала рисункам объемность. Помимо зарисовки гипсовых скульптур и архитектурных обломов^{[40] проводились занятия с живой натурой. Позировали обнаженные или полуобнаженные женщины и мужчины. Многие неискушенные абитуриенты смущенно хихикали. Мудрый пожилой преподаватель поучал:}

– Запомните отныне раз и навсегда. Нет ничего прекраснее и совершеннее человеческого тела! Гениальные художники в своих лучших картинах с величайшим вдохновением изображали ни с чем не сравнимую гармонию обнаженных фигур. Для вас, будущих архитекторов, они должны стать эталоном пропорций и масштаба! Без познания этих азов вы никогда не постигнете тонкости нашей великой профессии!

Обходя каждого абитуриента, он терпеливо объяснял последовательный процесс графического выполнения рисунка. Зато на занятиях по черчению мы столкнулись с откровенной враждебностью. Местные абитуриенты с мягким подхалимажем называли преподавателя «шановный пан Кернякевич». Общение было только на украинском и польском языках. На русскую речь он не реагировал. Единственная надежда оставалась на самоподготовку по учебникам. Много внимания я уделил и подготовке к экзаменам по точным математическим предметам. Перерешал большое количество задач из учебников.

Как и предполагалось, самый большой отсев произошел при сдаче экзаменов по рисунку и черчению. К концу приемной экзекуции ряды абитуриентов, жаждущих стать студентами, заметно поредели. Мне удалось набрать необходимое количество проходных баллов и оказаться в первом списке студентов, зачисленных на архитектурный факультет. Декан персонально поздравил меня и деликатно поинтересовался:

– Травма глаза не затруднит ли в будущем архитектурную деятельность, требующую большого зрительного напряжения? Подумайте над возможностью совместить учебу с обязанностями ассистента кафедры статики и динамики сооружений, которую я возглавляю. В дальнейшем появятся и другие перспективы.

Я был тронут его доброжелательным вниманием:

– Большое спасибо за такое заманчивое предложение. Оно настолько неожиданно, что требует времени для осмысления.

Я не решился его разочаровать своей твердой позицией: посвятить жизнь практике, а не теории архитектуры.

До начала нового учебного года оставалось несколько недель. Я задумал навестить отчий дом, порадовать родителей успехами, немного передохнуть после напряженной сдачи экзаменов. Вечерним поездом выехал в Черновцы. Во время длительной стоянки на станции Коломыя решил сбегать в буфет за бутербродами. Возвратившись обратно и поднявшись на подножку вагона, попытался войти внутрь. Дверь не поддавалась. Изо всех сил я заколотил в нее. Никто не откликался. Состав тронулся с места и, набирая скорость, с грохотом понесся в зловещее пространство ночи. Стало понятно, что сильное воздушное завихрение может сорвать меня с подножки. Холод пронизывал насквозь. Всем телом пришлось прижаться к металлической двери. Лихорадочная мысль, что нахожусь на грани жизни и смерти, вызвала прилив нечеловеческих сил. К счастью, населенные пункты следовали один за другим. Поезд замедлил ход. Молодой проводник открыл дверь и с нарочито удивленной улыбкой, как ни в чем не бывало, спокойно произнес:

– Вы, оказывается, здесь? А я-то думал, в соседнем вагоне, навещаете знакомых.

Ответом был удар, в который я вложил всю силу гнева на этого бездушного болвана. Он отлетел в другой конец тамбура. Расплатой проводника стал окровавленный распухший нос и большой синяк под глазом. На вызов появился начальник поезда. Был составлен протокол (не имевший, впрочем, никаких последствий). Так еще одно неприятное событие, вписалось в летопись моей молодой жизни. Был ли в поступке проводника злой умысел? Не знаю. В те времена местные уроженцы охотно устраивали подобные «подлянки» для «чужаков». Поводом могло послужить даже неправильное произношение слов на украинском диалекте, характерном для «западенцев».

Дома я, конечно, умолчал об этом происшествии. Отдохнув и вернувшись во Львов к началу учебного года, с головой окунулся в студенческие будни. Больше всего мне хотелось прослушать лекции маститых профессоров об основах истории архитектуры, познать закономерности ее возникновения и развития. Но меня постигло, как ни странно, полное разочарование. Местные преподаватели в основном представляли польскую архитектурную школу. Большинство из них слабо владели русским языком. Поэтому на занятиях чаще звучала польская и украинская (местного диалекта) речь. Было ощущение негласного сопротивления против внедрения «москальского» языка во все сферы жизнедеятельности. Из-за отсутствия единой учебной программы каждый преподаватель, по своему разумению и опыту, преподносил слушателям то, что считал нужным. Несколько русскоязычных доцентов среднего возраста излагали введение в архитектуру усыпляюще вяло и неинтересно: на уровне прописных истин из учебников.

Ослепление первым всплеском счастья от вхождения в институтскую жизнь быстро рассеялось. К тому же город был пропитан напряженной, даже гнетущей атмосферой неприязни. Коренных и приезжих жителей разделяла незримая стена недоверия и озлобленности. Послевоенный Львов стал центром активной деятельности Украинской повстанческой армии^{[41] и различных националистических банд. Одним из главных идеологов сопротивления был Степан Бандера. Он до войны учился в Политехническом институте. Спустя десятилетия, когда Украина стала «незалежною», улица вдоль института была названа его именем. Ежедневно в городе лилась кровь. Обстановка усугублялась тем, что ретивые чекисты стали проводить массовые зачистки среди мирного населения. Если догадывались, что ты приезжий, то оголтелые хулиганы на улицах за чужие грехи могли оскорбить и избить.}

В общежитии обстановка была несколько помягче. Сдерживало опасение при проявлении инакомыслия оказаться за порогом института. Наша дружная четверка старалась не упускать многогранные возможности студенческой жизни. Мы активно посещали самодеятельные вечера в клубе. Не пропускали кинофильмы, особенно из числа трофейных. Танцы по субботам и воскресеньям восполняли умственную усталость и напряжение от малоподвижного учебного процесса в течение недели. Они также были прекрасным поводом для романтических знакомств. На танцах каждому из нас приглянулись «гарные дивчины». Особенно преуспел Рувим. Он настолько влюбился в студентку по имени Оксана, что задумал в обозримом будущем обзавестись семьей. Правда, его сдерживала неуверенность в своей мужской состоятельности. Во время войны неразборчивый осколок попал в паховую часть тела. По его словам, операция прошла успешно, но появился навязчивый страх осрамиться перед избранницей. Мы его утешали, как могли. А Василий заверил, что Рувим всегда может рассчитывать на его дружескую помощь в интимной сфере. При этом он с хитрой улыбкой указал на Юрия и меня. Рувим беззлобно послал всех на три буквы.

Мне приглянулась студентка с факультета геодезии и картографии Валентина Бойко. В шутку я стал величать ее Валентиной II. Она смеялась, не зная истинной подоплеки:

– Жаль, что родители не догадались дать мне имя Екатерина!

Про себя я дал ей прозвище Пышка: умеренная полнота гармонично сочеталась с небольшим ростом. При этом в танцах ей не было равных. Как-то она поведала мне свою необычную жизненную историю (ее фотография, как участницы Великой Отечественной войны, красовалась на институтской Доске почета):

– До и во время войны родители проживали в Ровно. Судьба свела нас с удивительным человеком – он под видом немецкого офицера втирался в доверие к фрицам, расстреливал фашистских главарей. Больше года мы с отцом находились в его отряде. Я даже научилась метко стрелять. Когда отец уходил в леса около города Броды, меня оставили во Львове, у бабушки. У нее проживаю и сейчас. О судьбе отца ничего не знаю… По слухам, погиб^[42].

Наши динамичные и насыщенные студенческие будни не обходились, конечно, без курьезов и мелких неприятностей. Мы частенько совершали пробежку к прудам, которые находились недалеко от общежития. После интенсивного плавания в таком же темпе возвращались обратно. Однажды ловкие воришки умыкнули всю нашу одежду и обувь. По тем временам это была ощутимая и трудновосполнимая потеря. Пришлось совершить обратную пробежку в образе обнаженных античных атлетов. Прохожие от нас шарахались, как от ненормальных чудаков.

Более неприятный случай произошел с Рувимом. На одной из улиц по пути в общежитие к нему пристали трое юнцов. С воплями «Бей жидов и москалей!» избили его, разорвали гимнастерку. Когда прохожие попытались их скрутить, быстро убежали. Рувим предстал перед нами с распухшим лицом и заплывшим глазом. Он горько изрек:

– Это чужой нам город, наводненный извергами и садистами. – После небольшой паузы с грустной улыбкой добавил: – Слава богу, что не били ниже пояса. Тогда – конец всем моим планам по поводу Оксаны.

Вскоре Василий также столкнулся с ватагой воинствующих хулиганов, только постарше. Но не зря мы его нарекли кличкой Горилла за могучие бицепсы, выдающуюся вперед челюсть и густую растительность на лице и груди. Хотя в драке ему досталось больше, чем Рувиму, своих противников он отделал как следует: националисты разбежалась под ударами его огромных кулаков.

Львов, прекрасный и враждебный…

Древний город был похож на растревоженный улей. Опасность столкнуться с агрессивными выпадами таилась буквально на каждом шагу. Несмотря на это, все свободное время посвящалось прогулкам по городу, богатому уникальным архитектурным наследием. Появились излюбленные маршруты: я увлеченно изучал градостроительную летопись далеких и близких веков. После напряженных занятий и однообразного обеда в студенческой столовой начинался променад к расположенному поблизости католическому костелу Святой Эльжбеты. Его возвели в память австрийской императрицы Елизаветы, супруги Франца-Иосифа I, погибшей от рук анархиста. Красно-белая расцветка фасада и две остроконечные башни боковых нефов выделяли его среди окружающей застройки. Центральный готический портал был заполнен большим окном-розой и статуей распятого Христа.

Обойдя костел, тихой улочкой я направлялся к пышному барочному собору Святого Юра^{[43]. Он считается исторической достопримечательностью мирового масштаба. От него следовал спуск к небольшому, ухоженному парку Ивана Франко (бывшему иезуитскому саду), при поляках он именовался парком Костюшко. Его замыкало монументальное здание старейшего на Украине университета, основанного около четырехсот лет назад польским королем Яном-Казимиром.}

Неподалеку привлекал внимание необыкновенной красоты маленький особняк. Он весь был покрыт скульптурами и барочными орнаментами. В библиотеке института удалось получить информацию, что это творение австрийских архитекторов Гельмера и Фельнера. Они были авторами знаменитой оперы в Одессе, театра в Черновцах, многочисленных построек в ряде европейских городов. Я всегда задерживался у особняка, любуясь гармоничным совершенством экстерьера^{[44]. Сейчас там помещается львовский Дом ученых.}

Далее я выходил на широкий центральный бульвар города (тогда это была улица 1-го Мая). В самом начале бульвара высилась пластичная глыба Театра оперы и балета. Его главный вход, оформленный трехарочным ризалитом со спаренными пилястрами, завершался богато орнаментированным фронтоном, а он, в свою очередь, был увенчан тремя бронзовыми скульптурами муз.

Бульвар граничил со старой частью города. Здесь для меня начинался натуральный университет познания основ исторического формирования городской среды обитания. За время проживания во Львове я многократно обследовал почти каждый его уголок: от австрийских улочек до Замковой горы, господствующей над всем городом. На этой территории гармонично переплелись постройки эпохи Средневековья, ренессанса, барокко, классицизма и других архитектурных стилей.

Отправной точкой моих ознакомительных прогулок по Старому городу была знаменитая квадратная площадь – Рынок. По ее периметру группировались дворцы самых богатых и именитых горожан, а в центре высилось классическое здание ратуши с двухъярусной башней. С русским «следом» здесь сталкиваешься на каждом шагу. По совету Петра I, застрявшего в непролазной грязи площади во время своего визита, ее замостили деревянными чурбаками. От площади отходит улица Русская, название которой связано с проживанием на ней в Средние века православных русинов. Она пересекается с улицей Подвальной, где впоследствии, в семидесятых годах, поставили памятник Ивану Федорову. Первопечатник изображен с книгой и протянутой рукой. По словам прихожан православной Успенской церкви, которая находилась рядом, «друкарь» вынужден был просить подаяние, чтобы печатать книги.

Излюбленный маршрут продолжался по переплетению улочек и переулков. За свою жизнь я неоднократно посещал Львов. Интересно, что уже в наши дни, в знакомом скверике у Доминиканского собора, я увидел новый памятник: на камне восседал бронзовый старичок в помятой шляпе. Это был русинский художник-самоучка Никифор Дровняк^[45].

Мой маршрут обычно завершался у Замковой горы. Если силы и время позволяли, любил по лесным тропинкам подниматься на ее вершину. Оттуда открывалась потрясающая по красоте панорама!

Затем шел быстрым шагом в общежитие. Мое внимание переключалось с отдельных зданий на силуэтную перспективу каменных лабиринтов, заполненных толпами людей. Возникало ощущение, что прогуливаюсь по узким улочкам одного из средневековых городов сказочной Италии (не случайно Львов называли Северной Флоренцией!). Их образы, связанные с просмотрами популярных в те годы трофейных фильмов, сильно будоражили воображение.

В динамике учебы и рутины скудного студенческого быта стремительно проносились дни, недели и месяцы. Приближался Новый год. Мы задумали достойно встретить его с нашими дамами. Для этого нужны были деньги, которых хронически не хватало. На помощь пришел проверенный способ заработка, знакомый мне еще со времен короткой учебы в Свердловске. В течение предновогодней недели наша дружная четверка разгружала товарные вагоны. Василий укреплял свои могучие бицепсы за троих. Я добросовестно трудился в пределах неплохой физической формы. Юрий, при своем маленьком росте, старался, в поте лица, казаться сильным мужчиной. Высокий и сухопарый Рувим свои силы соизмерял с постоянным страхом не сорвать предстоящее бракосочетание. Несмотря на неравную расстановку сил, мы все заработали приличные деньги.

В студенческой столовой, превращенной в подобие новогоднего ресторана, нами был заказан стол на восемь персон. Перед банкетом мы вручили подарки – дефицитные духи и бусы из натуральных камней. Дамы тоже не остались в долгу: приготовили новые белоснежные рубашки в сочетании с яркими галстуками. На каждой рубашке они вышили золотистыми нитями кружочки, а в них – начальные буквы двух имен, связанных символическим изображением сердечка. Кружок – красноречивый намек и символ семейных уз – обрадовал только Рувима. В планы остальных подобная перспектива не входила. Зато на банкете в белых рубашках с галстуками мы выглядели настоящими джентльменами, а не зачуханными студентами. Первый в моей жизни бал с танцами, самодеятельным капустником, фейерверком длился всю ночь.

На следующий день, отоспавшись, я отправился на вокзал. Местные жители, в первую очередь поляки, называли его «дворцом», а обширную площадь перед ним – дворцовой. Помпезный вокзал действительно выглядел необычно. Огромный купол с круглым витражом главного входа, изящные башенки, герб города и статуи создавали впечатление здания общественного, а не транспортного назначения. После ночного проезда на подножке вагона, который мог стать роковым, я предусмотрительно взял с собой в дорогу бутерброд и бутылку воды. В Черновцах меня ждал сюрприз. Родители решили совершить обмен особняка на большую пятикомнатную квартиру в самом центре рядом с площадью Ратуши. Меня почему-то кольнуло недоброе предчувствие… Но причина была простой и понятной.

Маме стало трудно поддерживать чистоту и порядок на трех уровнях цокольного и жилых этажей. Непомерно подскочила плата за проживание в особняке и пользование прилегающим земельным участком. Мама, как истинная горожанка, была убеждена, что жить ближе к центру всегда комфортнее и престижнее. Ее мнение в этом вопросе было решающим. Через неделю мы справили новоселье.

Новая квартира располагалась в старинном доме и имела анфиладную планировку. С первого балкона открывался внушительный вид на здание Ратуши, Художественный музей, филармонию, костел и другие достопримечательности центра. Другой балкон был обращен во внутренний тенистый двор.

«Москва! Как много в этом звуке…»

Перед отъездом во Львов я поделился с родителями своими мыслями о дальнейших жизненных планах. У меня сложилось впечатление, что полноценное профессиональное образование здесь получить нереально. Преподаватели жили прошлым, а великое российское наследие откровенно игнорировалось. Я стал мечтать о продолжении учебы в Московском архитектурном институте. Шансы перехода с зачетом пройденного курса были почти нулевые. Но это не останавливало меня. Напротив, укрепляло уверенность, что и этот трудный барьер я обязательно преодолею.

Отец одобрил мой замысел. Мама испытывала смешанные чувства. Ее больше всего беспокоило мое удаление от отчего дома.

Уже во Львове я решил узнать мнение декана. Его реакция была для меня неожиданной:

– Обстановка в институте, сам видишь, непростая. Идет борьба двух направлений. Потребуется немало времени, чтобы все утряслось. Старая архитектурная школа пока не сдает свои позиции. Кроме того, ее масштабы и методика очень архаичны. Особенно если сравнивать с институтом в Москве. Поэтому ты мыслишь абсолютно правильно. Другой вопрос, насколько реально осуществление твоего замысла.