Текст книги "Кесарь (СИ)"

Автор книги: Даниил Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10.

…Я глубоко вдохнул, выдохнул, и снова вдохнул, рассматривая осадный польский лагерь – переметаемый метелью, рывками гонящей заряды снега и рвущей ткань шатров. Польско-литовский лагерь, если быть точнее… А стены мощного Смоленского кремля, словно кость в горле застрявшего в глотке ляхов, так и вовсе теряются в снежной дымке – лишь неясной, грозной тенью виднеющиеся где-то вдали.

Трофейный конь, по наитию прозванный мной Сивкой, уже попривык к новому наезднику за последние пару дней – и сейчас он нервно перебирает копытами; умному, чуткому животному передалось мое настроение. Да и то, как не волноваться? Без своевременной помощи из крепости все, что задумано мной, обернется обыкновенным самоубийством! И ведь не только для меня и моих ближников – но и для нескольких сотен крестьян-ополченцев, этаких смоленских партизан, поднятых на борьбу с поляками воями Скопина-Шуйского.

Лишь бы Адам целым и невредимым добрался до крепости…

Прошло уже две полные седьмицы с тех пор, как я покинул Смоленск во главе небольшого отряда всего из семи стрельцов – своих собственных и ратников из числа гарнизона, выделенных мне Шеиным. Естественно, я не стал брать с собой никого из десятников – зато привлек к вылазке своих лучших рубак.

Как и задумал воевода, отвлекающим маневром стала дерзкая вылазка черкасов, отправленных за «дровами»; последним предстояло с одним лишь холодным оружием пробраться к частоколу и Молоховской башни и, раскачав бревна надолбов, перенести их в крепость, сколько получится. Не уверен я, конечно, что хоть кому-то из казаков удалось раздобыть столь ценное и необходимое для осажденных топливо… Как и в том, что выжила хотя бы половина черкасов! Но ведь их задача по замыслу воеводы и заключались лишь в отвлечение внимания от моей малой группы; благо, месяц на небе в ту ясную ночь показался лишь крошечной своей частью…

Мы со стрельцами покинули Смоленск тайным ходом башни-Веселухи (вот как они дают им названия?!), ведущим к Днепру. Собственно, этот относительно короткий ход предназначен не для вылазок, и даже не для того, чтобы безопасно покинуть осажденный град женщинам и детям, увы... Нет, выход к воде дает горожанам возможность обеспечить себя водой, если колодцы пересохнут или воды из нее будет недостаточно для нужд гарнизона и укрывшихся в Смоленске жителей.

Однако же просторный, облицованный красным кирпичом ход с высоким арчатым сводом (мы шли свободно, не опуская голов), выводит не только к воде, обрываясь у Днепра уже довольно узкой пещерой-лазом, но и к берегу – где вход в него прикрыт густо растущими ивами. Причем, чтобы выбраться к реке, мы миновали аж целых три прочных кованных решетки с узкими дверцами, одна из которых перекрывает ход уже у самого берега, а две другие защищают башню. Незамеченным да свободно здесь не пройти, а в тайнике башни лаз сторожат сменяющие друг друга стрельцы – очередной дозорный и проводил нас к берегу.

Кроме того, с момента нашего выхода Шеин распорядился выставить еще один дозорный пост у береговой дверцы – чтобы стрельцы в свое время смогли впустить моего посланника…

Скрытые ночной тьмой, к тому же облаченные в белые полушубки из светлого меха и такие же белые шапки, мы следовали вдоль берега Днепра практически до рассвета, оставив далеко позади границу польского осадного лагеря. Какое-то время оттуда доносились звуки боя – крики людей, звон железа, нечастые выстрелы, переросшие затем в слитные залпы; однако же еще прежде, чем расстояние скрыло бы все звуки, короткая, яростная сеча утихла. Осталось лишь только догадываться, какие потери понесли запорожцы из-за отвлекающего маневра…

Но сантименты сантиментами, а в крепости реально нечего жрать; покалеченные лошади лишь на время избавили осажденных от голода. Так что ненадежные черкасы должны были делом доказать свою верность и готовность драться за Смоленск! Ведь эта глупая со стороны вылазка не только отвлекла внимание литовцев, и не только принесла гарнизону несколько кольев на дрова – но также дала возможность всем сомневающимся и раскаивающимся казакам сдаться на милость ляхов…

А вот уцелевшие встанут в общий строй защитников града, заслужив право есть с ними из одного котла – и драться плечом к плечу на стенах крепости!

Мы же, в свою очередь, лишь в сереющих предрассветных сумерках добрались до пойменных лесов, растущих у самой реки (и вырубленных вблизи Смоленска), где нашли укрытие и позволили себе короткий отдых.

А после… После начался тягучий и долгое время бесплодный поиск тех отрядов местных партизан, кои сумели организовать посланные кесарем служивые.

Всего нас было порядка десяти «диверсионных групп». И каждая покинула лагерь Скопина-Шуйского по готовности – да своим маршрутом. Все для того, чтобы следующий на лыжах сводный отряд стрельцов и казаков в более, чем три сотни воев, не привлек внимания воров и не стал добычей лисовчиков, черкасов и прочего разбойного сброда, навалившегося бы на нас большей силой… Мелким группам, способным при случае здорово огрызнуться, но также и более маневренным, и скрытным, просочиться сквозь «слоеный пирог» охваченной Смутой России было куда как легче, чем единому войску!

Так вот, прозорливый Шеин отправил нас на поиски соратников, чтобы собрать их в единый кулак – и нанести по врагу удар извне, застав не готовых к такой атаке ляхов врасплох! В то время как гарнизон пошел бы на вылазку из крепости одновременно с нами... План, в общем-то, самый логичный в настоящих условиях.

Вот только его воплощение оказалось не столь простым и быстрым, как этого бы хотелось!

Иными словами, нам пришлось вести поиск практически вслепую. И удалившись на два десятка верст от града за один дневной переход, при этом не встретив ни единой живой души, далее мы условились разбиться на пары. В каждой из которых было по моему стрельцу – и стрельцу из числа смолян, хорошо знающих ближние к Смоленску волости и окрестные веси, где мы могли бы узнать хоть что-то о партизан. Так вот, распределившись на второй день, мы вновь начали поиск, надеясь встретить хоть кого-то – и договорившись вернуться к исходной точке три дня спустя…

И ведь лишь на четвертый день поисков, одна из групп (не моя), уже возвращаясь назад, встретила воев одного из «партизанских» отрядов!

Как позже выяснилось, после первых же удачных (или неудачных, у всех по разному) столкновений с литовцами и черкасами, «партизаны» были вынуждены искать спасения в заснеженных лесах. Естественно, в этот период нашим было не до нападений на вражеские обозы или засад на шляхтичей – им приходилось отбиваться от преследующих ворогов, пытаясь спасти крестьянские семьи… И в этих схватках погибло много опытных воинов из числа служивых людей – самые боеспособные, они оставались в прикрытие вместе с наспех обученными крестьянами. Так что, пожалуй, только поспешный уход коронного войска из-под Смоленска спас большую часть «партизан» от истребления – или же голодной гибели в мерзлых чащах…

Конечно, с уходом Сигизмунда ситуация сильно выправилась – ведь исчезла огромная орда черкасов, озорующих в окрестностях града в поисках фуража и провианта (по ходу грабящих всех подряд со всеми вытекающими). Исчезли и фуражирские отряды литовцев, целенаправленно обирающих крестьян… Возможно, гетман осадного отряда также отправил бы в свободный «поиск» пару хоругвей – но эти планы спутала наша первая вылазка из Смоленска, дорого обошедшаяся осаждающим… Таким образом, нам практически ничто не мешало собрать людей в единый кулак, разослав гонцов во все окрестные веси!

Разве что время и расстояние…

Но вот мы здесь, под стенами крепости – спустя две седьмицы. Чуть более полутора сотен стрельцов и казаков (в сущности, в плане вооружения и обеспечения сейчас они особо не различаются), да четыре сотни кое-как вооруженных крестьян… В открытом полевом бою ляхи (одни гусары!) стоптали бы нас за считанные минуты – учить «партизан» пикинерскому бою и перевооружить их пиками у меня не было ни времени, ни ресурсов, ни шведских или германских инструкторов под рукой. Но вот хорошенько ударить по спящему лагерю ворогов, так и не удосужившихся окружить его хоть какими-то внешними укреплениями…

Это мы вполне можем!

Однако же есть два «но». Первое: нужно бесшумно снять дозоры, чему, в теории, способствует разыгравшаяся вьюга. И второе – помощь из крепости. Если Шеин сумеет организовать вылазку, значит, шансы у нас очень хорошие. Если нет… Н-да, было бы неплохо дождаться возвращения Адама из Смоленска, чтобы знать уже наверняка, что Шеин в курсе нашего присутствия – и что готовит встречную атаку на ляхов.

Однако же есть сразу три вполне объективные причины, вследствие которых я не стал ждать возвращения посланника. Во-первых, вьюга, предсказанная старожилами-крестьянами в грядущую ночь – идеальные условия для внезапной атаки! Следующую же непогоду можно было ждать еще долго… Во-вторых, под моим началом собрался немалый отряд – и каждый дневной час промедления грозил нам даже случайным обнаружением «партизан» ляхами. С предсказуемыми последствиями в виде безрезультатной гибели большинства наших воев… И, в-третьих, посланника ждала опасность не только на пути в крепость, но и на обратной дороге.

А что, если Адам доставил бы мою весточку Шеину, но не сумел бы вернуться обратно?!

В общем, отправив стрельца к Михаилу Борисовичу с вечерними сумерками, ближе к утру я вывел свое невеликое войско на опушку леса, ближнюю к южной оконечности вражеского лагеря – и ведущей к нему дороге, дав людям отдохнуть пяток часов. Хорошо, что зимой ночи длинные… Как и обещали старожилы, метель нынче знатная, прямо пурга! В лесу деревья хоть какое-то укрытие давали, однако же на открытой местности…

Но вот, я уже оседлал Сивку (так и хочется добавить «Бурку»). А следом за мной четверо опытных стрельцов, лучших рубак моего отряда, забрались на трофейных лошадей, облачившись в трофейные же польские кафтаны (все, что удалось найти у «партизан»)! И нужно бы уже послать коня вперед, а сердце вдруг стиснуло в тревоге, накатили сомнения: а вдруг? Вдруг Адам все же не дошел? Вдруг Шеин не успеет собрать отряд на вылазку? Вдруг Адам попал в руки ляхов и выдал все под пытками, и теперь нас ждет засада?! Не стоило ли дождаться возвращения стрельца?!

Так ведь уже не вернется, не упреждал я его, чтобы возвращался… Поздно метаться; принял решение – действуй!

Широко перекрестившись, я обернулся назад, посмотрев в лица Дмитрия и Петра, замерших позади – и попытался ободряюще им улыбнуться в надежде, что соратники эту улыбку разглядят.

– С Богом братцы! Семи смертям не бывать – а одной все одно не миновать!

Блин, почему-то именно сейчас я впервые проникся глубиной столь простой и одновременно с тем гениальной народной мудрости…

Чуть пришпорив Сивку, неохотно двинувшегося в самую пургу, я принялся мысленно молиться – ведь если открыть рот, то лезущий в глаза и даже ноздри снег тотчас забьется и в него. Впрочем, главное в молитве ведь то, чтобы она шла от сердца, пусть даже и безмолвна… Тем более псалом «Живый в помощи» не подразумевает какого-либо домысливания – в нем все говорится прямо:

…Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.…

Слова древнего псалма успокаивают, позволяют сохранить равновесие в чувствах; прочитаешь его, и «Да воскреснет Бог» – вот уже и время прошло, и расстояние до врага поменьше стало, и не так уже и тревожно сердце в груди бьется…

Окрик дозорного раздался внезапно – и только после неясные очертания человеческой фигуры проступили сквозь стену снега чуть впереди нас, в каких-то двадцати шагах! Хорошо хоть, что вместо окрика сразу не пальнули. Хотя… При таком-то ветре фитиль наверняка потухнет; а колесцовых самопалов у дорозных на дороге в лагерь может и не быть…

В любом случае, чуть приоткрыв рот, я издал лишь приглушенное:

– А-о, кхм, кхм… Кхах!

Пытаясь таким образом имитировать ответ человека, чьи слова унес, заглушил встречный ветер; увы, среди моих людей нет ни одного воина, кто мог бы чисто говорить на польском или литовском. Приходится импровизировать…

Часовой повторил свой окрик, раздавшийся теперь уже с явной угрозой. Слов я не разобрал, но смысл наверняка один и тот же у всех караульных: «стой, кто идет»! Между тем, мы приблизились уже на дюжину шагов; можно тотчас погнать коней вперед и порубать часовых – сквозь снег проступило уже четыре фигуры ляхов... Но если хотя бы у одного дозорного обнаружится готовый к выстрелу колесцовый самопал! Или рог, в который кто-то из часовых успеет протрубить…

Нет, мы должны действовать наверняка.

– Аа-а-а-а!!!

Ох, не знаю, насколько картинным вышел мой вскрик – уверен, что Станиславский не поверил бы. Но с коня я рухнул в снег вполне естественно – а мои спутники, следуя оговоренному заранее плану, тотчас тревожно завопили, и начали прыгать вниз, бросившись мне на выручку. К месту моего падения поспешили и встревоженные ляхи; наверняка простые боевые слуги кого из шляхтичей, с едва ли не вбитым в них раболепским преклонением перед господами… Неправильное поведение для часовых – но разве кто-то учил польский «почет» (незнатных воинов из числа панских слуг) уставу караульной службы? Тем более, поляков (а может, и литовцев) наверняка успокоила наша немногочисленность, расслабленность и неспешный ход коней…

Собственно, все то, на что я и строил расчет! Пусть и в дозоре, но мало кто решится до последнего проверять условных «своих» (возможно, старших по положению панов) там, где врагов увидеть не ожидаешь, и где служба из действительно боевой превратилась в обыденно-спокойную…

Я бы сказал, правда, в обманчиво-спокойную.

На подбежавшего первым ляха и его вопрос мои спутники демонстративно не обратили внимания; вчетвером они подхватили меня за полы плаща – и понесли вперед, к отставшим дозорным. Когда же прочие часовые, окончательно смутившись и не понимая, что же им делать, двинулись навстречу, Дмитрий словно бы подвернул ногу – и стрельцы без особого пиетета уронили меня на снег!

– О-о-о-о-о!!!

Участливые ляхи ринулись на помощь, и… Хищно свистнув, сабля Петра покинула ножны – чтобы мгновением спустя вспороть горло ближнего поляка; Дмитрий же буквально прыгнул с земли на второго ворога – с болтающимся на шее рогом! Молодец, сработал на упреждение по самому опасному для нас часовому, способному поднять тревогу; все, как я инструктировал…

Степан, дюжий и крепкий малый, единственный среди нас из смоленских стрельцов, чуть промедлил, так и не выпустив отворот моего плаща из рук. А вот плотный, широкоплечий Михаил, действительно схожий с медведем, одним тяжелым ударом пудового кулака отправил первого из дозорных на снег, мгновенно оборвав раздавшийся было вскрик! Последний из часовых рванул из-за пояса пистоль (все-таки один нашелся!); я уже вскочил было на ноги, рванувшись к ворогу, да потянув кылыч из ножен… Но опередивший меня Петро одним стремительным, резким ударом клинка наискось, через живот и грудину, оборвал жизнь дозорного… Мгновением спустя поднялся с земли и Дмитр, вытирая окровавленное лезвие засапожного ножа об одежду противника.

– Все… Кажись все.

Я с облегчением выдохнул, осознав, что впереди не раздалось ни единого возмущенного, настороженного или предупредительного крика – ровно, как и выстрела из самопала с колесцовым замком. Четыре окоченевших ляха в дозоре у потухшего на ветру костра, уже не совсем способных адекватно воспринимать ситуацию – и четыре всадника, в одночасье разобравшихся с ворогом! Как же я, однако, угадал с числом воев сопровождения…

А между тем, присмотревшись, сквозь снежную пелену уже можно рассмотреть первых лыжников из числа нескольких сотен воев, медленно и безмолвно следующих к польскому осадному лагерю. Они двинулись вперед практически вслед за нами… Темные тени, проступившие из мрака ночи – несущие ворогу воздаяние за несколько месяцев унижений, грабежей и убийств…

Так медленно и тихо, никуда не торопясь, к ляхам скользит на артах неотвратимая гибель.

Глава 11.

Иван Ходырев сильно взопрел, спешно перебирая артами по чуть подмороженному насту, хрустящему на каждом его шаге. Но, несмотря на сбившееся дыхание и уже потяжелевшие, натруженные ноги, налившиеся свинцом, крестьянский сын упрямо прет к стоянке ляхов, вырвавшись вперед прочих ополченцев – крепко стиснув зубы, да практически зажмурив глаза, хоронясь от летящего прямо в них снега…

Ох, и какая же нелегкая привела людей литовских в Смоленские волости этой осенью! Конечно, земли эти не един раз становились полем боя между литовцами и московскими русичами – но уже сознательная юность Ивана и вступление в пору мужской зрелости пришлись на сравнительно спокойное, благополучное время…

Нет, Ходырев успел черпнуть лиха и познать горе на своем коротком веку. Был и голод, унесший мамку и младших сестер, и батя сгинул в лесу – когда на небольшой обоз всего из трех саней налетела озверевшая с голодухи волчья стая… Быстроногие кобылы соседей, впряженные в сани сельчан оказались порезвее, одна только отцовская Белуха еле-еле переступала ногами, из последних сил пытаясь оторваться от серых… Да куда там! Волки не хуже людей (а то и лучше!) понимают, какая жертва легче всего им достанется – а потому Белуху они задрали бы без шансов. Вот отец – отец мог спастись, особенно если бы соседские оказались посмелее! И взяв топоры в руки, помогли бате отбиться от налетевших волков… Но Никита Михалыч Ходырев не хотел бросать единственную уцелевшую кобылу, без которой поля по весне не вспахать – а мужики-селяне, собравшие с Никитой малый обоз, следующий в Смоленск, не только не подумали прийти на помощь, но не рискнули даже остановиться и дождаться отца Ивана…

Тогда же старший брат Мишка – случилось все три зимы назад – спешно собрался и подался в Смоленск, искать счастья на ратной службе. Давно хотел, да отец не пускал, ему сыновьи руки ой как нужны были в хозяйстве… С тех пор еще дважды отчаянно завидующий Михаилу Иван виделся со старшим братом – принарядившимся в стрелецкий кафтан да сапоги, перепоясанный кушаком с саблей на перевязи, тот изредка заглядывал покрасоваться в родную деревню! Но еще по весне большая часть смоленских служивых отправилась на соединение с ратью Михаила Скопина-Шуйского; под началом князя (говорят, теперь уже «Великого» князя!) и ратуется теперь с ворами Михаил…

Да, Смута, начавшаяся с выступления на Москву первого самозванца, здорово тряхнула Русь – но именно Смоленские волости она не особо-то и зацепила. До недавнего времени… Ведь оба самозванца следовали к столице кружными путями северских городов и южного порубежья – Чернигов, Путивль, Новгород-Северский… Здесь царскую власть недолюбливали еще со времен Бориса Годунова, здесь было крепко влияние казачества (и донского, и запорожского) – а казаки во множестве поддержали Лжедмитриев. Куда им было соваться под мощнейшую Смоленскую крепость с воровской голытьбой да горсткой ляхов!

Ну, а пока Смута собирала на Руси кровавую дань, Иван воспитывался в семье дядьки по материнской линии – благо, что мужские руки в хозяйстве всегда сгодятся! Погоревал Ванька, конечно, крепко – но жизнь понемногу налаживалась, брала свое, и крепкий парубок как-то незаметно вырос и возмужал, став единственным наследником отцовской избы и земельного надела семьи. Так что вскоре Ванька прослыл на деревне не самым последним женихом! Приглянулась ему на вечерних гуляниях парубков и девчат и девушка по сердце – Ульяна… И добрый молодец уже хотел было заслать сватов к ее родителям.

Но потом Смута пришла под Смоленск…

Началось все с налетов черкасов и литовцев на порубежные волости; дворянские заставы воеводы Шеины или просто разбегались, или были слишком малочисленны, чтобы сдержать натиск врага. Впрочем, деревня Ваньки Ходырева находилась далеко от границы с Литвой, и какое-то время война избегала его односельчан; однако земля полнилась слухами, что уже и сам король ляхов готовится к походу на Москву! А ближе к осени, когда неясные слухи стали получать пугающие подтверждения, крепкая семья Ульянки из еще относительно молодого отца и четверых работящих сыновей, да матери при трех дочерях, спешно собралась – и не дожидаясь ни большого обоза селян, ни сватов Ивана, отправились к Смоленску. Прохор, отец Ули (так Ходырев называл свою зазнобушку на гуляньях) вполне справедливо рассчитал, что когда обоз деревенских соберется, ляхи уже подступят к Смоленску – а если и нет, то множество крестьян могут и не впустить в переполненный беженцами град. В отличие от одной лишь семьи… Кроме того, чем больше обоз, тем выше шансы, что его захотят пограбить вороги; а уж от волков можно отбиться и с сыновьями!

Неглупый мужик Прохор… Был. Вроде бы и все рассчитал, да только люди могут лишь предполагать! Однако же складывается все порой совершенно иначе, как если бы мы того хотели…

Вот и Ванька Ходырев вместо долгожданной свадьбы да первой брачной ночи с любушкой, получил лишь быстрый, застенчивый поцелуй в небритую щеку – да твердое, горячее обещание любушки, что пойдет только за него; сам же Прохор наотрез отказался брать Ивана с собой… Думал, что в осажденном граде не прокормит со своих запасов лишний рот? Или боялся греха молодых, еще до свадьбы? А может, надеялся сосватать похорошевшую на глазах дочь за кого из служивых, иль ремесленников смоленских?! Может, и все вместе; так или иначе, прощание с Ульяной для Вани Ходырева стало последней встречей с зазнобой…

Седьмицу спустя с ухода их небольшого обоза, деревенские, возвращавшиеся с соседнего села, случайно нашли разбитые возы да порубленные тела всей семьи Прохора, сброшенные в овраг у дороги. Сердобольные сельчане похоронили зверски порубленных саблями несчастных, к тому же крепко погрызенных лисами да волками; но даже по числу павших можно было без сомнений сказать, что погибли все, без исключений…

Ох, и какой же неподъемной тяжестью свалилось на Ивана новое горе! Как же скрутило оно его сердце и душу, заставив на несколько дней забыть о еде, да искать спасенья в сонном иль хмельном забытье… Как же хотелось Ходыреву проснуться – и понять, что новости последних дней есть всего лишь ночной кошмар! Что сейчас, вот именно сейчас он проснется и осознает, что не было никаких черных вестей об Ули, что жива и невредима его любушка, что ждет его в Смоленске под охраной прочных стен крепости…

А все прочее было лишь страшным сном.

Увы, но проснувшись очередной раз, Иван смог осознать лишь, что топя свое горе в хмелю, он только бесцельно себя губит – в то время как погубившие Прохора и семью его тяти ходят по земле, да несут страдания и смерть прочим русичам! Поквитаться с черкасами иль литовцами, отомстить тятям! Вот, что стало теперь целью существования Ивана, смыслом, вновь наполнившим его жизнь…

Увы, большинство деревенских не спешило присоединиться к собираемой Ходыревым ватаге. Да и о чем говорить, коли в свое время мужики не помогли Ходыреву-старшему отбиться даже от волков! Ну, а большинство парубков, по молодости и глупости своей горящие схлестнуться с ворами, не имели ни оружия, ни ратной выучки, чтобы противостоять ворогу в поле! К тому же отцы непутевых сыновей вскоре крепко взгрели их батогами, обещая добраться и до Ивана – да поставить того на место, чтобы молодежь не губил вслед за собой, в брани-то с черкасами…

Воспоминания Ивана прервались внезапно – сквозь стену летящего навстречу снега вдруг проступили очертания шатра литовцев; до последнего осталось всего два десятка шагов! И Ходырев выдохнул с облегчением, даже каким-то восторгом: впервые за то время, как узнал он о гибели Ульяны, гранитная плита горя словно бы свалилась с плеч парня. Может, только на несколько кратких мгновений, а может быть, и навсегда… Просто пришло понимание, что сейчас он столкнется с врагом, и воздаст этому врагу за все – и как-то уже и не важно, эти ли литовские люди стали палачами семьи Прохора, или нет. Это враг, настоящий враг – для Вани ставший безликим, лишенным человеческого содержания, словно Змей-Горыныч с тысячами голов… Но сруби хотя бы одну голову – и новой уже не вырастит, и змей станет слабее!

Все головы не срубишь, конечно – но Ваня постарается, очень постарается воздать как можно большему числу литовцев! Ведь каждый из них может быть палачом Ульяны – или стать им для любой другой девушки, женщины, ребенка или старика на Руси, обязательно кем-то любимых…

Покрепче стиснув пальцы правой на рукояти увесистого плотницкого топора, левой Иван перехватил засапожный нож с чуть искривленным лезвием – и решительно двинулся к вражескому шатру. Спустя всего несколько кратких мгновений он добрался до входа и снял арты. Ненадолго замерев у полога (и мысленно побранив себя за то, что вырвался слишком далеко вперед, не дожидаясь соратников), Ходырев воскресил в памяти лицо Ульяны, вспомнил ее прощальный поцелуй – после чего решительно шагнул внутрь, откинув полог в сторону!

Лишь ближний ко входу литовец заворочался, приподнял голову, подняв на Ивана мутный взгляд заспанных глаз, после чего что-то бессвязно спросил… Ванька в нерешительности замер – беззащитный враг показался ему совершенно безобидным и не опасным, и чтобы представить, что именно он мог зарубить любушку… Ходырев сразу и не смог – а потому замер в нерешительности, не смея поднять топора. Но тут литовец (а может, и лях), продрал глаза – и уже более грозно, с вызовом и презрением вопросил:

– Kim jestes, smerd?

Ванька понял только про смерда – а когда противник еще что-то рявкнул, вслепую потянувшись к лежащей подле лавки сабли, Ходырев все же вскинул топор, с ненавистью процедив:

– Какой я тебе смерд, пес ляшский?!

Спустя еще удар сердца Иван, собрав всю волю в кулак, с размаху опустил топор на голову пронзительно вскрикнувшего ляха! Так, словно рубил им плашку на дрова… Последний уже нашарил пальцами рукоять сабли – и промедление могло бы обернуться гибелью самого Ходырева!

Впервые отняв жизнь, парень очумело пошатнулся, едва устояв на ногах; все же сохранив равновесие, он попытался было потянуть топор к себе... Но боек застрял в жуткой ране ляха – и Ваня, боясь посмотреть вниз, едва подавил рвотный позыв; после он все же шагнул ко второму литовцу, не проснувшемуся даже после крика товарища…

Упился перед сном? Или привык к крикам делящих с ним шатер людей, чьи души по ночам терзают кошмары содеянного? Так или иначе, Ходырев поравнялся с ним – а после, вновь напомнив себе об Уле, с размаху вогнал граненый клинок засапожного ножа в грудь отчаянно захрипевшего ворога, широко раскрывшего глаза от боли…

…– Открыть ворота!

Михаил Борисович Шеин, вовремя упрежденный посланником «Орла», первым миновал проход Молоховской башни, увлекая за собой четыре с половиной сотни детей боярских. Большинство их оседлали трофейных скакунов, да облачились в литовские пансыри – вооружившись также парными самопалами! А от Грановитой башни вперед уже пошли чуть ранее покинувшие крепость стрельцы, спешащие к линии надолбов, поредевшей напротив Молоховских ворот… Не зря запорожцы отдали столько жизней за топливо для смоленских печей, ох не зря! Даже после частичного восстановления, глубина рядов вкопанных в землю и заостренных кольев, склоненных к кремлю, сократилась вдвое. То ли ляхам не хватило рабочих рук восстановить заграждение, то ли вороги решили, что после понесенных потерь русичи не рискнут пойти на еще одну вылазку…

А вот это они зря.

…До рассвета еще далеко, и ночная тьма все так же непроглядна; хотя вьюга и стихла, но тучи по-прежнему закрывают небо, спрятав и месяц, и звезды от глаз людских… А между тем, с южной оконечности польского лагеря уже доносятся звуки все быстрее разгорающегося встречного боя! Пока гремят лишь одиночные выстрелы (ныне ветер уже не мешает использовать фитильные пищали), но гремят они все чаще – и все громче доносятся крики убивающих друг друга людей… Последние, впрочем, заглушаются тревожным ревом шляхетских рожков и горнов!

Когда же облаченный в прочный зерцальный доспех воевода завершил построение всадников, один за другим раздалось два залпа – один далекий, в том месте, где смоленское ополчение напало на польский лагерь. Как видно ляхи бросили в бой конницу – а стрельцы Орлова встретили ее единственным проверенным средством, пищальным огнем в упор… Ведь Тимофей наверняка держал самых опытных своих воев под рукой, собрав их в единый кулак!

А вот второй стрелецкий залп раздался куда как ближе – от самых надолбов, спешно разрубаемых бердышами. Смоленские ратники уже не таясь вступили в бой с вражескими дозорами – а теперь, как видно, встретили огнем пытающихся отбросить их от заграждения литовцев… После у надолбов грянул еще один залп и еще – это ряды стрельцов сменились, попеременно разряжая пищали по ворогу; наконец, раздался условный сигнал боевого рога, повторившийся трижды. И тогда Шеин, подняв над головой инкрустированный серебром пернач воеводы (не потерявший дробящее-рубящих свойств наточенных лопастей-«перьев»!), зычно воскликнул:

– За Русь, братцы! Не посрамим имени своего и наших предков, бивших ляхов и литовцев! Гойда-а-а-а!!!

– ГОЙДА-А-А-А-А!!!

Всякая необходимость в скрытности уже отпала – и воевода повел за собой четыре с половиной сотни закованных в трофейную броню всадников, стремительно приближаясь к расчищенным в надолбах проходам; расчищенным стрельцами как от кольев, так и от всякой охраны! Сами же стрельцы расступились, пропуская рысящих детей боярских, в считанные мгновения проскакавших сквозь заграждения пятью проходами… И ринувшиеся на подмогу дозорам пешие литовские роты, что должны были держать оборону у надолбов, в панике развернулись, да побежали от русских всадников, истребляемые в спину…

– ГОЙДА-А-А-А-А!!!

…Где-то впереди, у самых стен кремля, прогремел боевой клич пошедших на вылазку смолян, придав мне уверенности! Так что в очередной раз разрядив пищаль, я опустил ее наземь, ткнув прикладом в снег – и зычно воскликнул:

– Заряжай!!!

Сорвав с берендейки один из «двенадцати апостолов» (футляров со строго отмеренным зарядцем пороха), сам я спешно высыпаю его в пахнущее гарью дуло – надеясь, что все же успею перезарядить фитильную пищаль прежде, чем гусары к нам прорвутся!

Последние, впрочем, столкнулись с неожиданным для себя препятствием в виде кованых железных репьев (а если по-просту, то «чеснока»); не зря я заставил изготовить хоть малый запасец их из дефицитного для селян железа, покуда собирал воедино отряд! И именно «чеснок» спас нас, когда из ночной тьмы показались летящие во весь опор всадники с характерными «крыльями» за спинами…