Текст книги "Ванна Архимеда"

Автор книги: Даниил Хармс

Соавторы: Николай Заболоцкий,Константин Вагинов,Николай Олейников,Александр Введенский,Игорь Бахтерев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

Доска не оказывала почти никакого сопротивления.

Податливая, она быстро принимала форму круга. Вырезав несколько кругов разнообразной величины, Петр Иванович приделал их к одному центру. Затем он испытал их вращение; они вращались не хуже любого колеса. Оставалось только взять перо и чернила. И Петр Иванович взял перо и чернила. Тут он изменил себе. Он сначала мысленно разметил и только после того обозначил все известные ему разряды мысли, все родовые и видовые понятия во всех возможных комбинациях. Посредством вращения кругов разнообразные подлежащие и определения передвигаются одно к другому, образуя предложения и сплетаясь в умозаключения. Короче говоря, он изобрел мыслительную машину. Торжествующий, он вытянулся во весь свой рост и вытянул свою руку. До потолка было еще далеко. Тогда он встал на стул, со стула на стол, со стола на подоконник. Открыл раму и высунулся в окно. Теперь, машущий руками, он напоминал не памятник птице, а самую птицу. Ему казалось, что он парит над двором. Люди во Дворе, уменьшенные расстоянием, только увеличивали его иллюзию.

Он был уверен, что весь мир будет смотреть на него с изумлением или гневом. Ведь он заменил незаменимое – голову. Теперь он мог смеяться над человечеством, как никто не смеялся до него. И вдруг ему показалось, что в комнате кто-то смеется. Он спрыгнул с подоконника на пол и оглянулся. Он оглянулся и вспомнил.

На стене висел смеющийся портрет того, у кого он заимствовал свое изобретение. Портрет забытого всеми Раймунда Луллия, францисканского монаха и средневекового ученого, смотрел на него в упор.

Тогда Петр Иванович покраснел, так как ему стало неудобно. А покраснев, он начал подыскивать для себя оправдание. И он его отыскал. Он рассуждал так: «У кого, как не у средневековья, заимствуют мысли современная западная философия и искусство? У кого?» – сказал он снова, принимая вид памятника. И он был прав.

Он снова гордо заходил по полу, тому самому полу, который служил Алексею Алексеевичу потолком. Затем он начал спускаться в квартиру № 3, чтобы показать изобретение.

– Я изобрел не голову дикаря, не голову крестьянина или среднего интеллигента, – сказал он, протягивая свою машину Алексею Алексеевичу. – Я изобрел такую голову, которая сможет заменить голову всему человечеству. Она вместила в себя все мысли, которые уже существовали и которые только будут существовать.

Не больше, но и не меньше.

Алексей Алексеевич не знал о существовании Раймунда Луллия, он был поражен, если не уничтожен.

Тогда вмещалась живопись…

Проходя через двор, Алексей Алексеевич остановился у вновь открытого домового клуба. Широкая приветливая дверь, казалось, приглашала войти. И он вошел.

Тогда живопись всеми своими красками ударила ему в уши и в глаза, во все его поры. Монументальная на стенах и молодая, написанная бригадой Изорама, она ударила в барабаны, чистая, как музыка, она приняла, как вода, Алексея Алексеевича всего без остатка.

Ее несмешанные краски, простые, как цвета радуги, и ее ритм, похожий на биение пульса, спускался к нему с потолка по стенам, и вот, подхватив его, он парил с ним в воздухе. То был ритм живой живописи, ритм самой жизни. То были вещи, схваченные реалистическим глазом со всех сторон, вещи, просвечивающие: видимость и сущность. То были вещи, переставшие быть вещами, потому что под вещами, особенно вещами домашнего обихода, мы привыкли видеть неподвижность неизменяющихся столов и стульев, тучность комодов, безличность плевательниц во всей метафизической их устойчивости. То были вещи не только увиденные, но увиденные и понятые, вещи, переходившие одна в другую, движение машин, широкое, как колесо, и сама жизнь вещей, похожая на колесо. И все же эти вещи были не сами по себе, не вещи человека, а человека и человечества. И изображенный человек был не фигура человека, а человек. Не похожий на птицу, но летающий, не похожий на рыбу, но плавающий, человек, не похожий на свое изображение, а сам на себя. Реальный, он не позировал на стене, а жил. Он жил, и жили его машины, он жил, и жили его животные, коричневые коровы, оранжевые лошади, голубые овцы, желтые собаки, фиолетовые кошки, белые козы, зеленые петухи, он жил, и жили его дома, потому что живут настоящие дома и не живут плохо писанные, жили его фабрики, молоко жило, хлеб жил, вода жила. И стены жили. На одной стене была изображена классовая борьба в деревне. Поп, но не изолированный, а действующий. Кулак, но не статичный портрет кулака, а эксплуататор. И вся деревня: кулаки, бедняки, середняки, колхозники, единоличники – во всем противоречии. И даже вещи кулака и домашние животные попа – не просто вещи и не вообще животные, а вещи кулака и животные попа.

То был новый метод, помогавший не только видеть, но и понимать. То была живопись, похожая на живопись современной буржуазии, как астрономия на астрологию, как химия на алхимию, как наука на религию, как человек на чучело.

В то время как живопись современной буржуазии, подобная волшебнику в сказке или полицейскому, регулирующему движение мановением своей палочки, останавливала жизнь, спешащую, текучую, превращающуюся, тем самым лишая жизнь жизни, делая ее похожей на смерть, главное отличие которой от жизни – это отсутствие движения.

Та живопись, перед которой стоял профессор, показывала движение как борьбу двух противоречий в едином, не чучело жизни, а самое жизнь и самое науку.

История науки от Эмпедокла и Эвклида до Павлова и Эйнштейна, история мышления от Гераклита и Аристотеля до Маркса и Ленина была рассказана средствами живописи просто и выразительно. Но тень науки, ее пародия, также не была забыта художниками. От Эмпедокла до наших дней она боролась с настоящей наукой, меняя видимость, но не сущность. Рабле своим смехом и Свифт своей выдумкой помогали молодым художникам изображать пародию на науку всех времен. Сопротивляющуюся, живопись тащила ее на расправу. Алексей Алексеевич узнал Петра Ивановича всех времен и его машину. Он был изображен в виде свифтовского старика из «Путешествия в Лапуту», изобретателя мыслительной машины, которая отличалась от машины Петра Ивановича несущественными деталями. Профессор удивился, как он не вспомнил Свифта тогда, когда Петр Иванович показывал ему свое изобретение. Но следующий эпизод заставил его удивиться еще больше. В следующем свифтовском персонаже он узнал самого себя.

Это был тот самый свифтовский учитель, который учил своих учеников математике, давая им микстуру. Микстура поднималась в мозг, принося с собой туда же теорему. Что это так, нельзя было сомневаться. Диалектика изображения, рисунков, последовательно связанных между собой, подтверждала это так же, как и надпись.

Теперь он интересовался уже не изображением, а собой и своей работой. Его последние эксперименты по усилению мозговой деятельности механическим путем при помощи синтеза пищевых веществ, разве не было это то же самое? Теперь он не видел принципиальной разницы между «наукой» Каплина и своей наукой. И он уже не смотрел на живопись. Он не замечал ни того мастерства, с которым была рассказана история науки, ни тех особенностей живописи, которая – не боялась рассказывать подробно, как литература, в то же время оставаясь живописью.

– Надо с этим покончить, – сказал он и вдруг почувствовал, что кто-то трогает его за руку.

Тогда вмешался управдом.

– Сегодня торжественное открытие нашего клуба, – сказал он, – мы хотим просить вас, чтобы вы присутствовали и прочли доклад о ваших научных изысканиях. Не бойтесь, что вас не поймут. Весь дом гордится тем, что живет с вами в одном доме. Он сделает все, чтобы понять вас.

«Сегодня я занят и, к сожалению, не смогу быть», – хотел было уже сказать профессор, но сказал другое. Он сказал:

– Хорошо, я буду.

И пришел.

Перед собравшимися в клубе рабочими и служащими, учащимися и домашними хозяйками стоял стол, на столе стояли препараты, за столом профессор.

– Науку тормозит не только религия в прямом смысле этого слова, – начал профессор, – но та псевдонаука, которая в буржуазном обществе идет вместе с наукой, стараясь подменить ее собой. Недавно она протянула свою руку и к советской науке. Я расскажу вам все по порядку… Полгода тому назад я доказал существование одного витамина, вещества, входящего в пищу, отсутствие которого в последней действует разрушающим образом на нервную систему и мозг. Следующие полгода я украл у настоящей науки… Дело в том, что под влиянием чуждых науке теорий я задался целью отыскать синтез таких пищевых веществ, которые смогли бы механическим путем усилить мозговую деятельность человека и животных. Я забыл, что это противоречит законам природы, я забыл, что человек развивает свой мозг не искусственным путем, не принятием какого-либо вещества, например фосфора, а практикой, борьбой, изучением и изменением природы и общества. Я уподобился средневековым алхимикам, искавшим золота в человеческой моче, или вон тому псевдоученому, изображение которого при помощи пилюль хочет выучить своих учеников геометрии. На этом я остановлюсь. Пусть изображения на стене продолжат меня. Они расскажут лучше, чем смогу рассказать я.

Между аудиторией и профессором, между зрителями и искусством не было разобщенности. Они составляли единство.

Портрет лежал под столом, а профессор сидел за столом.

Были слышны шаги Петра Ивановича, который спускался, чтобы пожаловаться на то, что его уплотняют.

– Меня уплотняют, – сказал он. – Из четырех комнат мне оставляют одну. Что это, как не вмешательство в частную жизнь? Нарушить мой ритм – это значит лишить меня воздуха. Как рыба, я задохнусь на этой земле.

– Для вашей ерунды, – резко ответил профессор, – я не оставил бы и полкомнаты, я не оставил бы четверть комнаты, ни одного метра, ни одного сантиметра не оставил бы я.

Задыхаясь от бешенства, с открытым ртом, как у рыбы, и выпученными, как у рака, глазами он выплыл из комнаты профессора. Он ушел, чтобы никогда сюда не вернуться.

«И все же я оставил ему больше сантиметра и больше метра для его ерунды, – подумал профессор. – В своем докладе я не назвал его, не разоблачил».

И, встав с места, профессор увидел потолок, тот потолок, который служил еще Каплину полом. Потолок был потолок.

Комментарии

В условиях острой литературной борьбы 20-х годов даже небольшие школы и группировки стремились издать свои коллективные сборники. Осуществить эту цель было непросто из-за разного рода препятствий, материального и организационного характера.

Выпустить сборник хотели и «чинари», затем обэриуты. В 1927 году «чинари» вместе со своими союзниками составили план будущего сборника «Радикс» (от лат. radix – корень). Приводим его по записной книжке Д. Хармса (хранится в частном собрании):

Теоретический отдел.

1. Шкловский – О Хлебникове.

2. Малевич – Об искусстве.

3. Липавский – О чинарях.

4. Клюйков – О левом фланге (радиксе).

5. Бахтерев – О живописи.

6. Кох-Боот (псевдоним Г. Кацмана. – А. А.) – О театре.

7. Цимбал – Информация «Радикса».

8. Островский – Московский Леф.

9. Бухштаб – Константин Ватинов.

10. Л. Гинзбург.

11. Гофман.

12. Степанов.

Творческий отдел.

1. Введенский – Прозу и стихи.

2. Хармс – Стихи и драма.

3. Заболоцкий – Стихи.

4. Бахтерев – Стихи.

5. Вагинов – Прозу и стихи.

6. Хлебников – Стихи.

7. Туфанов – Стихи?

Живопись.

1. Бахтерев.

2. Дмитриев.

3. Из Инхука.

Графика.

1. Заболоцкий.

2. Филонов. [40]40
  О судьбе «Ванны Архимеда» см. вступ. статью (с. 7–8 наст. изд.).


[Закрыть]

Сборник не вышел. Возможно, к нему относится следующая запись Хармса в первой половине 1927 года: «Наши ближайшие задачи: 1. Создать твердую Академию левых классиков. 2…составить манифест. 3. Войти в Дом Печати. 4. Добиться вечера с танцами для получения суммы около 600 рублей на издание сборника. 5. Издать сборник» (Записная книжка Д. Хармса).

В 1929 году у обэриутов возникает план нового сборника под названием «Ванна Архимеда»: «Стихи: 1. Заболоцкий. 2. Введенский. 3. Хармс. 4. Хлебников. 5. Тихонов; „Елизавета Бам“. Проза: 1. Каверин. 2. Введенский. 3. Добычин. 4. Хармс. 5. Тынянов. 6. Шкловский. 7. Олеша» (Записная книжка Хармса).

Настоящее издание, повторяя название несостоявшегося сборника обэриутов, не ставит перед собой задачу продублировать его состав.

Цель сборника – познакомить читателя с характерными литературными жанрами писателей, входивших в ОБЭРИУ.

Ниже указываются источники, па которым печатаются тексты.

Их орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами с сохранением особенностей стиля публикуемых авторов и отдельных форм написания, отражающих колорит эпохи.

Все произведения расположены, за исключением некоторых случаев, в хронологическом порядке. Датировка в основном авторская, предполагаемые даты приводятся в угловых скобках.

Ванна Архимеда – публ. по автографу, хранящемуся в Рукописном отделе ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ф. 1232. Ед. хр. 364).

Вагинов Константин Константинович (1899–1934)

Труды и дни Свистонова – публ. по первому изданию романа: Вагинов К. Труды и дни Свистонова. Л.: Прибой, 1929.

Заболоцкий Николай Алексеевич (1903–1958)

Битва слонов, Торжество Земледелия, Безумный волк – публ. по тексту подготовленного автором в 1933 году (но тогда не изданного) сб. «Стихотворения. 1926–1932», включенного в кн.: Заболоцкий Н. Вешних дней лаборатория / Сост. Н. Н. Заболоцкий. М.: Молодая гвардия, 1987.

Хармс Даниил Иванович (наст, фамилия Ювачев, 1905–1942)

«Одна муха ударила в лоб…», Вещь, История сдыгр аппр, О явлениях и существованиях № 1 и № 2, «Теперь я расскажу, как я родился…», Инкубаторный период, «Я решил растрепать одну компанию…», «Иван Яковлевич Бобов проснулся…», Рыцарь, Праздник, Судьба жены профессора, Грязная личность, Шапка, Тетрадь, Случаи, Воспоминания одного мудрого старика, Власть, Победа Мишина, Помеха, Старуха – публ. по кн.: Хармс Д. Полет в небеса. Л., 1988.

Карьера Ивана Яковлевича Антонова, Новая анатомия, Новые альпинисты, Новый талантливый писатель, Отец и дочь, «Одному французу подарили диван…», Лекция, Упадание, Симфония № 2 – публ. по изд: Xармс Д. Случаи. Рассказы и сцены / Сост. В. Глоцер. М., 1989. Серия «Библиотека Крокодила», № 1 (1061).

Лапа, «Однажды Андреи Васильевич…», «Едет трамвай…», Кассирша, Пассакалия № 1, «Есть ли что-нибудь на земле…», Реабилитация – публ. по автографам, хранящимся в Рукописном отделе ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ф. 1232. Ед. хр. 80, 213, 270, 283, 312, 367).

Олейников Николай Макарович (1898–1937)

Все стихотворения публ. по кн.: Олейников Н. Пучина страстей / Сост. А. Н. Олейников. Л., 1991.

Введенский Александр Иванович (1904–1941)

Священный полет цветов, Потец, Некоторое количество разговоров, Ёлка у Ивановых – публ. по авторизованной машинописи, хранящейся в Рукописном отделе ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ф. 1232. Ед хр. 39, 57).

В Полном собрании сочинений А. Введенского, подготовленном М. Мейлахом (Введенский А. Полн. собр. соч. Мичиган, 1980. Т.1), «Священный полет цветов» имеет название «Кругом возможно Бог». Публикатор повторил название, предложенное другом поэта Я. С. Друскиным, но на листах машинописи оно отсутствует. Заголовок же, написанный рукой Введенского в углу первой страницы, Друскин посчитал относящимся только к прологу. Получается, что Введенский озаглавил – почему-то сбоку, в углу страницы – пролог из шести строчек, но не дал название произведению из 900 строк. Утверждение Друскина представляется нам спорным.

Бехтерев Игорь Владимирович (р. 1908)

Все произведения, за исключением рассказа «В магазине старьевщика», публикуются впервые (по авторской рукописи).

В магазине старьевщика – публ. по изд.: Родник. 1987. № 12. С. 52–54.

Приложение ОБЭРИУ (Декларация) и программа вечера «Три левых часа» – публ. по изд.: Афиши Дома печати. Л., 1928. № 2. С. 11–13. О Декларации см. вступ. ст. к настоящему изданию (с. 6), а также кн.: Македонов А. Николай Заболоцкий. Творчество, метаморфозы. Л., 1987. С. 50–76.

Гор Геннадий Самойлович (1907–1981)

Вмешательство живописи – публ. по кн. Гор Г. Живопись. Л., 1933. С. 124–156.

Выходные данные

ВАННА АРХИМЕДА

СБОРНИК

Составитель Анатолий Анатольевич Александров

Редактор И. Степанов

Художественный редактор В. Лужин

Технический редактор М. Шафрова

Корректоры А. Борисенкова, М. Зимина

ИБ № 6473

Сдано в набор 02.02.90. Подписано в печать 18.06.91.

Формат 84 x 108 1/32. Бумага газетная.

Гарнитура «Обыкновенная новая». Печать высокая.

Усл. печ л 26,04. Усл кр. – отт. 26, 46. Уч. – изд л. 25,02.

Тираж 100000 экз. Изд. № ЛШ-290. Заказ 515

Цена 4 р. 50 к.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература», Ленинградское отделение.

191186, Ленинград, Д-186, Невский пр, 28

Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени Ленинградское производственно-техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького при Госкомпечати СССР.

197110, Ленинград, П-110, Чкаловский пр., 15.