Текст книги "Избранное"

Автор книги: Даниил Хармс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

на табак.

Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю

куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,

кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего

поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь

с этой падалью.

По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к

Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть

вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту

мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде

телей.

В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило

сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.

В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче

редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь

подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото

му что у кассы произошел какой-то скандал.

Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло

денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка

была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,

то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля

деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и

спросила:

– Вы не знаете, что там происходит?

– Простите, не знаю, – сказал я как можно суше.

Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась

ко мне:

– Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?

– Простите, меня это нисколько не интересует, – сказал я еще

суше.

– Как не интересует? – воскликнула дамочка, – Ведь вы же сами

задерживаетесь из-за этого в очереди!

Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни

мательно посмотрела на меня.

– Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом,

сказала она. – Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол

жно быть холостой?

– Да, холостой! – ответил я, несколько сбитый с толку, но по

инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла

няясь.

Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при

тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:

– Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули

це.

Я совершенно растерялся.

– 38

Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,

схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.

– Черт побери! – сказал Сакердон Михайлович. – Я забыл в кас

трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль

отскочила.

– Все понятно, – сказал я, кивая головой.

Мы опять сели за стол.

– Черт с ними, – сказал Сакердон Михайлович. – мы будем есть

сардельки сырыми.

– Страшно есть хочу, – сказал я.

– Кушайте, – сказал Сакердон Михайлович,– пододвигая мне сар

дельки.

– Ведь я в последний раз ел вчера с вами в подвальчике и с

тех пор ничего не ел, – сказал я.

– Да, да, да, – сказал Сакердон Михайлович.

– Я все время писал, – сказал я.

– Черт побери! – утрированно вскричал Сакердон Михайлович,

Приятно видеть перед собой гения.

– Еще бы! – сказал я.

– Много, поди, наваляли? – спросил Сакердон Михайлович.

– Да, – сказал я, – исписал пропасть бумаги.

– За гения наших дней, – сказал Сакердон Михайлович, поднимая

рюмку.

Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я сардель

ки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал:

– Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаясь от преследования.

– Кто же вас преследовал? – спросил Сакердон Михайлович.

– Дама, – сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего ме

ня не спросил, а только налил в рюмку водку, то я продолжал:

– Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился.

– Хороша? – спроаил Сакердон Михайлович.

– Да, – сказал я, – в моем вкусе.

Мы выпили, и я продолжал,

– Она согласилась идти ко мне пить водку. Мы зашли в магазин,

но из магазина мне пришлось потихоньку удрать.

– Не хватило денег? – спросил Сакердон Михайлович.

– Нет, денег хватило в обрез, – сказал я, – но я вспомнил,

что не могу пустить ее в свою комнату.

– Что же, у вас в комнате была другая дама? – спросил Сакер

дон Михайлович.

– Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама,

сказал я, улыбаясь. – Теперь я никого к себе в комнату не могу

пустить.

– Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, – сказал Сакердон

Михайлович.

– Нет, – сказал я, фыркая от смеха. – На этой даме я не же

нюсь.

– Ну, тогда женитесь на той, которая из булочной, – сказал

Сакердон Михайлович.

– Да что вы все хотите меня женить? – сказал я.

– А что же? – сказал Сакердон Михайлович, напоняя рюмки. – За

ваши успехи!

Мы выпили. Видно,водка начала оказывать на нас свое действие.

Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швыр

нул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже не

которое головокружение.

– Как вы относитесь к покойникам? – спросил я Сакердона Ми

хайловича.

– Совершенно отрицательно, – сказал Сакердон Михайлович. – Я

их боюсь.

– Да, я тоже терпеть не могу покойников, – сказал я. – Под

вернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, дол

жно быть, пнул бы его ногой.

– Не надо лягать мертвецов, – сказал Сакердон Михайлович.

– А я бы пнул его сапогом прямо в морду,– сказал я, – Терпеть

не могу покойников и детей.

– Да, дети гадость, – согласился Сакердон Михайлович.

– А что по-вашему хуже: покойники или дети? – спросил я.

– Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все

таки не врываются в нашу жизнь, – сказал Сакердон Михайлович.

– Врываются! – крикнул я и тотчас же замолчал.

Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.

– Хотите еще водки? – спросил он.

– Нет, – сказал я, но спохватившись, прибавил: – Нет, спаси

бо, я больше не хочу.

Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим.

– Я хочу вас спросить, – говорю я наконец, – Вы веруете в Бо

га?

У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина,

и он говорит:

– Есть неприличные поступки. Неприлично спрашивать у человека

пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что поло

жил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отка

зать; и самый удобный и приятный способ отказа – это соврать,

что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть и,

– 40

– Не жнаю, – ответила Марья Васильевна.

– Когда это было? – спросил я.

– Тоже не жнаю, – сказала Марья Васильевна.

– Вы разговаривали со стариком? – спросил я Марью Васильевну.

– Я, – отвечала Марья Васильевна.

– Так, как же вы не знаете, когда это было? – сказал я.

– Чиша два тому нажад, – сказала Марья Васильевна.

– А как этот старик выглядел? – спросил я.

– Тоже не жнаю, – сказала Марья Васильевна и ушла на кухню.

Я пошел к своей комнате. "Вдруг, – подумал я, – старуха ис

чезла. Я войду в комнату,а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели

чудес не бывает?!"

Я отпер дверь и начал ее медленно открывать. Может быть это

только показалось, но мне в лицо пахнул приторный запах начинав

шегося разложения. Я взглянул в приотворенную дверь и на мгнове

ние застыл на месте. Старуха на четвереньках медленно ползла ко

мне навстречу.

Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ и отскочил к проти

воположной стенке.

В коридоре появилась Марья Васильевна.

– Вы меня жвали? – спросила она.

Меня так трясло, что я ничего не мог ответить и только отри

цательно замотал головой. Марья Васильевна подошла ближе.

– Вы ш кем-то ражговаривали, – сказала она.

Я опять отрицательно замотал головой.

– Шумашедший, – сказала Марья Васильевна и опять ушла на кух

ню, несколько раз по дороге оглянувшись на меня.

– Так стоять нельзя. Так стоять нельзя, – повторил я мыслен

но. Эта фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил

ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания.

– Да, так стоять нельзя, – сказал я себе, но продолжал стоять

как парализованный. Случилось что-то ужасное, но предстояло сде

лать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что уже про

изошло. Вихрь кружил мои мысли, и я только видел злобные глаза

мертвой старухи, медленно ползущей ко мне на четвереньках.

Ворваться в комнату и раздробить этой старухе череп. Вот, что

надо сделать! Я даже поискал глазами и остался доволен, увидя

крокетный молоток, неизвестно для чего, уже в продолжении многих

лет, стоящий в углу коридора. Схватить молоток, ворваться в ком

нату и трах!...

Озноб еще не прошел. Я стоял с поднятыми плечами от внутрен

него холода. Мысли мои скакали и путались, возвращались к исход

ному пункту и вновь скакали, захватывая новые области, а я стоял

и прислуши вался к своим мыслям и был, как-бы, в стороне от них,

и был, как бы, не их командир.

– Покойники, – объясняли мне мои собственные мысли, – народ

неважный. Их зря называли покойники, они скорее беспокойники. За

ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвец

кой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного:

следить, чтобы покойники не расползались. Бывают, в этом смысле,

забавные случаи. Один покойник,пока сторож по приказанию началь

ства мылся в бане, выполз из мертвецкой, заполз в дезинфекцион

ную камеру и съел там кучу белья. Дезинфекторы здорово отлупце

вали того покойника, но за испорченное белье им пришлось рассчи

тываться из собственных карманов. А другой покойник заполз в па

лату рожениц и так перепугал их, что одна роженица тут же произ

вела преждевременный выкидыш, а покойник набросился на выкинутый

плод и начал его, чавкая, пожирать. А когда одна храбрая сиделка

ударила покойника по спине табуреткой, то он укусил эту сиделку

за ногу, и она вскоре умерла от заражения трупным ядом. Да, по

койники народ неважный, и с ними надо быть начеку.

– Стоп! – сказал я своим собственным мыслям. – Вы говорите

чушь. Покойники неподвижны.

– Хорошо, – сказали мне мои собственные мысли, – войди тогда

в свою комнату, где находится, как ты говоришь, неподвижный по

койник.

Неожиданное упрямство заговорило во мне.

– И войду! – сказал я решительно своим собственным мыслям.

– Попробуй! – насмешливо сказали мне мои собственные мысли.

Эта насмешливость окончательно взбесила меня. Я схватил кро

кетный молоток и кинулся к двери.

– Подожди! – закричали мне мои собственные мысли. Но я уже

повернул ключ и распахнул дверь.

Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом в пол. С поднятым

крокетным молотком я стоял наготове. Старуха не шевелилась.

Озноб прошел, и мысли мои текли ясно и четко. Я был команди

ром их.

– Раньше всего, закрыть дверь! – скомандовал я сам себе.

Я вынул ключ с наружной стороны двери и вставил его с внут

ренней. Я сделал это левой рукой, а в правой я держал крокетный

молоток и все время не спускал со старухи глаз. Я запер дверь на

ключ и, осторожно переступив через старуху, вышел на середину

комнаты.

– 42

Чемодан стоит передо мной, с виду вполне благоприятный, как

будто в нем лежит белье и книги. Я взял его за ручку и попробо

вал поднять. Да, он был, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог

вполне донести его до трамвая.

Я посмотрел на часы: двадцать минут шестого. Это хорошо. Я

сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку.

Видно, сардельки, которые я ел сегодня, были не очень хороши

потому что живот мой болел все сильнее. А, может быть, это пото

му, что я ел их сырыми? А, может быть, боль в животе была и чис

то нервной.

Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами.

Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь от его лучей. Вот

оно прячется за трубу противостоящего дома, и тень от трубы бе

жит по крыше: перелетает улицу и ложится мне на лицо. Я вспоми

наю, как вчера в это же время я сидел и писал повесть. Вот она:

клетчатая бумага и на ней надпись, сделанная мелким почерком:

"Чудотворец был высокого роста."

Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид на механической ноге

и громко стучал своей ногой и палкой. Двое рабочих и с ними ста

руха, держась за бока, хохотали над смешной походкой инвалида.

Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозить старуху на болото!

Мне нужно еще занять деньги у машиниста.

Я вышел в коридор и пошел к его двери.

– Матвей Филиппович, вы дома? – спросил я.

– Дома, – отозвался машинист.

– Тогда, извините, Матвей Филиппович, вы не богаты деньгами?

Я послезавтра получу. Не могли бы вы одолжить мне тридцать руб

лей?

– Мог бы, – сказал машинист. И я слышал, как он звякал клю

чами, отпирая какой-то ящик. Потом он открыл дверь и протянул

мне новую красную тридцатирублевку.

– Большое спасибо, Матвей Филиппович, – сказал я.

– Не стоит, не стоит, – сказал машинист.

Я сунул деньги в карман и вернулся в свою комнату. Чемодан

спокойно стоял на прежнем месте.

– Ну теперь в путь, без промедления, – сказал я сам себе.

Я взял чемодан и вышел из комнаты. Марья Васильевна увидела

меня с чемоданом и крикнула: – Куда вы?

– К тетке, – сказал я.

– Шкоро приедете? – спросила Марья Васильевна.

– Да,– сказал я. – Мне нужно только отвезти к тетке кое

какое белье. А приеду, может быть, и сегодня.

Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благополучно, неся чемо

дан то в правой, то в левой руке.

В трамвай я влез с передней площадки прицепного вагона и стал

махать кондукторше, чтобы она пришла получить за багаж и билет.

(Я не хотел передавать единственную тридцатирублевку через весь

вагон и не решался оставить чемодан и сам пройти к кондукторше.)

Кондукторша пришла ко мне на площадку и заявила, что у нее нет

сдачи. На первой же остановке мне пришлось слезть.

Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меня болел живот и

слегка дрожали ноги.

И вдруг я увидел мою милую дамочку: она переходила улицу и не

смотрела в мою сторону.

Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал как ее зовут, и

не мог ее окликнуть. Чемодан страшно мешал мне: я держал его пе

ред собой двумя руками и подталкивал его коленями и животом. Ми

лая дамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, что мне ее не

догнать. Я был весь мокрый от пота и выбивался из сил. Милая да

мочка повернула в переулок. Когда я добрался до угла – ее нигде

не было.

– Проклятая старуха! – прошипел я, бросая чемодан на землю.

Рукава моей куртки насквозь промокли от пота и липли к рукам.

Я сел на чемодан и, вынув носовой платок, вытер им шею и лицо.

Двое мальчишек остановились передо мной и стали меня рассматри

вать. Я сделал спокойное лицо и пристально смотрел на ближайшую

подворотню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шептались и пока

зывали на меня пальцами. Дикая злоба душила меня. Ах, напустить

бы на них столбняк!

И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемо

дан, подхожу к подворотне и заглядываю туда. Я делаю удивленное

лицо, достаю часы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдают

за мной. Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю в подворотню.

– Странно, – говорю я вслух, беру чемодан и тащу его к трам

вайной остановке.

На вокзал я приехал без пяти минут семь. Я беру обратный би

лет до Лисьего Носа и сажусь в поезд.

В вагоне, кроме меня, еще двое: один, как видно, рабочий, он

устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой па

рень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая ко

соворотка, а из-под кепки торчит курчавый клок. Он курит папи

роску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы.

Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь. В животе у меня

такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли.

– 44

IV

М А Л Е Н Ь К И Е П Ь Е С Ы

– 47

ДЕВИЦА.

Подруги! Где вы?! Где вы?!

Пришли четыре девы,

сказали:"Ты звала?"

ДЕВИЦА (в с т о р о н у).

Я зла!

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ НА ПОДОКОННИКЕ.

Ты не хочешь нас, Елена.

Мы уйдем. Прощай, сестра!

Как смешно твое колено,

ножка белая востра.

Мы стоим, твои подруги,

места нету нам прилечь.

Ты взойди на холмик круглый,

скинь рубашку с голых плеч.

Ты взойди на холмик круглый,

скинь рубашку с голых плеч.

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, СОЙДЯ С ПОДОКОННИКА.

Наши руки поднимались,

наши головы текли.

Юбки серенькие бились

на просторном сквозняке.

ХОР. Эй вы, там не простудитесь

на просторном сквозняке!

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, ГЛЯДЯ В МИКРОСКОП.

Мы глядели друг за другом

в нехороший микроскоп.

Что там было, мы не скажем:

мы теперь без языка.

Только было там крылечко,

вился холмик золотой.

Над холмом бежала речка

и девица за водой.

Говорил тогда полковник,

глядя вслед и горячо:

"Ты взойди на этот холмик,

обнажи свое плечо."

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, ИСЧЕЗНУВ И ЗАМОЛЧАВ.

ПОЧ – ЧЕМ – МУ!?

В с ё

18 февраля 1927 г.

Петербург.

– 49

лодка созданная человеком

дом на площади моего пана

не улететь мне совсем навеки

цветы кидая с аэроплана

как же я в тигровой шкуре

позабытый всем огулом

удержу моря и бури

открывая ход акулам

о прибрежные колени

ударяет вал морской

сквозь волну бегут олени

очи полные тоской

небо рухнет – море встанет

воды взвоют – рыба канет

лодка – первое дитя

нож кремневый; он свидетель

зверем над водой летя

посреди воздушных петель

надо мной сверкает клином

обрывает веточки малинам.

Чем же буду я питаться

на скале среди воды?

Чем кормить я буду братца?

Что Ку есть будешь ты?

КУ. Похлебка сваренная из бобов

недостойна пищи Богов

и меня отшельника Ламмед – Вов

люди, птицы, мухи, лето, сливы

совершенно меня не пленяют

красные плоды

яблоки и сады

звери жмутся они трусливы

лапы точат на все лады

козы пестрые – они пугливы

реки, стройные пруды

морские пучины, озера, заливы

родник пускает воды струю

около я с графином стою

буду пить эту воду на земле и в раю.

ТАРФИК. Ку ты выше чем средний дуб

чем я который суть глуп

на скале живу орлом

хожу в небо напролом

все театр для меня

а театр как земля

чтобы люди там ходили

настоящими ногами

пели, дули, говорили,

представляли перед нами

девы с косами до пупа

выли песни, а скопцы

вяло, кисло, скучно, тупо

девок ловят за концы

арлекин пузырь хохлатый

босиком несется за

по степям скакающей хатой

на горе бежит коза

Ку, видишь там сидит артист

на высоком стуле он

во лбу тлеет аметист

изо рта струится Дон

упадая с плеч долой

до колен висит попона

он жеребчит молодой

напоминает мне дракона

Ку, что он делает?

Ку, что он думает?

Ку, зачем его суставы

неподвижны как бесята

голос трубный и гнусавый

руки тощие висят.

Я хочу понять улабу

залду шкуру дынуть бе

перевернуть еф бабу

во всем покорствовать тебе.

КУ. Тарфик, ты

немедля должен

стать проклятым.

Два в тебе

существа.

– 51

* * *

Запутался в системах черных знаков

И помощи не вижу. Мир шатается.

ЧАСОВОЙ. Теперь я окончательно запутался.

Не нужен ум и быстрая смекалка?

Я в мыслях щепки нахожу,

а в голове застряла палка,

отсохли ноги на посту,

из рук винтовка падает...

Пройдешь с трудом одну версту,

и мир тебя не разует.

Я погиб и опустился,

бородой совсем оброс,

в кучу снега превратился,

победил меня мороз.

БАРБАРА. Часовой!

ЧАСОВОЙ. Гу-гу!

БАРБАРА. Часовой!

ЧАСОВОЙ. Гу-гу!

БАРБАРА. Часовой!

ЧАСОВОЙ. Гу-гу!

БАРБАРА. Я замерзаю!

ЧАСОВОЙ. Обожди, помогу!

Обожди мою подсобу.

БАРБАРА. Что же ты медлишь?

ЧАСОВОЙ. Я из будки вылезаю.

БАРБАРА. Ах, спаси мою особу!

ЧАСОВОЙ. Двигай пальцы на ногах,

чтоб они не побелели.

Где ты?

БАРБАРА. Гибну!

ЧАСОВОЙ. Гибнешь?

БАРБАРА. Ах!

ЧАСОВОЙ. Тут погибнешь в самом деле!

БАРБАРА. Уж и руки, словно плеть...

ЧАСОВОЙ. Тут недолго околеть.

Эка стужа навернула!

Так и дует и садит!

Из-за каждой снежной горки

зимних бурь встают подпорки,

ходят с треском облака,

птица в тоненьком кафтане

гибнет, крылышки сложив...

Если я покуда жив,

то шинель меня спасала

да кусок свинного сала.*

БАРБАРА. Отмерзают руки-ноги,

снежный ком вползает в грудь.

Помогите, люди-боги,

помогите как нибудь!

ЧАСОВОЙ. Ну чего тебе, злодейка?

Эка баба закорюка!

Ну и время! Вот скамейка.

Посижу – да покурю-ка.

1933 год.

– 53

АРХИТЕКТОР

КАБЛУКОВ. Мария!

МАРИЯ. Кто зовет меня?

Я восемь лет не слышала ни звука,

и вдруг в моих ушах

зашевелилась тайная пружина.

Я слышу грохот ломовой телеги

и стук приклада о каблук при смене караула.

Я слышу разговор двух плотников.

Вот, – говорит один, – махорка.

Другой, подумав, отвечает: суп и пшенная каша.

Я слышу, на Неве трещит моторка.

Я слышу, ветром хлопает о стену крыша.

Я слышу чей-то тихий шепот: Маша! Маша!

Я восемь лет жила, не слыша.

Но кто зовет меня?

КАБЛУКОВ. Мария!

Вы слышите меня, Мария?

Не пожалейте ваших ног,

сойдите вниз, откройте двери.

Я весь, Мария, изнемог.

Скорей, скорей откройте двери!

А в темноте все люди звери.

МАРИЯ. Я не могу сама решиться.

Мой повелитель – архитектор.

Его спросите,

может быть, он вам позволит.

КАБЛУКОВ. О непонятная покорность!

Ужель не слышите волненья,

громов могучих близкий бой,

домов от страха столкновенье,

и крик толпы, и страшный вой,

и плач, и стон, и тихое моленье,

и краткий выстрел над Невой?

МАРИЯ. Напрасна ваша бурная речь.

Мое ли дело – конь и меч?

Куда идти мне с этого места?

Я буду тут

ведь я невеста.

КАБЛУКОВ. Обязанности брачных уз

имеют свой особый вкус.

Но кто, хоть капельку не трус,

покинув личные заботы,

и в миг призвав на помощь муз,

бежит в поля большой охоты.

МАРИЯ. Смотрите!

Архитектор целится вам в грудь!

КАБЛУКОВ. Убийца!

твой черед не за горами.

(а р х и т е к т о р с т р е л я е т)

МАРИЯ. Ах!

Дым раздвинул воздух сизыми шарами!

АРХИТЕКТОР. Очищен путь:

восходит ясный день,

и дом закончен, каменный владыка.

Соблюдена гармония высот и тяжести.

Любуйся и ликуй!

Гранита твердый лоб,

изъеденный времени писанием,

уперся в стен преграду.

Над легкими рядами окон

вверху, воздушных бурь подруга,

раскинулась над нами крыша.

Флаг в воздухе стреляет.

Хвала и слава архитектору!

И архитектор – это я.

1935 год. Весна.

– 55

НИКОЛАЙ II. Да, удивительно, как создан мир!

Все мертвое спешит исчезнуть,

а все живое день и ночь

себя старается увековечить.

И будь то роза, рыба или человек

везде, везде любовь царица!

О Стасов! Ты старик,

и борода твоя серебрянного цвета,

перо дрожит в твоей руке,

твой голос утерял былую силу,

твоя нога на поворотах стала шлепать,

и многих блюд желудок твой

уж больше не приемлет,

но все по-прежнему стучит в волненьи сердце,

и все по-прежнему шалит в тебе коварный бес.

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Сюда идут Адам Адамыч с Воробьевым.

Поправь прическу и одерни свой шлафрок.

ВОРОБЬЕВ и АДАМ АДАМЫЧ (в х о д я).

Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

НИКОЛАЙ II. Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

ВОРОБЬЕВ. Оставив личные заботы

и суету бесчисленной родни,

сойдемся лучше для работы

и посвятим работе наши дни.

1933 год, 7 октября.

– 57

У б е г а е т. И з ш к а п а в ы г л я д ы в а е т с т у

д е н т.

СТУДЕНТ. Ах, Верочка! Как я люблю тебя!

О п я т ь п р я ч е т с я в ш к а п. В х о д я т В е

р о ч к а и А н т о н А н т о н о в и ч.

АНТОН АНТОНОВИЧ. Мне приятно видеть Вас.

Вы прелестны, Вера. Да-с.

Я ценитель красоты.

Перейдемте с "Вы" на "Ты".

ВЕРОЧКА. Без вина, Антон Антоныч,

говорите мне на "Вы"

и целуйте только руки,

не касаясь головы.

АНТОН АНТОНОВИЧ. Вера! Верочка! Голубка!

Не отталкивай меня.

ВЕРОЧКА. Это что у Вас?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Что? Трубка!

ВЕРОЧКА. Отойдите от меня!

АНТОН АНТОНОВИЧ. Я ужасно задыхаюсь.

Вера! Верочка! Кись-кись!

ВЕРОЧКА. Отойдите! Я кусаюсь!

АНТОН АНТОНОВИЧ. Ну, не надо! Не сердись!

ВЕРОЧКА. Вы купили шоколад?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Извините. Виноват.

Идя к Вам, любовный пыл

охватил меня. Забыл

все на свете, только Вас

представлял себе как раз

и в разных позах и видах,

и в рубашке и без...

ВЕРОЧКА. Ах!

АНТОН АНТОНОВИЧ. Без рубашки ваши груди...

ВЕРОЧКА. Караул! Спасите! Люди!

СТУДЕНТ (в ы с к а к и в а я и з ш к а п а).

Стой, мерзавец! Пусти руку! Не волнуйтесь, Верочка. Пойдемте

со мной в шкап.

ВЕРОЧКА. Пустите меня. Кто вы такой?

СТУДЕНТ. Я студент.

ВЕРОЧКА. Что вам от меня нужно? Почему вы оказались в шкапу?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Что вам угодно?

ВЕРОЧКА. Почему вы вмешиваетесь не в свое дело?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Врываетесь в частную жизнь?

ВЕРОЧКА. Да кто вы такой, в самом деле?

СТУДЕНТ. Я студент.

ВЕРОЧКА. А как вы сюда попали?

СТУДЕНТ. Я пришел к Петру Нилычу Факирову.

ВЕРОЧКА. Ну?

СТУДЕНТ. Петр Нилыч любит, чтобы его слушали, когда он что

нибудь говорит. Он сажает меня в шкап, а сам ходит и говорит,

будто в комнате никого нет.

ВЕРОЧКА. Значит, пока мы были тут, вы тоже тут были?

СТУДЕНТ. Да.

– 59

БАЛ

ХОР. Танцуйте, танцуйте!

ГОСТИ. Танцуем, танцуем!

ХОР. Танцуйте фигуру.

ГОСТИ. Танцуем фигуру.

ХОР. Откройте, откройте,

откройте, откройте.

Закройте, закройте,

закройте, закройте.

ГОСТИ. Мы весело топчемся.

БАРОНЕССА ПИРОГОВА.

Мне стало душно.

СОЛДАТ ФЕРЗЕВ. Хотите на веранду охлаладить горячее тело?

БАРОНЕССА ПИРОГОВА.

Вы правы: я немножко вспотела.

Пусть ветер мне подует в рукава.

СОЛДАТ ФЕРЗЕВ. Смотрите: ночка какова!

DER GOLDBERG. Кто хочет что-нибудь особенного

то я спою не хуже Собинова.

ХОЗЯИН. Иван Антоныч, принесите плеть.

Сейчас Der Goldberg будет петь.

DER GOLDBERG (п о е т).

Любовь, любовь

царит всечасно...

Больше петь не буду. Зачем

он меня при каждом слове ударяет плеткой?

МАРИЯ. Ой, смотрите, кто это к нам

ползет на четвереньках?

ХОЗЯИН. Это Мотыльков.

МОТЫЛЬКОВ. Да, это я. Мою природу

постиг удар. Я стал скотом.

Дозвольте мне воззвать к народу.

ХОЗЯИН. Ах, не сейчас. Потом, потом.

МОТЫЛЬКОВ. Тогда я просто удаляюсь.*

ХОЗЯИН. А вдруг останетесь, боюсь.

МОТЫЛЬКОВ. Как неуместен этот страх.

Уйду и с туфель сдуну прах.

ХОЗЯИН. Смотрите, он ползет обратно.

ЖАК. Мария, будьте аккуратны.

МАРИЯ. Я вам запачкала пиджак.

ЖАК. Ну не беда!

МАРИЯ. Мой милый Жак.

ЖАК. Я предан вам за вашу ласку.

МАРИЯ. Ах, сядьте тут и расскажите сказку.

ЖАК. Был гром, и небо темнобуро.

Вдруг выстрел – хлоп! из Порт-Артура.

На пароходе суета:

матросы лезут в лодку,

а лодка офицерами по горло занята.

Матросы пьют в испуге дико водку,

кто рубит мачту, кто без крика тонет,

кто с переломанной ногой лежит и стонет.

Уже вода раскрыла двери,

а люди просто озверели.

– 61

ГРЕХОПАДЕНИЕ

ИЛИ ПОЗНАНИЕ ДОБРА И ЗЛА.

ДИДАСКАЛИЯ*.

А л л е я к р а с и в о п о д с т р и ж е н н ы х д е

р е в ь е в и з о б р а ж а е т р а й с к и й с а д.

П о с р е д и н е Д р е в о Ж и з н и и Д р е в о

П о з н а н и я Д о б р а и З л а. С з а д и н а

п р а в о ц е р к о в ь.

FIGURA (у к а з ы в а я р у к о й н а Д р е в о, г о в о

р и т). Вот это Древо Познания Добра и Зла. От других деревь

ев ешьте плоды, а от этого дерева плодов не ешьте. (У х о

д и т в ц е р к о в ь.)

АДАМ (у к а з ы в а я р у к о й н а д е р е в о). Вот это

Древо Познания Добра и Зла. От других деревьев мы будем есть

плоды, а от этого дерева мы плодов есть не будем. Ты, Ева,

обожди меня, а я пойду соберу малину. (У х о д и т).

ЕВА. Вот это Древо Познания Добра и Зла. Адам запретил мне есть

плоды с этого дерева. А интересно, какого они вкуса?

И з – з а д е р е в а п о я в л я е т с я м а с т е р

Л е о н а р д о.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ева! Вот я пришел к тебе.

ЕВА. А скажи мне, мастер Леонардо, зачем?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты такая красивая, белотелая, полногрудая, я

хлопочу о твоей пользе.

ЕВА. Дай-то Бог.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты знаешь, Ева, я люблю тебя.

ЕВА. А я знаю, что это такое?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Неужто не знаешь?

ЕВА. Откуда мне знать?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты меня удивляешь.

ЕВА. Ой, посмотри, как смешно фазан на фазаниху верхом сел!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Вот это и есть то самое.

ЕВА. Что то самое?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Любовь.

ЕВА. Тогда это очень смешно. Ты что, тоже хочешь на меня верхом

сесть?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да, хочу. Но только ты ничего не говори Адаму.

ЕВА. Нет, не скажу.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты, я вижу, молодец.

ЕВА. Да, я бойкая баба.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А ты меня любишь?

ЕВА. Да, я не прочь, чтобы ты меня покатал по саду на себе

верхом.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Садись ко мне на плечи.

Е в а с а д и т с я в е р х о м н а м а с т е р а

Л е о н а р д о, и о н с к а ч е т с н е й п о

с а д у.

В х о д и т А д а м с к а р т у з о м, п о л н ы м

м а л и н ы, в р у к а х.

АДАМ. Ева? Где ты? Хочешь малины? Ева? Куда же она ушла? Пойду

ее искать. (У х о д и т.)

П о я в л я е т с я Е в а в е р х о м н а м а с т е

р е Л е о н а р д о.

– 63

ЗМЕЙ (с и д я щ и й н а Д р е в е П о з н а н и я Д о б

р а и З л а). Она врет. Ты не верь. Это яблоко с этого

дерева.

АДАМ. Брось яблоко, обманщица.

ЕВА. Нет, ты очень глуп. Надо попробовать, каково оно на вкус.

АДАМ. Ева, смотри.

ЕВА. И смотреть тут нечего!

АДАМ. Ну, как знаешь.

Е в а о т к у с ы в а е т о т я б л о к а к у с о к.

З м е й о т р а д о с т и х л о п а е т в л а д о

ш и.

ЕВА. Ах, как вкусно! Только что же это такое? Ты все время исче

заешь и появляешься вновь. Ой! Всё исчезает и откуда-то появ

ляется все опять. Ох, как это интересно! Ай! Я голая! Адам,

подойди ко мне ближе, я хочу сесть на тебя верхом.

АДАМ. Что такое?

ЕВА. На, ешь тоже яблоко!

АДАМ. Я боюсь.

ЕВА. Ешь! Ешь!

А д а м с ъ е д а е т к у с о к я б л о к а и с р а

з у п р и к р ы в а е т с я к а р т у з о м.

АДАМ. Мне стыдно.

И з ц е р к в и в ы х о д и т F i g u r a.

FIGURA. Ты, человек, и ты, человечица, вы съели запрещенный

плод. А потому, вон из моего сада!

F i g u r a у х о д и т о б р а т н о в ц е р к о в ь.

АДАМ. Куда же нам идти?

ЕВА. Никуда не пойдем.

П о я в л я е т с я а н г е л с о г н е н н ы м м е

ч о м в р у к а х и г о н и т и х и з р а я.

АНГЕЛ. Пошли вон! Пошли вон! Пошли вон!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО (п о я в л я я с ь и з – з а к у с т о в).

Пошли. Пошли. Пошли. Пошли. (М а ш е т р у к а м и.) Да

вайте занавес.

З а н а в е с

1934 год, 27 сентября.

– 65

И З М Е Р Е Н И Е В Е Щ Е Й .

ЛЕПОЛЯНОВ. За вами есть один грешок

вы под пол прячете вершок

его лелеете как цветок

в случае опаснсти дуете в свисток.

ДРУЗЬЯ. Нам вершок дороже глаза

наша мера он отсчета

он в пространстве наша база,

мы бойцы прямых фигур.

К мерам жидкости сыпучей

прилагаем эталон

сыпем слез на землю кучи,

измеряем лоб соседа,

(он же служит нам тетеркой)

рассматривая форму следа

мы трогаем всей пятеркой.

Любопытствуя больного

тела жар – температуру,

мы вершок ему приносим

из бульона варим куру.

ЛЕПОЛЯНОВ. Но физики считают вершок

устаревшей мерой.

Значительно удобней

измерять предметы саблей.

Хорошо также измерять шагами.

ПРОФЕССОР ГУРИНДУРИН.

Вы не правы Леполянов.

Я сам представитель науки

и знаю лучше тебя положение дел.

Шагами измеряют пашни,

а саблей тело человеческое,

но вещи измеряют вилкой.

ДРУЗЬЯ. Мы дети науки

но любим вершок.

ЛЯПОЛЯНОВ. Смерть отсталым измереньям!

Смерть науки старожилам!

Ветер круглым островам!

Дюжий метр пополам!

ПЛОТНИК. Ну нет,

(ВИНТЕР) простите.

Я знаю косую сажень.

И на ваши выдумки мне плевать!

Плевать, говорю, на вашу тетю науку.

Потому как сажень

есть косая инструмент,

и способна прилагаться

где угодно хорошо;

при постройке, скажем, дома

сажень веса кирпичей