Текст книги "Колесница (СИ)"

Автор книги: Даниил Хотьма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

13. Всем своя

– Изловчились ведь, такую херовину сюда закатить...

Атаманша проронила слова в никуда, самой себе под нос, потому и отвечать не было желания. Её непринуждённость выбивала из колеи – ни тебе приветствия, ни угроз, ни малейшей увлечённости. Один только короткий равнодушный взгляд, да кивок, словно век знакомы – и всё внимание на локомобиль.

Ракель с неприязнью наблюдала за атаманшей, что змейкой вьётся у котла, лапает поручни и заинтересованно осматривает каждый винтик. Казалось, что не машину, а её собственное тело холодными пальцами щупает директриса общинного дома, пытаясь обнаружить оспяные пятна.

Точно – вот кого напоминала эта сухая, уставшая тётушка с сиплым голосом. Даже не саму директрису, а всех подбенских женщин одновременно. Сменить бы этой атаманше свою камуфляжную штормовку на деловой костюм поскучнее – непременно серый – и раствориться в бесчисленных кабинетах Канцелярии.

Но домыслы только играли ей на пользу. Будучи столь непохожей на вожака, Эсфирь, тем не менее, являлась вожаком, и её авторитет признавали мерзавцы самых разных сортов – а значит, и причины на то имелись.

– Позволишь? – наконец спросила атаманша, кивая на водительское место.

Ракель махнула рукой, забыв уточнить, хочет она прокатиться или просто полюбоваться изнутри.

Эсфирь вскарабкалась на подмост, обогнула котёл и плюхнулась на сиденье.

– Сразу видно, что сам он собирал. – улыбаясь, говорила атаманша.

На секунду показалось, что в её словах проскользнул подозрительный оттенок – не то гордость, не то ласка.

– Многое здесь мной поправлено. – отвечала Ракель, усаживаясь рядом.

– Сути не исправишь. – атаманша пробежала ноготками по обивке руля. – На Митриева отпрыска больше эта машина похожа, нежели ты, подлискунья.

– Кто? – не разобрала Ракель.

– Лисий нагул, от собаки только. Хвост-то вот, рыжий.

Атаманша протянула к локонам плутоватый палец, но – к её же благу – тронуть всё-таки не осмелилась.

– Обещал он мне, кстати. – продолжала Эсфирь. – Машину обещал. Придётся её пополам распилить. Выбирай, какую половину я заберу – зад или перед?

– Можешь золу с топки себе в ладоши сгрести. – отвечала Ракель. – И то слишком щедро будет.

Догадки о том, что отец тесно путался с этой язвой всё более подтверждались, и презрение заставило разойтись на язык.

Эсфирь по-девичьи звонко рассмеялась.

– Не боишься, хвалю. – закивала она. – Но всё равно не похожа. Может, самозванка ты, а, Ракель? Ра-кель! Имя у тебя, конечно.

– А у самой-то?

– Да моё вообще, заслушаешься. Отцу твоему нравилось. Все меня как им привычнее – Иркой. Все, кроме него.

Её тощая пятерня стиснула колесо руля до жалобного скрипа обивки.

– Не спросишь даже, жив ли он? – подначивала Ракель.

– Без тебя всё знаю. – отрезала Эсфирь. – Нащебетали давно. По мне, так он должен был ещё раньше себя извести. Такой уж уродился.

– Это какой?

– Лучший. – сказала атаманша, совсем уже не пряча своих чувств. – Равных ему свет не видел, и не увидит. Среди нас люди разные бывали, незаурядные. Вот Пустяк, например, известный негодяй. Ему пол-лица распороло, а он «пустяк, пройдёт». И проходило ведь! Любая рана заживала, как на собаке. Или Агап – такую силищу имел. Мог с замка амбарного дужку вынуть и распрямить её в линеечку... хотя он и жрал за троих, конечно. А Митя ничем вроде бы не выделялся – ни видом лихим, ни метким глазом, ни даже звонким прозвищем. Зато умел он прямо в пропасть шагнуть. Не глядя делал то, на что другим духу не хватало, и потому побеждал.

С последним было трудно поспорить. В этом и крылась отцова суть – тихоня тихоней, а своё взять всегда мог.

– Нашла ты, конечно, в кого втрескаться. – произнесла Ракель с издёвкой. – Выбрала бы засранца попроще и бед не знала.

– Выбрала! – усмехнулась Эсфирь. – Я что, на ярмарке? Он на меня глядел – вся нутрина моя в жгут скручивалась. Тут и понимать ничего не надо. А простаки пусть лесом идут.

Откровение атаманши пробудило шершавую зависть – бывает же у кого-то такая любовь.

– Отец твой мне пример подавал, и всему Вертепу заодно. – делилась Эсфирь. – До него что было? Сборище бестолковое, плесень одна. А сейчас людское сообчество... пусть не идеальное, но всякий может полезным стать – и слабому, и глупому своё поприще. Меня ведь Атаманшей в насмешку прозвали. Посмотри внимательно, да отбрось тридцать годков назад – кого увидишь? Мелочь, полушку.

Представить Эсфирь юной не составило труда – упёртая девочка, что влезла в дурную компанию и борется за право быть равной с теми, кто признаёт одну лишь силу. Для этого она вынуждена взваливать на спину вдвое, втрое большую ношу – лишь бы утвердиться и заиметь хоть малое уважение. Привычка выжимать себя без остатка, должно быть, и берегла её все эти годы.

– А время, видишь, всё по местам расставило. – подытожила Эсфирь, поглядывая в сторону лагеря. – Вон они, бандиты... шуты гороховые на службе у старухи.

Народ расходился спать, и осиротевший костёр быстро мельчал без присмотра. Лагерь укрывала темнота. Среди оставшихся полуночников узнавались и Устин, и Михейка, и Тася, уже разжившаяся курткой с чьего-то плеча. Назар сидел на брёвнышке особняком – наблюдал.

– Пещера, шатры, кострище. – подметила Ракель. – Издалека точь-в-точь как племя дикарское.

– Вблизи и того хуже. – согласилась атаманша.

– Вы племенам житья не даёте. А там такие же люди.

– Сама с тем борюсь. Я у народа к напрасному кровопийству охоту отбила. Осталось приучить их в дикаре себя видеть.

– Тебя послушай, так прямо святая, а с отцом сверейников резать подрядилась. – припомнила Ракель.

– Думаешь, то ради забавы было? – атаманша фыркнула. – Слаба же ты умишком, дева. Резни никто не хотел. Это были смотрины. Мы с миром пришли, с подкупом щедрым за невесту. Всё чин чином, по договорённости. Вынесли нам бурду церемониальную – угощайтесь, мол. Самсоня первым хлебнул и упал, побелевши. Вот пальба и началась.

Слушая, Ракель задумывалась – не завести ли уже отдельную сумку для всей правды об отце? В одном кармашке правда Устина, другой заготовить для правды сверейников. И вот она, третья правда – правда Атаманши. Всё у неё как на духу: с одной стороны коварные туземцы, задумавшие из злости всех перетравить, с другой – их гости, мирные люди, вынужденные защищаться.

– Отбились кой-как. – продолжала Эсфирь. – Ноги бы уносить, но Митя непреклонен остался. Уговор, говорит, заключен, значит положено быть свадьбе. И тащит под ручку эту рыжую. Наши, понятно, как с цепи – разве можно травительницу в Вертеп, под крышу себе пустить? Спорили долго, да только языки напрасно измололи. Каждый в итоге на своём остался.

– И он ушёл? – спрашивала Ракель. – Вдвоём с матерью моей?

Атаманша коротко кивнула.

– Ушёл. – повторила она. – И с тех пор у нас непросто всё с дикарём.

Ракель обернулась на раздавшийся у костра говор. Кто-то из разбойников, будто в насмешку над словами атаманши, угощал Таську папиросами.

– А твой интерес на смотринах – в чём он был? Не из приятных зрелище, когда твой кусок отнимают.

– Вот помешать и хотела. – легко отвечала Эсфирь. – Но всё кубарем пошло, и не до того стало. Кто же знал, что не одной мне та свадебка костью поперёк горла?

– Отчаянная. – заключила Ракель.

– Да где там. – атаманша звонко сплюнула куда-то за борт. – Не удержала. Теперь жизнь надо мной тешится, тебя, вон, подсылает.

– С какой тогда радости мы здесь воркуем, если тебе смотреть на меня тяжко? Сама на разговор вызвала, и ничего ещё толком не спросила.

– Нечего спрашивать. Отец собственный для тебя в потёмках. Это я тебе ответами услугу оказываю. А в благодарность... в благодарность ты просьбу мою выполнишь.

– Ну куда же без этого. – проворчала Ракель. – Испытаньем буду своё право крови подтверждать?

– Право не срами. – пригрозила Эсфирь. – Не миловаться нам с тобой, но кровь следует помнить. Ты от колен отца, а я с ним, считай, в родстве. И нет у тебя никого ближе меня, поняла?

Нервная усмешка против воли вырвалась в ответ. Вот и отыскала изгнанница себе новое пристанище – спасибо папе, что подсуетился. Кругом одна родня, углом тёплым не обделят, да и занятие найдётся.

– Нет уж, мамуль, избавь. – твёрдо отвечала Ракель. – У меня друзья есть, и больше даже. Давай лучше к твоей просьбе, и разойдёмся уже с миром.

Атаманша слушала с молчаливым одобрением, будто другого ответа и не ждала.

– Поймёшь, поймёшь ещё. – вторила она. – Слыхала ли ты про караван стажайский, что масло лампадное вёз?

Сгибший караван, разбойная банда у ворот, обвал цены на масло – о том, кажется, верещал Михейка, случайно обнаруженный в котле локомобиля. Товар принадлежал одному из его доверителей, или наоборот, конкурентов.

– Да. Ваша работа?

– К несчастью. – со скрипом признала атаманша. – Не уследила.

– А что не так? – смутилась Ракель. – В нечётный день, что ли, грабили?

– Мне прошлым месяцем был откуп дан, и немалый. С уговором – товар не трогать, пути караванные от гнуса чистить. А мои взяли, да опростались... мол, смеркнулось уже, не разглядели вымпел стажайский в темно́тах. Пару голов я открутила в назидание, бочки все до единой снарядила обратно в город, да только доверие воротить посложнее будет.

– Ну, тут я тебе никак не помогу...

– Дослушай. – настаивала Эсфирь. – Это для примеру сказано. Для пониманья, чему я радею, что построить пытаюсь, и как со смутьянами поступаю. В общем-то, местник городской вечно на нас дуться не станет. Разно бывало. Но есть иной вопрос – туземцы-сверейники.

– Да уж. – протянула Ракель. – Не слабо ты замахнулась. Меня они, быть может, и признают, а захотят ли после всего с вами мириться?

– Мириться, скажешь тоже. – мечтательно произнесла Эсфирь. – Так далеко не загадываю. Прежде следует намерения благие показать. Затем я тебе и поручаю вернуть то, что недавно Некраскины увальни стащили. Ладно бы только свёкла, да брюква, так нет – реликвию местную увели, святыню. Сама понимаешь, после такого наших и на порог не пустят. А вот тебя...

– Честно, не думаю, что покаяние вам сильно поможет.

– Зря. – атаманша цокнула языком. – Разве не видишь, как всё сошлось ровнёхонько? Ты же своя среди них, равно как и среди нас. Лишней машиной мы не располагаем для такого предприятия, а вы как раз путь к стойбищу держите, верно?

– Верно. – нехотя признала Ракель.

– Вот и явишься с гостинцем. К твоему интересу неплохим подспорьем будет, а мы, глядишь, на шаг ближе к миру станем. Передашь – и будь свободна.

– Слишком уж хорошо звучит. – Ракель потёрла замёрзшие коленки. – Ладно, считай, что я поверила. Что там хоть за реликвия?

– Книга. – Эсфирь подняла руку и начертила в ночном небе круг-кольцо. – Вот с таким значком.

14. Хвост

Большой чужак приближался, становясь всё больше с каждым шагом – не было сомнений в том, что он направляется сюда. Толпа почему-то его не испугала, не помог даже складно прочитанный заговор-отвод. Те, кто был послабее и помоложе, от страха пытались сбиться в кучку.

– Кыш! – не вытерпев, скомандовал старший. – Кыш, бежать!

По сигналу детвора с криком кинулась врассыпную, оставив на коврах самое ценное: трубочки, угольки, птичьи перья и трещотки с семенами. Только круглый камень с отверстием в серёдке исчез – похоже, старший даже перед лицом опасности не бросил святыню.

– Как не стыдно тебе, корнет? – вздохнула Ракель, оставленная в одиночестве. – Взял и распугал весь мой храбрый народ.

– Ты-то чего не бежишь? – спрашивал Назар.

– Да вот, добро сторожу. – она обвела руками оставленные сокровища.

Корнет бесцеремонно сдвинул всё в сторону, освобождая себе место.

– Сапожница, ямщица. – прокряхтел он, устраиваясь на ковре рядом. – А теперь ещё и нянька.

– Они знаешь, какие головастые. – честно отвечала Ракель. – Старший уже других охоте обучает, а сам ходит в одиночку.

– Ну так давай парочку с собой прихватим. – предложил Назар. – Их всё равно тут тьма, где чей не разберёшь.

У Сверейников, как и в большинстве племён, дети были общими – каждый взрослый приходился родителем каждому ребёнку. Вполне здравый подход. Если отцов у тебя полсотни, то вовсе не беда, что один из них сбежит, второй окажется пьянчугой-буяном, а третий – неумехой. Или, например, разбойником...

– Скажи лучше, что решили в итоге? – поинтересовалась Ракель.

– Устин остаётся здесь. – мрачно отвечал корнет. – Дело довершить. Говорит, люди застряли на перепутье.

За бестолковым выяснением того, как они на этом перепутье оказались, пролетел весь день, солнце ждать не стало и закатилось за холмы. Успели послушать местных артистов, отдохнуть с дороги, угоститься скромными запасами – кто бы знал, что знаменитый дикарский чай варят из всего, что растёт под ногами? Даже на угодья выбрались поохотиться, правда, вхолостую. Сверейники много спрашивали, мало отвечали – не подпускали чужаков близко к своему табуированному прошлому.

Атаманша была права в том, что Ракель здесь узнают, но ошиблась во всём остальном. Дочь Улини своей признана не была, даже сверх того – её сторонились более, чем прочих членов команды. Начиналось всё очень мило: вот тебе место за столом, ешь, пей, отдыхай, играй с детьми. Но за обедом вождь выразился ясно – разбойная кровь не останется на ночлег. Какие уж тут разговоры о племенных тайнах. Не помогла даже возвращённая реликвия. Хотя, нет, жест доброй воли был оценён – в уплату за книгу предложили крупного годовалого ослика.

С книгой и вовсе витали одни обрывки и домыслы. Вероятно, случилось так – в племени её оставил некий странствующий миссионер. Он рассказал сверейникам про Кольцо, но до конца не убедил их отказаться от укоренившихся верований. Позже миссионер пропал бесследно, бросив дикарей недоучками, двоеданами – Истинного Бога из книги они просто поставили над рядовыми духами природы. Ему представлялся увеличенный паёк жертвоприношений, но не более того.

Племенная реликвия почему-то заинтересовала разбойников Эсфири и Некраса. Книгу похитили, а теперь вернули – хотя Ракель не была уверена, что Устин её так просто отдаст. Он не выпускал её из рук всю дорогу от Вертепа до самого стойбища, сидел день и ночь, уткнувшись в страницы, как обычно делает Тесету. Порой сбивчиво читал вслух, вольно пересказывал истории – в одной из них Ракель усмотрела сходство с собственной судьбой. Женщина и мужчина, провинившиеся перед бургомистром, были изгнаны из чудесного города на Пустырь. Натуральное совпадение, как говорит шулер Михейка.

Теперь Устин переговорил с вождём и решил остаться – довершать дело веры, деля со сверейниками шатры и прочий нелёгкий кочевой быт. Ракель такому исходу даже не удивлялась. Устин не хотел расставаться с книгой, но сверейников лишать святыни было никак нельзя. Вот и нашлось очевидное решение.

– Разве не того ты хотел? – говорила Ракель. – Чтобы Устин своё слово нёс, просвещал.

– Того. – согласился корнет. – Не ожидал, что это так быстро случится. А куда все разбрелись?

– Михей вызывался свой аритметический счёт преподавать. – улыбаясь, ответила Ракель. – Ну, как вызвался. После охоты стал хвалиться, его сразу под руки, и потащили на поле собраний. Почти всё племя слушает. Меня на полчаса хватило.

– Того гляди, тоже корни пустит.

– Не-а, по глазам видела, он жалеет о своём длинном языке.

По дороге к стойбищу много говорили о литературе, и выяснилось любопытное – Михейка единственный среди всех не умел читать. Ракель выросла на технических атласах из отцовской библиотеки, Назара без навыка чтения никто бы не взял в жандармерию. Умница-Тася владела как минимум тремя языками устно и на письме. Устин, как богослов, тоже знал многое. А Михейка Разволот, самый, казалось, образованный из команды, не мог назвать ни одной буквы. Все свои обширные знания он держал в голове и объяснял на пальцах. Талант, что сказать.

– А Таисия? – спрашивал корнет.

– Всё ещё со своим. – Ракель смущённо засмеялась.

Едва ступив на землю с подмоста, Тася канула в объятия какого-то здоровяка – как выяснилось, местного шамана, с которым она давно знакома. В сегодняшнюю ночь следовало отправляться дальше, потому голубки решили не отлипать друг от друга до самого отъезда.

– Бросить бы их всех тут, и вдвоём куда глаза глядят. – мечтательно произнёс корнет.

Ракель позволила ему обнять себя, отдала ладонь. Корнет особо любил поглаживать пальцы.

– Куда? – вздохнула она. – У нас уголь кончается. С едой туго. Здесь нам не дадут, сами еле концы сводят после засухи. Я вообще не представляю, что дальше делать.

– Смотри. – корнет оглянулся за спину. – Никак выгонять нас идёт.

С поля собраний по тропе, обозначенной выделочными треногами, опираясь на тросточку шёл Мезна – вождь Сверейников. Сколько вождю в точности лет, не помнил никто, но до такого возраста редко доживали даже в самых благополучных городах. Кто знает – вдруг в его молодости вообще никаких городов не существовало, а Пустырь обдувался отравленными ветрами и кишел чудовищами? Был ли вообще Пустырь? Может, Мезна помнит мир до Конца, вечно цветущий, как дивный город из книги Устина? Как бы то ни было, лишь самым уважаемым соплеменникам дано прикоснуться к его тайнам.

Ракель поднялась перед вождём в приветствии, как диктовал племенной этикет, подтолкнула корнета. Мезна улыбнулся, сощурил слеповатые, выцветшие глаза и передал чужакам бумажный свёрток из-за пояса.

Старческий пятнистый палец коротко приказал – разверните, читайте. Мезна не любил болтать попусту, хоть и в совершенстве помнил городской язык.

Стянули бечевку с рулона, оторвали обёртку. Внутри обнаружилась газета. Она знатно пообтрепалась, отсырела и в целом выглядела старой, но взгляд уловил запись на уголке, дату. Вчерашнюю.

– Недавние письмена. – проскрипел Мезна. – Несли мне. Ты гляди.

– Это же «Хвост». – без труда узнал корнет.

– Он, точно. – согласилась Ракель.

«Хвост» – так назывался популярный подбенский еженедельник. Странно, что ещё выходит. А чего бы ему не выходить?

Ракель развернула газету, торопливо побежала глазами по намокшим буквам. Корнет решил прочесть вслух самое важное на его взгляд:

– Переворот в Подбени... смещённый с поста бургомистр Трепенин бежал из города. Власть под контролем военной администрации... управляющий городской жандармерией – кокард-аншеф Христофор Полтык выпустил срочный циркуляр... всем изгоям объявлена амнистия.

15. Казнь

С виду будто ничего не поменялось. Бетонная громада стен, колючая проволока, массивные стальные врата. Те, кто повнимательнее, могли поднять взгляд к утреннему небу и рассмотреть флажок над вышкой – не стандартного оранжевого цвета, а тёмно-синего – знамя подбенской жандармерии.

И, конечно, тайну выдавали люди, замеченные ещё при подъезде. Целая колонна помилованных изгоев, столпившихся в очереди у ворот. Нищие, богачи, старухи, дети, бледные, загорелые, преуспевшие, одичавшие, налегке, с барахлом, с собаками, на лошадях, в автомобилях... Одних изгнали в Праздник, с речами и салютом, других когда-то просто выставили вон без почестей. Некоторых за дело, как настоящих преступников, остальных бессовестно оклеветали и подставили.

Ракель смотрела в хвост очереди и не представляла, что делать, когда подойдёт её черёд – её и корнета. Пропустят ли вместе с ними Тасю и Михея, как гостей? Если да, то надолго? Сможет вообще бедная Подбень вместить всю эту колонну, или вековые стены треснут по швам?

Загадывать наперёд было страшно. Перво-наперво следует пройти самим, взглянуть своими глазами и убедиться, что в газетах не вымысел. Что за воротами не воронка-пепелище, а тот же благополучный город.

Стояли последними, новых изгоев не прибывало. Тася с Михейкой ждали на стоянке неподалёку, сторожили разогретый лок – котёл на всякий случай оставили горячим, хотя с углём совсем беда.

Вот уже несколько минут как хмурый незнакомец из очереди заинтересовался корнетовской формой, и сейчас решил заговорить:

– Из жандармов?

Ракель вспомнила стычку с Устином в рыночном квартале Стажая – тогда всё началось с похожей фразы. Не хватало сейчас только драки...

– Был. – нехотя ответил Назар. – Порытинский, корнет.

– Так тебя же в Праздник изгнали. – догадался человек. – Рассказывали мне... тот самый корнет, точно. Проходи-ка передо мной.

– Постою. – отказался Назар.

– Люди, офицер у нас! – разошёлся незнакомец. – Жандарм! Пропустим его к своим.

– Перетопчется. – бубнили в ответ.

– Бродяга простой... а шинель стащил.

– Да вы чего, ослепли? Изгой это, юбилейный!

Прошлый Праздник Изгнания и правда был юбилейным – если верить радио, то традиции стукнуло сто сорок лет.

– Жандармы у резиденции сотнями полегли в пожарище, чтоб вам дом родной воротить. – уверенно вещал человек. – Чтоб вам семьи снова увидеть.

– Не он же полёг. – резонно возразил кто-то.

– Он больше сделал! Долг свой выполнял рьяно, за то и был изгнан. Бунт разгорелся – его имя кричали. С него искра и началась... да тьфу на вас, серых! Я-то пропущу, а кому жалко – стойте себе.

Буян откатил свою тележку подальше, пропуская корнета вперёд. Следом освободила дорогу женщина с ребенком, подвинулся рослый человек в фуражке.

Корнет взял Ракель за руку и повёл за собой, мимо расступающихся людей. Те, кто стоял впереди, уже не понимали, зачем пропускать эту парочку, но покорно повторяли за другими. Кто-то ворчал, кто-то приветливо улыбался – подумаешь, два человека сверху погоды не сделают. Так вскоре и добрались до головы этой длинной змеи – до приёмной палатки у самых стен.

Дождавшись, пока она освободится, шагнули за полог вместе. Внутри – заваленный списками стол с тусклой лампой, за ним типичный «канцелярец» в костюмчике.

Забавно. Что бы ни случилось: переворот, революция, Конец – на кабинетной работе всегда были, есть и будут одни и те же лощёные морды. Конкретно эта будто бы даже знакомая. Не он ли под вечерний салют толкал речь на Изгнании? Правда, он. Как звали его... Исай? Эраст? Нет, точно – Изот.

– Дата Изгнания. – даже не поднимая головы, серым голосом произнёс Изот.

Назар подтолкнул Ракель к единственному свободному табурету. Усаживаясь, она переглянулась с ним, вспоминала дату.

– Двадцать пятое? – угадывала Ракель. – Шестое?

– В последний Праздник. – сообразил корнет.

– Сразу бы так. – проворчал Изот. – Оба в один день? Точно-точно, припоминаю. Недолго же вам скитаться пришлось.

– Там время иначе течёт. – ответила Ракель. – Медленнее.

– Конечно, конечно. – бормотал Изот, черкая в журнале. – Ваш пропуск, господин Порытинский.

Он оторвал кусочек тонкой телеграфной ленты с печатью, вручил его Назару. Пропуск за ворота – временный, но всё же лучше, чем ничего. Неужели вернуться и вправду будет так просто?

Полог палатки дёрнулся в сторону, пропуская утренний свет. Вошёл человек в жандармской униформе – щекастый парнишка, возрастом сильно помладше Назара.

– Твою ж, да через корень... – развернувшись к выходу, вздохнул Назар. – Бенька!

– Нагулялся, бродяга? – в ответ спросил вошедший.

Пока бывшие сослуживцы братались в объятиях, Ракель не сводила глаз с Изота, ожидая свой пропуск. Но канцелярец отчего-то отводил глаза.

– Кому Бенька, а кому – констапель Рудич. – юный жандарм похвастался шевронами на вороте. – Резиденцию брали, дым, сука, коромыслом. Ой... прошу простить.

– К твоей ряхе не три петли, а все пять полезут. – отвечал Назар. – Надо было сразу ротмистра просить.

– Да чего я! – Беня обратился к Ракель. – Он всё, кавалер Ваш. Мы все как с цепи, когда правду о нём узнали.

– Какую правду? – заинтересовалась Ракель.

– Назара приказом пытались с поста согнать. Пост оставлять запрещено, но приказ-то вовсе – святое. Назар же почуял, что дело тёмное, упёрся, за что и бит был. Мог бы смалодушничать, мол, приказ есть приказ, но нет! Не дал преступлению свершиться. Вот ему и наклепали – ослушание, оставление, зачин...

Ракель слушала сбивчивый Бенькин рассказ с любопытством – Назар никогда не излагал историю своего Изгнания в подробностях. А сама она любила припоминать – неустанно щучила и Марту, и Трепенина, и Канцелярию. Вся Подбень, должно быть, икала от упоминаний.

На полуслове молодого констапеля всё же оборвали.

– Бенька, ну ты где там! – крикнули из-под полога.

– Не Бенька, а господин констапель! – поправил он. – Ладно, служба зовёт. Счастливо! Честь имею!

Он скрылся снаружи, и канцелярцу Изоту пришлось вернуться к невыданному пропуску.

– Ну. – напомнила Ракель. – Что там насчёт меня?

– Я бы с Вашего позволения объяснил всё наедине. – Изот зачем-то прикрыл свой журнал. – Могу ли просить господина Порытинского выйти?

– Ещё чего. – осмелел Назар. – Шлёпай печать, и мы пойдём.

– Это невозможно. – сдержанно отвечал Изот. – Мне дан запрет пропускать Вас, Ракель, за ворота Подбени.

Ракель какое-то время молчала, считая, что роковые слова ей послышались.

– Почему? – наконец спросила она.

– По причине преступных деяний Вашего отца Митрия... мир его памяти. – чуть поколебавшись, добавил Изот.

– Это ошибка. – не дрогнув голосом, убеждала Ракель. – Меня изгнали из-за денег. Я платила деньгами в кафетерии... посмотрите стенограмму заседания! Там всё есть, про деньги, про лихоимство.

– Бросьте. – перебил Изот. – Эту историю с деньгами я сам и выдумал.

– Давай-ка, объясни по-человечески. – наседал Назар. – А потом выпишешь ей пропуск.

Изот глубоко вздохнул, сдвинул в сторону журналы и продолжил:

– Вам тогда многое показалось странным, не так ли? Сущий маскарад, розыгрыш. Все эти вопросы про отца, обвинение без доказательств, ускоренное заседание. И бургомистр-самодур, которому во что бы то ни стало нужно изгнать именно Вас. Даже несмотря на жертву господина Порытинского.

– Конечно. – подтвердила Ракель. – Розыгрыш, маскарад. Разве у вас бывает по-другому?

– Ну зачем же. – Изот болезненно сморщился. – Бывает по-разному. Но в тот раз пришлось пойти на крайность. Ради Вашего же спасения.

– Я всё ещё не понимаю, о чём Вы. – упрямилась Ракель.

– Позвольте. – Изот прокашлялся. – Началось всё, действительно, с Марты, фаворитки бургомистрского двора. Вас проверяли по её наущению и не нашли ничего предосудительного. Но тут вмешалось прошлое Вашего отца. Да, о закоулках биографии Митрия Канцелярии было известно, и довольно давно. Перейти непосредственно к карательной мере просто не успели – Митрий трагически погиб, исполняя трудовой долг... ещё раз, примите мои соболезнования. Дело в том, что аудитор, курировавший надзор за Митрием, был из новеньких и не знал про сроки хранения. Он счёл, что эти свидетельства, акты и журналы более не нужны и, чтобы не захламлять архив, уничтожил их все. Почти все. Одна ниточка привела нас куда нужно. И поставила в непростое, кхм, положение.

– Прошу, продолжайте. – тихо сказала Ракель.

– Взгляните сами. – подвёл Изот. – С одной стороны, Марта оклеветала Вас, ни в чём не повинную девушку, простую работницу швейной фабрики. С другой – Ваш отец был виновен во многом, а наказание его не настигло. В Подбени карают за любую связь с преступными деятелями, в том числе родственную. Какая мера применяется к разбойникам, Вам должно быть известно. Не забыли за две недели странствий?

– Казнь. – одними губами произнесла Ракель.

– Казнь. – повторил Изот. – Все так носятся с этим изгнанием, словно ничего иного не существует! Но ведь разбойников не изгоняют, а казнят. Убийц и их пособников – казнят. Повторюсь, положение наше оставалось затруднительным. Пока Вы прохлаждались в казематах, лучшие аудиторы ломали копья над решением этой задачки. По традиционным порядкам Вас следовало лишить жизни, как пособницу. Многие возражали – ведь из-за нашей оплошности Митрий избежал наказания, и Вы должны наследовать его иммунитет, равно как и вину за связь с ним. Пан или пропал, смерть или помилование. Изгонять Вас по правде было совершено не за что, но именно Изгнание стало тем компромиссом, той мерой, которая удовлетворила всех диспутёров. Тогда, с моего непосредственного замысла, и появилась легенда о деньгах.

– Всё заседание – бутафория? – настороженно спрашивал Назар.

– Жизненно необходимая. – Изот усмехнулся. – А господин Порытинский своей инициативой здорово спутал карты. Наш уже бывший председатель Невеляк, по простоте своей, решил было, что всё кончилось малой кровью. Изгой выбран, девушка свободна. Но бургомистр Трепенин – что ни говори, проницательный был руководитель – углядел будущее наперёд. Он понимал, что Вас, Ракель, следует спасать, изгонять из Подбени любым способом, хоть через заседание, хоть в обход его. Иначе традиционное крыло Канцелярии постаралось бы, чтобы здесь Вам не было никакого житья. Фома Вавилович решил всё одним махом – своим личным ходатайством. Понимаете? То, что вы сочли самодурством, на самом деле было актом милосердия.

– Так много всего. – растерянно проронила Ракель. – Я запуталась... можете просто впустить меня?

Изот виновато замотал головой. Ракель повернулась к корнету, схватила его за ножны со шпагой.

– Сделай что-нибудь, пожалуйста! – умоляла она. – Ты можешь пройти, позвать своего ротмистра, шеф-генерала. Скажем, что я твоя жена!

– Он прав, Эля. – убито отвечал корнет. – Шагнёшь за ворота – и по закону в любой момент тебя могут схватить. Им всё известно.

– Я искренне сожалею. – влезал Изот. – Но, поймите, всё это исключительно ради сохранности Вашей жизни. А сейчас вынужден просить вас обоих покинуть приёмную. Всего доброго во внешнем мире!

Корнет выводил Ракель из палатки под руку, как слепую, хотя она всё ясно видела. Видела толпу счастливчиков в очереди, которых внутри ждёт дом, семья и сытая старость, видела маленький кусочек родного города – в просвет ворот, пока проходил посетитель.

А большее уже не застать, никогда. Не попробовать кофе из фабричной забегаловки, не вступить в перебранку с похмельной Софьей. Не пройти с улыбкой мимо общинного дома, не услышать приятный гул генератора в гараже. И не постоять у камня с выбитым поверх отцовским именем.

В обход людской колонны вышли обратно, к локомобилю на стоянке. Тесету и Михей дремали в кузове друг на друге, как родные – ночная дорога до Подбени выдалась непростой. Ракель же никакой усталости не чувствовала – одну только жгучую обиду.

Первой встрепенулась Тася, растолкала Михейку, полезла из кузова наружу.

– Поломка. – сонно сказала она, указывая локомобилю на нос.

На земле, под решеткой метельника, блестели осколки стекла. Переднему фонарю был конец – вдребезги.

– Камнем ли, врезался ли кто, не сказать. – объясняла Тася. – Проснулись от звона – никого вокруг. Легли дальше.

– Этого только не хватало. – проворчала Ракель.

Вот и пришла пора заглянуть в потайной ящик. Она сунула руку под рубашку, нащупала на нитке ключ, но передумала. Не такая уж поломка, да и до сумерек ещё порядочно времени – успеется.