Текст книги "Обещание страсти"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Боже, что это такое?

– Что?

– То, во что ты уткнула свой носик? Она взглянула на кусочек светло-пурпурной ткани в руке и рассмеялась.

– Носовой платок. А что это такое, по-твоему?

– Похоже на ризу игрушечного священника. Но рассказывай дальше. Сейчас я уже знаю, что ты наследница.

Она снова рассмеялась, почувствовав облегчение.

– Кстати, газеты я читаю. Но историю эту мне хотелось услышать от тебя. Не люблю читать о людях, которые мне дороги.

Кизия смешалась. Люди, которые ему дороги? Но ведь он почти не знает ее… хотя и прилетел из Вашингтона, только чтобы с ней увидеться. Сейчас Люк был рядом. И всем своим видом показывал: его интересует все, что она собирается рассказать.

– Когда и куда бы я ни пошла, меня тут же фотографировали.

– Сегодня ночью я этого не заметил. – Лукас пытался внушить ей, что на самом деле она свободнее, чем кажется.

– Это случайность. На этот раз мне просто повезло. Поэтому в ресторане я и смотрела на дверь, опасаясь, что кто-то из знакомых войдет и назовет меня Кизией.

– Разве это так важно, Кизия, если кто-то раскроет твое имя? Что из того?

– Ну… я бы чувствовала себя глупо. Я бы чувствовала себя…

– Испуганной? – закончил он вместо нее. Она отвернулась.

– Может быть, – ответила Кизия очень тихо, едва различимо.

– Почему, дорогая? Почему тебя пугает возможность быть самой собой? – Ему хотелось услышать от нее ответ. – Ты боялась, что я оскорблю тебя, узнав правду? Что гоняюсь за тобой ради денег? Ради твоего имени? Что?

– Нет… это… ну, вполне возможно. Для других людей, это, может быть, и причина, Лукас, но что касается тебя, я не волнуюсь. – Она настойчиво ловила его взгляд, чтобы убедиться, что он все понял. Она доверяла ему и хотела, чтобы он знал это. – Но есть еще кое-что, худшее. Кизия Сен-Мартин – это не просто я. Это – «нечто». Нечто позволяющее всегда быть на высоте, остальным недоступной. Когда мне исполнилось двадцать, меня считали самой желанной девушкой на рынке. Знаешь, как акции Ксерокса. Если вы купили меня, ваши акции поползли вверх.

Он смотрел ей в глаза и видел в них отражение многолетней боли. Лукас слушал молча, нежно поглаживая ее руку.

– Но быть лакомым куском на рынке – это еще не все. Есть еще родословная… есть дедушка с бабушкой, мать… – Она замолчала, задумалась. Голос Лукаса вывел ее из забытья.

– Твоя мать? Что с ней?

– Ну… просто… – Кизия старалась не смотреть Лукасу в глаза. Разговор явно тяготил ее.

– Что о твоей матери, Кизия? Сколько тебе было лет, когда она умерла?

– Восемь. Она… Она умерла от алкоголя.

– Понимаю. Она, значит, тоже прошла через это9 – Откинувшись назад, он пристально наблюдал за Кизией. В глазах ее застыла неизмеримая печаль, страх.

– Да. Прошла. До замужества она звалась леди Лайэн Холмс-Обри. Выйдя за моего отца, стала миссис Кинан Сен-Мартин. Не знаю, что оказалось для нее хуже. Возможно, быть женой отца. По крайней мере у себя в Англии она знала, что это такое. Здесь все оказалось по-другому. Скоротечнее, жестче, грубее. Иногда мама говорила об этом. Здесь она оказалась больше «на виду», чем дома. Но здесь с ней не носились так, как со мной. И потом, она не была такой удачливой, как отец.

– Она тоже была богата?

– Очень. Правда, не как отец. Она состояла в прямом родстве с королевой. Смешно, правда? – Кизия с горечью отвернулась.

– Не знаю, смешно ли. По крайней мере пока.

– Ты прав. Мой отец был очень богатым и могущественным. Ему завидовали, его ненавидели, а изредка любили. Он позволял себе дикие выходки, много путешествовал, короче, всегда делал что хотел. А мама, мне кажется, была одинока. За ней постоянно следили, о ней писали, сплетничали, не давали покоя. Когда она бывала на приемах, пресса взахлеб расписывала ее наряды. Если в отсутствие отца она позволяла себе протанцевать с кем-нибудь из старых друзей на благотворительном балу, это сразу же попадало в газеты как крупное событие. Матери казалось, что за ней охотятся. В этом смысле американцы очень жестоки. – Голос Кизии угас.

– Разве только американцы? Она покачала головой.

– Конечно, нет. Все такие. Но здесь все так откровенно. Здесь они настырнее, свободнее в своих действиях. Может, мама оказалась слишком хрупким созданием. И одиноким. Она всегда выглядела так, будто не совсем понимала, за что ей эта травля.

– Она бросила отца? – Лукас начал проявлять интерес. Неподдельный. Он проникся сочувствием к этой женщине, матери Кизии. Хрупкой британской дворянке.

– Нет, она влюбилась в моего репетитора.

– Ты шутишь? – Он выглядел обескураженным.

– Ни капельки.

– И это сильно повлияло на вашу жизнь?

– Думаю, да. Это убило ее.

– Так сразу?

– Нет… Кто знает? Отцу стало известно, и от молодого человека избавились. Думаю, это ее доконало. Она предана – и приговорила себя к смерти. Пила все больше, ела все меньше и, наконец, получила то, к чему стремилаеь. Отошла.

– Ты знала? Я имею в виду – о репетиторе.

– Нет. Тогда нет. Эдвард, мой опекун, рассказал мне всю историю позже. Чтобы быть уверенным, что «грехи матери никогда не пристанут к дочери».

– Почему ты называешь это «предательством»? Потому что она обманула твоего отца?

– Нет, это было бы простительно. Проблема в том, что, влюбившись и вступив в интимные отношения с «простолюдином», она изменила своему происхождению, своему наследию, своему классу, своей породе. – Кизия попыталась рассмеяться, но из этого ничего не вышло.

– И это грех? – спросил он с удивлением.

– Это, мой дорогой, самый тяжкий грех! Ты не имеешь права заводить шашни с представителями низших классов. Главным образом это касается женщин моего уровня. С мужчинами все обстоит по-другому.

– Им дозволено проникать в «низшие классы»? – Конечно. Джентльмены путаются со служанками сотни лет. Но леди, хозяйке дома, не положено ложиться под шофера.

– Понимаю. – Он попытался изобразить смущение, но неудачно.

– Вот и отлично. А моя мать не понимала этою. И совершила еще большее преступление. Она влюбилась в него. Она даже хотела с ним сбежать.

– А как же, черт возьми, твой отец узнал об этом? Он что, шпионил за ней?

– Разумеется, нет. Он ни о чем не догадывался и ее не подозревал. До тех пор, пока Джин-Луис сам не рассказал ему обо всем. И потребовал от отца пятьдесят тысяч долларов, чтобы предотвратить публичный скандал. Это, в общем-то, немного, учитывая все обстоятельства. Отец дал ему двадцать пять и устроил так, что того выдворили из страны.

– И все это тебе рассказал опекун? – Лукас, казалось, не одобрял этого.

– Конечно, ведь это своего рода страховка. Чтобы удержать меня в колее.

– Действительно?

– В некотором смысле.

– Почему?

– Потому что в царстве кривых зеркал я обречена. В каком-то смысле все развивается по схеме – вы «прокляты, если совершили это, и прокляты, если не совершили». Мне кажется, если бы я жила предначертанной мне жизнью, я бы возненавидела ее и, подобно матери, спилась. Такой же конец ждет меня и в случае измены своему «наследию». Предателя предают: мать влюбилась в проходимца, который шантажировал ее мужа. Прелестно, не так ли?

– Нет, это патетика. Ты действительно веришь в эту чепуху о предательстве? Она кивнула.

– Я должна. Должна верить. Я знаю немало историй, подобных этой. Я… В каком-то роде это случилось и со мной. Когда люди узнают, кем в действительности является тот или иной человек, они начинают относиться к нему по-другому, Лукас. Он для них больше не личность. Он – легенда, вызов, вещь, которую им хочется заиметь. И только он сам в состоянии понять, что происходит.

– Ты хочешь сказать, что они понимают тебя? – Он был поражен.

– Нет. И в этом вся трагедия. Со мной ничто не срабатывает. Я неудачница. Не могу стать тем, кем мне суждено быть. Не могу иметь то, что, хочу… И ужасно всего боюсь. О, Лукас, я не знаю, черт возьми… – Она словно потеряла рассудок, бессознательно вертя коробку спичек между пальцами.

– Что случилось с твоим отцом?

– Попал в автомобильную катастрофу, и вовсе не потому, что переживал из-за матери. Он перебрал немало женщин после ее смерти. И все же, мне кажется, о маме он тосковал. Испытывал горечь. И, видимо, уже ни во что не верил. Запил. Вел машину слишком быстро. И разбился. Все просто.

– Нет, сложно. Судя по рассказу, «предательство», как ты это называешь, твоего «наследия», твоего мира – путь к самоубийству, смерти, аварии, шантажу, сердечному приступу. Но куда могут завести такие правила? Что произойдет, если ты будешь играть честно, Кизия, и никогда, как выразилась, «не изменишь своему классу»? Что произойдет, если ты будешь следовать их правилам?.. Я имею в виду тебя, Кизия. Как это отразится на тебе?

– Это меня убьет. Медленная смерть, – сказала она тихо, но уверенно.

– Именно это и происходит сейчас с тобой?

– Да. В какой-то степени. Но у меня еще есть выход – свобода. Это помогает. Творчество – мое спасение.

– Украденные мгновения. Ты пользуешься этой свободой открыто?

– Не будь смешным, Лукас. Каким образом?

– Любым. Делай, например, то, что тебе нравится, открыто.

– Не могу.

– Почему нет?

– Эдвард. Пресса. Что бы я ни сделала, пытаясь хоть чуть-чуть свернуть с пути, об этом сразу же узнают все газеты. Я говорю о таких элементарных вещах, как выход в свет с кем-то «другим». – Она подчеркнуто взглянула на него. – Или появлюсь в каком-то «неприемлемом» месте, скажу что-то неосторожное, надену что-то неподобающее.

– Пусть твое имя подхватит эта грязная пресса. Что из того? Трусишка, ведь мир от этого не перевернется.

– Ты не понимаешь, Лукас. Перевернется.

– Потому что Эдвард может взбаламутить чертей? Ну и что?

– А что, если он прав… и… что… что, если я кончу… – Она не смогла произнести то, что хотела.

– Как твоя мать?

Она кивнула, взглянув на него заплаканными глазами.

– Этого не произойдет, крошка. Ты не сможешь. Ты совсем другая. Свободнее, я в этом уверен. Гораздо более земная и мыслящая, чем твоя мать. И, черт возьми, Кизия, кому какое дело, если ты влюбишься в своего опекуна, мясника, шофера или в меня, наконец?

Вопрос повис в воздухе. Она не знала, что сказать.

– Это особый мир, Лукас, – наконец отозвалась Кизия. – Со своими правилами.

– Да, как в притоне, – сказал он с горечью.

– Ты имеешь в виду тюрьму? В ответ он только кивнул.

– Думаю, ты права. Угрюмая, невидимая тюрьма, стены которой сложены из законов, лицемерия, лжи и запретов, а потолки выложены предрассудками и страхом. И все это украшено бриллиантами.

Он бросил на нее взгляд и захохотал.

– Что здесь смешного?

– Ничего, если не считать, что девять десятых человечества нещадно бьют друг друга по голове, чтобы проникнуть в этот ваш маленький элитный мир. А проникнув, никто из них не пытается выбраться оттуда.

– Может быть, они придут к этому. Некоторые уже пытаются.

– Кизия, что случится с теми, кто не захочет? Кто не сможет жить в этом мире? – Он крепко сжал ее руку, она медленно подняла глаза.

– Некоторые из них умирают, Лукас.

– А другие? Те, кому не хочется умирать?

– Они смиренно живут. Подобно Эдварду. Он признает правила, потому что должен. Это единственный путь, который ему известен и который, увы, разрушает его жизнь.

– Он мог бы все изменить, – произнес грубовато Люк.

Кизия отрицательно покачала головой.

– Нет, Лукас, не может. Это не все могут.

– Почему? Кишка тонка?

– Считай так, если хочешь. Некоторые просто не могут противостоять неизвестному. Они предпочтут идти ко дну на знакомом судне, чем тонуть в неведомых морях.

– Чем быть спасенными. Всегда есть шанс найти спасательный круг или прибиться к райскому островку. Как тебе такой поворот?

Но Кизия думала о чем-то другом, закрыв глаза и положив руку на спинку кресла. Прошли минуты, прежде чем она заговорила. Усталым, почти старческим голосом. Она не была уверена, что Лукас ее понял. Скорее всего, нет. Это дано не каждому чужаку.

– Когда мне исполнился двадцать один, я захотела жить по-своему. Попыталась получить работу в «Таймс». Поклялась Эдварду, что потяну эту лямку, что никто не будет мне досаждать, что не опозорю имя, словом, все в таком духе. Ну и что? Я продержалась всего лишь семнадцать дней, причем чудом избежала нервного срыва. Они посылали фотографа даже в туалет, если я заходила туда по своим делам. Им казалось забавным, что я работаю. Они жаждали увеселений и скандалов. А я старалась, Люк, я действительно старалась, но выдержать не смогла. Ведь им была нужна не я, а мое мифическое имя, чтобы выжать из него как можно больше, просто попинать меня и убедиться, из какого теста я сделана. После этого я перестала играть в открытую. Это была последняя работа, о которой кто-то что-то знал, где в последний раз видели меня как реально существующую личность. После все происходило скрытно, под псевдонимами, через агентов и… Словом, все обстояло именно так, когда я встретилась с тобой. И вот впервые моя тайна раскрыта.

– Почему ты решилась на это?

– Когда-нибудь я должна была это сделать. Ведь я бываю только на «порядочных» вечерах, заседаю в «приличных» комитетах, отдыхаю там, где нужно, вожу знакомство с «достойными» людьми. И каждый из них считает меня отъявленной лентяйкой. У меня репутация ночного гуляки, валяющегося в постели до трех часов дня.

– А это не так? – усмехнулся Люк.

– Не так! – Кизия не удивилась, она рассвирепела. – Между прочим, я двужильная. Я берусь за всякую приличную статью, у меня есть имя в журналистике. Этого не добиться, если спать до трех часов дня.

– Однако это не по нутру тем, «правильным» людям? И то, что ты пишешь, тоже ведь не всегда «правильно»?

– Разумеется. Это недостойное занятие, оно. не для меня. По их мнению, я должна искать себе мужа, заниматься своим «образом», жить светской жизнью, а не шляться возле тюрем в Миссисипи.

– И не встречаться с бывшим зэком из Чикаго. – В его глазах затаилась печаль. Она все расставила по своим местам.

– Но я не пишу о том, о чем, по их мнению, следует писать. И это свидетельство измены.

– Боже мой, Кизия, неужели все это не устарело? Ведь многие из твоего окружения работают.

– Да, но не так, как я. Не по-настоящему… Люк, есть еще один щекотливый момент.

– Не многовато ли? – Он прикурил сигарету. Услышав ее смех, удивился.

– Кроме всего прочего, я предатель. Ты когда-нибудь читал колонку за подписью Мартина Хэллама?

Он кивнул.

– Автор – я. Сначала я предложила вести ее ради развлечения, но идея сработала и… – Она пожала плечами и подняла руки вверх. Лукас расхохотался.

– Значит, ты автор этих циничных и сумасбродных статей?

Она кивнула и застенчиво улыбнулась.

– И подобным образом ты предаешь своих мнимых друзей?

Она снова кивнула.

– Они это заглатывают. И не догадываются, что пишу их я. Но, по правде говоря, последние два года мне все это изрядно наскучило.

– Расскажи, каково быть предателем? И никто никогда не подозревал тебя?

– Нет. Никто и никогда. Никому и в голову не придет, что автор – женщина. Даже мой редактор не знает, кто их пишет. Все осуществляет мой агент, а в списках редакции я числюсь как К.-С. Миллер.

– Леди, вы удивляете меня. – Он был ошеломлен.

– Иногда я удивляю сама себя. – Наступил момент беспечного смеха после такого трудного разговора.

– Мне кажется, ты слишком занята. Статьи К.-С. Миллер, колонка Хэллама, твоя «мифическая жизнь». И никто ни о чем не подозревает? – Его все еще терзали сомнения.

– Никто. Но скрывать нелегко. Поэтому меня сильно напугала идея проинтервьюировать тебя. Ты мог где-то видеть мои фотографии и, следовательно, узнать меня. Меня, а не Кейт Миллер. И моя поездка могла сорваться из-за того, что кто-то увидит меня не в том месте, не в то время – и карточный домик рассыплется. А истина в том, что журналистика – часть моей жизни, серьезная работа, единственное, что я уважаю. Не могу поставить ее под угрозу.

– Но ты это сделала. Ты взяла у меня интервью. Почему?

– Я говорила тебе. Я должна была решиться. И еще – меня разбирало любопытство. На меня произвели впечатление твои книги. На меня нажал мой агент. И, конечно, он был прав. Я не могу вечно скрываться, если всерьез думаю о литературной карьере. Должно было прийти время, когда мне ничего не останется, как пойти на риск.

– Время это пришло. И ты рискнула.

– Пожалуй, да.

– И сейчас жалеешь? – Ему хотелось получить честный ответ.

– Нет. Я очень рада. – Они снова улыбнулись друг другу, она вздохнула.

– Кизия, а что, если ты скажешь миру, тому миру, чтобы он катился ко всем чертям, и для разнообразия будешь делать открыто то, что захочешь? Неужели ты не можешь наконец предстать перед всеми как К.-С. Миллер?

– Зачем? Чтобы задохнуться от зловония, которое поднимется после этого? Чтобы читать все, что выплеснется на страницах газет? Они начнут мутить воду. Люди будут гоняться за статьями К.-С. Миллер только из-за Кизии Сен-Мартин. Меня отбросят, и я вернусь на восемь лет назад, в «Таймс». У моей тетушки начнутся припадки, у опекуна – сердечные приступы, а я буду чувствовать, что предала даже тех, кто жил до меня.

– Ради Бога, Кизия! Все эти люди либо мертвы, либо скоро умрут.

– А традиции? Они не умирают.

– И все на твои плечи, так? На тебя возложена благородная миссия поддерживать мир? Неужели ты не понимаешь, насколько все это дико? Здесь не викторианская Англия – это твоя жизнь, которую ты загоняешь в тупик. Твоя. Одна попытка, и твоя судьба может стать совершенно другой. Если ты уважаешь то, что делаешь, почему не рискнуть? Выйди из тупика и живи достойно. Или ты трусишь? – Казалось, он насквозь прожигал ее своим взглядом.

– Может быть. Не знаю. Я никогда не думала, что у меня есть выбор.

– И в этом твоя ошибка. У человека всегда есть выбор. Как жить. А может, ты просто не хочешь выбирать. Может, ты предпочитаешь прятаться и жить, как безумная, десятью жизнями. По мне. леди, это не стоит ломаного гроша, вот что я хотел вам сказать.

– Возможно, не стоит. Сейчас и мне так кажется. Но ты не понимаешь, что речь идет о долге, обязательствах, традициях.

– Долг в отношении кого? Подумай о себе, черт возьми! Тебе никогда это не приходило в голову? Ты собираешься провести всю свою жизнь Y. одиночестве, писать под чужим именем и встречаться на вечерах с этими тупоголовыми ослами? – Выпалив эту тираду, он замолчал, а она взорвалась:

– Какими ослами?

– Одного я видел с тобой на фотографии.

– Значит, ты знал?!

Он посмотрел на нее и кивнул:

– Знал.

– Так почему же не сказал мне? – На мгновение ее глаза вспыхнули. Она позволила ему проникнуть в святая святых своей жизни! Что за предательство?

– Как я мог сделать это? «Эй, леди, пока вы еще не взяли у меня интервью, хочу предупредить, что знаю ваше настоящее имя, поскольку читал о вас в прессе». И что после этого? Я подумал, что ты скажешь обо всем сама, когда будешь к этому готова, или не скажешь вовсе. А если бы тогда я объявил, что узнал тебя, ты уж разъярилась бы… А этого-то как раз мне и не хотелось.

– Почему? Боялся, что не попадешь в газеты? Не беспокойся, они послали бы кого-нибудь еще. Твоя история не пропадет, будь уверен. – Она почти глумилась над ним.

Тут Лукас схватил ее за руку столь неожиданно, что она вздрогнула.

– Но ведь я мог потерять тебя!

– Она надолго замолчала, Люк продолжал держать ее за руку.

– Разве это так важно?

– Очень. А сейчас ты должна решить, как жить дальше: продолжать лгать или сказать правду. Ты похожа на человека, которого ужасает одна только мысль, что кто-то придет и спросит, когда, где, с кем и что он делает. Кому какое дело? Пусть они увидят тебя! Покажи им, кто ты есть на самом деле. Или для тебя самой это загадка, Кизия? Думаю, что именно в этом суть. Может быть, К.-С. Миллер столь же фальшива, как Мартин Хэллам или Кизия Сен-Мартин.

– Да пошел ты к дьяволу! – выкрикнула она, вырывая руку. – Тебе чертовски легко сидеть здесь и рассуждать. Тебе абсолютно нечего терять. Ты ничто, откуда тебе знать, как все это выглядит на самом деле? Ты… ты-то можешь делать все, что тебе заблагорассудится.

– Разве? – Его голос вновь стал мягким, как атласная ткань. – Хорошо, теперь послушайте меня, мисс Кизия Сен-Мартин. Будь я проклят, но о долге знаю побольше вашего. Только мой долг не распространяется на мумии из высшего общества. Я в долгу перед живыми людьми, перед парнями, с которыми съел не один пуд соли, перед теми, кого некому защитить, кто не имеет родных, чтобы нанять адвоката, – о них никто не помнит, и никто им не помогает. Я знаю, кто они, сидящие на каменном полу в ожидании свободы, запертые в тюремных камерах, забытые на годы. Некоторые из них проводят так всю свою жизнь, Кизия. И если я, черт побери, не помогу им, этого не сделает никто. Они – мой долг. Они реальны по крайней мере, и я счастлив, что должен им, и не боюсь. Не боюсь потому, что так хочу. Ради них я рискую своей шкурой – ведь меня могут упрятать вместе с ними всякий раз, как только я раскрываю рот в их защиту. Поэтому не рассказывай мне ни о долге, ни о том, что мне нечего терять. Я мог бы вновь жениться, наплодить детей и жить где-нибудь на лоне природы. Кизия, если ты не веришь в то, чем живешь, откажись от такой жизни. Все просто. В любом случае тебе не открутиться – придется заплатить высокую цену. Ты думаешь, что решишь эту проблему, если заклеймишь себя за потраченные впустую годы, а затем продолжишь игру, из которой давно выросла. Если ты покончила с такой жизнью – прекрасно. Если нет – к чему все это?

– Я действительно не знаю. Я ведь не такая, как ты…

– Ты такая, какой захочешь стать. Все это отговорки. Ты просто ищешь легкий выход. Тебе нужна индульгенция, дарующая свободу, человек, который за руку выведет из неволи. Отлично, может, нечто такое и произойдет. А если нет? Вполне возможно, что тебе придется решать все самой, как и многим другим.

Девушка молчала, и Люку захотелось поддержать ее. Он сознавал, что обрушил на нее слишком большую дозу, но остановиться не мог. Сейчас, когда она позволила ему заглянуть в приоткрытую дверь, он должен сказать ей, что там увидел. Ради них обоих. Но прежде всего ради нее.

– Я не хотел топтать тебя, малышка…

– Это надо было сказать.

– Я понимаю, какие трудности тебе приходится преодолевать, и ты права, считая, что мне намного легче. Мне постоянно говорят, насколько я ужасен. Говорят не те, что досрочно освободились, – говорят друзья. А это большая разница. То, что ты пытаешься сделать, намного сложнее. Победа дается в борьбе. Разрыв с домом – это еще не победа. Но она может прийти… позже. Много позже. Но ты добьешься. Ты уже на полпути к успеху, хотя об этом и не догадываешься.

– Ты так думаешь?

– Я уверен. Ты сумеешь. Но мы оба знаем, что это тернистый путь. – Наблюдая за ней, он вновь поразился тому, что услышал. Глубинные тайны ее души, исповедь о семье и сумасбродная теория о традициях и предательстве. В сущности, это было не в диковинку и все же интриговало. Она – продукт странного и чужого мира, своеобразный гибрид.

– Между прочим, куда ведет тебя свобода? В Сохо? – Ему хотелось знать, но она рассмеялась.

– Не будь смешным. Я прекрасно провожу там время, но это нечто нереальное. Даже мне это известно. Просто помогает выжить. Ты знаешь, что единственное, что действительно реально, – это К.-С. Миллер.

– Это газетная строка, а не человек. Человек – ты, Кизия. Думается, ты забыла об этом. Может, умышленно.

– Может, мне следовало забыть. Взгляни на мою жизнь, Люк. Не жизнь, а игра, причем играть становится все труднее. Все – сплошная игра. Игра партий, комитетов, игра в Сохо, игра в сплетни на газетных страницах. Все – игра. Я устала жить в мире, состоящем всего лишь из восьмисот человек. А в Сохо я тоже не вписываюсь.

– Почему? Не твой класс?

– Нет, просто не мой мир.

– Тогда не браконьерствуй там. Создай собственный. Сумасшедший, хороший, плохой – какой хочешь. Но который тебя устраивает. Ты диктуешь правила. Не афишируй их, если не считаешь нужным, но по крайней мере попробуй уважать собственную жизнь. Не выставляй себя на продажу, Кизия. Ты слишком хороша для этого. Мне кажется, ты уже поняла, что созрела для выбора.

– Я знаю. Поэтому и хватило мужества пригласить тебя сюда. Я должна была это сделать. Ты хороший человек, я уважаю тебя. Не оскорблю больше ни ложью, ни уклончивостью. Не хочу оскорблять и себя подобным образом. Полное доверие.

– Польщен. – Она взглянула на Люка, пытаясь узнать, забавляется он всем этим или нет. И была тронута его серьезностью.

– Таким образом, мы покончили с четырьмя, – объявил он.

– Четырьмя чего?

– Ты говорила, что вас пятеро. Открыла четверых. Наследница, писатель, газетная сплетница и турист в Сохо. А кто пятый? Мне начинает это нравиться. – Он весело рассмеялся и вытянул ноги.

– Мне тоже. И, между прочим, я не газетная сплетница, а автор колонки «Светская хроника», – парировала Кизия.

– Извините меня, мистер Хэллам.

– В самом деле. Пятая я – твое изобретение. Кейт. Я никогда и никому об этом не говорила. Рождение новой личности.

– Или смерть всех старых. Не бери на себя еще одну роль, не разыгрывай еще одну сцену. Будь честной.

– Хорошо. – Она тепло посмотрела на него.

– Знаю, ты искренна, Кизия. И я рад. За нас обоих. Нет… за тебя.

– В каком-то смысле, Люк, ты сегодня даровал мне свободу. А это нечто особенное.

– Так, но ты ошибаешься, утверждая, что дал тебе ее я. Вспомни, я уже говорил тебе, что свободу никто не может отнять… и подарить никто не в силах. Со всем этим ты справилась сама. Береги ее. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб, а потом прошептал на ухо: – Где тут у вас туалет?

Кизия громко расхохоталась и посмотрела ему п глаза. Он был сейчас очень привлекателен.

– Туалет внизу, в холле слева. Ты не пройдешь мимо, он розовый.

– Я бы очень расстроился, если бы он оказался другого цвета. – Сказал и растворился в холле, продолжая смеяться.

Кизия вспомнила о своем намерении приготовить кофе. Прошло уже три часа:

– Ты еще не раздумал насчет кофе, Люк? – Он вернулся и, стоя в проеме кухонной двери, лениво потягивался.

– Могу ли выторговать за него пиво?

– Конечно.

– А бокал пусть останется чистым. Никаких бокалов. Знаешь, как пьют простолюдины? – Он открыл банку с пивом, дернув за ушко на крышке, и сделал большой глоток. – Божественно. До чего ж приятно!

– Ночь оказалась долгой, и мне, право, жаль, Люк, что я засоряю тебе мозги.

– Ни ты, ни я этим не занимались. – Они вновь улыбнулись друг другу. Кизил налила себе белого вина.

– Я устрою тебя на диване.

Он кивнул в знак согласия и вновь глотнул пива, а она в это время нырнула под его расставленные в дверях руки.

У нее был диван, который в мгновение превращался в кровать.

– Здесь ты можешь продержаться до утра. Если что-нибудь еще нужно, говори, пока я не скрылась в спальне.

То, что ему было нужно, могло ее шокировать. Она вновь стала непреклонной. Хозяйкой дома. Достопочтенной Кизией Сен-Мартин.

– В сущности, да. Мне кое-чего хочется, до того как ты «скроешься в спальне». Хочу, чтобы здесь появилась женщина, с которой я проговорил целую ночь. Ты, дорогая, стала вдруг такой чопорной, будто тебя посадили на кол. Это скверная привычка. Не собираюсь обижать тебя, не собираюсь насиловать. Не продам твои откровения и даже не буду тебя шантажировать.

Она стояла посреди комнаты, удивленная и задетая за живое.

– Разве я подозреваю тебя в чем-то? Мне хотелось поговорить с тобой, Лукас.

– Так что же случилось теперь?

– Я просто думала…

– Ушла в себя. Отвратительная привычка. Я уже говорил тебе. Разве мы не друзья?

Она кивнула. На глаза вновь навернулись слезы. Эмоциональный вечер.

– Конечно. Мы друзья.

– Хорошо. Для меня ты – особенная. – Он тремя прыжками перемахнул через комнату, крепко сжал ее в объятиях и поцеловал в щеку.

– Спокойной ночи, крошка. Крепкого тебе сна.

Она приподнялась на цыпочки и коснулась губами его щеки.

– Спасибо, Лукас. Крепкого сна.

Он слышал тиканье часов, доносившееся откуда-то из темноты дома, но ничто не проникало из ее комнаты. Прошло не более десяти минут. Он был слишком возбужден, чтобы заснуть сразу. Лукасу казалось, что они проговорили несколько дней, что ему все-таки удалось приоткрыть дверцу в ее душу. Но он боялся, что она захлопнется вновь – один лишь неверный шаг. Поэтому он лежал сейчас на диване и только вспоминал о дружеском поцелуе перед сном. Она была не из тех женщин, которых атакуют стремительно. Таких теряют еще до начала атаки. Но за одну ночь они прошли огромный путь. И он был доволен. В сознании Люка мелькали обрывки их разговора… выражение ее лица… слова… слезы… мгновение, когда она потянулась к его руке…

– Люк! Ты уже спишь? – Он так увлекся, что не услышал, как она прошлепала босиком через всю комнату.

– Нет, не сплю. – Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. На Кизии была ночная рубашка из розового шелка, волосы свободно падали на плечи. – Что-нибудь случилось?

– Нет, просто не могу заснуть.

– Я тоже.

Она рассмеялась и уселась на пол возле дивана. Он не знал, что заставило ее вновь появиться в этой комнате. Люк прикурил сигарету и предложил ей. Она взяла, затянулась и вернула обратно.

– Ты сегодня сделал для меня очень многое, Люк.

– Что? – Он снова лежал, уставившись в потолок.

– Ты позволил мне выложить все, что так мучило в течение долгих лет. Я в этом страшно нуждалась.

Это было не все, в чем она нуждалась, но сама мысль об этом пугала Кизию. Ему не хотелось вторгаться в ее жизнь – она за многое несла ответственность…

– Люк!

– Да?

– Какой была твоя жена? Последовало долгое молчание, она уже пожалела, что спросила об этом.

– Симпатичная, молодая, сумасшедшая, как и я в те дни… и напуганная. Она боялась, что все рухнет. Я не знаю, Кизия… она была славная, я любил ее… Но кажется, это было так давно… И я был другим. Все покатилось к черту, когда я попал в тюрьму. Надо найти в себе силы, когда случается подобное. А она не смогла. Не смогла и тогда, когда погибла наша малютка. Думаю, это и убило ее. Все копилось у нее внутри, пока она не задохнулась и не умерла. В каком-то смысле она умерла еще до того, как покончила с собой. Возможно, как и твоя мать.

Кизия кивала, глядя ему в лицо. У него был рассеянный вид, голос не выдавал никаких эмоций, кроме уважения к прошлому.

– А почему ты спросила?

– Наверное, из любопытства. Мы так много говорили обо мне.

– Обо мне мы говорили вчера, во время интервью. Так что сейчас квиты. Почему бы тебе не попытаться заснуть?

Она кивнула и поднялась с пола, он погасил сигарету.

– Спокойной ночи, Люк.

– Пока, малыш. Увидимся завтра.

– Сегодня.

Он ухмыльнулся ее поправке, лениво отмахнулся рукой.

– Грубиянка. Убирайся в постель, иначе завтра не сможешь показать мне город.