Текст книги "По велению сердца "

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

он выглядит на этом диване, расслабленный, увлеченный рассказом о своем родовом

гнезде. Еще ей хотелось поснимать его за рабочим столом. И пару кадров, пожалуй,

стоит сделать у книжного шкафа. Никогда заранее не скажешь, где именно случится

чудо. Для этого надо начать работать и установить с клиентом контакт. На первый

взгляд работать с Финном будет несложно, он производит впечатление человека

открытого и незажатого. А его глаза говорят о надежности и верности. В нем

чувствуется теплота и чувство юмора, как бывает у людей, хорошо знакомых и с

людскими слабостями, и с жизненными невзгодами. Глаза все время будто

посмеиваются. И сексуальность в нем тоже присутствует, но в сдержанном,

аристократическом плане. А вот признаков любвеобильности или хуже того –

распутства она в нем не заметила, что бы там ни говорил ее агент. Конечно, с

такой обаятельной внешностью легко прослыть бабником. Финн был наделен

удивительным обаянием и мужественной внешностью, и Хоуп подумала, что такой

мужчина наверняка способен на глубокие и сильные чувства. И Хоуп догадывалась,

что, когда он включает обаяние на полную мощь, устоять перед ним действительно

сложно. Она была рада, что ей это не грозит, что у них сугубо рабочие отношения.

В разговоре Финн высоко отозвался о ее творчестве. По некоторым вопросам и

репликам она поняла, что писатель наводил о ней справки в Интернете. Он, кажется,

знал обо всех ее выставках, даже о тех, о которых она сама давно позабыла.

Короче, был неплохо информирован на ее счет.

Хоуп спустилась вниз и помогла Фионе разобраться с аппаратурой. Объяснила задачи,

после чего они вместе поднялись на второй этаж и на месте обсудили, как ставить

свет. Она решила, что сначала поснимает писателя на диване, потом – за

письменным столом. Хоуп смотрела, как Фиона готовит съемку, а Финн тем временем

удалился в спальню и появился только через час, когда Хоуп послала к нему

горничную сообщить, что у нее все готово. О’Нил вышел в мягком голубом

кашемировом свитере – под цвет глаз. Свитер ему очень шел, он выглядел в нем

подтянутым, сексуальным и мужественным. Он был чисто выбрит и причесан.

– Готовы? – Хоуп улыбнулась и взяла в руки «Мамию». Показала, как лучше

расположиться на диване, а Фиона опробовала свет, включив софиты под отражателем,

Хоуп на минуту отложила большую камеру и пару раз щелкнула «Полароидом», чтобы

продемонстрировать, как примерно будет выглядеть фото. Финн одобрил. И Хоуп

начала съемку, переходя с «Мамии» на «Лейку» и «Хассельблад». Преимущественно

она работала с цветной пленкой, но отсняла и несколько черно-белых кадров. Ей

всегда казалось, что черно-белые снимки смотрятся интереснее, правда,

издательство заказало портрет в цвете, да и сам писатель был за цветное фото. Он

считал, что на задней обложке цветной портрет будет выглядеть более естественно

и создаст у читателя ощущение близости к автору, а черно-белое фото излишне

высокохудожественно.

– Последнее слово за хозяином, – улыбнулась Хоуп и снова приникла к объективу.

Финн рассмеялся.

– Нет уж, художник здесь вы. – Он держался перед камерой совершенно свободно,

непринужденно менял поворот головы и выражение лица, как человек с огромным

опытом фотосъемки, что, впрочем, соответствовало действительности. Ведь это был

портрет для его одиннадцатой книги, причем все написанные за двадцать лет романы

неизменно становились бестселлерами. В свои сорок шесть лет он занимал заметное

место в современной американской литературе – подобное тому, какое она занимала

в своей профессии. И трудно сказать, кто из них двоих был более знаменит и

почитаем. В своих областях они достигли примерно равного мастерства и статуса.

Фотосессия продолжалась час, Хоуп то и дело хвалила свою модель за удачное

движение или поворот головы, она уже видела, что сумеет выбрать нужный кадр из

отснятого за первые тридцать минут, но решила подстраховаться. Она велела Фионе

перенести свет ближе к письменному столу, предложила Финну сделать получасовой

перерыв и, может быть, переодеться в белую рубашку, но не застегивать пуговицы

доверху. Он спросил, не прерваться ли им на обед, на что Хоуп отвечала, что

предпочла бы сначала закончить работу – если он не против. Ей не хотелось терять

настроение, она боялась, что после обеда работать уже не захочется. По опыту она

знала, что, раз контакт с моделью установлен, лучше закончить съемку не

прерываясь. Долгий обед или бокал вина могут испортить настрой одному из них, а

то и обоим, а это было совсем нежелательно. Пока то, что они делали, вызывало у

нее воодушевление. О такой модели для портрета, как Финн О’Нил, можно было

только мечтать, да и собеседник он был интересный. Время летело незаметно.

Через полчаса он вернулся в гостиную, как и просила Хоуп, в белой сорочке, и

расположился за своим роскошным письменным столом. Хоуп убрала компьютер, уж

больно неуместно он выглядел на фоне старинной мебели. И вновь подумалось, что

снимать такого человека, как О’Нил, одно удовольствие, он все время шутил,

развлекал ее анекдотами и историями из жизни знаменитых художников и писателей,

рассказывал о своем родовом гнезде в Ирландии, а еще о своих проделках во время

юношеских путешествий по миру. Когда же он заговорил о сыне и о том, как растил

его без рано ушедшей матери, на глаза его даже навернулись слезы. Их беседа

доставила Хоуп столько приятных минут, что она ни в малейшей степени не

сомневалась, что ей будет из чего выбрать кадр для обложки.

Наконец, после завершающей серии фотографий на фоне антикварной библиотечной

лестницы, фотосессия была окончена. Услышав это, О’Нил заразительно расхохотался

с видом человека, радующегося вновь обретенной свободе, и Хоуп украдкой сделала

еще один снимок – как знать, может, это и будет самый лучший кадр. Такое с ней

уже случалось. Финн дружески приобнял ее, а она передала «Лейку» Фионе, которая

с благоговением приняла бесценный груз из рук своего кумира и водрузила на стол

рядом с остальными аппаратами. Затем она выдернула из сети осветительные приборы

и принялась укладывать технику, а Финн повел Хоуп вниз, на кухню.

– Вы слишком много работаете! Я умираю с голода! – пожаловался он и распахнул

холодильник. – Приготовить вам пасту? Или салат? Я так оголодал, что едва

держусь на ногах. Неудивительно, что вы такая маленькая – не едите ничего,

наверное.

– Когда работаю – почти не ем, – призналась она. – Я с головой ухожу в работу и

о еде даже не вспоминаю. Я абсолютно поглощена процессом съемки! – Она

улыбнулась, а Финн, понимающе кивая, слушал ее.

– То же самое со мной, когда работаю над книгой. Но бывает, я свою работу просто

ненавижу. Особенно когда приходится что то переписывать. Знали бы вы, какой у

меня строгий редактор! У нас с ним отношения любви и ненависти. Но с книгой

работать он умеет, что правда – то правда. Неизбежное зло в нашем деле. В вашей

работе такого нет, – с завистью заметил он.

– Я сама себе редактор, зато мне приходится иметь дело с заказчиками (вот как,

например, ваше издательство), с музейщиками – а это тоже публика жесткая, хотя,

конечно, все это нельзя сравнить с вашей переработкой текста, – согласилась она.

– Всегда хотела научиться писать, для меня и открытку то сочинить – целая

проблема, я мир воспринимаю визуально. У меня все через объектив – и окружающий

мир, и люди.

– Понимаю. Это мне в вашей работе и нравится. Вот почему я попросил издательство

заказать обложку именно у вас. – О’Нил хмыкнул и принялся ловко орудовать у

плиты, сооружая омлет. Салат он успел приготовить, не прерывая беседы. – Надеюсь,

мой образ в вашем исполнении не получится чересчур мрачным или черным, –

проговорил он с деланой тревогой, и Хоуп удивленно посмотрела на него.

– С чего бы это? Я не увидела никаких признаков черной души или дурного нрава.

Или я что то пропустила?

– Разве что некоторую наследственную странность, но это вполне безобидно.

Насколько мне известно, среди моих ирландских предков были и настоящие шизики.

Но не опасные для окружающих, не более чем эксцентрики. – Финн улыбался.

– Вполне невинная вещь, – согласилась Хоуп, а он уже раскладывал омлет по

тарелкам. – У каждого свои странности. Я, например, после развода с мужем

отправилась на несколько месяцев в Индию – привести мысли и чувства в порядок.

Думаю, для кого то это тоже может показаться странностью. – Они расположились в

уютной зеленой столовой за красивым столом красного дерева. По стенам здесь

висели картины со сценами охоты, и было одно полотно с птицами кисти знаменитого

немецкого художника.

– В Индию? И как там? – оживился Финн. – Никогда не бывал в Индии. Но давно

мечтаю.

– Там потрясающе! – У Хоуп загорелись глаза. – В жизни не получала столько

впечатлений! После Индии у меня вся жизнь переменилась, я стала по новому

смотреть на вещи и даже на саму себя. Там такие красивые места! Нигде в мире,

наверное, такого больше не встретишь. У меня, кстати, только что открылась

выставка индийских фотографий.

– Кажется, я видел парочку ваших снимков в каком то журнале, – сказал Финн,

переходя от омлета к салату. – Нищие, дети… И потрясающий закат над Тадж-Махалом.

– Еще я ездила на фантастически красивые озера. Никогда не встречала таких

романтичных мест, как в Индии. И таких печальных одновременно. Я месяц прожила в

приюте матери Терезы, потом месяц – в тибетском монастыре, затем в ашраме. Я там

словно заново обрела себя. Так бы и осталась навсегда!

Он вгляделся в ее глаза – в них была глубина и покой, а за ними, еще дальше, –

затаенная боль. Финн прочел в ее глазах, что она много страдала. Интересно,

только ли из за развода и болезни мужа? Неважно из за чего, но он видел, что

Хоуп знавала и радость, и горе и все равно сохранила невероятную

уравновешенность и удивительную доброжелательность. Она смотрела на него с

мягкой улыбкой.

– Всегда мечтал совершить нечто подобное, – признался он, – но не хватает духа.

Наверное, боюсь оказаться лицом к лицу с самим собой. Уж лучше воевать с

полчищами демонов. – Хоуп оценила его откровенность и кивнула.

– Там чувствуешь такое умиротворение! В монастыре нам запрещалось разговаривать.

Оказалось, молчание приносит душевный покой и залечивает раны. Хотелось бы еще

когда нибудь там побывать.

– Может, вам, наоборот, надо развеяться? – В глазах Финна неожиданно мелькнули

озорные огоньки. – Вы надолго в Лондон? – Он откинулся на спинку стула и с

улыбкой смотрел на нее. Что то в ней было загадочное, интригующее.

– Завтра улетаю в Нью-Йорк, – улыбнулась в ответ Хоуп.

– Ну, для Лондона это слишком мало! А какие планы на сегодняшний вечер?

– Не знаю, наверное, буду отсыпаться. А перед этим закажу в номер ужин, –

усмехнулась она.

– Ну уж нет! – возмутился писатель. – Может, хотя бы поужинаете со мной?

Хоуп задумалась на секунду, а потом кивнула. Никаких дел у нее не было, а

собеседник он интересный. – Только у меня нет с собой соответствующего наряда, –

неожиданно смутилась она.

– Он вам и не понадобится. Наденете брюки и свитер. Вы Хоуп Данн и вправе носить

то, что вам нравится. Пойдете со мной в бар «Хэррис»? На мой вкус, там лучшая в

мире итальянская кухня. – Хоуп хорошо знала это заведение, она бывала там. Это

был один из самых изысканных клубов в Лондоне, его посещали все знаменитости.

Дамы всегда в вечерних платьях, мужчины – в темных костюмах. И Финн прав,

готовят там отменно.

– С большим удовольствием! Но вас точно не смущает, что у меня нет с собой

вечернего наряда? – Хоуп испытывала неловкость, но поужинать в его компании было

заманчиво. Финн умен, он интересный собеседник, остроумен, не говоря обо всем

остальном. За весь день с ним она ни секунды не скучала. Он был образован и

наделен блестящим умом. Трудно было устоять перед соблазном провести с ним

несколько часов и узнать его поближе. Она ведь приехала в Лондон ради него. А

Пол все равно уже улетел.

– Хоуп, для меня будет честью отужинать с вами, – торжественно и серьезно

объявил Финн. О’Нил был вполне искренен – он давно не встречал такой интересной

женщины. – Расскажете мне про Индию, а я развлеку вас историями об Ирландии, –

подзадорил ее он. – И о том, как реставрируют дома трехсотлетней давности.

О’Нил обещал заехать за ней в половине девятого, и, как только водитель погрузил

в машину аппаратуру, Хоуп с Фионой попрощались с хозяином. Все это время Фиона,

сжевав на обед приготовленный горничной сэндвич, тихонько сидела в малой

гостиной и читала книгу. Ее нисколько не раздражало это долгое ожидание – ведь

она работала с самой Хоуп Данн!

В отеле Фиона разложила и расставила аппаратуру по местам, а камеры убрала в

футляры. Она ушла только в пять часов, а на прощание призналась, что это был

замечательный день. Закрыв за ассистенткой дверь, Хоуп прилегла отдохнуть, а в

голове все крутился разговор с Финном. Вот за что она любит портреты. Не столько

важна сама работа, как люди, которых снимаешь. Вот и сегодня, как уже не раз

бывало, ее моделью оказался незаурядный человек. Книги О’Нила ей нравились, тем

интереснее оказалось знакомство с человеком, который их написал. Романы были

мрачноватые, но на то они и триллеры. Надо будет вечером расспросить его

поподробнее, решила она. И похоже, его, в свою очередь, заинтересовала ее работа.

Хоуп проспала два часа и поднялась как раз вовремя, чтобы успеть принять душ и

одеться к ужину. Как она и говорила О’Нилу, ничего нарядного у нее с собой не

было, только черные брюки и свитер, но туфли она все же надела на каблуках. Как

хорошо, что хоть шубу захватила, подумала она, Финну не придется краснеть за нее

перед швейцарами «Хэрриса». Конечно, ей не угнаться за расфуфыренными светскими

дамами, которые там наверняка будут, но она по крайней мере выглядит вполне

прилично. Волосы Хоуп собрала в пучок, наложила чуть чуть косметики, подкрасила

губы и спустилась в холл, где была назначена встреча, и села на диван.

Финн появился пятью минутами позже. Он вошел в холл гостиницы энергичным шагом.

Финн был в темно-синем костюме и черном кашемировом пальто элегантного покроя.

Он был безупречен и, пока они шли к выходу, привлекал всеобщее внимание. А когда

он усаживал ее в припаркованный у тротуара «Ягуар», несколько человек узнали

знаменитого писателя. Отправляясь в Лондон, Хоуп и подумать не могла, что ей

предстоит такой выход в свет, но сейчас ей нравилось быть в его обществе, и

улыбка всю дорогу не сходила с ее лица.

– Как здорово! Спасибо вам, Финн, – тепло произнесла она, а он повернулся к ней

с улыбкой. Ресторан находился всего в нескольких кварталах, и уже через

несколько минут они были на месте.

– Я тоже предвкушаю прекрасный вечер. Потрясающе выглядите, между прочим.

Подлинный шик! – Хоуп уже давно не выходила в свет, да ей и не хотелось.

Вечерами она вообще редко куда либо выбиралась, разве что на музейные вечеринки

или на собственные выставки. Ужин в таком ресторане, как «Хэррис», – это больше

по части Пола. В Нью-Йорке, хочешь не хочешь, она была участницей артистических

тусовок, что было связано с ее работой. А эта публика не ходила в дорогие

рестораны, все больше в небольшие бистро и кафе в Сохо или Челси.

Метрдотель был сама любезность, судя по всему, он хорошо знал О’Нила. Мимо

разномастной нарядной публики они, вслед за метрдотелем, прошли к дальнему

столику в тихом уголке зала. Слышалась итальянская, арабская, испанская, русская,

немецкая и французская речь – это, само собой, в дополнение к английской. Как

только они сели, Финн заказал мартини. Хоуп попросила себе бокал шампанского и

принялась с интересом разглядывать зал. Все те же рисунки на стенах. Ничто не

изменилось с тех пор, как они в последний раз были здесь с Полом. А ведь прошло

уже много лет.

– Расскажите, как вы занялись фотографией, – попросил Финн, когда принесли

напитки и Хоуп пригубила шампанского.

Этот вопрос ее неожиданно рассмешил.

– Я уже в девять лет влюбилась в фотоаппарат. Мой отец был профессором в

Дартмуте, а мама – художницей. Бабушка подарила мне фотокамеру на день рождения,

и я была в восторге. Я была единственным ребенком в семье и всегда умела себя

занять. В те годы жизнь в Нью-Гэмпшире была тихая и спокойная. Но с тех пор, как

у меня в руках появилась фотокамера, я никогда не скучала. А вы? – спросила она.

– Когда вы начали писать?

– Как и вы. В детстве. Я тоже был единственным ребенком и все время читал. Книги

были моим прибежищем.

– От чего? – удивилась Хоуп. Хоть они и работали в разных областях творчества,

талант был тем, что их, безусловно, объединяло.

– От одиночества. Мои родители были очень дружны, и я частенько чувствовал себя

лишним. В их жизни ребенку отводилось мало места. Они у меня были в возрасте.

Отец был успешным врачом, мама в свое время блистала в числе первых красавиц

Ирландии. Она восхищалась отцом и тем, что он делает, я же интересовал ее

гораздо меньше. И я придумал себе вымышленную жизнь, стал жить фантазиями и

много времени проводил за книгами. Я всегда знал, что буду писать. Первую книгу

написал в восемнадцать лет.

– И ее издали? – Хоуп была поражена услышанным. Финн с усмешкой покачал головой.

– Нет, не издали. И две следующие тоже. Первая книга, увидевшая свет, была у

меня четвертой. К тому времени я как раз получил диплом. – Она знала, что он

учился в Колумбийском университете, а потом окончил Оксфорд. – Ну а успех пришел

гораздо позже.

– А чем вы занимались до того, как стали издаваться?

– Учился, читал, продолжал писать. Много пил. – Он хохотнул. – За юбками

ухлестывал. Я рано женился, в двадцать пять лет, сразу после выхода второй книги.

Работал официантом и плотником. Моя жена и мать Майкла была моделью в Нью-Йорке.

– Он улыбнулся. – Всегда питал слабость к интересным женщинам. Она была

фантастически красивая девушка. Избалованная, с невыносимым характером,

самовлюбленная, но очень хорошенькая, я таких больше не встречал. Она тоже была

совсем девчонка, и вскоре после рождения Майкла все у нас пошло наперекосяк.

Наверное, мы оба были не готовы к роли родителей. Она бросила работу, мы только

и делали что тусовались. Денег не хватало, оба от этого комплексовали.

– А как она умерла? – осторожно поинтересовалась Хоуп. То, что он описывал,

больше походило на предысторию развода, нежели трагической утраты. Оказалось,

она недалека от истины.

– Как-то в Саутгемптоне, когда она поздно вечером возвращалась с очередной

гулянки, в нее врезался пьяный водитель. К тому времени мы без конца то

сходились, то расходились, но, слава богу, отправляясь веселиться, она всегда

оставляла Майкла на меня. Ей было двадцать восемь, мне – тридцать три. Думаю, в

конце концов дело бы кончилось разводом. Но все равно, когда она погибла, я

очень переживал. И я вдруг оказался с ребенком на руках. Надо сказать, это были

для меня нелегкие годы. Но, к счастью, мальчик у меня замечательный и, кажется,

простил мне все ошибки, которых, признаюсь, я наделал немало. Мои родители к

тому времени уже умерли, помощи ждать было неоткуда, но мы справились. Я сам его

растил. Мы, можно сказать, взрослели одновременно. – На его лице мелькнула

мальчишеская улыбка, но в ней было и что то от улыбки прекрасного обольстителя,

разбившего немало женских сердец. И неудивительно. В этом человеке было что то

очень непосредственное, открытое и искреннее. Он не скрывал ни своих недостатков,

ни своих страхов.

– И вы больше так и не женились? – Хоуп находилась под впечатлением от его

истории.

– Я слишком много времени уделял сыну. А теперь, похоже, поезд уже ушел. Я

большой эгоист и раб своих привычек. Впервые в жизни после отъезда Майкла я

предоставлен сам себе. Хочется продлить удовольствие. Да и обременять никого не

хочу. Ведь быть замужем за писателем не такая уж большая радость. Бо’льшую часть

времени я прикован к столу, иногда месяцами не выхожу из дома. Ну какой женщине

это понравится?! А меня такая жизнь вполне устраивает.

– То же самое могу сказать о себе и своей работе, – охотно поддержала его Хоуп.

– Порой она забирает тебя с головой. Мой муж относился к этому с пониманием и

очень меня поддерживал. Он и сам был человек занятой. Даже очень занятой – на

пике карьеры. Женам врачей тоже нелегко приходится. Но это не мой случай. – Она

отвела глаза и помолчала, потом взглянула на Финна с улыбкой. – Мне было чем

заняться. – Зная, сколь плодотворно Хоуп трудилась все эти годы, он догадался,

что она имеет в виду работу.

– А чем он занимался после вынужденной отставки?

– Преподавал. В Гарварде. Мне был хорошо знаком ученый мир – благодаря отцу.

Гарвард, конечно, котируется выше Дартмута, но там больше снобизма и конкуренция

жестче. Но преподавания Полу оказалось мало, он еще имел отношение к созданию

двух фирм по производству хирургического оборудования. Очень был увлечен этим

бизнесом, и у него все получалось. Думаю, это то, что спасало его в первые годы,

когда он уже не мог практиковать. Успех в новой для себя области, мне кажется,

очень поддержал его, хотя бы на время. А потом ему стало хуже, и все изменилось.

Тяжело видеть его больным и немощным, а ведь он еще совсем не старый человек! –

Глаза Хоуп наполнились слезами, она вспоминала, как Пол выглядел накануне за

обедом, как трудно ему было идти или держать в руке вилку, но, несмотря на

физическую немощность, он держался с большим достоинством.

– А чем он теперь занимается? Вы по нему не скучаете?

– Конечно, скучаю. Но он не хотел, чтобы я за ним ухаживала. Гордость не

позволила. В нашей жизни все изменилось, когда он заболел. И не только поэтому.

Знаете, жизнь иногда бывает безжалостна, и даже если ты любишь человека,

прошлого не вернуть. Три года назад он купил парусную яхту и теперь проводит на

ней большую часть года. А живет он постоянно в Лондоне, летает в Бостон на

лечение, периодически наезжает в Нью-Йорк. Ему все труднее передвигаться без

посторонней помощи. На яхте все проще. Там его опекает команда. Сегодня он как

раз улетел на Карибы.

– Грустная история, – посочувствовал Финн. Он не понимал, как Пол мог отпустить

от себя такую женщину, как Хоуп. И по тому, как она говорила, было ясно, что она

все еще любит своего бывшего мужа и ей не безразлична его судьба. – Здоровый

человек такой жизни мог бы только позавидовать, но, когда ты болен, ничто уже не

радует.

– Это верно, – согласилась Хоуп. – В Гарварде он включен в экспериментальную

программу по лечению болезни Паркинсона, и до недавнего времени все вроде бы шло

неплохо.

– А сейчас?

– Хуже. – Она не стала вдаваться в детали, и Финн молча кивнул.

– А как живете вы, когда не сбегаете в Тибет или в Индию и не живете в

монастырях? – Он улыбался, задавая этот вопрос. Бокалы у обоих были уже пусты.

– Я живу в Нью-Йорке. По работе приходится много ездить. А в свободное время

уезжаю на мыс Кейп-Код, но это случается нечасто. По большей части мотаюсь по

миру и фотографирую. Либо работаю с музеями, готовлю выставки.

– А почему Кейп-Код?

– Там дом моих родителей. В детстве меня вывозили туда на лето, я обожаю это

место. Это в Веллфлите, симпатичном и сонном городишке. Ничего особенного или

фешенебельного. Простой летний дом, но меня он устраивает, мне там легко дышится.

А какой изумительный вид на океан! Когда мы поженились, то на лето переселялись

туда. Мы тогда в Бостоне жили. А два года назад я перебралась в Нью-Йорк. Там у

меня замечательный лофт, в Сохо.

– И с кем вы живете?

– Меня устраивает нынешнее положение дел. Как и в вашем случае, могу сказать,

что жить с фотографом, которого никогда не бывает дома, не всякий захочет. Зато

теперь я могу делать много такого, чего никогда не позволяла себе, будучи

замужем. Я мотаюсь по всему свету, можно сказать – живу на чемоданах. В каком то

смысле моя ситуация противоположна вашей, я не сижу дома безвылазно за

письменным столом, но вряд ли кому понравится жена, которая вечно не бывает дома

и которая ничего, кроме своей работы, не видит. Я, правда, никогда не считала

это эгоизмом, – припомнила она слова Финна, – но, пожалуй, вы правы, это эгоизм.

Теперь я ни перед кем не отчитываюсь и никому ничем не обязана. Могу быть там,

где хочу. – Он слушал и согласно кивал. Заказали еду. Оба решили взять на ужин

пасту и обойтись без первого. Они с удовольствием беседовали, а Финн особенно

оживился, когда стал рассказывать о своем ирландском особняке. Чувствовалось,

что он испытывает нежные чувства к родовому гнезду, которое для него так много

значит. Этот дом был частью истории его семьи, неразрывно связанной с его жизнью

и дорогой его сердцу.

– Вы непременно должны как нибудь приехать ко мне и увидеть его своими глазами!

– воскликнул он. Хоуп не стала возражать.

– А в какой области медицины работал ваш отец? – спросила она, с аппетитом

поглощая пасту, не обманувшую ожиданий. Она помнила, что здесь всегда вкусно

кормили, но сегодняшний ужин был выше всяких похвал.

– Терапия. Дед у меня был землевладельцем в Ирландии и больше, по сути, ничем не

занимался. А отец привык трудиться, он учился в Штатах. Потом вернулся в

Ирландию, женился на моей матери и увез ее с собой за океан. Но она так и не

сумела привыкнуть к жизни вдали от Ирландии. Она умерла довольно рано, отец

ненамного ее пережил. Я тогда еще был студентом. Родители и заразили меня

Ирландией. А тот факт, что они были ирландцы, значительно облегчил мне получение

ирландского гражданства, когда я на это решился.

С точки зрения налогов мне был прямой резон отказаться от американского

гражданства. Трудно устоять, если знаешь, что в Ирландии писатели освобождены от

подоходного налога. Для меня это оказалось решающим фактором, особенно когда

книги стали выходить большими тиражами и хорошо раскупаться. А теперь, вернув

себе дом предков, я, надо думать, осел здесь навсегда, хотя Майкла мне вряд ли

удастся уговорить переехать. После диплома он хочет делать карьеру в сфере

высоких технологий, и, хотя в Дублине тоже есть такие возможности, он твердо

решил пробиваться в Силиконовой долине либо в Бостоне. Типичный американский

ребенок! Пускай ищет свое место в жизни. Не хочу вмешиваться, хотя я ужасно

скучаю без него. Может, со временем он передумает и вслед за мной переберется в

Ирландию. Все таки зов крови… Я был бы только рад, но он пока об этом и слышать

не хочет.

Финна тянуло спросить, почему у Хоуп нет детей, но он не решался. Может, муж был

чересчур занят своей карьерой, а она ему не перечила. С ее мягкостью и

предупредительностью это легко себе представить, хотя теперь она превратилась в

женщину, целиком поглощенную собственной карьерой. И все таки, как она сказала,

они были женаты двадцать один год…

В разговорах о жизни, о художественных пристрастиях и интересах вечер прошел

незаметно, и оба были даже огорчены, когда настало время покидать этот уютный

ресторан. Хоуп еще позволила себе десерт и шоколад, которыми тоже славился «Хэррис».

А Финн признался, что раньше, когда курение еще было разрешено, его здесь всегда

терзало искушение стащить фирменную цветную пепельницу венецианского стекла.

Хоуп представила себе, как известный писатель украдкой запихивает красивую

пепельницу в карман элегантного синего костюма, и расхохоталась. С трудом

верилось, что он на такое способен, хотя искушение наверняка было велико. Ей

тоже всегда нравились эти пепельницы. А теперь они стали коллекционными

раритетами.

После ужина Финн повез ее назад, в отель, но на середине пути вдруг притормозил.

– А можно пригласить вас выпить еще по стаканчику? Вы же не уедете из Лондона,

не побывав в «Аннабелс», тем более перед Рождеством. Вот где жизнь! – предложил

он с надеждой во взгляде, и Хоуп хотела было отказаться, но пощадила его чувства.

Она устала, но на один стаканчик ее еще хватило бы. Общение с Финном доставило

ей удовольствие, она уже давно так чудесно не проводила вечер, да и когда еще

доведется? В Нью-Йорке она живет отшельницей, по ночным клубам и ресторанам не

ходит, а приглашения от таких красавцев, как Финн, забыла когда и получала.

– Ну хорошо, разве что по стаканчику, – согласилась Хоуп. «Аннабелс» встретил их

оживленным гулом. Жизнь, как и говорил Финн, била здесь ключом. Они сели за

стойкой, выпили по два бокала шампанского, и, прежде чем уехать, он пригласил ее

потанцевать, после чего наконец отвез в «Клэриджес». Вечер прошел чудесно, оба

остались довольны. Он получил удовольствие от общения, ей его общество тоже было

приятно.

– После такого вечера невольно задаешься вопросом: что я там делаю в Ирландии, в

гордом одиночестве? Вы заставили меня пожалеть, что я уехал, – проговорил Финн

по дороге в отель. Он заглушил двигатель и повернулся к ней. – Кажется, сегодня

я понял, что скучаю по Лондону. Все таки редко я здесь бываю. Впрочем, вы все

равно не здесь, а значит, эффект был бы не тот. – Хоуп рассмеялась в ответ. Ей

импонировало его мальчишество, а вот утонченность несколько пугала. От такого

сочетания недолго и голову потерять. У Финна к ней было аналогичное чувство. Его

привлекала ее нежность, ум, тонкий, но живой юмор. Он чудесно провел с ней время,

такого с ним давно не случалось, во всяком случае, так он сказал. Обаятельный

мужчина, что и говорить, но не обманчиво ли первое впечатление – кто знает?

Впрочем, это и неважно. Главное, что оба прекрасно провели вечер.

– Финн, это был чудесный вечер, спасибо вам, – любезно поблагодарила Хоуп.

– Я тоже получил большое удовольствие. Жаль, что вы завтра улетаете, – искренне

произнес он.

– Мне тоже, – призналась Хоуп. – Из-за своих многочисленных поездок я подзабыла,

как я люблю Лондон. – В этом городе ее привлекала ночная жизнь, а еще она

обожала лондонские музеи, на которые в этот раз у нее, к сожалению, совсем не

было времени.

– А может, мне удастся уговорить вас задержаться еще на денек? – с надеждой в

голосе предложил Финн, но Хоуп отрицательно покачала головой, хотя ей и самой

этого хотелось.

– И не пытайтесь. Мне правда нужно возвращаться, надо же поработать над

портретом. Ведь срок сдачи на носу.

– Долг зовет. Как я это ненавижу! – О’Нил был разочарован. – Когда в следующий

раз буду в Нью-Йорке, непременно вам позвоню, – пообещал он. – Не знаю, когда

это будет, но рано или поздно…

– Мне не удастся повторить для вас сегодняшний вечер!

– В Нью-Йорке тоже есть куда пойти. У меня там есть любимые места. – Уж в этом

Хоуп не сомневалась. Как наверняка и в Дублине. И в любом другом городе, где он

бывает. Не похож он на человека, готового сидеть вечерами напролет дома – если

только не работает над книгой. – Спасибо, Хоуп, что сегодня поужинали со мной, –

учтиво поблагодарил он, помогая ей выйти из машины. Мороз пробирал до костей, и