Текст книги "Дневник Чумного Года"
Автор книги: Даниэль Дефо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Сент-Джайлс-ин-де-Филдс | 175 |
Крипплгейт | 847 |
Степни | 273 |
Сент-Маргерит, Бермондси | 36 |
Роттерхитт | 2 |
Общее количество за неделю | 5319 |
N. В. – Надо отметить, что цифра, указанная по приходу Степни, в то время относилась к той части прихода, где Степни примыкает к Шордичу (теперь она именуется Спиттлфилдс) и подходит вплотную к Шордичскому церковному кладбищу; а в то время чума как раз начала спадать в Сент-Джайлс-ин-де-Филдс и свирепствовала в Крипплгейте, Бишопсгейте и Шордиче; но и десяти человек в неделю не умирало от нее во всей той части прихода Степни, что включает Лаймхаус, Рэтклиффскую дорогу и то, что теперь именуют приходами Шэдуэлл и Уоппинг, вплоть до Сент-Кэтрин около Тауэра; и так продолжалось до конца августа. Но жители Степни заплатили за это позднее, о чем я еще буду упоминать по ходу рассказа.
Все это давало основание обитателям Редриффа и Уоппинга, Рэтклиффа и Лаймхауса чувствовать себя в полной безопасности и тешить себя надеждой, что чума уйдет, их не коснувшись, так что они не позаботились переехать в сельские местности или запереться в домах. Да что там – они и не помышляли об отъезде, а, наоборот, приглашали к себе друзей и родных из центра города, и многие действительно нашли убежище в этой части Лондона как в месте безопасном, которое, по их представлениям, Бог минует и не покарает в отличие от остальных приходов.
Вот почему, когда хворь все же настигла их, они были более растерянны, напуганны, неподготовленны, чем жители других мест; ведь, когда чума стала здесь по-настоящему свирепствовать, то есть в сентябре и октябре, уже нельзя было бежать в сельскую местность – никто не решился бы подпустить к дому незнакомца, не впускали их и в другие города; и, как мне говорили, некоторых из тех, кто ушел в сторону Сарри[209]209
…в сторону Сарри… – см. примеч. 203.
[Закрыть] (это направление не так охранялось и было более лесистым, чем другие окрестности Лондона, особенно около Норвуда[210]210
Норвуд – северо-восточный пригород Лондона.
[Закрыть] и приходов Кэмберуэлл,[211]211
Кэмберуэлл – в те времена южный пригород Лондона, в настоящее время – один из жилых районов города.
[Закрыть] Далледж[212]212
Далледж – живописный пригород южного Лондона.
[Закрыть] и Ласем), были найдены умершими с голоду в лесах и полях, потому что, похоже, никто не решался помочь доведенным до отчаяния беднягам из страха заразиться.
Результатом таких представлений среди жителей этой части города было в какой-то мере и то, что, как я уже говорил выше, им пришлось искать спасения на кораблях; и там, где это было сделано своевременно и обдуманно, где люди так запаслись провизией, что им не было нужды сходить на берег или подпускать к себе лодки, повторяю, в этих случаях пребывание на кораблях было самым надежным укрытием; но беда заключалась в том, что многие бежали на корабли в панике, не запасшись даже хлебом; кроме того, на кораблях иногда не было команды, чтобы отвести их подальше от берега либо чтобы спустить лодку и отправиться вниз по реке за провизией – туда, где ее можно было без риска купить; такие часто страдали, заражаясь на борту корабля не менее, чем если бы оставались на суше.
В то время как люди побогаче спасались на кораблях, бедняки забирались на баржи, лихтеры,[213]213
Лихтер – несамоходное судно для перевозки грузов, впервые появившееся в Голландии.
[Закрыть] смэки[214]214
Смэк – небольшое парусное судно вытянутой формы (этимологически название восходит к англ. snake – змея), используемое для береговой торговли, прежде всего для рыботорговли.
[Закрыть] и рыболовные баркасы; многие, особенно лодочники, жили в лодках; но им приходилось плохо, и прежде всего лодочникам, потому что, спускаясь на берег за провизией, да и чтоб заработать на жизнь, они подхватывали заразу, свирепствующую в их среде с прямо-таки опустошительной силой. Многие лодочники умирали в полном одиночестве в своих лодках – в пути или под мостами – да так и оставались лежать ненайденными, пока трупы не приходили в такое состояние, что к ним опасно было приблизиться.
Поистине, беды людей, живших в портовой части города, были удручающи и заслуживали всяческого сочувствия. Но увы! В то время собственная безопасность так занимала каждого, что полностью вытесняла способность сочувствовать посторонним: ведь у каждого стояла Смерть за порогом, а у многих она уже посетила их семью, так что люди не знали, что делать и куда податься.
Повторяю, это лишало людей способности сострадать; самосохранение стало наипервейшим законом. И дети бежали от родителей, когда те чахли под тяжестью болезни; а в других местах, хотя и реже, родители бросали детей; да что там – бывали жуткие случаи, особенно два из них, произошедшие в течение одной недели, когда больные матери в состоянии бреда и умопомешательства убили собственных детей; один такой случай произошел поблизости от моего дома: бедная женщина так и не пришла в себя, чтобы осознать, какой грех она совершила, и понести наказание.
В этом не было ничего удивительного: ведь опасность близкой смерти убивала все чувства любви и заботы о других. Я говорю в целом, хотя было много примеров нерушимой любви, сострадания и чувства долга – об этом я знаю по рассказам очевидцев, так что не отвечаю за верность подробностей.
Прежде чем рассказать об одном из таких случаев, позвольте сперва упомянуть о том тяжелейшем положении, в котором в это бедственное время оказались беременные женщины: ведь когда приходил срок рожать и у них начинались схватки, некому было оказать им помощь; большинство повивальных бабок перемерло, особенно те, что ходили за бедняками; а более известные акушеры уехали из города; так что для бедной женщины, не располагавшей большими деньгами, почти невозможно было найти повитуху, те же, которых можно было нанять, оказывались, как правило, неумелыми и невежественными; таким образом, невероятное число женщин оказалось в самом бедственном положении. Некоторые были загублены самонадеянностью и невежеством тех, кто брался им помогать. Несметное число детей было, можно сказать, убито теми же невеждами, оправдывавшими себя тем, что они якобы спасают мать ценой жизни ребенка; а во многих случаях погибали и мать и дитя, особенно если мать уже была больна – тогда никто не решался приблизиться к ней, и она погибала вместе с ребенком. Иногда мать погибала от чумы с наполовину вылезшим из чрева ребенком или с ребенком, соединенным с ней пуповиной. Некоторые умирали во время схваток, так и не разродившись; и случаев таких было столько, что и не сосчитать.
Кое-что, подтверждающее эти слова, проникло в официальные сводки смертности (хотя я далек от мысли, что там приведены точные данные) под рубриками:
Умершие при родах
Выкидыши и мертворожденные
Умершие в первые дни жизни
Возьмем недели, когда чума особенно свирепствовала, и сравним их с неделями того же года, но еще до начала мора. Например:
- | Умершие | Выкидыши при родах | Мертворожденные |
|---|---|---|---|
С 3 по 10 января | 7 | 1 | 13 |
С 10 " 17 " | 8 | 6 | 11 |
С 17 " 24 " | 9 | 5 | 15 |
С 24 " 31 " | 3 | 2 | 9 |
С 31 января по 7 февраля | 3 | 3 | 8 |
С 7 по 14 февраля | 6 | 2 | 11 |
С 14 " 21 " | 5 | 2 | 13 |
С 21 " 28 " | 2 | 2 | 10 |
С 28 февраля по 7 марта | 5 | 1 | 10 |
- | 48 | 24 | 100 |
С 1 по 8 августа | 25 | 5 | 11 |
С 8 " 15 " | 23 | 6 | 8 |
С 15 " 22 " | 28 | 4 | 4 |
С 22 " 29 " | 40 | 6 | 10 |
С 29 августа по 5 сентября | 38 | 2 | 11 |
С 5 по 12 сентября | 39 | 23 | … |
С 12 " 19 " | 42 | 5 | 17 |
С 19 " 26 " | 42 | 6 | 10 |
С 26 сентября по 3 октября | 14 | 4 | 9 |
- | 291 | 61 | 80 |
Учитывая разницу в этих двух таблицах, надо еще прибавить, что, по мнению тех, кто остался в городе, население его за август-сентябрь уменьшилось более чем на две трети по сравнению с январем-февралем. Короче говоря, обычные цифры смертности по этим трем статьям, как мне говорили и как это было в предшествующие годы, следующие:
1664 год | 1665 год | ||
|---|---|---|---|
Умершие при родах | 189 | Умершие при родах | 625 |
Выкидыши и мертворожденные | 458[215]215
| Выкидыши и мертворожденные | 617 |
- | 647 | - | 1242 |
Эта разница, как я уже говорил, будет значительно больше, если учесть общее количество людей. Я не утверждаю, что делал какие-либо точные подсчеты людей, проживавших в то время в городе, но по ходу рассказа я еще приведу вполне вероятные цифры. Сейчас же упомянул я об этом, лишь чтобы объяснить, в каком плачевном состоянии находились эти бедные женщины; о них можно было бы сказать словами Библии: «Горе же беременным и питающим сосцами в те дни; ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей».[216]216
«Горе же беременным и питающим сосцами в те дни; ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей» – евангельская цитата (Лука, 21:23).
[Закрыть]
Сам я не общался с теми семьями, где такое случалось, но крики несчастных были слышны и на большом расстоянии. Что касается беременных, то нам показали некоторые подсчеты: 291 женщина скончалась от родов за девять недель – более одной трети всех рожениц; обычно за такое же время умирало не более 84. Пусть читатель сам поразмыслит над этим соотношением.
Несомненно, что те, кто кормили грудью, были в не менее бедственном положении. Наши сводки смертности почти не проливали на это света, но кое-что можно извлечь и из них. Больше, чем обычно, морили младенцев голодом кормилицы, но это еще полбеды. Хуже, когда умирали просто от отсутствия кормилицы: мать и другие члены семьи погибали от чумы, а детей находили рядом с ними умершими просто от голода; по-моему, несколько сот бедных беспомощных младенцев погибло только по этой причине. Другие умирали не с голоду, а были отравлены кормилицами. Да что там, если мать, сама кормившая грудью, заболевала, она отравляла собственное дитя, то есть заражала его через свое молоко даже прежде, чем сама узнавала, что заразна; и ребенок умирал в таких случаях раньше матери. Я не мог не сделать этого предупреждения на случай, если когда-нибудь городу придется вновь пережить такое же страшное бедствие: все беременные, а также кормящие грудью должны покинуть город, если только у них есть хоть какая-нибудь возможность это сделать, потому что их бедствия в случае болезни будут больше, чем у остальных.
Я мог бы рассказать ужасающие истории о детях, сосущих грудь уже умерших от чумы матерей[217]217
Я мог бы рассказать ужасающие истории о детях, сосущих грудь уже умерших от чумы матерей… – слегка переиначенная фраза из труда доктора Ходжеса: «Смерть была всесильной повитухой, и дети прямо из чрева матери отправлялись в могилу. У кого сердце не надорвется с печали видеть, как дети, цвет грядущего поколения, припадают к грудям уже умерших матерей?»
[Закрыть] и кормилиц; об одной матери, живущей в моем приходе, которая, заметив, что ее ребенку нездоровится, послала за аптекарем; мне говорили, что, когда тот пришел, женщина кормила ребенка грудью и на вид была совершенно здорова; но, когда аптекарь подошел поближе, он заметил на ее груди, которую сосал ребенок, признаки болезни. Он был сильно напуган, но, не желая пугать и бедную женщину, попросил передать ему ребенка, когда он распеленал младенца и поднес его к свечке, то нашел признаки болезни и у него; оба, и мать и дитя, умерли, прежде чем аптекарь успел вернуться домой и прислать предохраняющее средство отцу семейства, которому он сказал всю правду об их состоянии; заразил ли ребенок мать или мать ребенка, неизвестно, хотя более вероятно последнее. Рассказывали также историю о ребенке, которого взяли домой от кормилицы, умершей от чумы, нежная мать не отказалась принять его и крепко прижала к груди свое дитя, от чего и заразилась, да так и умерла, прижимая к груди мертвого уже ребенка.
И самые твердокаменные сердца обливались бы кровью, наблюдая, как часто любящие матери ухаживали за своими детьми и даже умирали, заражаясь от них; сами умирали, а дети, ради которых эти любящие сердца приносили себя в жертву, выздоравливали и спасались.[218]218
…сами умирали, а дети, ради которых эти любящие сердца приносили себя в жертву, выздоравливали и спасались. – Сэмюэл Пепис (см. примеч. 97) в своем дневнике от 3 сентября 1665 г. записал: «В числе других историй была одна очень, мне кажется, трогательная: о возмущении жителей города [речь идет о Гринвиче] поведением человека, взявшего к себе ребенка из зараженного лондонского дома. Олдермен Хукер рассказал мне, что ребенок этот был сыном очень достойного человека, шорника с Грэшиоус-стрит, который схоронил всех остальных своих детей за время чумы. Теперь они с женой были оба заперты в доме и, не имея никакой надежды спастись самим, мечтали лишь о спасении этого единственного младенца; им удалось передать его, совершенно голеньким, в руки друга, а тот одел его во все новое и привез в Гринвич; когда все узнали эту историю, было решено разрешить оставить ребенка в городе».
[Закрыть]
Подобный случай был с торговцем в Ист-Смитфилде;[219]219
Ист-Смитфилд. – Смитфилд (ист.) – большой пустырь за городской стеной у северо-западной границы Сити; название восходит к англ. «smooth field» – «ровное поле». Здесь в 1381 г. произошла встреча Ричарда II с Уоттом Тайлером, во время которой последний был предательски убит мэром Лондона. В XVI в. на этом поле сжигали еретиков; позднее там был разбит большой рынок.
[Закрыть] у него жена была беременна первым ребенком, и заболела она как раз, когда подоспело ей время рожать. Муж не мог найти ни повивальной бабки принять роды, ни сиделки ухаживать за ней, а двое слуг, которые были в доме, тут же сбежали. Он кидался как полоумный от дома к дому, но помощи нигде найти не мог. И самое большее, чего он добился, – это что сторож, приставленный к одному из запертых домов, пообещал ему прислать к утру сиделку. Бедняга, до смерти огорченный, вернулся домой, помогал, как умел, жене, заменяя повитуху, принял мертвого ребенка; жена же скончалась у него на руках часом позже; он так и сидел до утра с мертвой женой на руках, так и застал его сторож, когда пришел и привел, как обещал, сиделку; они поднялись по лестнице (дверь была либо вовсе не заперта, либо на щеколде) и нашли беднягу с мертвой женой на руках, столь сраженного горем, что он умер через несколько часов без каких-либо признаков болезни, а просто убитый постигшим его несчастьем.
Слышал я и о таких, которые после смерти своих близких впадали в отупение и глубочайшую печаль; особенно об одном человеке, столь согбенном постигшим его несчастьем, что голова его как бы вросла в плечи до такой степени, что макушка едва возвышалась над плечами; он почти лишился и голоса и рассудка, голова склонилась вниз, к ключицам, и только другой человек мог руками приподнять ее; этот бедняга так и не пришел в себя, а хирел еще около года и наконец умер. Никогда не видали, чтобы он поднял глаза и осмысленно взглянул на что-нибудь.
Я могу рассказывать подобные истории лишь в общих чертах, так как невозможно было узнать все в подробностях: ведь семьи, о которых идет речь, иногда полностью вымирали. Но подобные картины были столь часты, что представали взгляду и слуху, стоило выйти на улицу, как я уже говорил. Да и нелегко рассказывать много историй, когда они почти ничем друг от друга не отличаются.
Так как сейчас я рассказываю о времени, когда чума свирепствовала в восточной части города, – о том, как люди долго воображали, что их минует напасть, и как они были напуганы, когда болезнь их настигла (ведь она и правда предстала внезапно, как разбойник с большой дороги), – повторяю, рассказ об этом возвращает меня к тем троим беднягам, которые ушли из Уоппинга куда глаза глядят, – о них я уже упоминал выше; один был – пекарь, другой – починщик корабельных парусов, а третий – плотник. Все трое были из Уоппинга и его окрестностей.
Я уже говорил, что спокойствие и видимость безопасности в этой части города были таковы, что ее жители, в отличие от других, не помышляли об отъезде, но похвалялись тем, что им опасность не угрожает; и вот многие из Сити и из зараженных пригородов переехали в Уоппинг, Рэтклифф, Лаймхаус, Поплар и другие безопасные места; и очень похоже на то, что именно это способствовало скорейшему приходу сюда чумы. Так что, хотя я и сторонник того, чтобы люди уезжали из таких городов, как Лондон, при первых же признаках надвигающегося испытания, и чтобы все, кто имеет хоть какое-нибудь пристанище, воспользовались им и покинули город, но должен сказать: когда все, кто хочет уехать, уедет, то те, кто в городе, должны твердо оставаться на своих местах, а не перебираться из одного конца города в другой или из одной его части в соседнюю, иначе они будут сеять вокруг несчастье и смерть, перенося чуму из дома в дом в самой своей одежде.
Не потому ли нам и велели уничтожить всех кошек и собак, что эти домашние животные бегают из дома в дом, с одной улицы на другую и могут разносить на шкурке и шерсти миазмы, или заразные испарения от заболевших? И вот в самом начале мора по совету врачей было опубликовано распоряжение лорд-мэра и магистрата, что все собаки и кошки должны быть немедленно истреблены; и специальные люди были направлены для выполнения этого распоряжения.
Просто невероятно, если верить их подсчетам, какое огромное количество этих животных было истреблено. Помнится, они называли сорок тысяч собак и в пять раз больше кошек: редкий дом обходился без кошки, а кое-где их было по пять-шесть штук. Всевозможные ухищрения применялись и для того, чтобы уничтожить мышей и крыс, особенно последних: разбрасывали крысиный яд и другие вредоносные вещества, и великое множество крыс действительно уничтожили.
Я часто размышлял о том, в сколь неподготовленном состоянии оказалось все общество к началу этого бедствия и сколько последовало всякого рода неразберихи из-за отсутствия вовремя принятых мер и приготовлений, равно общественных и личных, а также о том, какое огромное количество людей погибло из тех, что могли бы спастись, будь на то милость Божия, если бы были приняты надлежащие шаги; все это следует учесть грядущим поколениям. Но я еще скажу об этом позднее.
А сейчас возвращаюсь к тем троим. Эта история в любой своей части содержит поучение, и поведение самих этих людей и некоторых из тех, кто был с ними связан, остается примером для подражания всем бедным людям, в случае если подобные времена повторятся. Думаю, что это – даже если бы не было других причин – достаточное оправдание для рассказа, пусть и не все детали в точности соответствуют в нем действительности.
О двоих из них говорили, что они братья: один – бывший солдат, а теперь пекарь; другой – бывший моряк, а теперь починщик парусов; третий был плотником.
И вот однажды Джон, пекарь, говорит брату своему Томасу, починщику парусов:
– Братец Том, что с нами будет? Чума все сильнее свирепствует и подбирается к этой части города. Что же нам делать?
– По правде говоря, – сказал Том, – я и сам не знаю, что делать, ведь я понимаю, что, когда чума доберется до Уоппинга, меня выставят из квартиры, которую я снимаю.
И тут они принялись обсуждать, что их ожидает.
Джон. Выставят из квартиры, Том! Если так, то я не представляю, кто тебя пустит: ведь люди сейчас так боятся посторонних, что квартиру нигде не снимешь.
Томас. Видишь ли, те, у кого я квартирую, – хорошие, сердечные люди и очень добры ко мне; но они говорят, что я ежедневно хожу на работу, а это становится опасно. Они поговаривают о том, чтобы запереться в доме и никого к себе не пускать.
Джон. Что ж, они, конечно, правы, если уж они решили остаться в городе.
Томас. Ну, я мог бы даже принять решение запереться вместе с ними. Ведь, если не считать этого набора парусов, который заказал мне хозяин и который я уже заканчиваю, у меня, похоже, долго не будет работы. Сейчас торговля совсем захирела, рабочие и слуги везде лишаются мест. Так что, может быть, мне и неплохо было бы запереться вместе с ними, но не уверен, что они согласятся на это.
Джон. Так что же тогда ты будешь делать, братец? И что делать мне? Ведь я почти в таком же тяжелом положении! Семья, где я квартирую, уехала из города, все, кроме служанки, да и та собирается на следующей неделе запереть дом и уехать, так что меня выгонят на произвол судьбы еще раньше, чем тебя; и я решился уйти из города, не знаю только – куда.
Томас. Мы оба сваляли дурака, что сразу же не ушли: тогда мы могли отправиться куда угодно. А теперь идти некуда: мы умрем с голоду, если покинем город. Нам не дадут пищи, не дадут даже за деньги, и не пустят в города, а тем более в сельские дома.
Джон. Да у меня и денег-то почти нету – вот что хуже всего.
Томас. Ну, в этом отношении мы как-нибудь перебились бы. У меня кое-что отложено, хотя и немного, но, повторяю, по дорогам далеко не уйдешь. Я знаю двух честных парней с нашей улицы, которые также вот хотели уйти из города; но не то около Барнета,[220]220
Барнет – небольшой городок в 11-ти милях к северо-западу от Лондона.
[Закрыть] не то около Уэтстона им пригрозили, что будут стрелять, если они попытаются двинуться дальше, так что они вернулись и совсем пали духом.
Джон. Будь я на их месте, я не испугался бы такого огня. Если бы мне отказали в пище за мои же денежки, я забрал бы ее насильно, а так как я уплатил бы за нее, меня нельзя было бы привлечь к ответственности.
Томас. Ты рассуждаешь как старый солдат, будто ты все еще в Нидерландах, а ведь дело это серьезное. В такое время, как сейчас, люди имеют все основания держаться подальше от тех, за чье состояние здоровья не могут они поручиться; и мы не должны их обирать.
Джон. Что ты, брат, ты не понял, о чем идет речь, и не понял моих намерений. Я никого не хочу обирать; но если город, который встретится на моем пути, не будет разрешать мне проехать через него по общественной дороге и не будет позволять мне купить провизии на мои же деньги, значит, городу дано право уморить меня голодом, а такого быть не может.
Томас. Но они же не запрещают тебе убраться восвояси, значит, они не морят тебя голодом.
Джон. Но тот город, который я уже миновал, подчиняясь тому же правилу, не позволит мне вернуться обратно, так что они таки заморят меня голодом до смерти в конце концов. Кроме того, нет такого закона, чтобы запрещать человеку ехать куда ему угодно.
Томас. Но придется испытать массу трудностей, препираясь с жителями в каждом городе, какой встретится по дороге; такое путешествие не для бедняка, особенно в наше время.
Джон. Что ж, брат, тогда наше положение самое скверное: мы не можем ни остаться в городе, ни уйти. Я согласен с прокаженными из Самарии: «Если останемся здесь, наверняка умрем».[221]221
Я согласен с прокаженным из Самарии: «Если останемся здесь. наверняка умрем». – Обнаружить источник этой библейской аллювии не удалось; возможно, Дефо допустил здесь неточность.
[Закрыть] Я имею в виду наше с тобой положение – без собственного дома и без наемного жилья. По теперешним временам не поспишь на улице – это все равно, что прямо забираться в погребальную телегу. Поэтому я и говорю: если мы останемся здесь, то наверняка умрем, а если уйдем, то нам не останется ничего другого, как умереть. Но я все же решил уходить.
Томас. Ну, допустим, ты уйдешь. Куда ты направишься и что станешь делать? Я бы охотно ушел вместе с тобою, если б было куда. Но у нас нет ни знакомых, ни друзей. Здесь мы родились, здесь и умрем.
Джон. Послушай, Том, все королевство ведь тоже моя родина, как и этот город. Утверждать, что я не должен уходить из города, где я родился, если он заражен чумой, все равно, что сказать, будто я не должен выходить из собственного дома, если в нем начался пожар. Я рожден в Англии и имею право жить в ней.
Томас. Но ты же знаешь, что, согласно английским законам, каждый бродяга может быть арестован и отправлен в место своего законного проживания.
Джон. Почему меня должны принять за бродягу? Я просто хочу путешествовать и имею на это законные основания.
Томас. На каких это законных основаниях будешь ты путешествовать, точнее, передвигаться пешком? Их красивыми словами с толку не собьешь.
Джон. А разве уходить, спасая собственную жизнь, – не законное основание? И разве они не понимают, что это правда? Не могут они сказать, что мы что-то скрываем.
Томас. Ну, допустим, они нас пропустят, куда мы пойдем?
Джон. Да куда угодно, лишь бы спасти свою жизнь. У нас будет время подумать, когда мы выйдем из этого города. Если только я выберусь из этого жуткого места, мне все равно, куда идти.
Томас. Мы доведены до крайности. Не знаю, на что и решиться.
Джон. Что ж, Том, подумай еще немного.
Это было в середине июля; и хотя чума бушевала в западной и северной частях города, однако в Уоппинге, как я уже говорил, в Редриффе, Рэтклиффе, Лаймхаусе и Попларе, короче, в Детфорде и Гринвиче и по обеим сторонам реки от Эрмитажа и вплоть до самого Блэкуэлла было совершенно спокойно; никто еще не умер от чумы во всем приходе Степни, никто – на южной стороне Уайтчеплской дороги, ни в одном из приходов; а ведь как раз тогда недельная сводка подскочила до 1006 человек.
Братья встретились вновь только через две недели, и положение к этому времени несколько изменилось. Смертность достигла 2785 человек в неделю и продолжала расти, хотя обе стороны реки в нижней ее части не были заражены. Но к тому времени, когда Томас пришел к своему брату Джону, пекарю, несколько человек уже умерло в Редриффе и пять-шесть – на Рэтклиффской дороге. Томас был напуган и уже принял решение, так как его совершенно определенно предупредили, что через неделю ему придется покинуть комнату, которую он снимал. Его брат Джон находился в не менее бедственном положении, потому что у него вовсе не было жилья – он с трудом умолил хозяина, у которого работал пекарем, разрешить ему ночевать в сарайчике рядом с пекарней, где он спал на соломе, подложив под себя, несколько мешков из-под сухарей и покрываясь такими же мешками.
Теперь они порешили (видя, что работа кончается, а новых заработков не предвидится), что лучше уйти подальше от этой страшной заразы; и, будучи рачительными хозяевами, намеревались жить на те сбережения, которые у них имелись, а когда все деньги выйдут, зарабатывать на жизнь любой работой, какая подвернется, – и будь что будет.
Пока они размышляли, как им наилучшим способом осуществить свое намерение, обнаружился еще один человек, хороший знакомый моряка, который, узнав об их планах, захотел присоединиться к ним; и вот они стали готовиться к отъезду.
Оказалось, что сбережения у них не равные; но так как бывший моряк, самый богатый из них, был хромым и не мог рассчитывать много заработать в деревне, он согласился, что все их деньги пойдут в общую кассу, с условием, что и в дальнейшем все, что каждый из них заработает – не важно, больше или меньше других, – будет также добавляться к общим деньгам.
Они решили как можно меньше нагружать себя багажом, так как собирались поначалу идти пешком и отойти сразу подальше, так чтобы поскорее оказаться в безопасных местах. И сколько же раз они совещались, прежде чем договориться о маршруте! Даже в утро отбытия они не пришли еще к окончательному решению.
Наконец моряк сделал решающее замечание.
– Во-первых, – сказал он, – погода стоит жаркая, поэтому я за то, чтоб идти на север, дабы солнце не палило в лицо и не било в глаза да чтобы поменьше страдать от жары и духоты; и потом, мне говорили, что вредно перегреваться, когда, вполне возможно, зараза витает в самом воздухе. Во-вторых, – продолжал он, – я за то, чтобы мы шли навстречу ветру, то есть чтобы ветер не надувал воздух города нам в спину, когда мы двинемся в путь.
Эти две предосторожности были одобрены, их решили учесть, если только ветер будет не с юга, когда они двинутся на север.
Потом высказался Джон, пекарь, который раньше был солдатом.
– Прежде всего, – сказал он, – так как нам не удастся найти крова, будет трудновато ночевать прямо на земле под открытым небом. Хоть сейчас и теплая погода, однако ночью может быть сыро, а у нас есть особые основания заботиться о здоровье в такое время. И поэтому, братец Том, раз ты шьешь паруса, то мог бы с легкостью смастерить нам маленькую палатку, я буду разбивать ее на ночь, а потом собирать – и кукиш всем гостиницам Англии. Если у нас будет хорошая палатка, мы прекрасно устроимся.
Плотник не согласился с этим: да он готов хоть каждый вечер делать им домик с одним только топориком и молотком без каких-либо других инструментов, и это будет ничуть не хуже палатки.
Солдат и плотник некоторое время обсуждали этот вопрос, но в конце концов солдат остановился на палатке. Единственное неудобство заключалось в том, что ее надо было нести, и это сильно утяжеляло поклажу, а жара стояла страшная; но солдату нежданно-негаданно выпало везение, и это сразу упростило дело; у хозяина, на которого он работал, – тот занимался не только торговлей парусами, но и канатами, – имелась старая полудохлая кляча, проку от которой уже не было; и, желая помочь парням, он отдал им лошадь, чтобы она несла их поклажу; а кроме того, за небольшую работу, отнявшую всего три дня, которую Джон сделал для него напоследок перед отбытием, он отдал ему старый потертый парус от брам-стеньги,[222]222
…парус от брам-стеньги… – Брам-стеньга – третий ярус мачты; мачта состоит из нескольких составных частей: собственно мачты, ее продолжения – стеньги, третьего яруса – брам-стеньги. Вершина каждой части мачты называется топ; у мест соединения каждого яруса мачты расположены площадки: у топа мачты – марс, вокруг топа стеньги – салинг, вокруг топа брам-стеньги – бом-салинг.
[Закрыть] вполне пригодный для хорошей палатки. Солдат показал, как ее раскроить, и вскоре под его руководством сделали палатку и снабдили ее необходимыми жердями и планками; теперь все было готово к путешествию, а именно: три человека, одна лошадь, одна палатка и одно ружье, так как солдат отказался ехать невооруженным – теперь он уже больше не пекарь, а военный, сказал он.
Плотник взял с собой небольшой чемодан с инструментами: они могли пригодиться и для наемной работы, и им самим. Все деньги, какие у них были, сложили они вместе и отправились в путь. В то утро ветер, как определил моряк при помощи карманного компаса, был северо-западный. Так они и направились, точнее, старались придерживаться северо-западного направления.
Но тут возникло одно затруднение: они отправлялись с того конца Уоппинга, что был ближе к Эрмитажу, а чума особенно свирепствовала теперь на севере города, в Шордиче и приходе Крипплгейт, так что они считали небезопасным приближаться к тем местам; вот почему они двинулись к востоку по Рэтклиффской дороге до Рэтклифф-Кросс[223]223
Ратклифф-Кросс. – Слово «Кросс» в английских топонимах указывает на то, что здесь есть или был когда-то перекресток. Иногда в таких местах действительно стояли придорожные кресты.
[Закрыть] и, оставив слева позади церковь Степни и побаиваясь идти от Рэтклифф-Кросс в сторону Майл-Энда, так как им пришлось бы проходить как раз мимо кладбища, а западный ветер дул, как назло, с той части города, где больше всего бушевала чума, повторяю, вот почему, миновав Степни, избрали они окольный путь и, направляясь к Поплару и Бромли, вышли на большую дорогу как раз около Боу.
Здесь сторож, охранявший мост в Боу, должен был бы их допросить, но они вовремя сошли с дороги на узенькую тропинку, ведущую из Боу в Олд-Форд,[224]224
Олд-Форд – местечко севернее Лондона неподалеку от Барнета.
[Закрыть] избежав таким образом расспросов, и направились в Олд-Форд. Констебли, похоже, не так строго относились к тем, кто просто проходил через город и не собирался там останавливаться, так что их не задержали. А боялись лондонцев из-за слухов, которые недавно распространились, а именно: будто городская беднота, доведенная до отчаяния и оголодавшая из-за отсутствия заработков, а значит, и хлеба, подняла смуту, вооружилась и собирается идти грабить близлежащие города; и, право, это звучало не так уж невероятно. Это, как я уже говорил, было только слухом, и, слава Богу, не оправдавшимся. Но несколько недель спустя все чуть было не стало реальностью, когда беднота от обрушившихся на нее несчастий дошла до такого отчаянного состояния, что стоило огромного труда удержать ее от опустошительных набегов на поля и окрестности города; и, как я уже говорил, удержало ее не что иное, как сама чума: она так свирепствовала и бушевала, что тысячные толпы отправились не в поля, а на кладбище; ведь в приходах Кларкенуэлл, Крипплгейт, Бишопсгейт, Святого Гроба Господня[225]225
…Святого Гроба Господня… – Церковь Святого Гроба Господня была основана крестоносцами в XII в. и с тех пор неоднократно перестраивалась; с 1605 по 1890 г. колокол церкви звонил в день казни по каждому узнику Ньюгейтской тюрьмы, приговоренному к смерти. А когда телега с осужденными направлялась к месту казни – Тайберну, – у церкви Гроба Господня каждому приговоренному давали платок, которым тот обычно прикрывал лицо перед казнью.
[Закрыть] и Шордич – то есть в тех местах, где поведение толпы было самым угрожающим, – болезнь так разбушевалась, что даже тогда до самого разгара болезни – за три первые недели августа там погибло не менее 5361 человека, в то время как районов Уоппинга, Рэтклиффа, Роттерхита, как я уже говорил, чума почти не коснулась, а если и коснулась, так только слегка; словом, хотя, как уже говорилось, меры, принятые лорд-мэром и мировыми судьями сильно способствовали тому, что ярость и отчаяние толпы не вылились в разбой и волнения и бедные не начали, попросту говоря, грабить богатых, – повторяю, хотя эти меры и сильно способствовали этому, погребальные телеги пособили здесь еще лучше, потому что, как я уже говорил, только в пяти приходах умерло за двадцать дней более пяти тысяч, так что, вполне возможно, больных в это время было втрое больше: некоторые выздоравливали, а огромное количество людей заболевало ежедневно и умирало лишь спустя какое-то время; кроме того, позвольте заметить, если сводки смертности показывали пять тысяч человек, то убежден, что можно было чуть ли не удвоить цифру: не было никаких оснований доверять этим отчетам или полагать, что при той неразберихе, которой я был свидетелем, они в состоянии указывать точные цифры.
Но вернемся к моим путешественникам. Только здесь их опросили, но так как казалось, будто они пришли скорее из сельской местности, чем из Лондона, то отнеслись к ним благожелательно; с ними поговорили, разрешили зайти в трактир, где находились констебль и охранники, принесли еды и питья, что сильно освежило и подбодрило беглецов; и тут им пришло на ум сказать, когда их будут спрашивать, что они идут не из Лондона, а из Эссекса.
