Текст книги "Дневник Чумного Года"
Автор книги: Даниэль Дефо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Иногда целые толпы народа, как правило женщины, выбегали из этого переулка с жутким шумом – ужасающей смесью визга, плача и зова, так что понять, в чем дело, никто из нас не мог. В самую глухую часть ночи погребальные телеги всегда стояли у переулка: ведь если бы они туда заехали, то не смогли бы развернуться, да и проехать насквозь было невозможно. Так они и стояли у переулка в ожидании мертвецов, а если и уезжали нагруженными, то вскорости вновь возвращались: ведь церковное кладбище было неподалеку. Невозможно описать крики и шум, какие поднимала эта беднота, когда выносили трупы детей и друзей их к телегам; а покойников было столько, что можно было подумать, будто в переулке уже никого не осталось или что его обитателей хватило бы, чтобы заселить небольшой городок. Несколько раз оттуда кричали «Убивают!», несколько раз – «Пожар!», но, похоже, все это были бредовые жалобы несчастных, доведенных до отчаяния людей.
Полагаю, и в других местах было то же: ведь шесть-семь недель чума свирепствовала так жутко, что и описать невозможно, зараза распространялась с такой быстротой, что в какой-то мере поломала образцовый порядок, поддерживаемый магистратом, о котором я так много говорил (я имею в виду, что на улицах не было трупов и похороны производились лишь в ночное время), потому что необходимо было в этом крайне бедственном положении как можно быстрее хоронить людей.[278]278
…необходимо было в этом крайне бедственном положении, как можно быстрее, хоронить людей. – О том, что в августе-сентябре похороны производились и в дневное время, есть свидетельства в книге «Грозный глас Господен в столице», где говорится, что «ночи были слишком коротки, чтобы хоронить мертвецов, да и времени едва хватало…» О том же пишет в частном письме от 14 сентября 1665 г. (которое, конечно, не могло быть известно Дефо) Дж. Тиллисон настоятелю Сэнкрофту: «Существовал обычай хоронить мертвых только ночью, но теперь и ночи и дня едва хватало на это, так как за последние недели сводки смертности настолько возросли, что мертвецы лежали кучами по нескольку часов на земле, пока доходила очередь, чтобы похоронить их».
[Закрыть]
Не могу не упомянуть и еще об одном. Десница Божьего правосудия проявилась еще и в том, что предсказатели, гадалки, астрологи и тому подобные чародеи – фокусники, составители гороскопов, сновидцы и прочие совершенно исчезли – нельзя было сыскать ни единого. Я глубоко убежден, что многие из них, оставшись в городе в надежде заработать большие деньги (и действительно их доходы благодаря глупости и безрассудству лондонцев были какое-то время непомерно велики), – погибли в разгар бедствия. Теперь же они смолкли: многие из них спали вечным сном, оказавшись бессильны предсказать свою участь и вычислить срок собственной жизни. Некоторые горожане, настроенные наиболее враждебно по отношению к ним, утверждали, что все они перемерли. Я сильно в этом сомневаюсь, но верно одно – ни о ком из них я не слыхал после окончания бедствия.
Однако вернемся к моим наблюдениям в самый трудный период этого испытания. Я подбираюсь к сентябрю, наиболее жуткому сентябрю, какой когда-либо видели лондонцы; ведь все известные мне отчеты о других чумных поветриях в Лондоне ничего подобного не содержат: теперь с 22 августа по 26 сентября, то есть за пять недель, число умерших в еженедельных сводках почти достигло сорока тысяч.[279]279
…с 22 августа по 26 сентября число умерших в еженедельных сводках почти достигло сорока тысяч. – Можно предположить по контексту, что здесь речь идет об умерших только от чумы, тогда как, согласно сводкам, из 38 195 человек, умерших за указанный период, от чумы погибли лишь 31 331 человек.
[Закрыть] Конкретнее это выглядело так:
С 22 августа по 29 августа | 7496 |
С 29 августа по 5 сентября | 8252 |
С 5 сентября по 12 сентября | 7690 |
С 12 сентября по 19 сентября | 8297 |
С 19 сентября по 26 сентября | 6460 |
- | 38195 |
Это было само по себе внушительное число, но если учесть, а у меня есть для этого все основания, что цифры в отчете были приуменьшены (и насколько приуменьшены!), то вы вслед за мной без труда поверите, что умирало более десяти тысяч в неделю в течение всего вышеуказанного периода и чуть меньшее количество в течение нескольких предшествующих и последующих недель. Смятение людей в это время, особенно живших в Сити, невозможно передать. Ужас был настолько силен, что даже у погребальщиков нервы стали сдавать; да что там, несколько из них умерло, хотя они до этого уже переболели чумой, а некоторые падали замертво, когда они вместе с телегами приближались к краю ямы; смятение было особенно велико в Сити, так как его жители долго льстили себя надеждами на спасение и считали, что самый разгар болезни уже позади. Нам рассказали, что одну телегу, шедшую из Шордича, не то бросили перевозчики, не то оставили ее на одного человека, а тот помер прямо на улице; лошади же опрокинули телегу и разметали трупы по земле самым жутким образом. Другая телега была найдена в огромной яме на Финсбери-Филдс;[280]280
Финсбери-Филдс – пригород на севере Лондона.
[Закрыть] перевозчик не то помер, не то, бросив ее, сбежал, а лошади подошли слишком близко к краю, телега упала и потянула за собой лошадей. Полагали, что и перевозчик был там и его накрыло телегой, так как кнут торчал среди мертвых тел; но ручаться, по-моему, за это нельзя.
Говорили, что в нашем приходе Олдгейт у кладбищенских ворот находили телеги, полные трупов, а при них ни перевозчика, ни звонаря и никого другого; кроме того, и в этих, и во многих других случаях было неизвестно, чьи это тела: ведь иногда их спускали на веревках прямо с балконов или из окон, иногда погребальщики сами тащили их к телегам, иногда другие люди; и никто не заботился о том, чтобы составлять отчеты и подсчитывать количество умерших.
Теперь бдительность магистрата подверглась самым большим испытаниям и, надо признать, выдержала их с честью. Каких бы трудов и издержек это ни стоило, две вещи неукоснительно выполнялись в городе и его окрестностях:
1. Провизия всегда была в большом количестве, а цены на нее возросли столь незначительно, что об этом и говорить не стоит.
2. Никаких неубранных и непогребенных трупов не валялось на улицах; и если бы кто-нибудь вздумал пройти из одного конца города в другой в дневное время, он не обнаружил бы никаких признаков похорон, за исключением, как я уже говорил, короткого промежутка в течение трех первых недель сентября.
Этот последний пункт может показаться недостоверным, если сравнить его с другими описаниями чумы, с тех пор публиковавшимися, где говорится, что мертвые лежали непохороненными; однако я считаю такие утверждения ложными; во всяком случае, если подобное и случалось, так лишь в домах, где оставшиеся в живых сбежали (найдя для этого какой-нибудь способ, о чем я уже говорил), бросив своих мертвецов, так что некому было сообщить о них городским властям. И это ни в коем случае не меняет сути дела; я в этом убежден, так как был втянут сам на какое-то время в работу по управлению той частью прихода, где я жил и где относительно числа жителей произошли не меньшие опустошения, чем в других районах; повторяю, я убежден: мертвые не оставались незахороненными, то есть не оставались незахороненными после того, как городские власти узнавали об их наличии; не было незахороненных из-за отсутствия погребальщиков или могильщиков, чтобы положить тела в яму и закопать; и этого достаточно, чтобы кончить спор; а что могло происходить в домах и всяких там логовах, вроде тех, что на Мозес-энд-Аарон-Элли, к делу не идет: ведь совершенно очевидно, что всех хоронили, как только о них становилось известно. Что же касается первого пункта (а именно: провизии, ее скудости и дороговизны), то, хоть я и говорил уж об этом, а ниже собираюсь сказать еще подробнее, здесь замечу следующее:
1. Прежде всего, хлеб почти не подорожал: ведь в начале года (точнее, в первые недели марта) за пенни можно было купить пшеничный хлеб в десять с половиной унций,[281]281
…в десять с половиной унций… – Унция – мера веса в системе английских мер, равная 16 драхмам, или 28,35 граммам.
[Закрыть] а в самый разгар чумы за те же деньги можно было получить девять с половиной унций хлеба, и хлеб уже не дорожал более за весь этот период. Уже в начале ноября его снова продавали десять с половиной унций за пенни; ничего подобного, я полагаю, не бывало ранее ни в одном городе во время подобных испытаний.
2. Не было недостатка (что меня очень удивляло) в булочных и пекарнях, продолжавших работать, чтобы снабжать население хлебом; однако это вызвало нарекания некоторых семейств, утверждавших, что служанки, посланные туда с тестом, чтобы выпечь хлеб (как было тогда принято), возвращались заразившимися (то есть подцепившими чуму).
Во время всего этого тягостного испытания в городе, как я уже говорил, действовало только два чумных барака:[282]282
…только два чумных барака… – Прежде утверждалось, что во время чумной эпидемии функционировал только один барак на Банхилл-Филдс; здесь же дается точная информация, так как упоминается и Вестминстерский барак.
[Закрыть] один в полях за Олд-стрит,[283]283
…в полях за Олд-стрит… – Речь идет о Банхилл-Филдс.
[Закрыть] другой – в Вестминстере; и никогда никого не помещали туда насильно. В данном случае не было и необходимости в принуждении, так как в городе обитали тысячи бедняков, пребывавших в самом отчаянном состоянии – без помощи и средств к существованию, живших лишь подаянием; и все они были бы рады туда отправиться: ведь там за ними был бы уход; и вот здесь-то и заключался, по-моему, главный недостаток всех общественных мероприятий города – никого не допускали в чумной барак иначе как за деньги либо соответствующее обеспечение, или при поступлении, или после выздоровления, потому что очень многие выходили оттуда здоровыми; в бараки направляли прекрасных врачей, и больные чувствовали себя там очень неплохо, о чем я еще расскажу. Посылали туда, как я уже говорил, в основном слуг, которые ходили по поручениям, чтобы обеспечить хозяев необходимым, и которых, если они возвращались больными, отсылали в барак, чтобы не перезаразить все семейство; и за ними так хорошо смотрели там, что за все время бедствия было только 156 смертных случаев в лондонском чумном бараке и 159 – в вестминстерском.
Когда я утверждал, что необходимо было открыть больше чумных бараков, я не полагал, что в них нужно нагонять людей силой. Если б дома не запирали, а больных насильственно выдворяли из них и загоняли в бараки, как предлагали некоторые, это было бы еще хуже. Сама перевозка больного из дома в барак привела бы к распространению болезни, да и дом, где находился больной, необязательно освобождался бы при этом от заразы, а другие члены семьи, находясь на свободе, наверняка заражали бы остальных.
Кроме того, повсеместно принятая в частных домах манера скрывать наличие заболевших, приводила к тому, что наблюдатели, или визитеры, узнавали о них не раньше, чем заражалась вся семья. С другой стороны, огромное число людей, болеющих одновременно, превысило бы любые возможности общественных чумных бараков, да и чиновников не хватило бы, чтобы обнаруживать заболевших и переводить их туда.
Тогда это прекрасно понимали и часто говорили об этом. У магистрата хватало хлопот: нелегко было заставлять людей соглашаться на запирание домов, всеми возможными средствами они обманывали сторожей и выбирались на волю, как я уже говорил. И эти трудности с очевидностью показали магистрату, насколько бессмысленной была бы такая работа: ведь никогда не удалось бы им вытащить людей из их домов, из их постелей. Чтобы попытаться сделать это, нужны были не подручные лорд-мэра, а целая армия; да кроме того, люди пришли бы в ярость, в отчаяние и растерзали б тех, кто ввязался в это дело и попытался бы насильно увести их самих, их детей или родственников, чего бы это ни стоило; подобная попытка сделала бы людей, и так доведенных до невообразимо ужасного состояния, совершенно невменяемыми; вот почему магистрат считал, что при данных обстоятельствах лучше проявить в обращении с людьми снисходительность и сострадание, а не жестокость и запугивание, – а именно жестокостью было бы вытаскивание больных из домов и приказание отправиться в какое-то иное место.
Это заставляет меня снова вернуться ко времени, когда чума только начиналась, точнее, когда стало очевидным, что она распространится на весь город, и когда, как я уже говорил, наиболее состоятельная часть жителей первой забеспокоилась и поторопилась выбраться из Лондона. Действительно, как я уже говорил, толпа на дороге была так велика, столько было лошадей, карет, телег и фургонов, увозящих людей прочь, что, казалось, весь город вознамерился уехать; и если бы какие-нибудь устрашающие указы были опубликованы в это время, особенно такие, которые стесняли бы свободу людей, это повергло бы и Сити и пригороды в величайшее смятение.
Вместо этого магистрат разумно подбодрил народ, издал весьма дельные постановления, регулирующие жизнь в городе, поддерживающие образцовый порядок и приемлемые для всех слоев населения.
Прежде всего лорд-мэр, шерифы, Совет олдерменов, а также некоторые члены Городского совета и их представители приняли решение и опубликовали соответствующее заявление, что сами они не покинут город, а будут всегда и повсеместно на страже порядка, отправлять правосудие, распределять пожертвования для бедных, короче, исполнять свой долг и осуществлять доверенные им гражданами обязанности из последних сил.
Для претворения в жизнь этого обещания лорд-мэр, шерифы и прочие ежедневно собирались на заседания, чтобы принимать решения, которые, по их мнению, способствовали общественному спокойствию; и хотя они обращались с людьми со всей возможной мягкостью и снисходительностью, однако беззастенчивых мошенников, воров, взломщиков и мародеров должным образом наказывали; всякого рода постановления, направленные против них, публиковались лорд-мэром и Советом олдерменов неоднократно.
Кроме того, всем констеблям и церковным старостам было вменено в обязанность оставаться в городе под страхом сурового наказания либо передать свои полномочия способному и во всех отношениях подходящему заместителю, кандидатуру которого одобрит олдермен и члены Городского совета соответствующей части города и за которого уезжающий даст поручительство и залог на случай его смерти, так как нужно будет тогда искать другого констебля на его место.
Все это значительно успокоило умы, особенно после первого момента паники, когда говорили, что из города так все бегут, что Сити – есть опасность – совсем опустеет, если не считать самой что ни на есть бедноты, а вся округа будет разграблена и опустошена голодными толпами. И магистрат действительно не отступился от своего обещания и исполнял возложенные на него обязанности с полным бесстрашием; лорд-мэр и шерифы все время были на улицах, в самых опасных местах; и хотя они старались, чтобы люди не толпились вокруг, в самых неотложных случаях они всегда принимали людей, выслушивали все их жалобы и расспрашивали об их бедах.
Также и городские чиновники, которых называли офицерами лорд-мэра, неукоснительно исполняли свои обязанности, пока были на службе; если же кто-нибудь из них заражался и заболевал, а такое случалось, немедленно находили другого, чтобы поставить на место заболевшего до выяснения выживет тот или умрет.
Подобным же образом шерифы и олдермены всегда находились на своих постах в тех округах, куда они были направлены; а люди шерифа или сержанты, в свою очередь, шли за указаниями к своему олдермену; так что дисциплина и правосудие везде поддерживались неукоснительно.
Следующей заботой было смотреть, чтобы везде соблюдалась свобода торговли; следя за этим, лорд-мэр и шериф, либо кто-то один из них, каждый базарный день выезжали верхом поглядеть, как исполняются их указания: получают ли селяне самый радушный прием,[284]284
…лорд-мэр и шериф каждый базарный день выезжали верхом поглядеть, как исполняются их указания: получают ли селяне самый радушный прием… – О «заботах магистрата», радеющего о том, чтобы «рынки были открыты как обычно и чтоб там было обилие продуктов, которые являлись большим подспорьем для больных, так что и намека на голод, столь роковой для чумного мора, не было и помину», – пишет в своем труде и доктор Ходжес.
[Закрыть] свободно ли пропускают их на рынок и с рынка, не видят ли они на улицах города каких-нибудь безобразий и ужасов, которые могли бы напугать их и заставить прекратить посадки в город. Специальные распоряжения получили также и пекари, а глава Цеха пекарей и его помощники получили указание, чтобы эти распоряжения неукоснительно выполнялись и чтобы установленные цена и вес хлеба (которые еженедельно сообщались лорд-мэром) соблюдались; кроме того, все пекари были обязаны круглосуточно держать печи горячими под страхом лишиться права быть членом корпорации пекарей города Лондона.
Благодаря этим мерам хлеба всегда было вдоволь, и по тем же ценам, как и обычно, я об этом уже говорил; и в провизии на рынках никогда не ощущалось недостатка, до такой степени, что я, дивясь этому, не раз упрекал себя за робость и осторожность при каждом выходе на улицу, тогда как селяне спокойно и храбро шли на рынок, будто в городе не было заразы или будто им не угрожала опасность подхватить ее.
Что правда, то правда, одним из самых похвальных действий магистрата было то, что улицы всегда содержались в чистоте и ничего пугающего нельзя было на них увидеть – трупа или еще чего, оскорбляющего взгляд, – если не считать тех случаев, когда кто-либо падал замертво прямо на улице, о чем я уже говорил; но и такие тела обычно прикрывались или же относились в ближайший церковный двор в ожидании ночи. Все необходимые работы, которые порождали страх, были омерзительны или опасны, делались по ночам; перевозка и погребение трупов, сжигание заразных пожитков – все это делалось ночью; и все те трупы, которые сбрасывались в три огромные ямы на кладбищах, о которых я уже говорил, подвозились туда ночью, и все было забросано землей до наступления дня. Так что в дневное время не было ни видно, ни слышно ни малейших признаков бедствия, если не считать пустынности улиц и подчас бешеных криков и жалоб людей, высовывающихся из окон, а также множества запертых домов и лавок.
Нельзя сказать, что в Сити было так же тихо и пустынно, как на окраинах, если не считать того периода, когда, как я уже говорил, чума поползла на восток и распространилась по всему Сити. Это действительно была милость Божия, что чума, начавшись сначала в одном конце города (о чем говорилось уже предостаточно), лишь постепенно распространялась на другие части и не пришла сюда (я хочу сказать, на восток), пока не истощила своей ярости в западной части города: таким образом, когда она разгоралась в одном направлении, то затихала в другом. Например, она началась в Сент-Джайлсе и вестминстерской части города, а именно: в Сент-Джайлсе-ин-де-Филдс, Сент-Эндрюсе, Холборне, Сент-Клемент-Дейнз, Сент-Мартин-ин-де-Филдс и в Вестминстере; там она свирепствовала примерно до середины июля. Во второй половине июля в этих приходах она стала стихать, но значительно возросла в Крипплгейте, приходе Святого Гроба Господня, Сент-Джеймсе, Кларкенуэлле, Сент-Брандс и Олдерсгейт. Пока это продолжалось во всех перечисленных приходах, Сити и все приходы Саутуэркской стороны реки, а также Степни, Уайтчепл, Олдгейт, Уоппинг и Рэдклифф были почти не затронуты, настолько, что люди там по-прежнему беспечно ходили по делам, вели торговлю, держали открытыми лавки и свободно общались друг с другом и в Сити, и в северо-восточных приходах, и в Саутуэрке, почти как если бы чумы и вовсе не существовало.
Даже когда северные и северо-западные пригороды, такие как Крипплгейт, Кларкенуэлл, Бишопсгейт и Шордич, были уже сильно заражены, все же в остальных приходах было сравнительно спокойно. Например, с 25 июля по 1 августа сводки умерших сообщали:
Сент-Джайлс, Крипплгейт | 554 |
Святого Гроба Господня | 250 |
Кларкенуэлл | 103 |
Бишопсгейт | 116 |
Шордич | 110 |
приход Степни | 127 |
Олдгейт | 92 |
Уайтчепл | 104 |
Все 97 приходов внутри городских стен | 228 |
Все приходы в Саутуэрке | 205 |
Итого | 1889 |
Одним словом, в ту неделю в двух приходах – Крипплгейт и Святого Гроба Господня – умерло на 48 человек больше, чем во всем Сити, восточных пригородах и саутуэркских приходах вместе взятых.
Это привело к тому, что репутация Сити как места здорового, особенно среди близлежащих графств и торговых городов, откуда к нам главным образом и шла провизия, держалась дольше, чем это соответствовало действительности. Ведь когда люди из провинции проезжали через Шордич, или Бишопсгейт, или Олд-стрит и Смитфилд, они видели, что улицы на окраинах пустынны, дома и лавки заперты, а те немногие прохожие, кто встречался им на пути, старались идти посередине улицы. Но как только они попадали в Сити, внешне дела обстояли здесь лучше: рынки и лавки были открыты, и горожане, как обычно, ходили по улицам, хотя и не столь многолюдным; так продолжалось до конца августа – начала сентября.
Но потом ситуация полностью изменилась; болезнь стала слабеть в западных и северо-западных приходах и всей тяжестью, самым ужасным образом обрушилась на Сити, восточные приходы и Саутуэркскую сторону.
Теперь уж Сити представляло собой мрачное зрелище: лавки закрыты, улицы опустели. Правда, на Хай-стрит необходимость все-таки выгоняла людей,[285]285
Правда, на Хай-стрит необходимость все-таки выгоняла людей… – Хай-стрит – родовое название главной (или бывшей главной) улицы во многих английских городах, на которой обычно располагалось множество торговых лавок. В таком большом городе, как Лондон, несколько улиц носили это название; в данном случае имеется в виду Олдгейт-Хай-стрит, на которой жил повествователь; в Саутуэрке же была своя «главная улица» – Баро-Хай-стрит.
[Закрыть] и среди дня там было довольно много народу, но по утрам и вечерам – почти что ни души, даже там, и то же на Корнхилл[286]286
Корнхилл – оживленная улица в Сити со множеством торговых контор; на ней в те времена обычно выставляли приговоренных к наказанию у позорного столба. Однако сам Дефо, подвергшийся такому наказанию за публикацию брошюры «Кратчайший способ разделаться с диссидентами», стоял не здесь, а у Королевской биржи, на Чипсайде (см. ниже) и у Темпл-бара. Стояние длилось по часу в день 29, 30 и 31 июля 1703 г.
[Закрыть] и Чипсайде.[287]287
Чипсайд – улица в Сити; в средние века на ее месте находился главный рынок города; отсюда и название улицы: в древнеанглийском «ceap» означало «продавать» и «покупать».
[Закрыть]
Эти мои наблюдения убедительно подтверждались в те недели сводками смертности, выдержку из которых я приведу ниже, так как она относится к приходам, о которых сейчас шла речь, и доказывает очевидность моих расчетов.
Еженедельная сводка, показывающая падение смертности на западе и северо-западе, выглядит так:
С 12 по 19 сентября | |
|---|---|
Сент-Джайлс, Крипплгейт | 456 |
Сент-Джайлс-ин-де-Филдс | 140 |
Кларкенуэлл | 77 |
Святого Гроба Господня | 214 |
Сент-Лионард, Шордич | 183 |
Приход Степни | 716 |
Олдгейт | 623 |
Уайтчепл | 532 |
Все 27 приходов внутри городских стен | 1493 |
8 приходов Саутуэркской стороны | 1636 |
Итого | 6060 |
Здесь мы видим поистине странную, и весьма прискорбную, перемену; продлись такое положение более двух месяцев, немногие остались бы в живых. Но, повторяю, таково было милосердие Божие, что в западных и северных районах, вначале страшно пострадавших, как видите, положение улучшилось; и если в центре города улицы совсем опустели, то в тех районах люди вновь начали выходить; за следующие две-три недели произошли еще большие перемены, я имею в виду перемены, воодушевившие эту часть города. Например:
С 19 по 26 сентября | |
|---|---|
Сент-Джайлс, Крипплгейт | 277 |
Сент-Джайлс-ин-де-Филдс | 119 |
Кларкенуэлл | 76 |
Святого Гроба Господня | 193 |
Сент-Лионард, Шордич | 146 |
Приход Степни | 616 |
Олдгейт | 496 |
Уайтчепл | 346 |
Все 97 приходов внутри городских стен | 1268 |
8 приходов Саутуэрка | 1390 |
Итого | 4927 |
С 26 сентября по 3 октября | |
|---|---|
Сент-Джайлс, Крипплгейт | 196 |
Сент-Джайлс-ин-де-Филдс | 95 |
Кларкенуэлл | 48 |
Святого Гроба Господня | 137 |
Сент-Лионард, Шордич | 128 |
Приход Степни | 674 |
Олдгейт | 372 |
Уайтчепл | 328 |
Всего 97 приходов внутри городских стен | 1149 |
8 приходов на Саутуаркской стороне | 1201 |
Итого | 4382 |
Теперь несчастья Сити, а также восточных и южных частей города достигли своего предела, так как болезнь переместилась, как видите, именно сюда, то есть в Сити, восемь приходов на той стороне реки, а также приходы Олдгейт, Уайтчепл и Степни; и к этому времени число умерших возросло до такой чудовищной цифры, как 8–9 тысяч, а я полагаю, все 10–12 тысяч в неделю, потому что твердо убежден – никогда не давалось точных отчетов[288]288
…никогда не давалось точных отчетов… – Здесь Дефо следует единодушному мнению медиков той поры. Так, доктор Ходжес полагал, что общая цифра погибших от чумы за 1665 г. превысила 100000 человек, тогда как, согласно официальным сводкам, она составляла 68596.
[Закрыть] по причинам, которые я уже излагал выше.
Да что там, один из самых знаменитых врачей (который позднее опубликовал отчет на латыни о тех временах и о своих наблюдениях) утверждает, что в одну из недель умерло двенадцать тысяч,[289]289
…один из самых знаменитых врачей (который позднее опубликовал отчет на латыни о тех временах и о своих наблюдениях) утверждает, что в одну из недель умерло двенадцать тысяч… – Речь идет несомненно о Натаниеле Ходжесе, который в 1665 г. опубликовал на латыни свое сочинение «Loimologia» («Наука о заразных болезнях»); в 1720 г., т. е. как раз незадолго до публикации «Дневника», этот труд перевел на английский Джон Квинси. В книге Ходжеса содержится следующее утверждение: «К началу сентября болезнь достигла своего пика; в течение этого месяца умирало более двенадцати тысяч человек в неделю».
[Закрыть] особо же отмечает одну ночь, когда умерло четыре тысячи сразу, хотя лично я не припомню, чтобы была подобная роковая ночь с таким огромным числом смертей. Однако все это подтверждает то, о чем я уже говорил и к чему еще вернусь позднее, – недостоверность сводок смертности.
А теперь разрешите мне, хоть это может показаться и повторением, остановиться подробнее на плачевном состоянии самого Сити и той части города, где сам я в то время жил. В Сити и прилегающих к нему районах, несмотря на огромное число людей, бежавших из города, оставалось еще очень много народу, возможно, так много именно потому, что люди долгое время верили, что чума не коснется Сити, а также Саутуэрка, Уоппинга и Рэтклиффа; да что там, уверенность людей была так велика, что многие в поисках безопасности переехали из пригородов в западных и северных районах города на юго-восточную сторону и, как я полагаю, занесли вместе с собой чуму, которая, не будь этого, возможно, позже добралась бы сюда.
И здесь я должен сделать несколько замечаний на пользу потомкам о том, как люди заражали друг друга, а именно, что не только больные непосредственно заражали чумой остальных, но и здоровые. Попробую объяснить: под больными я разумею тех, о которых известно, что они больны, кто лежит в постели и получает лечение, у кого проступили бубоны или нарывы и тому подобное; такие были либо прикованы к постели, либо находились в таком состоянии, что скрыть его было невозможно.
Под здоровыми я разумею тех, кто, хотя и подцепили заразу, которая уже проникла к ним в кровь, но внешне последствия этого еще не проявились, более того, они и сами не подозревают о том, что больны; и так продолжается иногда в течение нескольких дней. Однако дыхание этих людей, где бы они ни были и кто бы к ним ни приблизился, источает смерть; да что там, даже их одежда передает заразу, а руки заражают те вещи, к которым они прикасаются, особенно если руки эти теплые и потные, а обычно эти люди сильно потеют.
Невозможно догадаться, что эти люди заразные, да они часто и сами об этом не знают. Они нередко падают замертво или теряют сознание прямо на улице, потому что обычно такие больные остаются на ногах до последнего, пока вдруг не выступит у них пот, не начнет кружиться голова, и тогда они садятся прямо у дверей и умирают. Правда, почувствовав себя плохо, они изо всех сил стараются добраться до дверей собственного дома, и иногда им это удается – у них хватает сил, чтобы добраться до дома и тут же умереть; другие ходят до тех пор, пока у них не проступают «знаки», но они даже не замечают этого и умирают через час-два после того, как пришли домой, хотя до этого чувствовали себя вполне нормально. Это самые опасные больные, и здоровым следует более всего их опасаться, но в то же время их невозможно распознать.
Вот почему в дни подобного испытания невозможно предохранить себя от чумы даже при величайшей бдительности: ведь нельзя отделить заразных людей от здоровых, ибо заразные и сами не осознают своего положения.
Я был знаком с человеком, который свободно заговаривал с людьми во все время чумы 1665 года, но держал при себе противоядие или укрепляющее средство, чтобы принять его, как только он почувствует себя в опасности. У него был такой способ выявлять эту опасность, о каком я не слыхивал ни до того, ни после. Насколько он был действенен, тоже не могу сказать. У него была рана на ноге, и когда бы он ни оказывался в компании с заразными людьми, если зараза начинала воздействовать на него, он, по его утверждению, тотчас узнавал об этом по следующему признаку: рана на ноге начинала саднить и бледнеть;[290]290
У него была рана, на ноге, и когда бы он ни оказывался в компании с заразными людьми, рана на ноге начинала саднить и бледнеть… – О похожем случае сообщалось в письме Дж. Биля от 12 октября 1670 г. сэру Р. Бойлу; он писал о своем знакомом, человеке вполне надежном, который утверждал, что знал восьмидесятилетнюю старушку, не раз говорившую в его присутствии, будто может почувствовать чуму в радиусе тридцати миль по боли в местах, где когда-то были чумные бубоны, так как еще в молодости она перенесла чуму.
[Закрыть] и вот, как только он чувствовал, что рана начинает саднить, он либо уходил из той компании, либо принимал свое зелье, которое всегда имел при себе. Так вот, рана его часто саднила в компаниях людей, считавших себя здоровыми и выглядевших здоровыми; тогда он неизменно вставал и говорил во всеуслышание:
– Друзья, кто-то в этой компании болен чумой.
И компания тотчас же расходилась. Действительно, это был добрый советчик, напоминавший людям, что чумы не избежать тем, кто без разбору заговаривает со всеми в зараженном городе, где люди носят в себе болезнь, сами того не зная, и по неведению передают заразу другим; и в таких случаях запиранием здоровых и удалением больных делу не поможешь, раз нельзя запереть и всех тех, с кем общался больной, причем даже до того, как узнал, что он болен; и никто не представляет себе, как далеко это заведет и где остановится; так что никому не известно, когда, где, как и от кого может он подцепить заразу.
По этой-то причине, я думаю, многие утверждали, что сам воздух испорчен и заражен и что нет нужды опасаться тех, с кем разговариваешь, ибо зараза гнездится в самом воздухе. Я слышал, как люди говорили об этом взволнованно, с испугом.
– Я никогда не приближался к заразным, – горестно восклицал один, – я заговаривал только со здоровыми и все-таки подцепил эту хворь!
– Убежден, это перст Божий, – говорил другой в припадке набожности.
А первый вновь восклицал:
– Я не бывал ни в заразных местах, ни рядом с заразными людьми! Не иначе, как это в воздухе! Мы вдыхаем смерть вместе с воздухом, так что все в деснице Господней, а от нее не укроешься.
В конце концов люди сделались равнодушнее к опасности,[291]291
В конце концов люди сделались равнодушнее к опасности… – Это психологически тонкое наблюдение Дефо использует и в романе «Молль Флендерс», когда в Ньюгейтской тюрьме героиня с изумлением обнаруживает, что люди, ожидающие приговора или уже приговоренные к смерти либо длительному тюремному заключению, пребывают в отупении отчаяния.
[Закрыть] менее осмотрительны, стали меньше беречься, чем раньше, – особенно к концу поветрия, когда оно достигло наивысшего размаха. Тогда, с поистине турецким фатализмом,[292]292
…с поистине турецким фатализмом… – О поведении турок во время чумы пишет доктор Кемп в своем «Кратком докладе…»: «Турки убеждены, что судьба каждого предопределена и нерушимо предрешена Божьей волей; согласно этому убеждению, они пренебрегают любыми попытками избежать заразы: общаются друг с другом, покупают товары в зараженных домах, носят одежду недавно умерших… И множество наказано чумой за свою ересь».
[Закрыть] стали они утверждать, что, если Богу угодно будет их наказать, то все едино – ходить ли по улицам или сидеть дома – им все равно не уберечься; и они храбро ходили по улицам куда угодно, даже в зараженные дома и зараженные спальни, навещали больных, да что там – заразившись, лежали в одной постели с женами и детьми. А последствия были те же, что в Турции и других странах, где так поступают, а именно: они заражались друг от друга и мерли сотнями и тысячами.
Я далек от того, чтобы приуменьшать страх гнева Божьего или непочтительно относиться к Божественному промыслу, о котором, всегда должны мы помнить в подобных случаях. Несомненно, такое испытание есть кара Господня, посланная городу, стране или народу; знак Его гнева, призыв к раскаянию, обращенный к этому городу, стране или народу, согласно тому, что было сказано Господом пророку Иеремии (глава 18, стих 7–8): «Иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его; но если народ этот, на который Я это нарек, обратится от своих злых дел, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему». Именно, чтобы передать должное впечатление страха Божьего на умы людей в то время и не приуменьшить его, я и вдаюсь во все эти мелкие подробности.
Поэтому, повторяю, я не отрицаю права рассматривать такие вещи как непосредственный знак карающей десницы Господней, как указания на Божий промысел; нет-нет, наоборот, было множество удивительных случаев спасения людей от заражения и спасения уже заразившихся, которые указывают на удивительное и весьма знаменательное вмешательство Провидения во всех этих отдельных случаях; да и свое собственное спасение считаю я чуть ли не чудом и всегда размышляю о нем с благодарностью.
Но раз я говорю о чуме как болезни, проистекающей от естественных причин, то нужно считать, что она и распространяется естественным путем; оттого, что она передается через заболевших людей и их пожитки, она не становится в меньшей степени карой Господней; ведь если Божественной волей создана вся природа и естественный ход вещей, то эта воля, равно спасающая и карающая, и проявляется через обычные, естественные причины и через действия людей; так что Господь действует естественными способами и средствами, оставляя за собою право в исключительных случаях прибегать к сверхъестественным мерам. И совершенно очевидно, что в случае заразы нет ни малейшей нужды в исключительном, сверхъестественном вмешательстве: обычного хода вещей вполне достаточно, чтобы осуществить все, что угодно Небу. Среди этих способов осуществления и скрытая передача заразы, неразличимой и неизбежной, и ее более чем достаточно, чтобы обнаружить всю суровость гнева Божьего, не прибегая к каким-либо сверхъестественным объяснениям и чудесам.
Зараза была столь сильна и распространялась так неуловимо, что и величайшие предосторожности не могли обеспечить безопасности, пока человек находился в пораженном болезнью городе. Однако, убежден – и у меня столько примеров, еще свежих в памяти, что убеждение это невозможно оспорить, – что никто во всем государстве не заразился иначе, чем самым естественным путем, получив болезнь либо от недужного, либо от одежды, прикосновений, испарений кого-либо, кто уже заразился раньше.
