Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо"

Автор книги: Даниэль Дефо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Экранизации «Робинзона Крузо»

Русская «Википедия» приводит список из восьми наиболее известных фильмов (производства разных стран в 1932–2003 гг.), снятых по роману «Робинзон Крузо». Советских кинолент в списке две, 1946 и 1972 гг., главную роль в них сыграли Павел Кадочников и Леонид Куравлев соответственно. В последней по времени из перечисленных версий, французской, Робинзоном стал Пьер Ришар.

А в 1998 г. была снята очередная кинематографическая робинзонада – фильм «Новые робинзоны». В нем папа, мама, двое сыновей и дочка отправились на яхте из Гонконга в Австралию. В открытом океане их догоняет на корабле человек, продавший им яхту. Он оказался главарем пиратов и злодеем. Семье удается спастись, но яхта разбивается о рифы. «Робинзоны» оказываются на необитаемом острове, где жили крокодилы, фазаны, обезьяны, пантеры, питоны, росли ананасы, бананы и кокосы. Нашли на острове и своеобразную «Пятницу» – девочку-француженку с потерпевшего катастрофу аэроплана. Воевали с пиратами, обнаружили на затонувшей яхте награбленные пиратами сокровища.

Существует также компьютерная игра «Новый Робинзон».

Литература

• Аллен Г. Эдгар По (биография) // http://lib.ru/INOFANT/POE/biography.txt

• Аникст А. А. Даниель Дефо. Очерк жизни и творчества. – М.: Просвещение, 1957. – 136 с.

• Аникст А. А. Робинзонада // Литературная энциклопедия. Т. 9. – 1935 // http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le9/le9-7181.htm

• Википедия // http://uk.wikipedia.org; http://ru.wikipedia.org

• Воронова Н. Робинзон Крузо // http://lit-prosv.niv.ru/litprosv/articles-eng/voronova-robinzon-kruzo.htm

• Дали Н. Роман Дефо «Робинзон Крузо» // http://www.proza.ru/2010/03/04/159

• Дефо Д. Дальнейшие приключения Робинзона Крузо, составляющие вторую и последнюю часть его жизни, и захватывающее изложение его путешествий по трем частям света, написанные им самим / Пер. с англ. З. Н. Журавской; под ред. А. Франковского. – М.; Л.: Academia, 1935. (Текст из электронной библиотеки Lib.ru: http://lib.ru/PRIKL/DEFO/crusoeall2.txt)

• Зарудный Е. Великий экспериментатор // Зеркало недели. – 2006. – 22 апр. (http://www.zn.ua/newspaper/articles/46528#article)

• Каменский А. В. Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузе». Его жизнь и литературная деятельность. – СПб., 1892. – 74 с.

• Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. – Т. 4: Проза. Письма. – М.: Правда, 1969. – 479 с.

• Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения: В 3 т. – Т. 1. – М.: Гос. изд-во худ. лит., 1961. – 851 с.

• Урнов Д. М. Дефо. – М.: Молодая гвардия, 1990. – 255 с.

• Урнов Д. М. Робинзон и Гулливер. Судьба двух литературных героев. – M.: Наука, 1983. – 89 с.

• Defoe and the Critics // http://www.unbsj.ca/arts/english/jones/3205-04/websites/shannon/index.htm

• Richetti, John J. The Life of Daniel Defoe. – Malden, MA: Blackwell, 2005. – 406 p.

• http://litopys.org.ua/shevchenko/shev9047.htm

• http://mamalisa.com/?t=es&p=1632&c=116

Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо

Глава I
Робинзон

Отец мой, по фамилии Крейцнер, происходил из довольно богатой семьи, родом из Бремена. Приехав в Англию, он поселился сначала в Гулле, где нажил себе торговлей значительное состояние; затем переехал в Йорк и женился на моей матери, носившей старинную фамилию Робинзонов, одну из самых известных в той местности. Вот почему, родившись здесь в 1632 году, я получил двойную фамилию Робинзона-Крейцнера. Но поскольку у англичан есть обычай коверкать все иностранные слова, в том числе и собственные имена, то не только нас прозвали другие, – мы и сами стали называть себя, а позже и подписываться Крузо. Так всегда меня звали все мои знакомые.

У меня было два старших брата: один служил во Фландрии подполковником в Английском пехотном полку под начальством знаменитого полковника Локгарта и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что случилось со вторым моим братом, мне столь же мало известно, как неизвестно было моим родителям, что произошло потом со мной.

Я был третьим сыном, к торговому делу не готовился, и меня слишком рано начали одолевать всякие несуразные мысли. Отец мой, будучи уже в преклонном возрасте, сумел дать мне весь объем общих знаний, который можно приобрести, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в адвокаты, но меня ничего не привлекало, кроме морских путешествий. Эта страсть, несмотря на просьбы и убеждения моей матери и друзей, вопреки желанию и воле моего отца, захватила меня с такой силой, что казалась каким-то роком, пронзившим меня с рождения и упрямо толкавшим к бедствиям и горестям, впоследствии ставшими моим уделом.

Отец мой, человек рассудительный и дальновидный, в надежде отвратить меня от моего намерения, настойчиво наставлял меня на путь истинный. Однажды утром он позвал меня к себе в комнату, в которую его заточила подагра, и горячо отговаривал от задуманного. Он спросил, какая еще причина, кроме моего пагубного влечения к странствиям, заставляет меня оставить отчий дом и родную страну, где мне все благоприятствует, где своим трудом я мог бы обеспечить себе значительное состояние, спокойную, благополучную жизнь.

– Только люди разорившиеся, потерявшие все состояние, – продолжал он, – бездельники, только честолюбцы или легкомысленные искатели приключений пускаются в подобные предприятия и ищут славы в делах, выходящих за пределы обычной, естественной жизни. С одной стороны, это стремление тебе не по силам, с другой – оно унижает тебя; твой настоящий удел – среднее состояние, то есть высшая ступень скромного жизненного бытия. Многолетний опыт убедил меня, что лучшим положением в мире является то, которое полнее других соответствует благополучию человека. Оно чуждо нужды и угнетения, физического труда и лишений, которые тяготеют над низшими классами; в нем не беспокоят нас ни гордыня, ни роскошь, ни самолюбие, ни зависть высшего класса. Ты лучше оценишь также счастье, когда узнаешь, что все люди, живущие в других условиях, ему завидуют. Даже цари нередко жалуются на трудности и беспокойства, связанные с их высоким званием: как часто жалеют они о том, что Провидение не поставило их между двумя крайностями – величием и ничтожеством, да и мудрецы утверждают, что середина – мера истинного счастья, все они просят избавить их как от нищеты, так и от излишнего богатства.

Наблюдай сам – и ты убедишься, что превратности судьбы подстерегают людей высшего и низшего классов. Меньше всего их приходится на людей среднего состояния, подверженных этим превратностям в меньшей мере, чем высшие и низшие слои общества: в нем реже встречаются болезни, беспокойства телесные и душевные, чем в двух других состояниях, из которых одно своими роскошью и пороками, а другое утомительным трудом, недостатками, скудной пищей и даже голодом естественным образом вызывают различные недуги и несчастья. Среднее состояние лучше и надежнее других обеспечивает расцвет всех добродетелей, всех удовольствий; спокойствие и изобилие – верные спутники счастливой посредственности. Воздержание, умеренность, здоровье, доброжелательность, общительность, приятные развлечения и всяческие удовольствия ниспосланы судьбой среднему состоянию. Человек среднего состояния в приятном спокойствии проходит свой жизненный путь и безмятежно, мирно завершает его. Тяжкая работа не удручает ни рук его, ни головы: он не влачит жизнь раба из-за куска насущного хлеба; его не изнуряют несчастья, лишающие спокойствия и сна тело; его не сводит с ума зависть или втайне сжигающая жажда почестей и величия; в довольстве он легко скользит по свету, с наслаждением вкушает радости жизни, минуя ее горечи; чувствует себя вполне счастливым и с каждым новым днем учится осознавать это все больше.

После этого отец настойчиво и по-доброму убеждал меня перестать ребячиться, не искать на свою голову приключений, от которых меня должно защитить данное мне от рождения положение:

– Ты не нуждаешься в поиске хлеба насущного, я помогу тебе скорее обрести то состояние, которое я тебе предлагаю. Если же после этого тебе не повезет и ты не будешь счастлив, пеняй на свою судьбу или на тобой же допущенную ошибку; я в ответе не буду. Исполняя свой долг, я предостерег тебя от того шага, который ведет к краху. Одним словом, я готов всячески облагодетельствовать тебя, если ты остепенишься и останешься дома по моему совету. Но я не намерен способствовать твоей гибели, дав добро на задуманный тобой отъезд. У тебя перед глазами живой пример твоего старшего брата, которого я так же убеждал не участвовать в нидерландской войне. Однако все убеждения оказались напрасны: юноша ушел в армию и погиб. Я не перестану молиться о тебе, но скажу честно: если ты сделаешь этот безрассудный шаг, Бог не даст тебе благословения, и когда впоследствии ты пожалеешь о содеянном и останешься без помощи, тогда вспомнишь мои советы, которыми пренебрег.

В конце этой действительно пророческой речи, в чем – я полагаю – и сам отец мой еще не был уверен, слезы обильно потекли по его лицу, особенно когда он говорил о моем брате. Предсказывая мне мое раскаяние в будущем, он не в силах был продолжать и, внезапно остановившись, прибавил: «Я слишком расстроен, больше не могу сказать ни слова!»

Я искренне был тронут этим отеческим внушением: могло ли быть иначе? И отказался от своего решения, и решил остаться дома, исполнив волю моего отца. Но, увы! – через несколько дней добрая решимость моя исчезла, и несколько недель спустя я – во избежание новых родительских назиданий – решился бежать! Однако и тут еще я не сразу бросился из дому в порыве нетерпения: заметив однажды, что моя мать несколько развеселилась, я отвел ее в сторону и сказал: «Желание странствовать по свету настолько овладело мной, что у меня ничего решительно не получается, ни на одно дело у меня не хватает терпения, и отец мой лучше бы сделал, если бы дал мне свое согласие, а не поставил меня перед необходимостью обойтись без него. Мне минуло восемнадцать лет и поздно теперь идти в ученики к купцу или писарем к какому-то прокурору. Я уверен, что если это и сделаю, то все равно не дождусь конца испытательного срока и непременно сбегу от хозяина и уйду в плавание. Замолвите за меня словечко батюшке, чтобы он сам отпустил меня попытаться совершить путешествие, и если все это мне наскучит, я вернусь и более не тронусь с места и обещаю вам удвоенным прилежанием наверстать все потерянное время».

Мое объяснение сильно расстроило мою мать.

– Это невозможно, – сказала она. – Я ни за что не стану говорить об этом с твоим отцом, ведь он слишком хорошо знает, что тебе принесет пользу, и не согласится с твоими планами, мне даже странно, что ты после разговора с ним, такого доброго, мягкого, убедительного, продолжаешь еще об этом думать! Словом, если ты хочешь погубить себя, я больше не знаю, чем тебе помочь, и не сомневайся, что отец твой никогда с тобой не согласится. Что касается меня, я никогда не смогу благословить тебя на гибель и не хочу, чтобы обо мне сказали, будто я – твоя мать – поддержала твое непродуманное решение, против которого был отец.

Позже выяснилось, что, несмотря на обещание, моя мать все пересказала отцу и он, сильно обеспокоенный, сказал ей: «Этот мальчик мог бы быть счастливым, оставшись дома, но если он отправится странствовать, то станет несчастнейшим существом; я никогда не соглашусь на это».

Только через год мне удалось уйти. Все это время я постоянно отказывался от любого предложения заняться каким-либо делом и нередко упрекал отца и мать за их непреклонность, ведь они знали, как сильны мои природные наклонности. Однажды случайно, без всяких мыслей об отъезде, прибыв в Гулль, я встретил там одного из моих товарищей, который отправлялся морем в Лондон на корабле своего отца. Этот товарищ соблазнил меня ехать с ним, используя обычную приманку моряков, – что я отправлюсь даром. Не посоветовавшись с моими родителями, даже не поставив их в известность, а предоставив им самим как-то узнавать о моем отъезде, не спросив благословения ни Божьего, ни родительского, не учитывая ни обстоятельств, ни последствий, я, по несчастью и Бог знает как, 1 сентября 1651 года на корабле товарища отправился в Лондон. Думаю, что никогда еще несчастья молодого бродяги не начинались так рано и не заканчивались так поздно, как мои!

Едва корабль вышел из Гумбера, как поднялся ветер и волны стали вздыматься ужасным образом. Это была моя первая поездка по морю, мне стало очень плохо, и я упал духом. Только тогда я всерьез задумался о своем поступке и о правосудии Небес, о наказании за свое непослушание. Все добрые советы моих родителей, слезы отца, увещевания матери живо предстали в моей памяти, и моя, тогда еще не ожесточившаяся совесть укоряла меня в том, что я пренебрег родительскими советами и нарушил мой долг перед Богом и отцом. Между тем буря усиливалась и море волновалось, но все это было мелочью в сравнении с тем, что я увидел после и несколько дней спустя. Но и этого оказалось достаточно, чтобы расстроить подобного мне новичка: при каждой новой волне мне казалось, что я тону; когда корабль проваливался, как мне казалось, между двумя валами, я думал, что он идет ко дну. В этом жалком состоянии я неоднократно клялся, что если Богу угодно будет спасти меня и я доберусь до твердой земли, то нога моя никогда не ступит на корабль, а я вернусь к отцу, последую его советам и никогда больше не подвергну себя никаким опасностям. Тогда только я осознал справедливость рассуждений моего отца о жизни и убедился в том, как приятно и мирно он жил, не подвергаясь ни морским бурям, ни превратностям сухопутной жизни, и решил как блудный сын возвратиться в родительский дом.

Глава II
Буря

Эти благоразумные мысли сохранялись у меня, пока продолжалась буря, и даже несколько дольше, но на следующий день ветер стих, море успокоилось и я начал мало-помалу привыкать к морской жизни. Весь этот день я был задумчив, продолжая еще страдать от морской болезни; но с приближением ночи погода прояснилась, ветер прекратился, наступил очаровательный вечер: солнце закатилось и такое же взошло на следующее утро. Легкий ветерок едва скользил по гладкому морю, в котором отражалось ярко сиявшее солнце. Зрелище было великолепное, прекраснее всего, что я видел!

Я хорошо спал всю ночь, тошноты больше не чувствовал, был весел и с удивлением любовался океаном, накануне еще столь грозным и жутким, а теперь таким тихим и приветливым. И тут, словно опасаясь, чтобы моя решимость не закрепилась, товарищ – мой соблазнитель – подошел ко мне и, хлопнув по плечу, спросил:

– Ну! Боб, как ты? Бьюсь об заклад, ты перепугался, когда ночью задул ветер, но этим ветром нельзя и шапки надуть!

– Не надуть шапки? Такая ужасная буря!

– Буря? Ты с ума сошел, и ты называешь это бурей? Пустяки и только! Нам бы – добрый корабль да побольше раздолья на море, так мы и ухом не поведем при этаком шквале. Ты, Боб, просто неопытный моряк. Заварим-ка лучше пуншу и все забудем! Видишь, какая теперь чудесная погода?

Чтобы сократить эту скучную часть моей истории, мы последовали обычаю моряков: пунш был готов, я напился допьяна и за одну эту пагубную ночь потопил во хмелю все мое раскаяние, все размышления о прошлом, всю свою решимость насчет будущего. Одним словом, как только море утихло и его поверхность стала такой же ровной и гладкой, как до бури, так и пришли в порядок мои мысли, исчезли страх и опасение утонуть в море. Всколыхнулись прежние желания, и я совершенно забыл все свои клятвы и обещания, данные мной в минуту бедствия. Признаюсь, однако, во мне, как обычно бывает в подобных случаях, порой пробуждались здравый смысл и серьезные мысли, но я изгонял их, лечился от них, как от болезни, и благодаря пьянству и соответствующей компании, вскоре переборол эти – так называемые мной припадки, и в пять-шесть дней одержал полную победу над совестью, какую только может пожелать себе молодой повеса, решивший ни на что не обращать внимания.

Однако мне суждено было пережить новое испытание. Провидение, следуя закону справедливости, решило оставить меня без всякого оправдания. За мое упорство и непонимание того, что же способствовало моему спасению, последующие события развернулись так, что самый жестокий негодяй из нашего экипажа не мог бы не увидеть в них и опасность, и милосердие Божие.

На шестой день нашего плавания мы вошли в Ярмутский рейд. Ветер был встречный, слабый, и мы двигались после бури медленно. Затем бросили якорь и так стояли семь или восемь дней при встречном северо-западном ветре. В течение этого времени многие корабли из Ньюкасла пришли на тот же рейд – обычное место стоянки судов, ожидающих попутного ветра для входа в Темзу.

Мы бы могли простоять здесь гораздо меньше, стоило только воспользоваться приливом, если бы ветер не усиливался, особенно на четвертый-пятый день нашей стоянки. Все считали этот рейд столь же благонадежным, как и гавань: якоря и якорные принадлежности были в отличном состоянии, поэтому наши люди ни о чем не беспокоились, не предчувствуя никакой опасности, проводили время в свое удовольствие по обычаю моряков. На восьмое утро ветер усилился, и мы все принялись за работу: нам велено было ослабить стеньги, задраить люки и позаботиться, чтобы все было в исправности. Около полудня море сильно разволновалось: бак или носовая часть беспрестанно погружались в воду, корабль наш черпал воду. Раза два нам показалось, что бухт-якорь скользил по морскому дну.

Капитан велел отдать шварт или бросить главный якорь, и мы остались на двух якорях, натянув наши канаты до конца. В этот раз разыгрался настоящий шторм, и я увидел растерянность и ужас на лицах самых смелых моряков. Даже наш храбрый капитан выражал тревогу по поводу спасения корабля: когда он проходил мимо меня при входе и выходе из своей каюты, я слышал, как он тихо бормотал: «Господи! Смилосердься над нами, мы погибаем!» и т. п. В первые минуты я неподвижно лежал в матросской каюте и не могу сказать, что я тогда чувствовал. Мне уже невозможно было обратиться к прежнему раскаянию, столь явно попранному мной. Я думал, что ужасы смерти прошли и что эта вторая буря будет похожа на первую. Но когда сам капитан, походя мимо меня, сказал: «Мы погибаем!», я ужасно испугался, выбежал из каюты и огляделся вокруг.

Никогда еще столь ужасное зрелище не поражало меня: волны поднимались на высоту гор и через каждые три-четыре минуты обрушивались на нас. В какую сторону ни обращал я свой взгляд, везде видел ужас и бедствие. Два тяжело нагруженных корабля, стоявшие неподалеку, срубили свои мачты. Наши матросы закричали, что корабль, находившийся от нас не далее мили, начал тонуть. Другие два корабля, сорвавшись с якорей, носились без мачт в открытом море. Легкие суда меньше страдали от шторма, но два или три из них тоже унесло от берега, и они пронеслись мимо нас, убрав все паруса.

Ближе к вечеру штурман и боцман попросили у капитана разрешения срубить фок-мачту. Капитан долго сопротивлялся, но когда боцман сказал ему, что без этого корабль неизбежно пойдет ко дну, он согласился. Едва успели свалить за борт переднюю мачту, как зашатался грот (средняя мачта) и корабль так закачало, что и эту мачту пришлось срубить и очистить палубу.

Можно представить себе, что переживал тогда я, молодой моряк, которого совсем недавно ужасно напугали такие мелочи, как легкая качка. Но, насколько я помню, в то далекое время меня в десять раз больше, чем смерть, страшила мысль о том, что я пренебрег угрызениями совести и против отцовской воли возвратился к своим прежним намерениям. Все это вместе, усиленное ужасом бури, ввергло меня в такое состояние, которое невозможно выразить словами. Однако все это были еще цветочки!

Буря продолжала свирепствовать, и сами моряки признавали, что ничего ужаснее никогда не видели. Наш корабль был крепким, но, тяжело нагруженный, шел глубоко в воде. Матросы часто вскрикивали, что он оседает: к счастью, тогда я не знал еще значения слова «оседать», пока меня не просветили. Между тем буря настолько разбушевалась, что мне довелось увидеть то, что было редкостью: капитан и боцман, более других опасавшиеся, что корабль потонет, принялись за молитву.

В довершение беды среди ночи один из людей, посланных в трюм, закричал, что там открылась течь, а другой сообщил, что воды в трюме прибыло на четыре фута. Тут же всех призвали к помпам. При одном слове «к помпам» я обмер от страха и упал навзничь на койку, на которой сидел в каюте. Однако матросы скоро меня подняли, говоря, что если я ни на что другое не гожусь, то могу наравне со всеми качать воду. Я встал и отправился к помпам, где начал усердно работать. В это время капитан, увидев, что несколько легких судов, которые не могли устоять против бури, вышли в открытое море и приближались к нам, приказал стрелять, чтобы уведомить их, что нам угрожает опасность. Я, абсолютно не понимавший, что это значит, так перепугался, что решил, будто наш корабль уже разбился вдребезги или произошло еще какое-нибудь жуткое несчастье. Словом, я так перепугался, что упал в обморок. Поскольку это случилось в тот момент, когда каждый думал только о собственной жизни, то никто не заметил, что случилось со мной. Другой матрос занял мое место у помпы и, решив, что я умер, оттолкнул меня ногой. Прошло еще немало времени, пока я очнулся.

Мы продолжали работать, но вода в трюме прибывала. По всем признакам, корабль должен был затонуть, и хотя буря начала понемногу стихать, нельзя было надеяться, что корабль доплывет до гавани, и капитан продолжал стрельбу, взывая о помощи. Небольшое судно, проходившее мимо нас, решилось спустить для нашего спасения бот: он приблизился к нам с риском для жизни его матросов, но ни мы не могли на него взойти, ни он не мог причалить к нашему кораблю. Наконец гребцы сделали последнее усилие, жертвуя собственной жизнью ради спасения нашей. Наши матросы бросили им канат с бакена, после неимоверных усилий они его схватили, мы притянули их к носу корабля и спустились в их бот. О том, чтобы добраться до их корабля, нечего было и думать, поэтому решили пустить бот в открытое море и грести как можно ближе к берегу. Капитан пообещал, что если бот разобьется о берег, он расплатится за него с хозяином.

Таким образом, мы то гребли, то, подгоняемые ветром, держали курс на север и так почти достигли мыса Винтертон. Не прошло и четверти часа после того, как мы покинули корабль, как он начал тонуть. Тогда я впервые понял, что значило «оседать», или идти ко дну. Но, должен признаться, глаза мои были затуманены и я очень плохо видел предметы, когда матросы сказали мне, что наш корабль тонет, ибо с той минуты, как я сошел, или лучше сказать, когда меня положили в бот, я будто умер от ужаса и от мыслей о будущем.

Мы усиленно гребли в надежде достигнуть берега и могли ясно различать его, когда наш бот подбрасывало на гребень волн. Вдоль берега мы видели большую толпу людей, собравшихся помогать нам, когда мы подойдем к ним ближе.