Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо"

Автор книги: Даниэль Дефо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава XVIII
Библия

Признаюсь, когда я сошел на берег и увидел, что весь экипаж, кроме одного меня, утонул, меня охватил какой-то восторг, какая-то радость, которые могли бы превратиться в чувство искренней благодарности к Богу. Но этот первый порыв перешел в обычную радость оттого, что я остался в живых. Я и не думал о милосердой деснице, сохранившей меня тогда, когда остальные погибли, не задумался, почему Провидение так милосердо поступило именно со мной. Это была заурядная радость, какую обычно испытывают моряки, добравшись до берега после кораблекрушения, запивая ее первой чашей пунша и тотчас же забывая.

Так до сих пор жил и я! Даже впоследствии, когда я вполне осознал свое ужасное положение – неизвестное место, куда я был выброшен один, без людей, без надежды на помощь, на спасение, – даже тогда, когда едва появилась возможность жить, не умерев с голоду, все горе осталось позади, я повеселел, принялся за работу для сохранения своей жизни, я не особенно печалился о своей участи и не задумывался ни о правосудии Небес, ни о том, что на меня ополчилась рука Божия, такие мысли редко приходили мне в голову.

Проросшее зерно, о котором я вспоминал в своем журнале-дневнике, сначала серьезно повлияло на меня, и я довольно долго готов был видеть в этом чудо, но когда чудо развенчалось, я вскоре обо всем забыл.

Даже землетрясение – ужаснейшее из всех явлений природы, способных заставить обратиться к высшим силам, – мало на меня подействовало. После первого страха первое впечатление скоро изгладилось из моей памяти. Я перестал думать о Боге, о Его законах. Не думал, что мои несчастья, что все происшедшее со мною было делом Его руки, как будто я всегда жил вполне благополучно!

Однако когда я заболел и отчетливо представил свою смерть, когда от физической боли стали слабеть мои память, воля, когда меня измучили жестокие приступы лихорадки, тогда моя совесть, надолго замершая во мне, проснулась: я начал упрекать себя за прежнюю свою жизнь, за свое порочное поведение, которым вызвал Божье наказание.

Эти мысли заполнили мою голову на другой или третий день болезни, и во время жестокой горячки у меня вырвались слова, похожие на молитву, хотя и молитвой в полной мере их нельзя назвать. В них не было раскаяния и надежды, они, скорее, были воплем страха и скорби. Беспорядочные мысли, несносная боль, угрызения совести, ужас умереть в таком положении удваивали головную боль, и я сам не понимал того, что слетало с моего языка. Это было нечто вроде восклицаний: «Боже, что я за несчастное создание! Если болезнь не остановится, я, вероятно, умру без помощи! Что будет со мной?!» А из глаз моих текли обильные слезы.

Тут я вспомнил добрые советы моего отца и его предсказание, что Бог не благословит моего безрассудного поступка, что я впоследствии не раз обращусь к его советам, и тогда уже некому будет мне помочь. «Теперь, – говорил я сам себе, – слова дорогого моего отца сбылись! Меня преследует кара Божья. Я остался без помощи за то, что не внимал голосу Провидения, которое предоставило мне все возможности жить счастливо. Но я не захотел послушать своих родителей, заставил их оплакивать мое безрассудство и сам теперь плáчу от его последствий. Я оттолкнул их помощь, их покровительство, которые могли облегчить мне все трудности в жизни. Теперь, я должен преодолевать эти трудности, не имея ни поддержки, ни совета, ни утешения!» И вот тогда я восклицал: «Боже, помоги мне, ибо я в отчаянии!» Такова была моя первая молитва, если так можно назвать единственную мольбу, с которой я обратился к Богу в продолжение стольких лет. Но возвращусь к моему журналу.

28 июня. После приступа, немного отдохнув, я встал. Несмотря на то что мой сон сильно испугал меня, я подумал, что приступ может возобновиться на следующий день и мне нужно запастись водой и пищей для подкрепления организма. Сначала я налил воды и поставил на стол около моей постели. Затем, чтобы избавиться от простуды, причинами, вызывающими лихорадку, влил в воду четверть кружки рому. Потом изжарил на угольях кусок козлятины, но съел очень мало. Вышел прогуляться, но очень ослабел, и из головы не шли мысли о моем бедственном положении, что серьезно огорчало меня: я боялся повторения болезни на следующий день.

Я приготовил себе ужин из трех черепашьих яиц, которые испек в золе и съел их, как говорится, «в мешочке». Это была первая еда, перед которой я помолился.

Поужинав, я захотел прогуляться, но до того ослабел, что едва мог поднять ружье, без которого никуда не выходил. Пройдя недалеко, я сел на берегу, глядя на безмятежное и тихое море. Пока я сидел, разные мысли одолели меня: «Что такое земля и море? Откуда они произошли? Что такое я сам? Что такое творения дикие и образованные, люди и животные? Откуда все мы происходим? Вероятно, мы созданы каким-то таинственным, всемогущим существом, которое сотворило землю, океан, воздух и небеса, но кто оно?»

Так рассуждая, я пришел к выводу, что все это сотворил Бог. «Хорошо! Если Бог сотворил все, не Он ли всем правит? Не Он ли все оберегает? Ибо Существо, которое могло создать все это, должно иметь и силу все сохранять и всем управлять? Если это действительно так, то что же может произойти в обширном творении без Его воли и закона? И если ничто не может произойти без Его ведения, не должен ли Он знать, что я нахожусь в плачевнейшем состоянии: если ничто не может быть без Его воли, стало быть, Он повелел всему этому случиться со мной?»

Вывод мой был неопровержим: я остался уверенным, что Бог приказал всему этому случиться, что Его воля – довести меня до столь горького состояния. Бог господствует не только надо мной, но и над всем, что случается в мире. Отсюда и возник такой вопрос: «За что же Бог так поступает со мной? Чем я провинился?»

Тут моя совесть укорила меня за богохульство, и мне показалось, я услышал голос: «Несчастный! Ты еще спрашиваешь, что ты сделал? Оглянись на свою беспутную жизнь и спроси себя, чего ты не сделал? Спроси, почему ты еще раньше не был наказан? Почему не утонул в Ярмутском рейде? Почему не был убит в сражении, когда салехский корсар захватил ваш корабль? Почему спасся от хищников на берегу Африки? Или не утонул здесь, где, кроме тебя единственного, погиб целый экипаж? И после этого неужели ты еще повторишь: что я сделал?»

Эти размышления заставили меня задуматься. Я не мог найти ни слова, чтобы ответить себе. С тоской на душе я пошел назад, собираясь уснуть. Но я так расстроился, что сон не приходил. Сел на стул и зажег светильник, так как уже начинало темнеть. Беспокоясь, как бы не возвратилась моя болезнь, я вспомнил, что бразильцы от всех болезней лечатся табаком и что у меня в сундуке есть несколько пачек готового и несколько – зеленого, еще в листьях, табака.

Я пошел к сундуку, вероятно, руководимый Провидением, потому что обнаружил средства для исцеления и тела, и души. В сундуке я нашел, кроме табака, несколько книг, которые мне удалось спасти, но я их прежде не вынимал, то ли из-за лени, то ли из равнодушия. Одной из них оказалась Библия. Итак, теперь у меня была и Библия, которую вместе с табаком я положил на стол.

Я не знал, что делать с табаком, помогает ли он от моей болезни или нет, однако сделал несколько попыток. Кусочек табачного листа я положил в рот и пожевал его, тотчас же словно опьянел: табак был зелен, крепок, а я непривычен к нему. Затем я замочил табак на час-два в роме, собираясь выпить это перед сном. Наконец я начал жечь табак на горячих углях, подставляя к ним нос настолько близко и надолго, насколько позволяли жар и дым – я стоял над ним почти до удушья.

После этого я принялся читать Библию, но голова моя так разболелась от табака, что читать оказалось невозможно. Случайно раскрыв книгу, я встретил там слова: «Приидите ко мне вси труждающиеся и обремененные, и аз упокою вы!»

Глава XIX
Саванна

Эти слова очень точно соответствовали моему положению, когда я перечитывал их, они произвели на меня определенное впечатление, хотя и не столь сильное, как впоследствии слово «избавление», которое, если осмелюсь так выразиться, для меня еще не прозвучало. Это событие было так далеко и, по-моему, так несбыточно, что я начал говорить, как израильтяне, когда им была обещана манна: «Может ли Бог поставить трапезу в пустыне?» Я тоже говорил: «Сам Бог может ли извлечь меня отсюда?» Поскольку первый луч надежды блеснул мне лишь через несколько лет, то сомнение долго одолевало меня, но слова Писания глубоко поразили меня и я часто задумывался над ними.

Начинало смеркаться, голова моя так отяжелела от табака, что меня клонило в сон. Я зажег у себя светильник на случай, если что-то понадобится мне ночью, и лег. Но сначала я сделал то, чего никогда в жизни не делал: стал на колени и просил Бога исполнить Его обещание и освободить меня, если я призову Его в день печали моей. Закончив эту короткую молитву, я выпил ром, в котором настаивался табак, но настойка оказалась такой крепкой, что я с трудом ее проглотил. Потом лег спать, почувствовал, что опьянел, и крепко уснул. Проснулся, судя по солнцу, часа в три пополудни, скажу более – мне показалось даже, что я проспал все эти сутки и часть следующих. Иначе как бы я мог пропустить целый день в неделе, о чем узнал уже несколько лет спустя после этой ошибки. Не понимаю даже, как я, пропустив этот день, не сбился и дальше, записывая и перечеркивая одно и то же, знаю только, что я ошибся, но где и когда, неизвестно.

Проснувшись, я почувствовал себя гораздо бодрее, живее и веселее, крепче и сильнее, чем накануне, боль в желудке утихла, и я проголодался. Словом, приступы больше не повторились, и я чувствовал себя все лучше и лучше. Это случилось 29 июня.

30 июня. День без лихорадки. Я вышел с ружьем, но боялся далеко уходить. Убил одну или двух морских птиц, похожих на диких гусей, принес домой, но не осмелился их есть, удовлетворившись несколькими черепашьими яйцами, которые были очень вкусны. Вечером я принял лекарство – ром, настоянный табаком, который, я полагаю, помог мне. Только я принял его не в таком количестве, как поначалу, не жевал табак и не вдыхал дым. На следующий день, 1 июля, мне было хуже, чем я ожидал, я чувствовал небольшой озноб.

Июль

2 июля. Повторил прием лекарства всеми тремя способами, как и первый раз, только удвоил количество.

3 июля. Выздоровел окончательно, но прежние силы восстановились у меня лишь через несколько недель. За это время я много думал о словах: «Я тебя избавил!», и несбыточность избавления так глубоко врезалась в мою голову, что убила всякую надежду. Но пока я страдал от этой мысли, мне показалось, что я слишком проникся избавлением себя от великой печали моей, что не чувствую полученного благодеяния. Тогда я спросил себя: «Не чудесно ли я избавлен от самого плачевного состояния, от состояния, столь для меня ужасного? И я сосредоточился на этом. Как я исполнял свои обязанности? Бог избавил меня, а я Его не поблагодарил, то есть, не поблагодарив Его, не сознавал этого избавления, чего же мне ожидать?»

Эти мысли так глубоко проникли в мое сердце, что я бросился на колени и громко благодарил Бога за свое избавление от болезни.

4 июля. Утром взял Библию и стал внимательно читать: начав с Нового Завета, я взял себе за правило читать каждое утро и вечер, не ограничиваясь определенным числом глав, а до тех пор, пока не устану.

Проводя время в этом набожном занятии, я почувствовал искреннее и глубокое раскаяние в моей прежней беспутной жизни. Вот так раскаиваясь, я молил однажды Бога, руководимый Провидением, и увидел вдруг следующее изречение: Сего (т. с. Иисуса) Бог начальника и Спаса возвыси десницею Своею, дати покаяние Израилеви и оставление грехов. Я уронил книгу, и, подняв руки к небу, в каком-то восторге вскричал: «Иисусе, сыне Давидов, Иисусе Всевышний Владыко и Спаситель, даруй мне покаяние!» Это была поистине первая молитва в моей жизни, которую я принес Богу. Теперь я молился с чувством и надеждой, опираясь на утешительное слово Господа. С этого времени стал я жить надеждой, что Он услышит меня.

В словах «Призови меня, и Я тебя избавлю» я открыл совершенно новый для себя смысл. Под словом «избавление» я понял мое избавление из плена, в котором пребывал. Несмотря на величину острова, он для меня в полном смысле был тюрьмой. С этих пор я научился видеть все вещи совершенно в ином виде. С омерзением я оглядывался на свою прошлую жизнь, и мои проступки мне показались столь серьезными, что моя душа не просила Бога ни о чем более, как об избавлении от удручавших ее грехов. Что касается моего одиночества, я о нем и не думал, даже не просил Бога об избавлении от него, по сравнению со всеми другими несчастьями оно почти ничего не значило. Обо всем этом я говорю для того, чтобы те, кто будет читать эти записи, поверили, что гораздо лучше быть избавленным от грехов, чем от страданий.

Но оставлю это и возвращаюсь к журналу.

Хотя моя жизнь и была прежней, настроение стало улучшаться. Постоянное чтение Библии и молитва направляли все мои мысли к предметам возвышенной природы, мне до того неизвестным. Ко мне возвратились здоровье и бодрость, я активно старался запасаться всем необходимым и привыкать к упорядоченному образу жизни.

С 4 по 14 июля. Главным моим занятием были прогулки с ружьем, но недолгие, так как я еще не вполне собрался с силами после болезни. Трудно себе вообразить, до какой степени я тогда был худ и слаб. Средство, которым я вылечился, было абсолютно новым и едва ли когда-нибудь употреблялось от лихорадки, поэтому и не смею предложить его другим, хотя оно избавило меня от приступов лихорадки, но и ослабило меня, и вызвало временные судороги во всем теле и нервную дрожь.

За время болезни я узнал, что опаснее всего для здоровья выходить в сырую погоду, особенно когда дождь сопровождается бурей и ураганом. А дожди, которые идут в дождливый период, в сентября и октябре, не так опасны, как те, что выпадают в сухую погоду.

Уже около десяти месяцев я живу на этом злосчастном острове и не видел ни малейшей возможности что-либо изменить. Я не сомневался, что нога человеческая не ступала еще на этот берег. Успокоившись после того, как я обеспечил безопасность своего жилища, я собрался основательно обследовать остров и посмотреть, не найду ли я здесь каких-нибудь новых неизвестных мне животных и растений.

15 июля. Я начал детально осматривать остров. Прежде всего отправился я к той бухте, где пристал с моими плотами. Пройдя по берегу около двух миль, я увидел, что прилив далеко не поднимался и что проточная вода в ручье была чистой и пресной. Из-за сухого лета в некоторых местах вода почти совсем высохла или ее осталось так мало, что и ручья почти не видно было.

По его берегам тянулись прекрасные луга, виднелись степи, на возвышенностях, поблизости гор, там, куда, вероятно, никогда не доходил разлив, я нашел много зеленого табака с высокими толстыми стеблями. Там я увидел и другие неизвестные мне и, возможно, полезные растения, но я о них ничего не знал.

Я принялся искать кассаву, растение, из корня которого индейцы здешнего пояса делают муку, но не нашел.

Видел огромное растение вида алоэ, но не знал его свойств. Нашел немного дикого сахарного тростника, но плохого качества. На этот раз я был доволен своими открытиями и возвращался домой, раздумывая, как бы распознавать, что полезно из обнаруженных растений и плодов, но ничего не придумал. Когда я был в Бразилии, я мало интересовался растениями и не знал даже обычных полевых, поэтому мои знания не могли пригодиться теперь, когда я находился в таком затруднении.

Глава XX
Сбор винограда

16 июля. Я отправился по той же дороге, но немного дальше вчерашнего, и заметил, что ручей и луга простирались недалеко, местность становилась более лесистой. Там я нашел различные плоды, особенно много дынь и винограда. Виноградные лозы обвивали деревья, грозди его были в полном соку. Это неожиданное открытие очень меня обрадовало, но я знал по опыту, что виноград надо употреблять умеренно и осторожно. Я вспомнил, что многие из англичан, одновременно со мной бывшие невольниками в Берберии, умерли на моих глазах от лихорадки и спазмов, объевшись виноградом. Я, однако, придумал, как его целесообразнее употреблять: высушить на солнце как изюм, и в таком виде он будет здоровым и приятным, когда закончится свежий. Я оказался прав.

Здесь провел я целый вечер и не возвратился домой – в первый раз на острове не ночевал дома. При наступлении ночи я вновь прибегнул к моему первому средству: влез на дерево, где и уснул крепким сном. На другое утро, продолжая свой обход, я прошел почти четверть мили – судя по пространству долины – и держался всегда севера, имея в виду цепи холмов к северу и югу.

К концу пути я вышел на открытое место, как мне показалось, понижающееся к западу. Из холма, прилегавшего к восточной стороне, вытекал ручеек со студеной и чистой водой. Вся окрестность была свежей, красочной; все зеленело и пестрело, как весной, и имело вид ухоженного сада.

Я спустился немного по этой очаровательной долине и любовался ею с тайною радостью, хотя и не без грусти, представляя себе, что все это принадлежит мне, что я царь и властитель этой страны, что я имею право распоряжаться ею как своей собственной, так же бесспорно, как английский лорд своим зáмком. Я увидел там множество кокосовых пальм, апельсинных и лимонных дикорастущих деревьев с небольшим количеством плодов в то время года. Несмотря на это, сорванные мной зеленые лимоны были не только вкусны, но и полезны для здоровья, и я впоследствии пил воду с их соком, отчего она была свежее и прохладнее.

Я нашел, что мне будет стоить немалых трудов нарвать себе этих плодов и перенести их к себе, a мне непременно хотелось запастись виноградом и лимонами на все приближающееся время дождей. Я собрал и сложил в одном месте огромную кучу винограда и несколько меньшую – в другом. Затем сложил собранные апельсины и лимоны и, взяв понемногу того и другого, отправился домой с тем, чтобы вернуться сюда с мешком.

Через три дня я пришел домой (если только можно назвать домом шалаш и подвал), но за это время виноград пропал, гроздья его от тяжести перетерлись, сок вытек дорóгой и от них мне осталось весьма мало или почти ничего. Что касается лимонов, то они прекрасно сохранились, но их я взял с собой очень мало.

19 июля. С двумя узкими мешочками я отправился за моим урожаем. Приблизившись к куче винограда, собранной в прошлый раз, я очень удивился, увидев его разбросанным и почти целиком объеденным. Я сделал вывод, что по соседству со мной живут животные, причинившие мне этот убыток, но какие именно – я не знал.

Увидев, что оставлять виноград в кучах и унести его в мешке невозможно (ибо его либо съели бы, либо он перемялся бы под собственной тяжестью), я придумал другой способ: нарвал как можно больше кистей, развесил их на деревьях, чтобы высушить на солнце, а лимоны и апельсины понес домой.

Возвратившись к себе, я с удовольствием думал о богатстве этой долины, ее красоте, об окружавшем ее лесе. Я понял, что мое нынешнее место жительства было одним из самых неудачных, и решил выбрать в этой долине другое, столь же безопасное, как мое, чтобы туда переселиться.

Эта мысль не покидала меня, и я долго мечтал о переселении, совершенно очарованный прелестями того места. Однако вскоре я подумал, что живу близко к морю, где скорее могу рассчитывать на какую-нибудь перемену в своей жизни: такая же судьба, которая забросила меня на этот злосчастный остров, могла бы постичь и других. Положим, что и этого бы не случилось, но, заточив себя между холмами и лесами в глубине острова, я сделал бы свое освобождение не только маловероятным, но и невозможным. И я решил остаться в своем жилище.

Мне так понравилось это место, что я провел здесь весь остаток июля и, несмотря на решение не переносить свое жилище, построил там шалаш, обнес его двойным забором выше моего роста, с исправным частоколом, густо переплетенным ветвями. Там спокойно я проспал несколько ночей, перебираясь через забор по сделанной мной лестнице. С этих пор у меня было два дома: полевой и приморский. Этой постройкой я занимался до начала августа.

Как только я окончил строительство и начал пользоваться плодами своих трудов, вдруг пошли дожди и вынудили меня оставаться дома. Бесспорно, и в новом жилище я мог с помощью парусины устроить палатку не хуже первой, но здесь не было горы, которая бы защитила меня от бури, не было и подвала, в котором я мог бы укрыться, когда ливни становились слишком затяжными.

К 1 августа, как я уже сказал, мой шалаш был закончен и я мог им пользоваться.

3 августа. Виноград, который я развесил, отлично высох и стал прекрасным лакомством. Я поснимал его с деревьев и хорошо сделал: пошли дожди и, испортив его, лишили бы меня великолепного зимнего запаса – у меня его было около 200 крупных кистей. Едва я успел снять его и отнести в подвал, как полил дождь и шел ежедневно, начиная с 14 августа до середины октября. Иногда дождь был так силен, что по нескольку дней я не мог выходить из подвала.

В это время мое общество пополнилось. Я беспокоился об одной из своих кошек, которая ушла или, как я полагал, околела, как вдруг – к великому моему изумлению, в конце августа возвратилась с тремя котятами. Это тем более меня удивило, что кот, которого я убил из ружья и отнес к диким кошкам, на мой взгляд, очень отличался от наших европейских, а маленькие котята были такой же домашней породы, как и моя старая кошка. Они впоследствии так расплодились, что я вынужден был их убивать, как диких зверей, и выгонять из дому.

С 14 по 26 августа. Дождь не переставал, так что я не мог выходить из дому и очень боялся сырости. Во время такого заточения, нуждаясь в пище, я выходил всего два раза: в первый раз убил козу, в другой, 26-го, нашел огромную черепаху, она для меня была любимым лакомством. Стол мой был организован следующим образом: за завтраком я съедал одну кисть винограда, на обед – кусок печеной козлятины или черепахи (к сожалению, я не имел сосуда, в котором бы мог их сварить), на ужин – два-три черепашьих яйца.

В то время как дождь держал меня взаперти, я по два-три часа ежедневно трудился над расширением своего подвала и мало-помалу добрался до конца скалы, где сделал дверь, которая несколько выдавалась из моего жилища. Таким образом я мог выходить и входить без лестницы, но меня не очень устраивало, что доступ ко мне был открыт. Ведь в прежнем жилище я находился в полной безопасности. Правда, кто бы мог испугать меня, ибо самое страшное животное, которое я видел на острове, был козел.

30 сентября. Исполнился ровно год со дня моего злополучного вступления на берег: сосчитав насечки на брусе, я убедился, что уже триста шестьдесят пять дней нахожусь на острове. В этот день я спал мало, посвятив его молитвам: со светлыми мыслями я упал на колени, обращаясь к Богу, признал Его наказание справедливым и просил именем Иисуса Христа сжалиться надо мной. Я ничего не держал во рту целых двенадцать часов до заката солнца, после чего съел один сухарь и кисть винограда. Затем, окончив этот день так же, как и начал, пошел спать.

До этого я не соблюдал ни одного воскресенья, потому что не испытывал никакого религиозного чувства. С некоторого времени я перестал отмечать недели более длинными насечками, выделяя воскресенья, поэтому и не смог уже отличить от других дней недели. Но когда, сосчитав дни, я понял, что нахожусь здесь ровно год, то, разбив этот год на недели, принял каждый седьмой день недели за воскресенье. Впоследствии оказалось, что на день или два я со счета сбился.