Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Дана Посадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

ЛОМКА

Я отпер железную дверь (три оборота ключа и щеколда тяжёлая, как сама дверь) и вошёл в её комнату. Вернее сказать – в её камеру… Нет, чёрт побери, это не так. Я не тюремщик. Я врач. А она больна.

Палата, вот что это такое. Палата для умалишённых. Чугунные прутья и ставни на окнах.

Элен сидела в углу, на полу, скорчившись, точно ребёнок в утробе. Тёмные пряди лохматых волос падали ей на колени.

Она задрожала и вскинула голову. Её волосы, руки, ресницы – всё затряслось в омерзительной пляске. Безумие. Это безумие. Господи. Элен. Череп, обтянутый кожей. Её посмертная маска.

Она была больше похожа на труп, чем на себя, на мою Элен. И всё же она оставалась красивой.

Элен. Моя девочка. Моя жена.

– Элен, я принёс тебе поесть.

– Идиот, – закричала она. У неё ещё были силы кричать. – Мне не нужна твоя мерзкая еда. Меня тошнит от одного её вида! Не притворяйся, ты же знаешь, что мне нужно! Мне нужно только одно! Только это! Господи, дай мне хотя бы немного! Я умираю! – Она заметалась, царапая стены.

– Элен, прекрати! Я ведь и так приношу тебе это. И очень рискую! Я нарушаю закон! Если в больнице узнают…

– Лицемер! – зашипела она. – Ты даёшь мне жалкие крохи, ровно столько, чтобы я не сошла с ума окончательно. Чтобы ты мог и дальше меня терзать! Как я тебя ненавижу! Будь ты проклят!

– Перестань! Я делаю это ради тебя!

– Ты просто кретин! Ты не можешь понять, не можешь! Если бы только ты мог попробовать это…

– Замолчи! Я никогда бы не стал… о, боже, какая гадость…

– Куда уж тебе, – скривилась она. – Конечно, ты даже подумать об этом не смеешь… Законопослушный святоша! Доктор! Всеобщий спаситель, добрый и милосердный! Мне не нужно твоё милосердие, слышишь! Мне ничего от тебя не нужно! Только одно! Я могла бы убить тебя ради этого… и вырваться из этой клетки…

– Нет, Элен. Ты этого не сделаешь.

– Не сделаю, верно. У меня просто не хватит сил. Я не могу даже стоять! И потом… я не хочу, чтобы ты умирал. Я ещё помню всё, что у нас было… Как мы любили друг друга. Но это прошло! Прошло, ты слышишь?! Ты мне больше не нужен. Мне нужен он. Если бы только я была с ним! Он бы мне дал… сколько угодно… Он понимает…

– Закрой рот! Не смей говорить об этом ублюдке! – рявкнул я. Мне хотелось ударить её, бить головой о стену… – Как ты можешь! Это ведь он во всё виноват! Он разрушил всю нашу жизнь! Он пристрастил тебя к этому, превратил в одержимую!

– Идиот! – она плюнула мне в лицо. – Ты ничего не способен понять! Слюнявый праведник! Но всё равно. Думай как хочешь. Только отпусти меня! Отпусти к нему, пока не поздно! Я больше не выдержу! Господи!

– Нет! И не мечтай! Никогда!

Она закричала, как будто я без наркоза всадил в неё скальпель.

Я стиснул виски. Я ненавидел себя и её. Это я, только я во всём виноват! Я был никудышным мужем. Бросал её в одиночестве, целые сутки торчал в больнице… Я должен был понимать, что Элен не годилась на роль покорной жены, которая чинно вяжет носки в ожидании мужа. Она была младше меня, она жаждала жизни. Несчастная девочка. Я был слепым. Она начала шляться по барам, по вечеринкам, где молодые, как и она, прожигатели жизни курили, хлестали вино и болтали ночь напролёт о всякой заумной чуши. Именно там она повстречала его, этого дьявола… И он заразил её, словно проказой, своей омерзительной страстью. Превратил мою девочку в тень от неё самой, в безумного зверя, которого нужно держать под замком.

– Только бы он успел, – прошептала Элен. Глаза её были безумными. – Боже… Он придёт, я знаю, он скоро придёт за мной… Только бы не было слишком поздно…

– Он не найдёт нас. – Я сжал кулаки. – И не надейся. Я не сказал никому, ни единой живой душе, куда я тебя увожу.

– О, да, даже я не знаю, где мы сейчас. – Она опустилась на пол и стала качаться. – Ты просто подонок! Но я верю, он меня скоро найдёт. Он придёт и прикончит тебя, как собаку.

– Он не посмеет, – выдохнул я. – Не посмеет сюда заявиться! Но если он сделает это, я буду готов. Это я прикончу его. Ты слышишь?!

– Наивный дурак! Ты его просто не знаешь. – Её колотило, она закрыла глаза. – Я не могу! Что ты со мной творишь! Я не могу, мне нужно, хотя бы немного… Я больше не выдержу!

– Потерпи, Элен, потерпи! Это пройдёт. Я делаю всё только ради тебя! Клянусь, я избавлю тебя от этого ада. Я врач. Ты должна мне поверить. Всё будет как раньше! Я обещаю!

– Слабоумный! – зарыдала она. – Как ты можешь быть настолько слепым?! Будь ты проклят! Уже ничего не вернуть! Всё кончено, всё! Ты мне не нужен! Мне нужен он! Быть рядом с ним, наслаждаться с ним этим…

– Какая мерзость! – я содрогнулся.

– Да, да, да! Мерзость! И я тоже мерзость! Так отпусти меня, наконец! Позволь мне уйти!

– Элен, я не смогу без тебя. Я люблю тебя!

– Нет, это ложь, ложь! Нет никакой любви, даже тени! Ты меня ненавидишь за то, что я тебе изменила и за то, что я стала такой… Я тебе отвратительна. Я понимаю. Поэтому ты меня мучаешь, да? Ты наслаждаешься тем, как я погибаю! Но ведь когда-то ты, правда, меня любил! Ради этой любви, умоляю, довольно! Ты уже вдоволь насытился, разве не так? Отпусти меня! И больше ты никогда, никогда обо мне не услышишь! Умоляю!

Она поползла ко мне на коленях.

– Нет, Элен. – ответил я твёрдо. – Не проси. Ты моя жена. Я должен тебя спасти. И к тому же я врач. Я не могу.

Я стремительно вышел и запер железную дверь на три оборота. Задвинул щеколду. Но даже сквозь толщу железа я слышал её исступлённые крики.

Я обречённо улёгся в постель, но не мог заснуть, не мог даже думать. Я знал, я чувствовал, как в своей камере Элен рыдает и катается по полу, задыхаясь от воплей, проклиная меня…

Элен, моя любимая Элен…

Моя девочка…

Но почему?! Почему?!!

Внезапно я замер. Я услышал… Не знаю, что именно. Нет, не так. Я осознал чьё-то присутствие. Мы не одни в этом доме – Элен и я. Кто-то… Шорох. Не может быть. Невозможно. Я же запер все двери! Шаги. Как будто змея ползёт по ковру, подбирая сухие шуршащие кольца…

Я схватил пистолет, лежавший у изголовья, вскочил и рванул с грохотом дверь…

В узкой кишке коридора было адски темно. Я не сразу заметил чёрную тень, скользившую вдоль стены…

Я начал палить, и в ту же секунду что-то чудовищно сильное резко схватило меня и с размаху швырнуло на стену…

Мне показалось, будто обрушился дом… Я был раздавлен… погребён под обломками… Боль рассекла меня ржавым ножом. Мышцы трещали и рвались. Голова стремительно падала в пропасть. Темнота выбила мне глаза. Я услышал чудовищный грохот, как будто всё взлетело на воздух. На фоне его раздался пронзительный вопль Элен: – Ты пришёл! Я знала! Я знала! – и я утонул в искрящемся море боли и мрака…

… Когда я очнулся, его нога небрежно наступала мне на грудь. Боль растекалась по телу волнами, пригвождая меня к нестерпимо твёрдому полу.

Я ни разу не видел его, но мгновенно узнал. Я узнал бы его из миллиона. Длинные волосы, томная бледность и гнусная циничная усмешка. На пальцах, кажется, были кольца. Мразь. Лощёный мерзавец. Если бы только я мог его придушить!

А Элен стояла возле него, прижимаясь к нему всем телом, как будто боялась, что он исчезнет. Элен. Уже не косматый полубезумный скелет, запертый в клетке. Её кожа разгладилась, глаза светились восторгом. Она смотрела на него. Только на него. На меня она так никогда не смотрела. Никогда.

Он заметил, что я прихожу в себя, и изогнул вопросительно брови.

– Ублюдок, – прохрипел я, – грязный ублюдок. Преступник. Убийца.

– И у вас ещё хватает наглости бросать мне подобные обвинения? – протянул он язвительно. – Браво! После того, что вы сотворили с Элен?

– Заткнись. Я хотел избавить её от тебя. От твоей заразы.

– Да вы просто святой, – усмехнулся он. – Святой мастер пыток. Вы едва не убили её в вашем рвении.

– Ну, ничего, – со скрежетом выдавил я. Боль от его проклятой ноги, с виду изящной, была нестерпимой. – Полагаю, вы уже дали ей то, в чём она так безмерно нуждалась!

– Разумеется. Сразу. Иначе она не смогла бы идти. Мне пришлось это сделать даже в ущерб своим интересам.

– А, от себя оторвали, верно? Ерунда, я уверен, вы скоро восполните ваши запасы!

– Не сомневайтесь. – Он вновь искривил в гадкой усмешке свои поганые губы. – Но это не к спеху. Сначала нам нужно решить вашу судьбу, почтеннейший доктор. Дорогая? – он повернулся к Элен. – Предоставляю решение этой проблемы тебе. Впрочем, одно твоё слово – и я просто сверну ему шею.

– Нет, – промолвила Элен. – Не надо. Я хочу другого. Я хочу, чтобы он испытал тот же кошмар, что и я. Пережил всё, через что он заставил меня пройти. Всё. Око за око.

Я вдруг понял и завизжал. Я погружался в трясину липкого ужаса.

– Нет, Элен, нет! – молил я, тщетно пытаясь вырваться и уползти. Эта нога давила меня, как червяка. – Элен, не надо! Только не это! Лучше убейте меня! Умоляю! Элен!

– Я тоже тебя умоляла, – сказала она безразлично. В её расширенных тёмных глазах была пустота. – Или ты уже всё позабыл?

– Элен, прости! Умоляю, Элен! Не надо! Ради всего святого!!!

– У меня больше нет ничего святого.

– Элен, сжалься!

– Я больше не знаю жалости.

Я закричал…

… Я растворился в собственном крике…

Элен, не надо!!!

… Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор. Сколько дней и ночей я горю и корчусь в аду, который сам построил для Элен.

Я сижу в её камере, в том же углу. Я так же сжимаю руками колени. Я хотел запереть изнутри железную дверь и вышвырнуть ключ в окно. Но дверь уже ни на что не годится. Он выбил её в ночь, когда приходил за Элен.

Мне это нужно. Я умираю без этого. Я знаю, что скоро уже не смогу прятаться в доме. Это сильнее меня. Я скоро не выдержу. Скоро.

Я знаю, что должен делать. Я выберусь ночью, пойду лесными окольными тропами. Я молюсь лишь о том, чтобы никто не встретился мне на пути. Только не это.

Я доберусь до местной больницы. Проникну туда. Это легко, я знаю там каждый выход. И я знаю, где это хранится. То, что я воровал для Элен, чтобы хоть как-то поддержать в ней жизнь. То одно, что было ей нужно.

Теперь это нужно мне. Только это. Только одно.

Элен, я не знал. Не знал, что это такое.

Мне это нужно. Всё моё тело воет, как свора голодных волков. Я не могу выносить эту пытку. Я должен это достать, чего бы мне это не стоило. Хотя бы немного. Иначе…

Мне это нужно. Я чувствую это повсюду. Чувствую запах, который сочится сквозь стены. Там, мимо дома, мимо моей добровольной тюрьмы, проходят случайные люди. И у каждого есть то, что мне нужно.

Мне нужна кровь.

ТАНЕЦ

Запах лекарства – острый и тошнотворный. Запах пыли, насквозь пропитавшей ковёр. Вокруг полумрак – пепельный, кислый, седой, старческий… Драные прорези между портьерами. Закат – воспалённые оранжевые щупальца стелятся по полу, тянутся к тёмным углам, где копится пыль, и скребутся незримые мыши.

По мягкому удушливому ворсу мы вышли из спальни – робко, стараясь не шуметь. Шелестящий шёпот за чуткой дверью:

– Доктор, она…

– Не волнуйтесь, она вне опасности. Но…

– Да-да, понимаю… конечно… спасибо…

Дверь застонала, мои тугие накрахмаленные юбки прошуршали обратно. Я ступала осторожно, точно по ковровому болоту.

Тётушка лежала тяжело и неподвижно, словно с мумия, с широко распахнутыми тусклыми глазами. Руки – заскорузлые, жёлтые, бессильные, – утопали в стёганом пуховом одеяле.

Я нагнулась нерешительно, и тени от моих развившихся волос заплясали тёмным костром по изрытой подушке.

– Тётушка…

Да, дорогая, – отозвалась она ржавым скребущим голосом. – Дорогая… девочка моя любимая…

– Тётушка, доктор сказал, что всё хорошо. Вы скоро поправитесь.

Она как будто не расслышала; неловко завозилась в постели.

– Детка… послали уже за священником?

– Тётушка, да, но зачем? Уверяю вас, доктор сказал…

– Неважно, что он сказал. – Она с усилием качнула головой. Седые вялые пряди под старомодным чепцом. – И священник мне нужен… не для того. Я должна рассказать. Ради тебя. Если я умру…

– Что вы, тётушка, это невозможно!

– Послушай. – Она сжала мои пальцы. Её щёки запали тёмными дырами. Мне вдруг захотелось её поцеловать. И я сделала это. Кожа была, словно протёртый плюш, и пахла точь-в-точь как ковёр под ногами – пылью и временем.

– Когда-то… о, боже… это было так давно…. Пятьдесят лет назад. Я была совсем молодой, восемнадцатилетней.

Мне вновь захотелось воскликнуть: «Что вы, тётушка, это невозможно!» Но я промолчала, конечно.

– Дорогая… – она заглянула мне прямо в глаза. Её взгляд был мутным, но осмысленным. Хотела бы я знать, что она там увидела. – Ты… влюблена?

– О… тётушка…

– Нет, не отвечай. – Она рухнула бессильно на подушки, закрыла глаза. В углах её век заблестели ртутью скудные слёзы. – Молчи, я и так это вижу. Ты влюблена. Господи, боже, за что мне всё это?

– Тётушка, милая, о чём вы?

– Слушай. – Она снова сжала мои руки, она их почти ломала. – Ты должна всё знать. Этот бал, после которого мне стало плохо…

– Да…

– Пятьдесят лет назад тоже был бал. Я была молодой, на мне было платье с глубоким вырезом и кринолином. Боже, это было так давно…

Я вдруг представила нелепую картину: тётушка – такая, какой я знала её все эти годы, – в вечернем платье юной дебютантки. Оплывшая талия безжалостно втиснута в узкий корсет, а обвившие морщинистые груди обрамляют кокетливые кружевные рюши. Что за бред.

– В тот вечер я тоже впервые влюбилась, – продолжала она. – Мы танцевали всего один танец. Он приглашал всех дам подряд, и они не могли отвести от него глаз. Он был как сон… как ангел, сошедший с небес в этот бальный зал. Никто абсолютно не знал его имени, но все склонялись пред ним, как пред венценосной особой. Его глаза… я обезумела, просто обезумела.

Меня вновь посетило непрошеное гадкое видение: тётушка, тяжёлая, седая, неуклюжая, с несмелой улыбкой на нетронутых нежных устах и с увлажнёнными горящими глазами. И её ведёт в танце, стремительно кружит по бальному залу полубог, окружённый неземным сиянием. О, боже.

– И что было дальше? – спросила я, борясь с истерическим смешком.

Темнота загустела и льнула, лоснясь, к настороженным стёклам. Мне захотелось распахнуть окно и погладить иссиня-чёрную ночь, точно огромную кошку.

Вокруг белой свечи, слабо мерцавшей у изголовья, заметался банальный ночной мотылёк. Я не стала его отгонять, а только смотрела. Тётушка тихо лежала, сипло дыша, и глядела во мрак, в далёкое тёмное прошлое. Чьё лицо она видела в серых тенях, что расползались от одинокой, беспрестанно чадящей свечи?..

– Потом… – прошептала она после долгой, пронзительной паузы. Её губы шелестели жалкими обрывками крошащейся бумаги. – Я заметила, как он уводит из бального зала какую-то даму. Очень красивую, да. Она была королевой бала. Я повела себя как сумасшедшая, знаю. Я дождалась момента, когда на меня никто не смотрел, и выскользнула вслед за ними.

– Право, тётушка, – я не сводила глаз с мотылька. Ещё чуть-чуть – и он загорится. Нет, отлетел… – Это и в самом деле было… неосторожно.

– Я знаю. Да. Я дорого за это заплатила. Вся моя жизнь… Нет, послушай. Я нашла их в саду, они были вдвоём. Он обнимал её. Я плакала от ревности. Они меня не замечали, нет. Им было не до этого. Сперва мне казалось, что они всего лишь целуются. А потом… я увидела это. О, господи, боже! – она заметалась по простыням, комкая их и сбивая, точно хотела избавиться от собственного тела. Чепец соскользнул с её увядших перчёных волос. Лицо было мокрым, белым, горящим. Свеча покосилась, едва не погасла. Затрещали, падая, капли горячего воска. Мотылька не было видно. Я пыталась её удержать, успокоить. Напрасно. В неё словно вселились бесы.

– Что – это? Что вы увидели, тётушка? Вот вода, выпейте, вам станет лучше…

– Нет! – Она оттолкнула стакан. Вода пролилась мне на платье, на вздыбленное бурей одеяло. – Нет. Послушай. Ты должна это знать. Он не целовал эту женщину. Вышла луна, и я всё увидела. Он укусил её за шею и пил её кровь. Весь его рот был в крови!

Тётушкин голос вознёсся до визга. А мне вдруг стало нестерпимо жарко. Всё стало тесным – домашнее платье, бархотка на шее, узел, в который я наспех стянула волосы…

– Тётушка, – я заплутала в словах, потёрла виски. Мои мысли кружил ураган. – Я понимаю. Я всё понимаю. Но я уверена, вам это только почудилось!

– Я тоже, тоже хотела так думать! – её пальцы искорёженные, цепкие, чуть не рвали в клочья одеяло. – Когда… я увидела этот кошмар, я побежала, прочь, со всех ног, упала и потеряла сознание. Несколько дней у меня был жар… совсем как сейчас. А потом я узнала, что эту даму больше никто никогда не видел. И его тоже. Все решили, будто она в ночь бала сбежала с ним, бросив мужа. И я хотела в это верить, видит бог, хотела! Я пыталась. И мне почти удалось. День и ночь я твердила себе, что это лишь бред, дурман, горячка, проказы лунного света. И убедила себя. Это так. Но я никогда не могла уже больше влюбиться. Каждый раз при одной только мысли об этом я вспоминала ту ночь и тот ужас, ужас… Его прекрасное лицо с глазами дикого зверя, в крови… Я так и не вышла замуж, осталась одна на всём белом свете. До тех пор, пока ты не лишилась родителей и не осталась на моём попечении. Это был такой дар, такое счастье, моя девочка, моя единственная радость…

– Тётушка, милая…

– Постой, помолчи. Это не всё. Теперь я знаю. Знаю, что всё это было правдой. Чудовищной правдой… Потому… о, боже правый, помоги мне! Потому что я снова его увидела.

– Как? – У меня во рту стало горько. Горечь, тёмная горечь, полынь.

Она скомкала мою измученную руку, и я, наконец, её вырвала. Пот серебрился в лабиринте линий на моей онемевшей ладони. Линия жизни очень короткая. Так мне сказала когда-то цыганка в замусоленных пёстрых юбках и с зубами чёрными, точно угли.

Где-то в пустых небесах нить моей жизни равнодушно вертят в руках древние мойры. Старухи, похожие на ту цыганку и на тётушку, что мечется по влажной развороченной постели.

– Я видела его. – Она зажмурилась; от этого её беззубое лицо стало почти как у младенца. – На том самом балу. Потому мне и стало плохо. Прошло полвека, а он нисколько не изменился! Он всё так же прекрасен, как ангел, Но он падший ангел, демон, исчадие ада, пьющее кровь невинных людей. И это с ним, моя радость, ты танцевала… и смотрела на него такими же точно глазами, как я когда-то. Но с тобою он танцевал не один только танец, нет. Вы танцевали весь вечер. Не знаю, как я могла это вынести… Боже! Боже, за что? Почему ты, почему именно ты?

Пол под моими ногами качался, как бурное море. Мы летели, мы разбивались на части, мы падали в пропасть и тонули во тьме. И не было смысла, не было исхода. Тьма и тьма и потолок с золочёной облупившейся лепниной, нависавший над нами как крышка гроба. И змеи, скользкие юркие змеи ползут и ползут с раскалённым шипением из каждого угла.

Так вот оно что. Я не думала. Это конец.

Что же. Нам всем приходится делать выбор.

Бархотка на шее превратилась в удавку, платье давило, тискало грудь. Я не могла, не могла дышать, не могла говорить. Мне казалось, что если я заговорю, изо рта у меня хлынет кровь и испачкает бурыми пятнами кипенно-белые душистые подушки…

И всё же я заговорила. Словно посторонний равнодушный наблюдатель, я видела собственное гладкое лицо, слышала свой ровный, баюкающий голос.

– Тётушка, вам лучше отдохнуть. Я понимаю, я всё понимаю. Но вы больны, вам нужен покой. Потом мы обо всём поговорим. Пожалуйста.

– Ты не веришь, – прохрипела она в отчаянии. – Господи! Конечно, ты не веришь! Разве я сама бы поверила, если бы не видела?.. Но я спасу тебя от этого чудовища. За этим-то я и позвала священника. Он поверит, я знаю, он поймёт. Есть же способы уничтожить такое существо. Святая вода, огонь… я не знаю. Если надо, я расскажу это всем! Пусть мне не верят, пусть считают безумной старухой! Рано или поздно, все это поймут. И тогда… Да, я сделаю это. Святой отец мне поможет, я знаю. Я избавлю мир от этого монстра… и тебя, моя любимая единственная девочка.

– Спите, тётушка, – тихо попросила я. – Усните. Пожалуйста.

– Поклянись, – она вскинулась вдруг, из последних сил, испуганная, встрёпанная, точно ведьма. – Поклянись, хоть ты и не веришь… Поклянись никогда не подходить даже близко… к нему… к этому чудовищу… Клянись!

– Да, да, я клянусь.

Она успокоилась. Её лицо опало и расслабленно застыло – точно кто-то вынул череп из-под кожи.

– Дорогая… – сонно полепетала она. – Я люблю тебя…. Больше всех в этом мире… Священник… разбуди меня, когда придёт священник…

Веки задрожали и плотно сомкнулись. Она задремала.

Несколько бездонных сумрачных секунд я сидела неподвижно на её кровати, продавленной весом бесформенного старческого тела.

Она дышала ровно и свободно. Я ощущала, замерев в этом пепельном пыльном склепе, как под пышным одеялом, под бессмысленной иссохшей грудью ровно и гулко бьётся её сердце.

– Да, тётушка, – чётко сказала я, рассеяно глядя куда-то в даль, мимо пухового облака постели, мимо безмятежного знакомого лица. – Я вас тоже люблю, милая тётушка. Но, увы, не больше всех в этом мире.

Я поднялась. Бледная свеча почти что догорела. Оплывшая, как старческое тело на кровати.

Сгорел ли мотылёк? Я не знала.

Я посмотрела на руки, на собственные руки. Осторожно взяла одну из подушек. И, уже не колеблясь, прижала к её лицу.

Моё сердце отбивало долгие секунды.

Наконец, всё было кончено. Кончено.

Я не знала. Не знала, что это так просто. Я не знала!

Я отшвырнула подушку. Она не дышала. Рот был разжат, приоткрыт, в безнадёжной попытке… Опущенные веки запали ещё глубже.

Всё кончено, кончено, кончено. И это так просто.

Я поднялась, подошла к туманному старому зеркалу. Сорвала наконец-то с шеи опостылевшую тесную бархотку. И провела дрожащими пальцами по затянувшимся с прошлой ночи тёмным отметинам. Его отметинам.

Я поняла, что улыбаюсь.

– Бедная тётушка… – смех зародился где-то внутри и вырвался вдруг, – непристойный, безумный, – опаляя кривившиеся губы. – О, бедная тётушка, бедная тётушка. Вы ничего абсолютно не поняли. Впрочем, как вы могли понять? Ведь вы с ним станцевали один-единственный танец. Только один…