Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Дана Посадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Дана Посадская
Рассказы

ЛЕДИ РУТ

– Нет!

Костёр. Кислый тошнотворный дым. Запах горящей плоти. Она извивалась, металась так, что гнилые верёвки оставляли на белом изнеженном теле багровые раны. Но она не чувствовала боли. Вся боль была там, внизу, где огонь уже превратил изящные ступни с перламутровой кожей в обугленные кости.

– Нет, это не я, я не ведьма…

Она яростно сдирала ногтями лицо, и липкая кровь заливала рот, распоротый криком.

– Нет! Нет!

Огонь взревел и накрыл её алой фатой. Он уничтожил и время, и пространство. Всё кончилось, и в эти последние секунды перед её глазами, ослепшими от ужаса и дыма, промелькнули мутными видениями сцены последних часов…

… Леди Рут неподвижно сидела в своей спальне, расположенной в самой высокой башне замка. Её служанка Марсель тщательно расчёсывала волосы хозяйки.

Волосы леди Рут… Мягкие, как бархат, и чёрные, как земля на кладбище. Они льнули к её загрубевшим рукам, точно живая змея. Лицо Марсель на миг исказила гримаса, оно сморщилось печёным яблоком.

Если бы можно было вырвать эти волосы – один клок за другим, так, чтобы леди Рут корчилась от боли и стонала… Если бы только…

Но она продолжала свою работу – безупречно, как автомат. Она перебирала длинные пряди, словно струны арфы и ласкала тяжёлую массу волос, как персидскую кошку.

Леди Рут. Прекрасная леди Рут. Ненавистная леди Рут…

– Довольно, Марсель, – леди Рут раздражённо оттолкнула её руку. – Хватит! Лучше взгляни в окно. Они уже близко?

Марсель покорно подошла к окну. Там, по холмам, раскинувшимся между замком и деревней, ползли нелепые чёрные фигурки, похожие на суетливых муравьёв.

Это был конец. Их терпение иссякло. Они шли сюда – с факелами, с топорами, с мечами. Им нужна была она. Ведьма. Леди Рут.

Марсель было известно всё. Она знала, что слухи о леди Рут, которые ползли столько лет по округе, – правда, от первого и до последнего слова. Знала, что в подвале замка есть тайная часовня с перевёрнутым распятием и книгой в сафьяновом чёрном переплёте. Знала и то, что в полнолуние леди Рут возвращается в замок на рассвете, пахнущая кровью и сырой землёй, а в её волосах полно травы и опавших листьев. А на следующее утро в лесу находят изувеченные трупы, и по деревне разносится звон похоронных колоколов…

Марсель знала ещё кое-что… Когда она, совсем ещё юной девочкой, поступила на службу в замок, там был господин. Муж леди Рут. Марсель не могла вспоминать его лицо, – это было слишком больно. Её господин. Она то и дело пыталась заглянуть ему в глаза и готова была лизать его руки. А он точно так же смотрел на свою леди Рут.

Но однажды он спустился в подвал и увидел часовню. Он вышел оттуда помертвевший, похожий на старика. Он что-то шептал, но Марсель разобрала только два слова: «святая инквизиция».

А потом он лежал неподвижно в гробу, со сложенными на груди сильными руками. А леди Рут сказала: «Он предал меня и поэтому умер. Не стоит предавать меня, маленькая Марсель».

С тех пор прошло больше десяти лет. Марсель постарела, увяла и сморщилась. А леди Рут оставалась, как и прежде, прекрасной и смертоносной. Прекрасной…

И вот теперь наступил конец. Конец замку. Конец леди Рут.

– Мне страшно, госпожа, – пролепетала Марсель. – Они вот-вот будут здесь. Зачем вы отпустили всех остальных слуг? Мы совсем беззащитны.

– Напротив, – леди Рут с ядовитой улыбкой покачала головой. – Я наложила чары на двери замка, и теперь их невозможно открыть снаружи. Только изнутри. Так что вдвоём мы в полной безопасности, моя пугливая маленькая Марсель. Впрочем, тебе-то в любом случае нечего бояться. Никто и никогда не примет тебя за ведьму.

Марсель показалось, будто ей в глаза плеснули кипятком. Никто и никогда. Конечно. Она слишком уродлива – именно это имела в виду леди Рут. Все ведьмы красивы, как её госпожа. Оно и понятно. Разве можно уметь призывать тёмные силы и не получить у них красоты?

Она зажала в кулаке какую-то тряпку и, делая вид, что смахивает пыль с дорогих безделушек, стала боком подбираться к зеркалу. Вот оно. А вот и её лицо. Рано постаревшее, рябое, грубое, изрытое оспой. В волосах седина, воспалённые веки, бесформенное тело. Уродина, уродина…

Вдруг отвратительный образ исчез, растворился. И вместо него из зазеркалья возникло другое лицо. Точёное, белое, словно снег, освещённый полной луной. Горящие глаза цвета предрассветного тумана. И искривлённые в вечной усмешке бледные губы. Лицо леди Рут. Леди Рут, прекрасная леди Рут, смеялась над ней, дразнила её из глубины колдовского стеклянного омута.

Марсель затрясло, как в лихорадке. Она неуклюже взмахнула рукой, тщетно пытаясь отогнать наваждение… Зеркало тут же покачнулось и обрушилось на пол хрустальным листопадом.

– Какая ты неловкая, Марсель! – укоризненно вскричала леди Рут. – Разве ты не знаешь, что это к несчастью? Вот только не знаю, принесёт это несчастье мне или тебе?..

Она поднялась и холодно взглянула на пунцовую Марсель.

– Будь любезна, убери осколки. Мне пора вниз. Ты знаешь, куда.

– Да, – прошептала Марсель одними губами, – я знаю.

– А не кажется ли тебе, что ты знаешь слишком много, Марсель? Впрочем, это уже не имеет значения… Помни: дверь можно открыть только изнутри. Не стоит предавать меня, маленькая глупая Марсель.

– Почему же вы не наложите на меня чары, чтобы я не смогла этого сделать? – пробормотала Марсель еле слышно.

– Вот как? Ты этого хочешь? – Леди Рут взяла Марсель за подбородок. Её пальцы были холодными и острыми, как стальные лезвия. – Но я поступлю иначе. Наложу другие чары. Если ты меня предашь, исполнится твоё самое заветное желание. Ты удивлена? Думаешь, что это не в моих интересах? Возможно, да, а возможно, и нет. Подумай над этим парадоксом, милая Марсель. Впрочем, думать – это не мыть полы и не расчёсывать волосы. Вряд ли у тебя что-нибудь получится.

Марсель медленно, страшно медленно, спускалась вниз по пустынной лестнице. Каждая пологая ступень казалась ей выступом на горной тропе. Ноги были где-то далеко, в вязком тумане. Она не ощущала их, не ощущала тела.

Вот она – неприступная дверь в замок леди Рут. За нею беспрестанно слышался глухой яростный рокот. Это озверевшая голодная толпа, как приливная волна, билась о камни.

Они хотели ведьму. Они хотели леди Рут.

А она, Марсель, глупая Марсель, уродина Марсель, стоит одна в гулком пустом холле и перед нею дверь. А в двери ключ.

Она подошла к двери вплотную.

– Заветное желание? – хрипло повторила она, и тут же эхо откликнулось под сводами. – Моё заветное желание – увидеть твою смерть, леди Рут. Увидеть, как ты будешь стоять на костре и кричать от боли… И если я открою дверь, оно исполнится… без твоих чар и парадоксов.

Она протянула руку. И тут же её охватила паника. Нет, это слишком просто. Одно движение – и леди Рут будет мертва. Мертва…

Прекрасная леди Рут. Неповторимая леди Рут. Проклятая леди Рут.

Она положила руку на ключ. Сжала его красными потными пальцами.

Это не ключ. Это кинжал, воткнутый в сердце её госпожи. Нет, нет, у леди Рут вовсе нет сердца.

– Отправляйся обратно в ад, – выдохнула вдруг она.

– Ад… ад… – расхохоталось пронзительно эхо.

Марсель повернула ключ.

…Она умирала. Её уже не было. Не было лица, с которого она в приступе безумия сорвала ногтями всю кожу. Не было чёрных искрящихся волос, не было тела, не было голоса. Только пронзительный звериный вой всё ещё раздирал обугленные губы. Но его заглушал рёв бушующего пламени.

А люди стояли вокруг и смотрели. Смотрели, как огонь превращает в пепел и золу прекраснейшую женщину из живших когда-либо на этой земле. Леди Рут, оборотня и ведьму. Леди Рут, ужас и проклятие округи…

…А ночью, когда все разошлись, осталось только пепелище. И холодный ветер лизал остывавшие угли. И звёзды осыпались, точь-в-точь как осколки разбитого зеркала…

Тёмная фигура подошла и опустилась на колени возле жалкого холмика серого пепла. Это была женщина, с ног до головы закутанная в чёрный плащ. Она зачерпнула пепел рукой и несколько секунд пристально смотрела, словно пытаясь найти в этой грязи хоть какие-то следы человеческого тела.

– Вот и всё… – произнесла она, – это действительно был конец. Бедняжка…

Она поднялась и тщательно стряхнула пепел с ладоней.

– Бедняжка… – повторила она небрежно. – Но ты сама выбрала свою судьбу. Я ведь просила тебя подумать, но ты не стала, и получила то, что хотела. Бедная глупая Марсель… Ты не знала ни себя, ни своих желаний. Ты искренне верила, что самое твоё заветное желание – это увидеть смерть своей госпожи. Но это было не так. Больше всего ты хотела другого. Ты не хотела быть собой. Ты хотела стать леди Рут. Мною…

Она запрокинула голову. В небе светила полная луна – словно отражение её лица в черном небесном зеркале. Прекрасного лица леди Рут…

Всё было кончено. И каждый получил своё. Крестьяне – сожженную ведьму, Марсель – смерть, а она – свободу…

Через несколько коротких стремительных мгновений черная тень, петляя, понеслась по лесу в сторону деревни.

Луна отражалась в её глазах холодными осколками.

Леди Рут была голодна.

ТРУС

В дверь поскребли, прошуршали, поцарапали. Всё, что угодно, но не постучали. Он резко распахнул её, готовый ко всему.

На пороге стояла древняя старуха – местная знахарка. Груда костей и жёлтой обвисшей плоти под чёрным траурным крепом.

– Зло… Чую зло в этом доме… – заныла она, раскачивая перед его носом искорёженным пальцем, густо наперчённым бородавками.

Он с треском захлопнул дверь и вернулся в гостиную по неверной реке красной ковровой дорожки. Воспалённые злобой лица каких-то людей… нет, скорее троллей из кошмарного сна, – маячили в мутном стекле окна. Задыхаясь от ярости, готовый свернуть эти гусиные шеи – все до единой, – он запер неловкими пальцами ставни. В углу, где неподвижно сидела мать, раздался не то вздох, не то смешок. Гостиная тут же погрузилась в полумрак – как будто он отворил тайные шлюзы, и в каждую щель хлынула с самого дна океана чернильная вода, пахнущая тленом и гнилыми рыбами.

В темноте все предметы казались живыми и весьма зловещими фигурами в траурных нарядах – вроде той зловонной старухи с бородавками. Только мать, белокурая, с белой холодной кожей, выделялась на чёрном фоне. Светящаяся мраморная статуя в старинном мавзолее, куда уже много веков не проникает солнечный свет…

Было тихо. Тусклые блики от огня в камине, словно алые сороконожки, скользили по стенам и мебели, затянутой пыльными чехлами.

Вдалеке прозвучал почти неразличимый волчий вой. Там, где деревья увязают в болоте, как мухи в паутине, в густо-зелёной мёртвой воде плавают вялые красные цветы с обезображенными длинными стеблями. И стекает в болото пузырящаяся жёлтая слюна, окрашенная кровью…

Они не могут, не могут думать, что это Сабрина…

Наверное, он произнёс это вслух. Потому что мать равнодушно ответила:

– Это вполне естественно. Что ещё они могут думать? Нас никогда не любили. Наш дом – самый богатый в округе, а такое всегда вызывает зависть. И к тому же твоя жена чужая, издалека. Люди никогда не любили чужаков… и волков.

– Перестань! Не надо! – взмолился он. Этот холодный, размеренный голос выводил его из себя. Он тут же возвращался на двадцать лет назад, когда он, трёхлетний мальчик с потными ладошками и грязными ушами на негнущихся тонких ногах стоял перед нею – матерью, юной королевой в белом меховом боа. И покрывался гусиной кожей от её пронзительного взгляда и плавной, безразличной речи…

Он до боли зажмурил глаза, силясь отогнать мучительный образ, но тут же пришёл другой, нестерпимый, как свежая рана: Сабрина, его Сабрина, бегущая на серых мохнатых лапах и лижущая кровь с изодранного горла…

– Это всё бред, – прошептал он, загоняя в ладони бритвы ногтей. – Пустые бредни невежественных крестьян. Оборотней нет. И Сабрина – не чудовище. Она женщина, которую я люблю.

Женщина, которая вся горит, вся состоит из тепла и плоти. В которой нет ничего холодного, туманного, далёкого… Женщина, которая…

Мать, наконец, подняла глаза. Карие глаза, которые казались почти чёрными из-за болезненной бледности кожи. Два тёмных светила его одинокого томительного детства.

– И, тем не менее, – произнесла она, – каждый раз в полнолунье кого-то находят убитым на болотах. Причём тех, кто никогда бы по доброй воле там не оказался. Тех, кто должен был мирно спать в своей постели.

– И как они это объясняют? – спросил он, старясь говорить язвительно, но голос его сорвался после первого же слова.

– Они говорят, – протянула мать, пристально глядя на исступлённую пляску огня в камне, – что этот оборотень обладает особым даром. Он зовёт свою жертву с болота, она слышит этот зов и не может ему противиться.

– Боже, какая нелепость… – выдохнул он, ощущая, как пальцы холодеют и отнимаются, а сердце вот-вот затянет ледяной водоворот.

– Почему же? – Мать гибко, по-кошачьи, потянулась. – Это вовсе не так нелепо. Как знать… быть может, все мы где-то в глубине души жаждем смерти и только ждём её зова, чтобы откликнуться. Или не все… а только лишь те, у кого внутри затаился белый трепещущий кролик. Кролик, рождённый для того, чтобы стать жертвой… рано или поздно.

Наступило молчание. Стало как будто темнее, и в этой темноте ему пригрезился белый пуховый комок с шёлковыми длинными ушами, безропотно застывший перед багровой алчущей пастью…

Когда он вошёл в их спальню, Сабрина неподвижно сидела у зеркала. По обе стороны от рамы горели две свечи, похожие на палец той старухи… Мерзкая карга… он на секунду зажал глаза рукой.

Сабрина хрипло засмеялась.

– Посмотри! – вскричала она запальчиво, – видишь? Если бы я была оборотнем, я бы не отражалась в зеркале, верно? Или сейчас думают иначе?

– Сабрина, перестань, – он подошёл и стиснул её плечи. В зеркале глаза Сабрины казались ещё более зелёными и яркими. Он прикоснулся к её волосам – жёстким и упругим, как дикий кустарник. Дикарка. Прекрасная дикарка со сверкающими белыми зубами… Зубами… Нет, только не это!

Кто перед ним? Жена или чудовище? Глаза Сабрины – болотные огни, зубы Сабрины – крепче, чем камень, руки Сабрины…

– Что это? – спросил он прерывисто. На руке Сабрины, чуть повыше локтя, горел багровый кровоподтек.

– Ах, это? – она презрительно скривила губы. – В меня сегодня бросили камень. Пустяки. Могло быть и хуже. Этот олух целился в голову.

– Пустяки? – он сжал её локоть так, что она от боли стиснула зубы. – Я просил тебя не выходить. Они могут убить тебя. Они только этого и хотят!

Она вскочила, похожая на фурию. Её лицо пылало, а в глазах плескался зелёный яд.

– Чего же ты хочешь? – зашипела она. – Чтобы я сидела весь день взаперти? Как дикий зверь в клетке? Как зверь! Ты такой же, как они! Ты тоже считаешь меня зверем!

– Нет Сабрина, нет! – Он безуспешно пытался обуздать её, обнять, но она металась, её волосы больно хлестали его по лицу. – Нет, всё не так! Подожди ещё немного! Мы уедем отсюда, и всё это кончится! Кончится, Сабрина!

– Ничего не кончится! – она словно плюнула ему в лицо. – Потому что я знаю, ты такой же, как они! Ты боишься меня! Ты веришь во все эти глупые россказни!

– Нет, Сабрина, нет!

– Ты веришь в то, что я в полнолуние превращаюсь в волка и заманиваю ни в чём не повинных людей на болото! А потом пирую над их телами! Выпиваю кровь, пожираю плоть, обсасываю кости… Ты ведь веришь в это, не так ли?

– Нет! Не верю!

– Лжец! – она с горькой, как полынь, усмешкой покачала головой. – Может быть, ты и не веришь во всю эту чушь, но ты боишься. Я чувствую твой страх. Знаешь, у волков обострены все чувства. Ты воняешь страхом!

– Сабрина, перестань! – Он сложил умоляюще руки, его глаза наполнились липкой солёной влагой. – Я люблю тебя!

– Ты плачешь? – пробормотала она. – Плачешь и боишься? Боже, какое же ты ничтожество. Зачем я тебя полюбила? Ты совсем не похож на свою мать.

Он отшатнулся.

– При чём тут моя мать?

– Ни при чём. – Она покачала головой. – Уйди. Мне нужно побыть одной.

– И потом, – ядовито добавила она, когда он был уже на пороге, – сегодня полнолуние. Кто знает, что случится, если ты останешься?

… Он проснулся в холодном поту. Его лицо заливал густой белый яд, похожий на слюну бешеного пса. Он склеивал веки и рот и стекал по подбородку. Он завозился, замычал, колотя головой по горячей продавленной подушке и, наконец, задыхаясь, открыл глаза.

Полная луна светила ему в лицо. Он отвернулся, тщетно пытаясь укрыться от тошнотворного масляного света. Сердце скреблось о грудную клетку, словно хорёк.

Где-то далеко, на дне утробы спящего дома, хлопнула дверь. Заверещали, захихикали гнилые половицы. Размеренные чёткие шаги. Ступень за ступенью, ступень за…

Он хотел вскочить, что-то сделать, но все его члены свела парализующая боль. Поднялся волной и заполнил всё, без остатка, слепой и немой первобытный страх.

Завыла протяжно и торжествующе дверь, ведущая в сад, и боль отступила, ослабила хватку. Спотыкаясь, он бросился к окну. Луна белела в чёрном колышущемся небе, как огромный гнойник. Её свет заливал белую фигуру, медленно, но неумолимо идущую прочь от дома.

Сабрина. Её тёмные волосы растворялись в темноте, и казалось, что идёт только тело, без головы.

Он бросился вниз. Язык обжигал ему рот, ноги подгибались, как будто они были на расшатанных шарнирах.

По пути он схватил и стиснул в руке какой-то нож. Безжизненная влажная рука, и пальцы мягкие, словно мокрицы. Что он может сделать этими руками? Кролик. Затравленный белый кролик с подвижным розовым носом.

Он бежал, он шёл, он полз, цепляясь за деревья. Вокруг был уже лес, и приторно пахло гниющим болотом. Сапоги увязали в жидкой зловонной каше. Луна кувыркалась пьяным акробатом, кривлялась, кривилась, насмехалась над ним.

Он видел Сабрину, идущую спокойно и уверенно, видел каждую секунду, но не мог приблизиться к ней ни на волос. Ему казалось, что всю свою жизнь он вот так преследует её, недосягаемую, но отчаянно желанную. Скулящий, как потерянный щенок, жалкий, ничтожный, всем безразличный.

Фигура Сабрины мелькнула вдалеке в последний раз и исчезла. Исчезла так же, как исчезает луна, задавленная тучей.

И в этот момент он вдруг понял – и тысячи холодных тонких игл вонзились в его воспалённый мозг. Он понял, что до сих пор видел Сабрину, шёл за ней следом лишь потому, что кто-то этого хотел – кто-то жестокий и сильный, поджидающий их на болоте. Что оба они были лишь марионетками, покорными чужой непостижимой воле. И вот теперь он больше не нужен, он равнодушно смят и отброшен в сторону. А Сабрину безжалостно крошат и ковыряют чьи-то руки с острыми когтями…

Он стоял, неспособный ни вздохнуть, ни шевельнуться, опершись о дерево с липкой размякшей корой. Раздался вопль, перешедший в какой-то воющий хохот.

Он ожил, захрипел, завыл в ответ и ринулся во тьму, в никуда, туда, где затихали, искажаясь, эти звуки. Сучья резали ему одежду и лицо.

Перед ним была поляна – небольшая чёрная площадка, освещённая прожектором луны. И в этом мертвенном свете он увидел, как волк со всклоченной рыжей шерстью и пустыми жёлтыми глазами терзает, урча, неподвижное тело Сабрины…

Он завизжал, заскулил, упал на колени, встал на четвереньки и бросился вперёд. Подбородок заливала жирная слюна. Он выхватил нож и ударил волка. Лезвие скользнуло по оскаленной морде, бурая кровь потекла из раны и склеила шерсть. Несколько мгновений глаза волка и раззявленная пасть, выдыхавшая адский огонь, были прямо перед ним. Исчезло всё, кроме этих слепящих глаз и запаха крови, облаком стоящего вокруг. Крови зверя и крови Сабрины. Наконец волк отступил и скрылся в чаще.

На рассвете люди собирались на утреннюю службу. Они стекались со всех сторон к массивным церковным дверям, как звери, идущие на водопой. Лица, напомаженные благочестием, тугие белые воротнички, стрекочущие юбки и начищенные башмаки.

Вдруг по толпе пронёсся шорох: кто-то сдавленно вскрикнул, кто-то захлебнулся, кто-то прижал к груди трясущиеся пальцы.

Из леса, тонущего в утреннем тумане, вышел человек. Его одежда была разорвана в клочья и заляпана грязной болотной водой. Выцветшие безучастные глаза смотрели в пустоту из-под липких прядей волос.

Он нёс на руках женщину. Мёртвую. На груди и на горле зияли багровые раны. Под носом, на верхней губе запеклось густое красное пятно. Смуглая округлая рука свисала почти до земли, качаясь, как маятник. На руке чуть повыше локтя темнел кровоподтёк.

Он остановился, посмотрел на сбившихся в кучу людей, словно что-то с трудом припоминая. На секунду в его глазах вспыхнуло бешенство; он напрягся, будто желая швырнуть свою ношу в толпу. Но тут же его лицо обмякло и скривилось; нижняя губа вывернулась наизнанку, и он протяжно завыл, глотая слюну и слёзы.

Вечером, когда совсем стемнело, он сидел в гостиной, зажав лицо искривлёнными уродливыми пальцами. За спиной у него прошелестели шаги. Это была мать – он узнал её походку и горьковатый запах духов.

Она ничего не сказала – лишь остановилась над ним. Как изваяние над гробом.

– Я трус, – произнёс он глухим механическим голосом.

Она ничего не ответила.

– Если бы я остался с ней этой ночью.

Она вновь промолчала.

– Хотел бы я знать, – пробормотал он еле слышно. – Почему этот волк пощадил меня.

– Для тебя это важно? – спросила она, как всегда, равнодушно. Равнодушно…

– Да, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Потому что это была ошибка. Лучше бы он меня тоже убил.

– Да, ты действительно трус, – ровно сказала она.

– Да, – выкрикнул он. – Я знаю. Я трус. Я ничтожество. Она мне сама это сказала в последнюю ночь, перед тем, как я бросил её и уполз. Мне всё равно. Я не хочу больше жить. Не хочу жить без неё, с этим камнем на душе. И я знаю, осталось недолго. Я буду следующей жертвой этого чудовища. Потому что никто в этом мире не жаждет смерти сильнее, чем я. Я буду следующим, я!

– Ты действительно этого хочешь? – безразлично спросила она.

– Да, – он повернулся и посмотрел, наконец, ей прямо в лицо. – Да, я хочу! И я знаю, что так оно и будет.

– Что ж, – она подавила зевок. – Может быть. Всё может быть… Однако, уже поздно. Ты не поцелуешь меня перед сном?

Он послушно встал – марионетка на верёвочке, – и поцеловал её в щёку, пахнущую пудрой, такую же нежную, как двадцать лет назад, когда она приходила к нему в детскую, и её тяжёлые светлые локоны щекотали ему лицо… Щёку, на которой теперь горел алый разрез от его ножа.