Текст книги "Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие"

Автор книги: Дан Родес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Инструменты

Кокрофта разбудил какой-то неприятный металлический скрежет. Звук шел прямо из-за окна его спальни. Кокрофт накинул халат, подошел к окну и отдернул занавеску. Ему пришлось высунуться далеко наружу и вытянуть шею, чтобы разглядеть Боснийца, который чинил проржавевший водосточный желоб, несколько месяцев назад сорванный сильным порывом ветра.

Босниец устал спать на пляжах и ютиться в чужих палатках. Свои последние деньги он истратил на дешевые мотели, в которых ему пришлось жить всю зиму. Зима выдалась настолько холодная, что даже в спальном мешке невозможно было ночевать под открытым небом. Он устал бродить по дорогам, нигде подолгу не задерживаясь из опасения, что слишком длительное пребывание в одном месте вызовет у людей подозрения и ненужные вопросы. Ему хотелось остановиться в какой-нибудь уединенной местности, где не нужно будет озираться по сторонам, боясь встретить знакомых, где он сможет расслабиться и просто немного отдохнуть, ничего не делая и даже ни о чем не думая, и где у него не будет иных забот, кроме одной-единственной: как бороться со скукой. Он проснулся на рассвете и, прогулявшись по окрестностям, решил пока пожить в доме у старика. Мягкая постель, вкусная и сытная еда, полное отсутствие соседей, которые могут начать интересоваться, кто он и откуда, – молодой человек был уверен, что нашел самое подходящее место, где ему без труда удастся поскучать.

Он не стал попусту терять время и быстро нашел несложную, но вместе с тем важную работу, которую можно растянуть на несколько дней. Босниец работал без спешки и особого напряжения. На самом деле, чтобы поднять и закрепить желоб, ему потребовалось всего несколько минут. Старый дом сразу как-то преобразился и приобрел гораздо более опрятный вид. В принципе Боснийца вполне устраивало его новое жилье, но кое-что все же вызывало смущение: злобный пес и то, каким образом ему придется расплачиваться за гостеприимство старика. Выплата должна происходить каждую среду – таков был договор, который он заключил с Кокрофтом во время их первой встречи во Флоренции. Но до среды еще далеко, и он решил пока не думать об этом.

Что же касается злобного пса… Босниец хорошо помнил тяжелый взгляд собаки, устремленный на него из-под полуопущенных век. Накануне вечером, пока они с Кокрофтом ужинали на лужайке перед домом, пес почти все время пристально смотрел ему в лицо, лишь изредка отворачиваясь в сторону, чтобы подобрать брошенный хозяином кусок.

Кокрофт не мог поверить своему счастью – встретить молодого, симпатичного парня, который сам, без лишних просьб берется за починку дома! Чтобы по достоинству вознаградить своего помощника, Кокрофт приготовил вкусный и обильный завтрак и пригласил гостя к столу. Босниец не спеша спустился со стремянки, делая вид, что с трудом оторвался от работы.

– Я чинил… э-э… – Он ткнул пальцем в направлении крыши.

– Желоб, – подсказал Кокрофт.

– Желудь? – переспросил Босниец.

– Желоб. Желоб, – медленно, по слогам произнес Кокрофт.

– Я чинил желоб.

– Да, я видел. Большое спасибо. Я давно собирался закрепить его, но все как-то руки не доходили.

– Ты старый. Ты залезать на крыша, падать и ломать спина, – с трудом подбирая слова, сказал Босниец и прищелкнул языком, изображая звук хрустнувших позвонков.

– Ну, не такой уж я и старый.

Кокрофт был уверен, что на вид ему нельзя дать больше шестидесяти. У него была густая шевелюра – ни малейшего намека на лысину, и хотя волосы давно поседели, они по-прежнему окружали голову пышным серебристо-белым облаком. Конечно, за последние годы он несколько располнел, однако по сравнению с большинством его ровесников, похожих на неуклюжих, заплывших жиром пингвинов, он все еще был в приличной форме. Но в любом случае Кокрофту было приятно, что этот молодой человек проявил столь искреннюю заботу о его благополучии.

Они сели завтракать. Тимолеон Вьета тоже пришел на кухню и, как обычно, устроился возле стола, дожидаясь, когда хозяин кинет ему шкурку от бекона или кусочек жареного хлеба.

– Ну как, – начал Кокрофт, – тебе нравится у меня?

Босниец ничего не ответил. Не желая говорить о том, насколько ему нравится или не нравится дом старика, он предпочел сменить тему.

– У тебя хорошие инструменты, – сказал Босниец, поднимаясь из-за стола.

Утром он нашел в шкафу под раковиной целый ящик с инструментами, которыми, судя по всему, давно никто не пользовался. Некоторые из них были ему совершенно незнакомы, и Босниец решил, что это какие-то особые, профессиональные инструменты, вероятно очень дорогие.

– Ты имеешь хорошие инструменты, а твой дом разрушаться. Посмотри. – Он подошел к окну и почти без усилия отодрал от подоконника подгнившую доску. – Ты не пользоваться этими хорошими инструментами.

– Ну, видишь ли, – сказал Кокрофт, – у меня просто нет времени, чтобы заниматься ремонтом.

Кокрофт, у которого вообще не было никаких занятий, давным-давно позабыл об этих инструментах. Когда-то они принадлежали одному студенту консерватории – прелестный юноша с нежной молочно-белой кожей, которого Кокрофту совершенно неожиданно удалось соблазнить во время поездки в Англию. Любовники позволили себе немного помечтать о будущем и решили, что юноша обязательно должен навестить Кокрофта. Он проведет в Италии летние каникулы, днем будет ремонтировать обветшавший дом, а по ночам любить Кокрофта. К несчастью, Кокрофт всю дорогу пил не просыхая и в результате напрочь забыл об этой договоренности, так что появление юноши в точно назначенный день и час стало для него полной неожиданностью. Кокрофт как раз занимался любовью с итальянским полицейским. Хотя они встречались всего два раза в неделю, полицейский считал англичанина своим постоянным партнером. Но поскольку у стража порядка имелась законная жена, он мог вырваться к своему возлюбленному лишь в те дни, когда дежурил на шоссе неподалеку от того места, где жил Кокрофт. Полицейский натянул штаны и, выхватив из кобуры пистолет, приставил его к виску соперника, приказав тому убираться туда, откуда пришел. Студент консерватории ни слова не понимал по-итальянски, однако со всей очевидностью осознал, что в битве за любовь старого композитора он потерпел сокрушительное поражение. Юноше пришлось спасаться бегством, бросив у крыльца дома тяжелый ящик с инструментами.

Кокрофту, конечно, было приятно, что из-за него двое мужчин выясняют отношения с оружием в руках, однако он с тоской вспоминал симпатичное лицо студента, его большие синие глаза, которые при вечернем освещении приобретали удивительный темно-фиолетовый оттенок, и то, с какой решимостью и безоглядной страстью отдался юноша своему первому опыту однополой любви. Он пожалел, что не остановил разъяренного полицейского или, по крайней мере, не попытался вернуть испуганного мальчика. О, какое бы это было незабываемое лето, если бы студент остался! Позже до Кокрофта доходили слухи, что мальчик попал в лапы Монти Мавританца, который поселил его на своей роскошной вилле и засыпал юного любовника подарками. Кокрофт не раз представлял себе идиллическую картину: Монти сидит на краю бассейна, блаженно потягивает коктейль и любуется, как мальчик весело плещется в прозрачной воде. Кокрофт не сомневался: Монти не упустит случая, чтобы наговорить доверчивому юноше о нем массу гадостей. Потеряв молодого друга, Кокрофт вскоре лишился и сурового друга-полицейского. После истории с неожиданным появлением студента в отношениях со стражем порядка постепенно появилась некая холодность, а вскоре его визиты и вовсе прекратились.

Весь день Босниец бродил по дому, деловито перебирал инструменты в ящике и делал вид, что работает: смазал проржавевшие петли на дверях и окнах, приколотил рассохшуюся доску, подтянул вылезший шуруп. Это была простая работа, которая не требовала от Боснийца абсолютно никаких усилий, но он так сосредоточенно хмурил брови и с таким усердием орудовал молотком и отверткой, что было понятно: ни на какие досужие разговоры у него просто нет времени. Он старался держаться от Кокрофта как можно дальше, чтобы избежать необходимости снова слушать его болтовню. Все, что говорил этот старик, казалось Боснийцу полной бессмыслицей, похожей на бред.

К вечеру Кокрофт, потрясенный тем, как преобразилось его жилище, решил отпраздновать это грандиозное событие. Он раскинул шезлонги на лужайке перед домом и принес две большие банки джина с тоником.

Кокрофту хотелось как можно больше узнать о своем новом постояльце.

– Итак, как долго ты живешь в Италии? – спросил он, отчетливо выговаривая каждое слово.

Босниец молчал, задумчиво глядя в далекую точку на горизонте. Кокрофт уже начал сомневаться, понял ли он вопрос, когда молодой человек наконец ответил:

– Два года.

– И как ты здесь оказался?

– Корабль, – сказал Босниец, которому уже не раз приходилось отвечать на подобный вопрос.

– О, ты приплыл на корабле, чудесно! По-моему, побережье Адриатики – очень живописное место. Верно? И где же ты высадился?

– Не знаю, где-то у моря, на песке.

– A-а, на пляже?

– Пляж, – неуверенно повторил Босниец, как будто впервые слышал это слово.

– Тебя поймала полиция?

– Нет.

Кокрофт с напряженным вниманием вслушивался в ответы своего нового друга. Он был убежден, что Босниец пережил сильнейшую психологическую травму и что постепенно, когда время и нежная дружба залечат душевные раны, молодой человек станет более разговорчивым и поведает свою непростую историю. Кокрофт представил, как Босниец, сломленный грузом тяжелых воспоминаний, не выдерживает и рассказывает страшные подробности: он был на поле боя, видел смерть своего лучшего друга, а потом в полном одиночестве несколько месяцев пробирался по тылам противника. Молодой человек, заливаясь слезами, упадет Кокрофту на грудь и будет молить его о любви и ласке.

– Я убегать до прихода полиции, – сказал Босниец.

Они сидели на лужайке, курили, потягивали джин и смотрели на раскинувшийся перед ними пейзаж. Кокрофт знал: остаток жизни ему предстоит провести здесь, в этом доме; вполне возможно, он так и умрет, сидя в шезлонге и задумчиво глядя на далекие холмы. Над одним из холмов появился воздушный шар. Шар был очень красивый: большой, разрисованный яркими черно-красными полосами. Кокрофт представил, что в корзине шара стоят два человека – он и Босниец. Сильная рука Боснийца лежит на его плечах. Молодой человек крепко прижимает к себе Кокрофта и время от времени покрывает его лицо легкими поцелуями. «Я люблю тебя, Кокрофт, – говорит он. – О, как же сильно я люблю тебя!» Они плывут над холмами и поднимаются все выше и выше в тихое ночное небо. Вдруг одно из ярких полотнищ треснуло, и на боку шара образовалась черная дыра. Шар начал быстро терять форму, завертелся и камнем пошел вниз. Корзина опрокинулась, из нее вывалились две крохотные фигурки – сначала одна, затем другая. Казалось, они падают очень медленно, словно парят в воздухе, им ничего не грозит, они сделают вираж и, как птицы, мягко опустятся на землю целые и невредимые. Опустевшая корзина свободно раскачивалась из стороны в сторону. Вскоре шар скрылся за холмами.

– О боже! – выдохнул Кокрофт.

Драка

Поскольку еще во Флоренции они договорились, что по средам Босниец должен вносить плату за жилье и питание, он прибыл в дом старика в четверг. Таким образом, впереди у него была целая неделя, чтобы решить, будет ли он расплачиваться со своим гостеприимным хозяином.

В понедельник Кокрофт обратил внимание, что молодой человек все время ходит в одной и той же одежде и она явно нуждается в стирке.

– Собирайся, – сказал Кокрофт, – поедем покупать тебе новую одежду.

Кокрофт достал из шкатулки несколько банкнот, положил их в бумажник и отправился в гараж заводить свою видавшую виды машину. Перебравшись в Италию, он купил небольшой подержанный пикап, полагая, что в сельской местности ему понадобится простой и крепкий автомобиль, который сможет пройти по бездорожью. Пикап имел такой же плачевный вид, как и дом, но был на удивление надежным. Кроме пикапа он приобрел еще и старый «фиат». Но почему-то у Кокрофта никогда не лежала душа к этому ветерану, к тому же машина была сломана и уже несколько месяцев стояла в гараже без движения. Покосившись на «фиат», он подумал, что, возможно, Босниец сумеет оживить автомобиль. Кокрофту казалось, что его новый друг похож на человека, который способен починить машину.

Пикап, как обычно, завелся с пол-оборота. Кокрофт вывел автомобиль из гаража и оставил на дороге с включенным двигателем.

– Сейчас, я только позову Тимолеона Вьета, – сказал он.

Босниец молчал, угрюмо глядя в пространство.

– Он обожает ездить в город, – добавил Кокрофт.

Ему пришлось несколько раз позвать пса. Наконец тот появился из-за угла дома.

– Мы всегда путешествуем вместе. Верно, Тимолеон Вьета? – Пес подошел к машине и поскреб лапой переднюю дверь со стороны пассажирского места. – О, я совсем забыл сказать, – воскликнул Кокрофт, – есть одна небольшая проблема: Тимолеон Вьета любит сидеть рядом со мной.

– Никаких проблем. Сегодня он поедет в кузове.

– О нет, там ему не нравится.

– Он – собака, правильно? Всего лишь животное.

– Да, конечно, его можно посадить назад, но, понимаешь, ему там не нравится. Тимолеон Вьета считает, что в кузове ехать неудобно. – Босниец поджал губы и уставился в пространство, словно не слыша аргументов Кокрофта. – Но я попытаюсь поговорить с ним. – Кокрофт опустил борт кузова и, перейдя на умоляюще-ласковый тон, обратился к собаке: – Прыгай, Тимолеон Вьета, прыгай, ну-ка, быстренько, залезай в кузов. – Пес лег на землю, внимательно глядя в лицо хозяину. – Ну же, Тимолеон Вьета, залезай. – Пес свернулся калачиком и прикрыл глаза. – Нет, бесполезно, – вздохнул Кокрофт, – он привык сидеть в кабине.

– А почему бы нам не сделать вот так? – Босниец наклонился и сгреб пса в охапку, намереваясь затолкать его в кузов. И в ту же секунду мирно лежавший на земле мохнатый клубок зашелся истошным лаем, переходящим в безумный визг, и превратился в злобно лязгающий зубами клок шерсти. Босниец разжал руки. Тимолеон Вьета отбежал на безопасное расстояние и замер в боевой позе, с грозным рычанием наблюдая за непрошеным гостем. Молодой человек стряхнул с джинсов собачью слюну и осмотрел свои ладони, удивляясь, как это пес не покусал его.

– Поехали, – сказал Босниец. Он не очень хотел появляться в городе, однако ему самому был неприятен запах, исходивший от его заскорузлой, пропитанной потом футболки. Босниец решил не отказываться от щедрого предложения старика и немного приодеться. – Оставим собаку здесь. Ничего с ней не случится.

– О, пожалуйста, позволь ему ехать в кабине рядом со мной, – взмолился Кокрофт. – Тебе понравится в кузове – как будто ты снова оказался в армейском грузовике. Пожалуйста.

Босниец не стал больше возражать, подумав, что так даже лучше: по крайней мере, ему не придется слушать болтовню старика, – и, не говоря не слова, запрыгнул в кузов.

Кокрофт переживал, что повел себя бестактно. Ему представилась очередная картина из фронтового прошлого молодого человека: ночь, раскисшая от дождей дорога, неожиданный взрыв, Боснийца выкидывает из кузова джипа, он плашмя падает в липкую холодную жилу, а рядом корчатся его товарищи с развороченными животами и оторванными конечностями.

Старик и собака забрались в кабину автомобиля. Кокрофт потрепал Тимолеона Вьета по голове. Тимолеон Вьета взглянул на хозяина своими прекрасными глазами и благодарно вильнул хвостом. Они отправились в город. Кокрофт осторожно вел машину, старательно объезжая ухабы и сбрасывая скорость на поворотах.

Они оставили пикап на стоянке, закрыли пса в кабине и пошли на рынок. Босниец сам вел переговоры с продавцами на беглом, как показалось Кокрофту, итальянском. В конце концов он купил своему новому другу две пары джинсов, высокие армейские ботинки на толстой подошве, несколько смен нижнего белья, штук пять однотонных футболок и три клетчатые рубашки. Кокрофт сам выбрал расцветку под цвет глаз Боснийца. Кроме того, парень попросил купить ему широкополую шляпу и темные очки. Просьба была немедленно исполнена. Босниец тут же надел шляпу и нацепил очки.

– Я должен быть осторожен, – серьезным тоном пояснил он. – Мне нельзя светиться.

Нагруженные покупками, они отправились обратно к машине, по пути заскочив в дешевую парикмахерскую. Кокрофт сидел в кресле, наблюдая, как молодому человеку делают прическу. Босниец попросил побрить ему голову машинкой, очень коротко – почти «под ноль». Когда они наконец добрались до стоянки, окончательно выбившийся из сил Кокрофт предложил зайти в кафе и немного передохнуть.

Босниец тоже нуждался в хорошей порции кофеина.

– Полагаю, ты захотеть тащить с собой и этого пса, – буркнул он.

Кокрофту действительно очень хотелось, чтобы Тимолеон Вьета пошел в кафе вместе с ними, но он сделал вид, будто ни о чем таком даже и не думал.

– Нет, нет, Тимолеон Вьета останется в машине – будет сторожить наши сумки. Ничего страшного, он может подождать, если, конечно, мы недолго.

Кокрофт чувствовал себя несколько виноватым и в то же время не мог сдержать радостного волнения: они вдвоем с Боснийцем сидят за столиком кафе – похоже на свидание, а от одной мысли, что его увидят в компании беженца, опаленного огнем самой настоящей войны, у Кокрофта даже слегка закружилась голова. Среди его любовников и раньше попадались люди, которые находились в стране незаконно: русские, мексиканцы, поляки, пуэрториканцы, но никогда не было человека, который тайно прибыл в Италию из зоны боевых действий. И никто из них никогда не был арестован, поэтому Кокрофт не боялся, что полиция может схватить и силой увести его нового друга. Босниец выкрутится, как выкручивались остальные его любовники, которые были не в ладах с законом, и все проблемы как-нибудь сами собой уладятся. И все же, несмотря на то что, по мнению Кокрофта, никакой реальной опасности не было, этот опыт казался ему необычайно интересным и захватывающим.

Он привел Боснийца в кафе, расположенное на небольшой площади. Это было любимое кафе Кокрофта, хотя он и сам точно не мог сказать почему: официанты никогда не подавали вида, что узнали старика, они просто выполняли его заказ и брали его деньги. Кокрофт и Босниец выбрали столик на улице и заказали по чашке капуччино. Они пили кофе, смотрели на прохожих и курили: Босниец – дешевые сигареты, Кокрофт – дешевые сигары. Никто из них не проронил ни слова.

Драка началась на другой стороне площади. Двое мужчин средних лет с толстыми, как пивные бочонки, животами и пышными черными усами размахивали руками и выкрикивали в адрес друг друга какие-то страшные проклятия. Прохожие торопливо шли мимо, не обращая на крикунов никакого внимания, словно ничего особенного не происходило.

– Итальянцы – очень экспрессивная нация, – пояснил Кокрофт. – Но, знаешь, они никогда не дерутся. Эти люди могут гневно размахивать руками и отчаянно бранить друг друга, но, выплеснув таким образом всю накопившуюся энергию, они не чувствуют потребности переходить от слов к настоящей драке.

Один из мужчин, одетый в светло-голубую рубашку, ткнул кулаком в грудь второго, на котором была белая шелковая рубашка.

– Ну, может быть, обменяются парой оплеух, – сделал небольшую уступку Кокрофт, – но на этом все и заканчивается, до серьезной потасовки никогда не доходит.

Человек в белом ответил на выпад противника молниеносным ударом в голову, от которого мужчина в голубом как подкошенный рухнул на землю. Разъяренные вопли сменились напряженной тишиной. Боец в голубой рубашке, очевидно, был в нокдауне. Он начал вставать, заметно покачиваясь и потирая рукой лоб, однако его белоснежный соперник не стал дожидаться, пока тот придет в себя, и нанес второй сокрушительный удар – в лицо. Голубую рубашку залила кровь. Расквашенный нос, похоже, вернул мужчину к жизни, и в следующее мгновение уже белая рубашка оказалась поверженной на землю. На лежащего человека обрушился град ударов. Стараясь защититься, он перекатывался с боку на бок, но озверевшая голубая рубашка безжалостно пинала его в огромный бочкообразный живот, а при каждой попытке противника подняться точным ударом в зад вновь валила его на мостовую.

– О нет! – вздохнул Кокрофт. – Разве могут цивилизованные люди вести себя подобным образом?!

– Как же давно мне не приходилось видеть хорошей драки, – пробормотал Босниец. На его лице появилось нечто вроде улыбки, или Кокрофту только показалось? – Очень красивое зрелище.

– Как ты можешь так говорить?! Посмотри, это же откровенное насилие, дикая, ослепляющая человека ярость. Нет, это просто отвратительно.

– Но у них наверняка имеются какие-то веские основания для драки, – не глядя на старика, сказал Босниец. Он говорил сдавленным, едва слышным голосом, обращаясь скорее к самому себе. – Мы никогда не узнаем, что произошло в жизни этих людей, – добавил он, все с той же полуулыбкой наблюдая за дерущимися, – как и почему они дошли до такой ненависти, что сейчас готовы убить друг друга. Перед нами не просто уличная драка, мы присутствуем при кульминационном моменте – это две судьбы, две не известные нам истории, пришедшие к неизбежной развязке. А начало уходит корнями в далекое прошлое – может быть, на несколько поколений назад. – Босниец на миг оторвался от поединка и бросил взгляд на старика. – Подумай об этом.

Впервые с момента их знакомства Кокрофт увидел в глазах молодого человека оживление и подлинный интерес к происходящим вокруг него событиям.

– Ну, каковы бы ни были причины их конфликта, нет никакой необходимости решать их таким варварским способом, – убежденным тоном сказал Кокрофт, которому никогда в жизни не доводилось участвовать в драке.

Голубая рубашка явно захватила инициативу и перешла в решительное наступление: вцепившись в волосы своего белоснежного противника, мужчина изо всех сил колотил его головой о каменную стену дома.

– Схватка между двумя мужчинами – это нечто высокое и благородное, если хочешь – конфликт в чистом виде. Он прост, понятен и красив, я бы даже сказал – совершенен.

– Но эти люди совершенно потеряли человеческое достоинство.

– Потеряли что?

– Достоинство.

– Что означает это слово? – удивился Босниец. – Это твое достоинство?

– Ну, – протянул Кокрофт, не зная, что сказать, – так просто не объяснишь.

– Но ведь ты его используешь, – сквозь зубы процедил Босниец. – Я думал, ты понимаешь, что оно значит, если ты его произносишь.

– Ну-у, – Кокрофт на мгновение задумался, – оно означает вести себя достойно в любой ситуации.

– Ты уверен? – спросил Босниец, наблюдая за ходом поединка.

Бойцу в белом наконец удалось вырваться из цепких рук светло-голубого противника. Отступив на пару шагов, он остановился, переводя дыхание и вытирая ладонью пропитанные кровью усы.

– Да, – сказал Кокрофт. – А еще это означает способность сдерживаться и умение контролировать собственные эмоции, не выставляя себя на посмешище.

– Понятно. А у тебя самого оно есть, ну, это, достоинство?

– Хотелось бы надеяться. Да, у меня есть чувство собственного достоинства. – Хотя чем больше Кокрофт вдумывался в значение слова, тем яснее понимал, что не может точно определить, что это такое.

Кокрофт знал: бывали в его жизни моменты, когда он терял всяческое достоинство. Правда, Кокрофт не был уверен, можно ли считать потерю достоинства состоявшейся, если ты находишься наедине с собой, или для этого нужен сторонний наблюдатель? Интересно, лишился ли он своего достоинства, когда однажды теплой летней ночью в полном одиночестве отплясывал зажигательное аргентинское танго? Кокрофт исполнял танец в обнаженном виде, нацепив на голову бумажный пакет из-под чипсов. А что случилось с его достоинством, когда он, услышав в какой-то радиопередаче, что домашняя пыль на пятьдесят процентов состоит из сухих частичек человеческой кожи, провел несколько часов, ползая на коленях по всему дому. Кокрофт старательно сгребал пыль ладонями и ссыпал ее в большой глиняный кувшин, надеясь таким образом создать физический объект, чтобы поддерживать воспоминания о недавно покинувшем его любовнике. Увлеченный бурным романом, который, казалось, будет длиться вечно, Кокрофт изменил многолетней привычке и не сфотографировал предмет своей страсти. И уж, конечно, о каком достоинстве может идти речь, когда в 1976 году, в очень не простой для него период, Кокрофт был арестован за мелкое хулиганство: полиция застукала его как раз в тот момент, когда он с помощью распылителя выводил на стене дома крупными зелеными буквами: «Я люблю сосать концы». Однако после того как дело удалось замять и информация не просочилась в газеты, Кокрофт не мог понять, что он чувствует – облегчение или разочарование.

– А я тоже иметь чувство собственного достоинства? – спросил Босниец.

– Да, – кивнул Кокрофт. Он не представлял, есть ли оно у Боснийца. – Думаю, да.

Белая рубашка с грозным воплем атаковала голубую. Босниец, которому в прошлом не раз приходилось слышать рассуждения о достоинстве, скривил губы в усмешке:

– Вот ты утверждаешь, что эти двое ведут себя недостойно. А может быть, лучше вообще не иметь достоинства. Лучше подраться, чем не драться, когда есть то, ради чего стоит начать драку. Может быть, это слабость – невступать в драку. По-моему, потасовка, которую мы сейчас видим, просто превосходна. Она красива, как… я не знаю… как картина, ну, или что-то в этом роде.

– Она некрасива, – с нажимом сказал Кокрофт.

– Она очень красива, – сказал Босниец.

Разговор, к которому они оба потеряли интерес, прервался. Кокрофт и Босниец замолчали и вернулись к наблюдению за поединком.

Нанеся еще несколько ударов в голову и в живот, пару раз встряхнув противника и припечатав его физиономией к асфальту, голубая рубашка покинула поле боя. Белая рубашка осталась неподвижно лежать на земле. Кокрофт и Босниец поднялись, вышли из кафе и направились к машине.

Босниец подумал, что драка, скорее всего, была из-за женщины. Да, он совершенно отчетливо видел блеск в глазах мужчин – это был огонь любви и ненависти. Интересно, как она должна выглядеть – та женщина, которая послужила поводом для столь ожесточенного сражения. Босниец представил длинные черные волосы, тяжелой волной падающие ей на плечи, большие карие глаза и стройное тело с идеально гладкой, изумительной белизны кожей. Женщина слишком хороша, ни тот ни другой не достоин ее любви. Он не мог понять, что она нашла в этих мужчинах с толстыми, как пивные бочонки, животами. Она так красива! Босниец старался не думать о ее красоте.

Они сели в машину и поехали домой – Тимолеон Вьета в кабине на пассажирском месте, Босниец – в кузове, щедро обдуваемый встречным ветром.

Кокрофт редко утруждал себя возней на кухне – какой смысл готовить что-то особенное, если они живут вдвоем с собакой. Обычно в течение дня он перекусывал хлебом, фруктами и грыз орехи, а вечером съедал тарелку спагетти. Но когда в доме появлялся гость, Кокрофт с удовольствием вспоминал о своих кулинарных талантах.

Сегодня по дороге домой он завернул в супермаркет, где накупил массу деликатесов, собираясь на славу угостить своего нового друга. Однако, несмотря на шикарный ужин, приготовленный с необычайным старанием и соблюдением всех правил кулинарного искусства, за столом царила отнюдь не та праздничная атмосфера, на которую рассчитывал Кокрофт. Босниец надел подаренные ему щедрым хозяином вещи, но по-прежнему был угрюм и неразговорчив, сосредоточившись исключительно на еде. На вопросы Кокрофта он отвечал односложными фразами либо просто ограничивался кивком головы. Старик переживал, считая, что сам всё испортил, заставив молодого человека ехать в кузове. Тишину в кухне заполняло монотонное бормотание радиоприемника.

– У тебя хороший английский, – сказал Кокрофт, надеясь завязать разговор.

– Так себе, – сказал Босниец, прекрасно зная, что свободно владеет языком.

После ужина Кокрофт смешал две большие порции виски и сказал, что хочет показать Боснийцу свой музыкальный салон. Это была самая любимая комната Кокрофта.

– Здесь я поддерживаю идеальную чистоту и порядок, – сообщил он. – Даже Тимолеону Вьета не разрешается сидеть на стульях.

– Ну, тогда мне тем более нельзя и близко подходить к твоим чертовым стульям, – не повышая голоса, сказал Босниец. В его тоне не было слышно ни возмущения, ни сарказма, он говорил как обычно – тихо, почти шепотом. – Я ведь хуже твоего пса.

Кокрофт смутился и покраснел. О да, конечно, он был плохим хозяином; живя в своем узком мирке, он замкнулся и одичал, забыв о правилах гостеприимства. Он был обязан прежде всего думать о своем дорогом госте, без всякого сожаления и сомнения он должен был разрушить тот уклад жизни, к которому они с Тимолеоном Вьета давно привыкли, и действовать, сообразуясь с желаниями и вкусами Боснийца. Кокрофту было ужасно стыдно.

– Извини, – сказал он. – Послушай, в следующий раз, когда мы куда-нибудь поедем, ты сядешь в кабину. А Тимолеона Вьета я заставлю залезть в кузов, нравится ему это или нет. Я кину ему кусочек печенья или еще что-нибудь вкусненькое. – Кокрофт замолчал и, не зная, что еще сказать, робко добавил: – Он любит печенье.

Босниец никак не прореагировал на извинения старика. Он молча оглядывал комнату. Справа у стены стояло пианино, крышка была опущена; у противоположной стены находился массивный диван, обитый черной кожей, и в пару к нему кожаное кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками; повсюду были развешаны фотографии в красивых резных рамках.

Кокрофт редко подходил к инструменту. Он привез пианино из Англии в надежде, что на новом месте к нему вернется прежнее вдохновение и желание работать. Однако вдохновение не вернулось, и старый добрый «Спелман Тимминс» давным-давно пылился без дела. Кокрофт начал было писать мюзикл под названием «Крафтс» [1]1
  Название знаменитой выставки собак в Британии. – Пер.


[Закрыть], но вскоре бросил работу, застряв на песне о печальном бассете. Другое патетическое произведение – «Украденное море», – над которым Кокрофт трудился как раз в тот период, когда в нем неожиданно проснулась экологическая совесть и он полностью отказался от рыбы и прочих морепродуктов, тоже постигла печальная участь: на одной из вечеринок автору предложили кусочек копченой лососины и он, поддавшись искушению, потерял моральное право продолжать работу над своей морской симфонией. Кокрофт забыл предупредить, что не ест рыбу, и хозяин поставил перед ним тарелку с лососем. Кокрофту неудобно было отказаться, да и нежное розоватое мясо так восхитительно пахло, что он не устоял. Кокрофт давно не настраивал инструмент: с тех пор, как местный слепой настройщик умер, пожалуй лет семь назад. Так что теперь, даже если Кокрофт и решался прикоснуться к клавишам, инструмент взрывался какими-то безумными аккордами, похожими на дьявольский хохот.