Текст книги "Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]"

Автор книги: Дан Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Месть

Описанные ниже события случились в местечке Станиславичи в ту давнюю пору, когда некоторые из тамошних евреев впервые прониклись духом благословенного хасидизма и сплотились вокруг своего первого предводителя раби Шмуэля, недавно скончавшийся сын которого, также по имени Шмуэль, был преемником отца, знаменитым праведником и другом раби Якова, цадика из города Божин. За давностью времен никого из героев тех лет нет в живых, а посему можно абсолютно честно, без суетной лести и напрасной хулы рассказывать эту историю. Поведавший ее раби Залман, нынешний станиславический цадик, внук раби Шмуэля–старшего, утверждает, что это вовсе и не хасидская сказка, а хасидская быль. А кто усомнится в правдивости рассказа, пусть хорошенько задумается о неодолимой власти страстей над душой человеческой.

Среди немногочисленной паствы раби Шмуэля–старшего два хасида пользовались особым его расположением. Прозывали их Хозяин и Слуга. Хозяин – самый богатый еврей в Станиславичах. Цадик любил его за простоту нрава и очень ценил щедрые пожертвования богача в хасидскую общественную кассу. Слуга подкупал раби глубиной ума, рассудительностью и терпением. Цадик частенько ставил его в пример другим. Таков был первый глава станиславических хасидов раби Шмуэль–старший – искал и находил в людях хорошее.

***

У Хозяина – дом богатый, полная чаша. Правда, детей долго не было, но, слава Богу, услышали на Небесах его молитвы и молитвы раби, что истово просил за своего хасида. И вот, жена Хозяина должна в скором времени разрешиться от бремени. Хозяин – человек без премудростей, с людьми запросто, как говорит о нем раби. Он же – грубиян и невежда, как говорят за его спиной враги и друзья его. К Святым книгам у него любви нет. «На что мне это, коли и без учения у меня сундуки полны добра. Ни отец ни дед мой не тянулись к мелким буковкам, а в делах преуспели. Чем я их хуже?» – говорит он иной раз себе в оправдание.

В услужении у Хозяина был Слуга. Любую работу он обязан делать, ни какой прихоти грубого Хозяина и капризной его супруги он не смеет прекословить. Всегда безотказный и неизменно послушный Слуга – слуга в третьем поколении. Отец его служил отцу Хозяина, а дед – деду. Слуга слыл человеком пытливого ума. Только выдастся свободный час – он за Святую книгу, читает при свече. А потом обсуждает с раби. И дивится цадик проницательности своего хасида.

«Что толку тебе в твоих познаниях, коли ты был, есть и будешь голодранцем? Мой пример тебе не наука?» – втайне завидуя, кричит Хозяин Слуге. Осмеяние умного – сладкий жребий невежды. Скрывая ненависть в глазах, Слуга молчит, низко опустив голову, и смутное сознание правоты обидчика лишь удваивает бессильный гнев. За правоту же, как известно, надо мстить.

«Какой ты немощный, целиком вязанку дров не можешь на второй этаж унести, по два–три полена берешь. Смотри, грамотей, как я с этим легко управляюсь! Только из жалости я держу тебя в услужении», – веселит гостей розовощекий пышущий здоровьем Хозяин, выхватывая поленья из рук обескураженного Слуги. Насмешка оставляет в душе смертельные уколы, если есть в ней хоть капля правды. Знает Слуга, что снося обиду, вызывает новую, да нечего возразить. Пуще всего боится он остаться без места, ведь и у него жена на сносях. Хил, узкоплеч и узкогруд Слуга, но и в слабой груди умещается мятежный дух и сердце гордеца. Ничего не вожделеет он так страстно, как мести обидчику.

***

Родила сына хозяйская жена. Суета и радость в доме. Несть числа приказаниям Хозяина. К вечеру Слуга не держится на ногах от усталости.

– Отпусти меня домой, Хозяин. Ведь и моя жена рожает, я нужен дома, – взмолился Слуга.

– И ты сына захотел, лоботряс? Ну–ну, со временем будет моему наследнику человек в услужение. Иди уж, да воспитай из него слугу получше, чем его папаша, – великодушно согласился счастливый отец. К утру и в бедную избу пришла радость – родился сын. «Удивительно похожи между собой младенцы – не отличишь, а судьбы впереди разные», – размышляет Слуга, разглядывая красное тельце и безволосую головку. «Похожи, очень похожи», – повторяет он про себя. Словно врезались в мозг эти слова. И молнией блеснула в голове дьявольская мысль о мести. «Нет, нет, это невозможно! Ты хасид, ты правоверный еврей, стыдись!» – говорит он себе. А через минуту помимо воли своей обдумывает план. Он гонит от себя безумную мысль, но не гаснет огонь вожделения. «И я, и отец мой, и дед мой служили этим гнусным самодовольным богатеям. Неужели и сын мой обречен сносить насмешки невежд?» – думает он, утирая слезу и жалобно глядя на спящее в убогой колыбели дитя. «Страшным неискупимым грехом ты погубишь свою душу, негодяй!» – твердит себе Слуга, но уж он не в силах противиться страсти.

Темной ночью, когда смертельно усталая жена его крепко спит, и младенец замолк в своем уголке, неслышно подкрался Слуга к колыбели, осторожно взял в руки драгоценный сверток и выскользнул на улицу. Мигом домчался он до дома Хозяина, проник через задний ход в комнату, где спал хозяйский новорожденный сын, убедился, что и там царит тишина, ловко поменял младенцев и вернулся домой.

Когда необратимое свершилось, Слуга успокоился и даже повеселел. «Это будет наша с тобой тайна. Только ты и я посвящены в нее. Слышишь, ты, не вздумай проболтаться!» – сказал он, глядя в зеркало и подмигивая самому себе. «Посмотрим, чей сын над чьм сыном будет насмехаться, и кто кому станет прислуживать. И не беспокойся, в себе я уверен, в моем сердце любви хватит на обоих», – закончил Слуга диалог со своим отражением.

***

Хозяин назвал младенца Дам, а Слуга дал имя ребенку Зар. Беда пришла в дом богача: умерла супруга его. И стала жена Слуги кормилицей и Даму и Зару. Молока, слава Богу, малюткам хватало. Выкармливая их, женщина любила обоих. Ну, а Слуга, как известно, большую часть дня проводил на службе в доме Хозяина и поневоле много видел Дама и любил его равно, как и Зара. Горе не смягчило нрав Хозяина. Правда теперь, выслушивая насмешки, Слуга утешался предчувствием скорого торжества.

Дам и Зар растут каждый в своем доме. И год за годом впитывают дух дома. Слуга счастлив видеть Зара за книгой и отвечать на вопросы мальца, а Хозяин рад буйным играм Дама и не омрачает нудным учением его привольное детство. «Где твой Зар болтается целыми днями? Завтра приходите на службу вместе. Его долг с детства приучаться к труду. Пусть твой бездельник помогает моему славному мальчику, несчастному сироте.» – как–то сказал Хозяин Слуге. Достойный воспитателя, Дам бесцеремонно обрушивал на сверстника приказания, хоть и ненужные, но приятные для нарождающегося властолюбия. Зар покорно выполнял. «Вот и настало время моего торжества, и долгожданная месть начинает пожинать плоды. Кажется, этого я хотел?» – подумал Слуга.

Дни текли своим чередом. Хозяин и Дам командуют, Слуга и Зар выполняют. Как–то прибыл царский гонец из столицы и огласил указ Государя: объявлен военный призыв, и каждый второй юноша обязан идти на войну. Жребий пал на Дама. Богач устроил дело так, что под ружье встал Зар, а не Дам. Глядит Слуга на безутешно плачущую жену свою, и душа его в смятении.

***

Настал час, и заболел Хозяин, и врачи единодушны в своем страшном приговоре: «Дни больного сочтены.» Но и на смертном одре Хозяин уязвляет Слугу. Человек с годами не меняется, и время не исцеляет обиды. «Вот умирает злой мой мучитель. Отчего не рад я кончине врага? Вернул ли я ему то зло, что он чинил мне много лет? Успел ли отомстить? Судьба дает мне последний шанс насладиться, причинить ему смертельную муку. Расскажу ему о подмене детей. Отравлю его душу горечью правды: всю жизнь ласкал и любил он презренного отпрыска презренного слуги, а на смерть обрек своего наследника. Жутким станет его последний час.» – так думал Слуга. На сей раз не хватило ему духу, как прежде, на себя одного взвалить все бремя поступка, и решил он спросить совета жены. Но для этого придется раскрыть чудовищную тайну, другими словами не миновать тяжкого признания.

Услыхав историю Дама и Зара, несчастная мать побледнела, как полотно, и без памяти рухнула наземь. Слуга привел жену в чувства и, не дав бедняжке оправиться от первого удара, выпалил ей свой новый проект. Выслушав, так ответила: «Совершенное тобой – ужасно. Неужто не сыт ты бесплодной местью?» Слуга, понурив голову, молчит, а жена его продолжает: «Уйми гордыню и будь благоразумен. Кто лелеет месть, лишь бередит собственные раны. Хозяин должен умереть, не ведая правды. После его смерти все богатство достанется Даму, которому ты и покаешься в содеянном. И он великодушно простит тебя, опьяненный счастливым известием: отец и мать его живы! Он возьмет нас к себе, и будет у нас безбедная и теплая старость. И ежели Господь соизволит вернуть нам любимого Зара живым, то мы и о нем позаботимся. А пойдешь на поводу у мести и откроешься Хозяину, он обезумеет от горя, и, чего доброго, отдаст наследство в чужие руки, за неимением своих. Ведь отлично известно тебе, муженек, как щедр он к раби и всей вашей хасидской общине.» Нехотя, Слуга согласился.

Свершилась воля Небес, и Хозяин отдал Богу душу. Наследство получил Дам. По скончании траурных дней Слуга явился к наследнику – все нутро его трепещет – со страшным признанием и счастливой вестью.

– Радуйся, сынок, родители твои живы и мечтают окончить дни свои, живя под одной крышей с тобой, родное наше дитя, – завершил Слуга обращенную к Даму речь.

– Не знаю как теперь величать, тебя, почтенный, – холодно возразил Дам, – но даже если фантастический твой рассказ правдив, не рассчитывай ни жить у меня, ни на долю в наследстве. У меня другие намерения. Я продаю все имущество и уезжаю за границу, – решительно прибавил он.

– Верить ли мне ушам моим? Как передам я жестокие эти слова твоей матери, Дам? – вскричал Слуга.

– И остерегаю, тебя, милейший, от огласки, – словно не слыша вопроса отца, продолжал сын, – пойдешь в тюрьму за свое преступление. И на этом прощай, – отчеканил Дам и повернулся к отцу спиной.

Каких только похвал не возносят благоразумию, но далеко не всегда оно бережет нас от превратностей судьбы.

***

Потрясенный, покинул Слуга богатый дом и вернулся в свое бедное жилище. Собрался с духом и все, как есть, рассказал жене. Бедняжка беззвучно плачет, только плечи вздрагивают. «Зачем я, глупец, спросил твоего совета, женщина? Мы у разбитого корыта. А я вновь посрамлен и вновь не отмщен», – упрекает он несчастную жену свою.

Дам продал имущество и уехал, не сказав ни единого слова прощания. Старики остались одни. Но пробился луч счастья сквозь черные тучи горя. Вернулся с войны Зар. Хоть и без ноги, а живой. От казны положен ему пенсион, как ветерану–инвалиду, проливавшему кровь за царя. Пенсион да выручка от огорода, что возле дома, – вот и весь доход на троих. Можно жить скудно, но не тужить, если не поминать прошлого и не загадывать в будущее. Так проходит год, за ним другой. Зар по–прежнему в неведении. Однако, время уподобляет тайну сухому пороху, и страх ее обладателя растет.

– Послушай, жена! Кровный сын Дам отрекся от нас, а воспитанный нами Зар, хоть и чужой, но верен до конца. Он не посвящен в тайну, и, выходит, мы неблагодарно обманываем его. Разве не заслужил он знать правду? – обратился к жене Слуга.

– Право, не знаю, милый, – сказала она.

– Не лучше ли покаяться и очистить душу? – вновь подступает с вопросом муж.

– Решай сам, дорогой, – отвечает женщина, потупивши взгляд.

«Так как же быть? Открыться или нет? В чем меньше греха?» – вновь и вновь спрашивал себя Слуга и не находил ответа.

Диспут

– Хасиды, – обратился раби Яков, цадик из города Божин, к своим верным почитателям, – на исходе этой субботы вы услышите историю из уст раби Меира – Ицхака, моего лучшего друга.

Меир – Ицхак, старый еврей с молодыми глазами и веселым взглядом расположился по правую руку от хозяина дома, раби Якова. У себя в Доброве цадик Меир – Ицхак за простоту и доброту пользовался безраздельной любовью своей паствы. Добровские хасиды считали его превосходным рассказчиком. Сейчас же он сидел напротив избалованной и разборчивой аудитории раби Якова и нимало не сомневался в предстоящем успехе.

– Начнем, пожалуй, – сказал гость.

– Одну минутку, – прервал гостя хозяин и обратился к своим хасидам, – имейте в виду, друзья, что раби Меир – Ицхак приготовил для нас сюрприз, и я, также, как и вы все, не знаю, что нам предстоит услышать. А сейчас прошу тебя, дорогой Меир – Ицхак, начинай!

Искушенный рассказчик привычным самоуверенным взглядом скользнул поверх голов нетерпеливой публики и начал свою повесть.

***

Двадцать лет назад жил у нас в Доброве молодой еврейский парень по имени Берл. И, представьте себе, был он по профессии вор. Да, да, вы не ослышались: вор. Разумеется, при таком роде занятий, хасидом он стать никак не мог, но любил я его ничуть не меньше, чем самых верных моих питомцев. За что любил, спросите? Ну, во–первых, Берл – еврей. Стало быть, семена святости брошены в почву его души от рождения. Так все мы, хасиды, думаем, не правда ли? Во–вторых, он слыл находчивым, веселым и верным парнем, а такие мне всегда нравились. А в-третьх, в-четвертых и так далее – то же, что и во–первых, ибо это – главное.

Задумал как–то Берл ни много ни мало – обокрасть церковь. Добыча вырисовывалась завидная: золоченые иконы, драгоценности всякие, ткани дорогие. Лишь бы хватило духу на такое дело, но Берлу храбрости не занимать. Собрал озорник своих верных и надежных друзей, и отправились добры молодцы пытать счастье.

Спустилась ночь. Берл расставил помощников вокруг церковной ограды, чтобы вели наблюдение и, в случае опасности, подали условный сигнал. Сам же мастер легко и ловко взобрался наверх, беззвучно открыл раму маленького окошка на стене и благополучно проник вовнутрь. Полдела сделано. Бесстрашный авантюрист перевел дух и стал дожидаться, когда глаза привыкнут с ночному полумраку, нарушаемому лишь пробивающимся сверху лунным светом. Наконец разглядел он золоченые иконы, дорогие, отделанные драгоценными камнями занавеси. А что в тех сундуках? Берл пошире раскрыл мешок. «Неужели я выбьюсь из нищеты? Неужели ненаглядная супруга моя и горячо любимые детки всегда будут сыты и одеты? Клянусь, пожертвую щедро на синагогу и, Бог даст, сменю профессию!»

Невозможно человеку знать и предчувствовать когда и откуда ждать беды. Внезапный скрип открывающейся двери прервал сладкие мечты. На пороге стоял со свечой церковный ночной сторож. Человек немолодой и недужный, но трезвого поведения, он известен был многолетней беспорочной службой. Берл остолбенел. Произошло непредвиденное, что смешало его планы и повергло в минутную растерянность. «Мое будущее – в моих руках!» – мелькнуло в голове доброго семьянина, и он молнией бросился в сторону того, кто мог разрушить чудный замысел. Молодость и быстрота одержали верх в короткой рукопашной схватке. Сторож лежал связанным по рукам и ногам. Караулившие снаружи надежные друзья правильно расценили шум наверху, как опасный поворот событий и, не сговариваясь, все, как один, бросились наутек и растворились в ночи. Иной раз по слабости характера, а не по обдуманному намерению совершаются предательства.

– Не вздумай поднять крик, – сказал Берл сторожу и решительно погрозил ему ножом.

– Меня не запугаешь, еврей, – прохрипел сторож.

– Давай, поделим добычу пополам. На что тебе эти идолы? – стал хитрить Берл, приноравливая мечты к новой реальности.

– Я веру свою не продаю. Это не идолы, а святые наши иконы. Я молюсь на них.

– Что толку тебе в них? Они немы, глухи и слепы. Как услышат они твои молитвы, гой? От того–то ты беден, несчастен и немощен.

– А ты кому молишься, еврей?

– О, я – совсем другое дело! Я молюсь настоящему живому Богу, а не идолам!

Сторож ехидно усмехнулся и приготовился что–то ответить хозяину положения, но тут в церковь ворвались жандармы, и вечный диспут об истинной вере поневоле угас. Откуда взялись жандармы? Их привлек подозрительный топот многих ног – это убегали верные товарищи нашего Берла.

***

Дойдя до сего поворотного пункта рассказа, раби Меир – Ицхак от волнения почувствовал сухость в горле, закашлялся и попросил стакан воды. Слушатели воспользовались паузой, чтобы высказаться. Хасиды в большинстве своем разделяли теплые чувства раби Меира – Ицхака к герою его рассказа. Однако, самый образованный из них, Шломо, много живший и учившийся в Европе, был более сдержан и даже упрекнул товарищей в недостатке объективности. Раби Яков испытывал беспокойство, подозревая неблагоприятный, а то и трагический ход дальнейших событий.

Напившись воды, рассказчик продолжал.

***

Судили двух преступников вместе и равной мерой. Несчастный сторож не мог доказать своей невиновности.

– Ты спал на службе, ты не помешал гнусному злоумышленнику–иноверцу пробраться в нашу святую церковь, ты не поднял тревогу. Кто знает, не будь измены в рядах заговорщиков, и не услышь доблестные жандармы, как спасаются бегством дружки грабителя, и не захвати они вас обоих в церкви, может и вступил бы ты в подлый сговор с евреем. На основании этих тяжких улик ты, жалкий старик, приговариваешься к сорока ударам плетьми, – сказал свою суровую речь судья и ни слова не дал возразить бедному сторожу.

– А ты, негодяй, – обратился судья к Берлу, – злоумышлял похитить наши святыни и продать их корысти ради. А еще, ты глумился над нашей истинной верой, и посему нет тебе никакой пощады, и приговор тебе – сожжение огнем.

Громким ликованием и громким плачем были встречены беспощадные слова непреклонного судьи.

– Вот перед вами те самые иконы, которые удалось спасти, – обратился служитель закона к приговоренным, – падайте ниц и молитесь на них о спасении ваших душ. Молитесь каждый по своему, но вместе. Бог у всех один.

Упал на колени и истово молился и плакал старик, и с ним плакали жена его и дети его и внуки. А Берл, зная, что нет ему спасения, поднял высоко голову и молчит.

– Молись на наши святые иконы! – возопил судья и в гневе затопал ногами.

Берл начал молитву, но отвернулся от икон. Тут встал со своего места священник, пошептался о чем–то с судьей и многообещающим взглядом уставился на незадачливого вора, дожидаясь, пока тот кончит молиться.

– Берл, – ласково обратился человек в рясе к еврею, – ты молод, тебя без памяти любит красавица–жена и обожают дивные, не по годам развитые детишки. Не может человек в твоем положении желать смерти, да еще такой жестокой. И всего–то, что от тебя требуется – это отказаться от твоей варварской веры и принять веру истинную и милосердную – христианскую, – сказал священник, проникновенно глядя в глаза осужденному. Ласковый имеет дар пленять.

Ошеломленный неожиданной метаморфозой в его, казалось бы, однозначной перспективе, Берл впервые за время суда задумался. Он взглянул на немые ряды соплеменников, и каменные их лики подсказали ему единственный ответ.

– Я веру свою не продаю, – повторил Берл недавно слышанные им слова.

– Одумайся, еврей, не губи себя. Примешь нашу веру – мы сделаем тебя уважаемым и богатым человеком, – сказал уже с некоторым раздражением священник.

Берл вновь взглянул на своих. Лица жены и детей несчастны и мокры от слез. За ними – плотная стена бород и ермолок. Десятки и сотни глаз буравят его, Берла, мозг.

– Мне нечего добавить к моим словам, христианин, – глухо произнес Берл.

– Палачи! – вскричал жрец правосудия, – доставьте обоих на лобное место и исполняйте мой вердикт!

Первым карают сторожа. Да разве вынесет старик сорок ударов плетьми! После первого же удара упал бедняга на землю, а после второго – дух из него вон. Стоны и плач родных неслись вслед палачам, уносившим прочь бездыханное тело. Настала очередь вора принять лютую смерть. Костер дымится. Колени осужденного на казнь дрожат, но голова поднята гордо. Он точно знает, как надлежит ему умереть, и слабым голосом произносит молитву «Слушай, Израиль.» Гул висит в воздухе – это единоверцы Берла вторят его священным словам. Рассеялся дым. Отлетела святая душа.

Схоронили обоих. Бедную могилку и осиновый крест оставили на попечение родных сторожа. Хасидская община сделала чрезвычайный сбор и установила каменную плиту на могиле праведника. Христиане жалели старика. Евреи гордились молодым. Не обошлось, как водится, и без проницательных скептиков. «А что если и вправду сторож замышлял вступить в сговор с подлым негодяем?» – подозревая в мертвом больше, чем он скрывает, догадывались одни. «Бедняга хотел добыть немного денег, а не венец героя», – тихо–тихо шептались другие, остерегаясь дурной славы инакомыслия.

Минули два десятка лет, но горожане и доныне помнят своих мучеников.

***

– Вот какой праведник жил некогда в нашем городе. Как видите, друзья, нам, добровским хасидам, есть кем гордиться, – закончил свой рассказ раби Меир – Ицхак. Начались дебаты, которых он ожидал.

– Думайте, что хотите, евреи, а только мне жалко старого сторожа, – сказала Голда, жена раби Якова, единственная женщина среди присутствующих.

– Какое нам до них дело! – загалдели хасиды.

– Ловкий парень!

– Какой муж, какой отец!

– Неподкупный и честный герой, не изменил нашей истинной вере!

– Остановите ваше славословие, хасиды, – подал голос молчавший доселе Шломо, – вы забыли, что Берл – вор. Примите также во внимание, что он имел намерение надругаться над чужими святынями. Ваш энтузиазм проистекает из неведения. Я много жил на Западе, хасидов там нет вообще, а евреи ведут себя осторожнее. Вам мало бед?

– Ты мешаешь людям радоваться, Шломо, – недовольно сказал раби Меир – Ицхак, – и, как ты выражаешься, прими также во внимание, что твои осторожные западные евреи – обычные лицемеры, – со своеобразным патриотизмом заметил добровский раби.

– Дорогие мои гости, – энергично вмешался раби Яков, – я не хочу, чтобы споры омрачали исход субботы. Рассказ раби Меира – Ицхака и без полемики хорош, – примирительно заявил хозяин. Раби Яков отметил про себя, что, пожалуй, он согласен с мнением своего любимого

ученика Шломо, но умолчал об этом, дабы не огорчать друга и дорогого гостя раби Меира – Ицхака, цадика из города Добров.