Текст книги "Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]"

Автор книги: Дан Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Пурим сегодня!

Хасид Хаим – бедняк. Дома – хоть шаром покати. Дети голодные, жена на судьбу жалуется. Хуже всего Хаиму в праздники: у людей на столах еда всевозможная, а в доме бедняка, как в будний день, лишь хлеб да лук. А пережить веселый праздник пурим совсем невмоготу. Тут уж нищету свою не скроешь. Как водится, получает Хаим на пурим гостинцы, шалахмонесы то есть, от своих друзей хасидов, да и от самого раби тоже. Надо отблагодарить тем же, послать шалахмонес от себя. А как угощение испечь, коли дома не только меда и изюма нет, простой муки на хлеб не хватает? Принесут в пурим шалахмонес, дети набросятся на коврижки да на пряники, на коржики да на печенье, а Хаиму с женой только и достанется, что по рюмке праздничного вина пригубить. Тяжело оставаться в долгу. Горьки Хаиму эти сладости.

Цадик, разумеется, говорит Хаиму слова утешения, не вешай, мол, носа, будет и тебе удача. Хасид только вздыхает в ответ.

– На то ты и цадик, чтобы в меня надежду вселять, – говорит Хаим.

– На то ты и хасид, чтобы верить, не отчаиваться и Бога благодарить, – говорит раби.

***

Вот как–то в пурим выпил Хаим рюмку вина и говорит жене, словно оправдываясь: «Ты же знаешь, жена, в этот праздник еврею положено радоваться и пить вино. Ведь пурим сегодня!» А жена, вопреки обыкновению, добродушно так отвечает: «Не стыдись перед людьми нашей бедности, Хаим. Что люди говорят – безделица, не превращай песчинку в гору. Живем ведь как–то. Иди к своим хасидам, веселись и гуляй. Пурим сегодня!» Окрыленный добрым словом, выпорхнул Хаим за дверь.

На улицах шумит веселый праздник. Клейзмеры играют на своих скрипках, дети в масках, трещотки и хлопушки, угощение, тут рюмка, там рюмка – веселись еврей, пей вино, пурим сегодня. От выпитого вина бегут, исчезая, заботы, бедняк собирается с духом, проходят грусть и морщины на лбу. Кто побогаче, старается ублажить бедняка, угощает: во–первых, раби так велит, а во–вторых, приятно это. Один день в году и скупец щедр.

Встречает Хаима знакомый хасид, лавочник–мясник. Зовет к себе в дом, потчует. И на дорогу дает полную корзину всякой снеди. Знает Хаим, каково это угощаться у тех, кто богаче тебя. Отплатить им тем же – совсем по миру пойти. Да разве в пурим от приглашения откажешься! Хаим подозвал мальчишку на улице, послал с ним корзину домой. И зеленщик, и булочник, и бакалейщик – все угощают бедняка. «Однако, уж немало я шалахмонесов домой переправил, – думает Хаим, – не сказать ли жене, чтоб из полученного угощения ответные посылки составила? Нет, не годится это. Городок маленький, люди узнают свое, смеяться станут над моей хитростью. Пусть уж лучше жена и детки полакомятся.»

***

Вечер близится. Сейчас предстоит самое главное удовольствие пурима. Ученики ешивы покажут на сцене веселый спектакль, пуримшпиль. Хаим почти забыл о плохом, думает о хорошем. Отлично день прошел. На душе тепло. В желудке непривычная благодать. Хаим уселся на пол – не велик барин – поближе к сцене. Что душа чувствует лишь смутно, артисты выразят в ярких словах. Поначалу все про царицу Эстер, да про Мордехая – это давно известно Хаиму, это каждый год представляют. Сделали перерыв. Заиграли клейзмеры. На сцене происходит что–то смешное. «Ага, над нашим городом шутят, то–то все хохочут», – подумал Хаим и тоже для порядку засмеялся. Прислушался получше, да так и обомлел: ведь артисты–то говорят про клад, что спрятан за кладбищенским забором. То самое золото, что сто лет назад зарыл в землю один богач, да неожиданно умер и не успел никому сказать, где это место. «Как хорошо, что я близко к сцене сел, все слышу, – думает Хаим, – все вон, захмелели, гогучут себе. Кажется, кроме меня, никто ничего не слыхал.»

Тихо и незаметно выскользнул Хаим наружу. Раздобыл лопату и верным твердым шагом направился к заветному месту у забора. Темно. Страшно. Вдалеке огни, музыка слышна: пурим сегодня. Хаим роет землю. Вот и сундук. Под крышкой золото блестит при слабом свете звезд.

Хаим плачет от счастья: «Вот и пришла мне удача. Прав наш цадик. Как он знал? Мудрец!»

***

Кончился веселый праздник пурим, и на следующий день начались для Хаима и его жены приятные заботы. Деньгам надо дать должное употребление. Первым делом – пожертвовать хасидской общине. Синагогу давно пора ремонтировать. У городских богачей средств для этого нет. А у Хаима есть. Второе – построить новый дом для семьи. Большой дом. Хаим с женой не старые, Бог даст, еще детишки народятся. Главное, конечно, деньги к делу пристроить. Посоветовался Хаим с цадиком. Купил мельницу. Приобрел сахарный завод. Завладел переправой через реку. Теперь чуть не все городское хозяйство от Хаима зависит. Но Хаим скромен. Молится много. Бога благодарит. Цадика слушает.

Вот уж год почти прошел, как свалилась на нашего хасида неслыханная удача. Дела идут исправно. Доходы хорошие. Все завидуют и дивятся: откуда у бывшего голодранца такая сметка? Словно смолоду деньгами ворочал!

Просторно и тепло в новом доме. Жена нарядно одета. Прислуга у нее: справься–ка одна с таким домищем! Дети ухожены. У каждого свои ботинки, а не одна пара на всех. А еда какая вкусная! Никак не нарадуются сытости. И праздники теперь Хаиму в радость. Стол, белая скатерть, яства всевозможные. Отдых.

Пуще всего радуется Хаим приближающемуся пуриму. Это первый его пурим, с тех пор, как Господу было угодно одарить его счастьем. Задолго и оснавательно готовится к празднику Хаим. Все закупил, все заготовил. За неделю до пурима остановил мельницу, закрыл сахарный завод, прекратил переправу через реку. Благо, своя рука владыка. Иссякнет в лавках мука к празднику – а мельница не работает. Кончится сахар у хозяек – а взять негде. Мед, изюм, вино – как доставить в город, коли переправа закрыта?

Вот и праздник наступил. Хаим шлет шалахмонесы один за другим. Всем, всем, всем. Никого не забыл. И какие шалахмонесы, какие гостинцы! А в ответ ничего не получает: обнаружили вдруг горожане, что, как на грех, опустели лавки. Идет Хаим по улице, поздравляет встречных хасидов, сам поздравления принимает, а вместе с ними и извинения, что не послали ему ответных гостинцев. Хаим великодушно прощает. Зовет к себе и мясника, и зеленщика, и бакалейщика, и булочника. Угощает их дома по царски и с собой каждому огромную корзину дает: берите, люди добрые, пурим сегодня! Гости ведь угощению друзья, а не дружбе. Ах, как сладко на сердце!

Главное удовольствие, как сказано, – пуримшпиль. Хаим, почетный гость на представлении, уселся в середине зала, поближе к музыкантам. Сначала артисты царицу Эстер, да Мордехая представляют – это все Хаим каждый год слышит. А потом заиграли клейзмеры. Ох, и здорово же играют эти музыканты, заслушаешься. А скрипачи видят, что самому Хаиму нравится, и еще больше стараются. Через чур стараются. Громко слишком, даже голова заболела. «Эй, ребята, потише играйте, голова болит!» – кричит музыкантам Хаим.

***

– Не кричи, Хаим, – говорит жена, – удивительно было бы, если бы у тебя не болела голова.

– Где я? – вопрошает спросонья Хаим, и со страшной быстротой настигает его разочарование.

– Не помнишь, любезный муженек, как друзья твои хасиды доставили тебя с пуримшпиля? Говорят, уснул на середине представления.

– Пурим сегодня, – мрачно сказал Хаим и потянулся за рюмкой вина.

– Пурим кончился вчера, дружок! – со знанием дела возразила супруга, не останавливая, впрочем, мужниной руки.

Яшка–цыган

Жаркий полдень. У ворот тюрьмы стоит с раннего утра цыганский фургон. В тени под навесом прячутся от палящего солнца трое: молодая женщина и двое детишек четырех–пяти лет, мальчик и девочка. Жара усыпила детей. Глаза цыганки красны от недавних слез. Но даже признаки несомненного горя не вредят красоте ее смуглого лица.

Вдали показалось облако пыли. Подъехала черная тюремная карета, из которой вышли два жандарма с ружьями, а за ними – молодой цыган: будущий арестант доставлен из суда в тюрьму.

– Яша, Яша, дорогой! – закричала женщина и, не обращая внимания на охрану, бросилась на шею к цыгану.

– Роза, любимая! – воскликнул цыган и горячо обнял молодую красавицу. Слезы покатились

по щекам обоих. Мальчик и девочка проснулись и стремглав бросились из фургона навстречу отцу, обхватили его за ноги и стали по–детски всхлипывать. В нарушение тюремного устава жандармы не посмели помешать столь бурному излиянию чувств.

– Заключенному предоставляется один час для прощания с семьей, – предупредил один из жандармов, должно быть старший по должности.

– Будешь ждать меня? Будешь верна мне, Роза?

– Неужто сомневаешься во мне, Яша? Кроме тебя никого и никогда не любила и не полюблю. Навеки я твоя!

Детей вновь сморил сон. Яшка–цыган и Роза, не стесняясь, сидели обнявшись на виду у жандармов и вспоминали, как полюбили, как поженились. Впервые увидели друг друга на ярмарке. Любовь с первого взгляда. Вскоре – шумная свадьба. Родились дочь и сын. Подруги завидовали Розе: «Повезло тебе с Яшкой – верный парень!»

Яшка–цыган торговал лошадьми. И не только торговал. Красть лошадей куда как доходнее. И стыдиться тут нечего: без удобного случая не было бы и вора. Опасностью Яшка пренебрегал – надеялся на смекалку свою, на силу и на быстрые ноги.

Однажды подкараулили крестьяне дерзкого вора, схватили его на месте преступления, побили жестоко, связали и сдали жандармам. И вот, Яшка у ворот тюрьмы. Прощается с возлюбленной женой своей Розой. Впереди разлука. Письма и короткие встречи – это слишком мало для двух молодых любящих сердец. Одно лишь хорошо, что в минуты свиданий и разлуки люди узнают, как много любви вмещают их души.

***

Воры и бродяги, грабители и разбойники, мошенники и фальшивомонетчики – всех их приютил огромный тюремный каземат. На свободе занятия у всех постояльцев тюрьмы были разные, а свела их судьба под одной крышей, и неплохо сошлись друг с другом попиратели всевозможных законов. Только двое держатся особняком: Яшка–цыган и еврей средних лет, обвиненный по ложному доносу. Отщепенцев, известное дело, нигде не любят. Цыгана тюремная братва не трогает – силач он, да и мести боятся, когда на волю выйдут. А вот еврею туго приходится. Ест он отдельно, не богохульствует, ни с кем не разговаривает, все только молится по своим книгам. Кому такое понравится? Насмехаются над ним, дразнят, за бороду и за пейсы дергают. Кроме Яшки–цыгана все над ним куражатся.

Как–то раз тюремные постояльцы сумели найти путь к сердцам неподкупных стражей. Добыли себе вина и браги, охмелели и принялись по обыкновению своему насмехаться над евреем. Разгоряченные шутники повалили хасида на пол и давай его бить. Тут Яшка–цыган не усидел в своем углу. Бросился в самую гущу, разбросал в разные стороны озорников, и долго еще они прикладывали пятаки к синякам и унимали кровь, что сочилась у кого изо рта, а у кого из носа. С этого дня даже самые неуемные и дерзкие из них предпочитали обходить стороной Яшку–цыгана, а слабосильный хасид обрел покой под крылом непререкаемой силы.

Понемногу хасид и Яшка стали сближаться. Цыган услышал печальную историю безвинно осужденного еврея, а тот, в свою очередь, узнал тайну своего спасителя. Цыган–то оказывается вовсе и не цыган, а соплеменник хасида. Яков осиротел малым ребенком, жил на милость общины. А как минуло парнишке тринадцать лет, отдали его в помощники к извозчику. С этих пор община мало им интересовалась, а еще менее наставлял его на путь праведности и истины необразованный возница – воспитатель его. Яков перенял у учителя своего любовь к лошадям. Любовь эта свела безнадзорного сироту с цыганами. Так Яков превратился в Яшку–цыгана.

***

Потрясающее открытие зажгло сердце праведного хасида неодолимым стремлением вернуть Якова к родному очагу еврейской веры, возвратить несчастному утраченный им Божий дар избранности. В чем коренится такое рвение? То ли в корысти заслужить награду на Небесах, то ли в простой вере в свою миссию водворять по мере сил духовное на назначенную ему Господом высоту? Впрочем, не задаваясь праздными вопросами, хасид приступил к действию.

«Помнишь ли ты, Яков, отца и мать своих?» – вопрошает хасид. «А не забыл ли ты, как получал карманные деньги в подарок на хануку? Хоть пару грошей доставалось тебе от общины? Помнишь, как последние дни праздника красиво горят ханукальные свечи у приоткрытой двери?» А в другой раз говорил хасид: «Припомни–ка, Яков, как клейзмеры играли на пурим. Должно быть, скрипач и флейтист большие мастера были переплетать веселую цыганскую музыку с нашими грустными песнями. Язык музыки у всех один.»

Так длинными тюремными вечерами говорят вполголоса двое друзей. Долго еще взбудораженный Яков не может уснуть, ворочается с боку на бок, и забытые картины встают перед его мысленным взором. Даже сиротское детство чуть сластит, если вспоминаешь его через много лет. «Как добр этот хасид, как понимает мою душу!» – с благодарностью думает цыган.

«Яков, дорогой, – обращается к другу хасид, – а ведь в цыганской твоей жизни ты, должно быть, совсем забыл о нашем еврейском законе соблюдать святую субботу?» Яков задумывается. «Почти забыл, – признается Яков, – да и как соблюдать субботу с чужими?» Видя, как взволнован собеседник, ободренный хасид продолжает: «Как славно это, после недели трудов праведных, в пятницу, ближе к вечеру, выйти из дома, когда жена еще хлопочет на кухне, отправиться в синагогу, помолиться от души, поговорить с Богом, пожелать всем друзьям и недругам доброй субботы, и с обновленной душой вернуться домой. А посередине горницы уже стоит накрытый стол, накрахмаленная скатерть сверкает белизной, а на скатерти – плетеная хала в корзинке, вино для благословения, да и водка в графине – тоже не лишняя. Домашние собираются за столом. Эх, да что тут говорить! Суббота дана еврею Богом. Сердце радуется. Благолепие и благодать!»

«Ах, как прав хасид, – думает Яков, – как любит он меня, как прост и бескорыстен. Он желает мне добра. Но как обрести счастье, что положено мне по праву рождения? Я люблю мою Розу и деток моих. Цыганка и курчавые ребятишки в еврейском доме? Как примирить такое? Почему сердечный мой друг ни слова не молвит об этом? А знает ли хасид, как дорога цыгану воля?» В смятении душа Якова, Яшки–цыгана. «Он мучается, сомневается. А коли сомневается, стало быть, не отвергает!» – удовлетворенно отмечает про себя хасид.

***

Три известия пришли в тюрьму в один и тот же день. Уведомление об оправдании хасида, распоряжение освободить цыгана и еще письмо цыгану. В один день выходят из тюрьмы друзья. Мигом каждый собрал свой мешок. Тюремные ворота остались позади. Впереди дорога, свобода, жизнь. Топают двое по пыли, молчат, онемели от счастья.

– Яков, а ведь тебе письмо есть! Забыл на радостях, дружище? – спросил хасид.

– И то верно, друг. Из дому, должно быть, от Розы. Зайдем в тень, отдохнем, прочитаем письмо, – сказал Яков.

Друзья свернули в лесок. Уселись в тени. Хасид достал фляжку с водой, отхлебнул, дал другу напиться. «Так неожиданно пришло освобождение. Между нами еще ничего не условлено. Взойдут ли семена, что я посеял в его душе?» – подумал про себя хасид.

– Читай, Яков, свое письмо, потом поговорим. Есть о чем.

Яков достал из мешка конверт. «Это из дома. Почему, однако, адрес написан незнакомой рукой?» – кольнула Якова тревога. Он торопливо разорвал конверт, стал читать.

– Что случилось, Яков? – воскликнул хасид, видя, как задрожали губы и побледнело лицо друга. В ответ Яков испустил страшный вопль отчаяния. Упал на траву, кричит неведомо что, бьет по земле кулаками. Хасид в ужасе смотрит на происходящее. Яков воет по–звериному, не может человеческого слова вымолвить. Хасид подобрал с земли лист бумаги. Отец Розы сообщал зятю страшную весть: Роза с ребятишками ехала на лошадях по горной дороге. Их застигла гроза. Лошади испугались, понесли. Фургон сорвался в пропасть. Все погибли.

Настала очередь хасида побледнеть.

Хасид отложил в сторону исписанный неровными буквами лист. Отвернулся от Якова, принялся за молитву. Яков устал бесноваться, стих. А хасид все молится и молится.

– Вот он, твой добрый Бог, хасид! Слышишь меня? Вот он твой добры й Бог! – закричал Яков.

Хасид не отвечал и не оборачивался, кончил молиться, и бормотал что–то, словно разговаривал сам с собой. Яков прислушался. «Сие случилось неспроста. Сие знак Небес. Он перетерпит горе, и я верну его в лоно еврейства. Я исполню великую заповедь. Нет более препятстви й этому. Теперь он мой, теперь он наш», – донеслись до цыгана слова хасида. Ярость захлестнула Яшку.

– Ты рад моему горю, негодя й! – взревел цыган. Он выхватил из–за пояса кнут и стал что есть силы бить еврея по тщедушной спине. Тот с воплем бросился бежать, Яшка за ним. И бьет, и бьет его, осатанев от ярости. Хасид упал. Цыган отшвырнул в сторону кнут, бросился на траву, затих. Еврей, весь в крови, встал, преодолевая боль, заковылял по пыльной дороге прочь, не оглядываясь. «Прежде испытай друга, каков он в гневе», – и утешал и корил себя хасид.

Яшка–цыган лежал тихо, не шевелился. Более никогда не виделись друзья.

Хасиды, разбойники и жандармы

Богатый хасид торговец возвращался с ярмарки. День выдался удачный. Солидная выручка в кошельке. Устал. Скорей бы добраться до дому. Направил лошадку напрямик через лес, хоть и не безопасно это: настроение повелевает человеком. Мурлычет себе под нос какую–то песню и думает только о хорошем.

Если не случается ожидаемое – случается неожиданное. И вот, там где узкая тропа едва заметна в лесной глуши, появляется из–за кустов огромный мужичина самого свирепого вида. Он останавливает лошадь, взяв ее под уздцы, и говорит пьяным голосом: «Стой, еврей, приехал! Покажи–ка, что у тебя в карманах?» И, не дожидаясь ответа, стащил с повозки беднягу хасида, сгреб его в охапку своими здоровенными ручищами, повернул головой вниз, а ногами вверх, и вытряхнул на землю кошелек. Пересчитал деньги и спрятал кошелек у себя.

Мужичина этот был одним из разбойников, шайка которых обосновалась в лесу. Успешно завершив ограбление, разбойник уставился на дрожащего от страха хасида и стал размышлять: «По уставу, обработанный объект должен быть доставлен в наш лагерь, а добыча поделена между членами братства. Однако, куш больно уж солидный, жалко делиться. Прикончить его? А если крик поднимет? Лагерь близко, могут услышать. Лучше я его живым отпущу. Побежит, только пятки засверкают.» Так и сделал. И пошел прочь неверным шагом.

А хасид, видя удаляющуюся фигуру, сообразил, что жизнь его более вне опасности. И мысли его сменили направление от вечного к суетному, и пронзила его горечь утраты. «Разбойник хоть и силен, но пьян. Если подкараулю его и нападу неожиданно сзади, да еще с дубинкой – справлюсь с ним и денежки свои верну», – подумал хасид. Привязал лошадку к дереву и скрылся в лесу, не теряя из виду разбойника и обгоняя его.

Ах, если бы знали грабитель и его жертва, какую страшную цепь роковых последствий породят хитрость одного и жадность другого! Вот, скажем, убил бы разбойник хасида – и сказке конец. Или смирился бы хасид с потерей, и вышла бы банальная история, не заслуживающая пера. Но произошло то, что произошло, и поэтому продолжим следить за развитием событий.

Разбойник и хасид – каждый действуют по своему плану: один потихоньку приближается к своему стану, а другой следует в отдалении и выбирает место для засады. А разбойничий лагерь, как сказано, расположен неподалеку. И случилось так, что разбойник и хасид вышли одновременно на лесную прогалину. А в центре ее горит костер. Над огнем подвешен котел. А в котле что–то бурлит и распространяет вкусный запах. Вокруг костра сидят за неторопливой беседой люди. Лица и одежда сидящих, а также содержание беседы намекают на род их занятий. Увидел разбойник прямо перед собой хасида, метнулся к нему, схватил за шиворот и кричит, обращаясь к честной компании: «Вот, ребята, привел человечка, и с добычей.» И при этих словах он швырнул кошелек на пень, что на краю поляны. А что ему еще оставалось делать? И очень сурово порицал он себя в сердце своем за то, что не убил еврея, проявляя чрезмерную осторожность. Что касается хасида, то он был не менее самокритичен в этот момент.

***

После обеда справедливые разбойники поровну поделили между собой содержимое кошелька.

– Молодцы, правильно распределили добычу: солнце светит всем, – одобрил главарь шайки.

Затем принялись обсуждать, как помочь хасиду в решении его судьбы.

– Ясно, что в сети к нам попался богатый еврей: вон сколько денег при нем! Давайте–ка, ребята, потребуем за его освобождение хороший выкуп, а пока пусть остается нашим заложником, – сказал главарь шайки, попыхивая послеобеденной трубкой.

– Правильно говоришь, командир, мы согласны, – загомонила братва.

– Завтра его непременно начнут искать: хасиды своих не бросают в беде. Утром выведем его на опушку леса на видное место. Привяжем к дереву, как приманку. Двое наших молодцов с ружьями спрячутся неподалеку и будут наблюдать. Появятся на опушке его приятели или родичи и тотчас обнаружат пропажу. Хасид наш объяснит своим избавителям, что отвязать его никак нельзя, ибо место это под прицелом. А чтоб ему освободиться, придется им прийти снова и принести с собой мешок денег в определенное место и время. Получим деньги – вернем заложника. Нравится вам мой план, ребята? – обратился вожак к разбойникам, благоговейно слушавшим его с открытыми от восхищения ртами.

– Здорово придумано, командир! – раздались дружные голоса согласия.

***

Задумано – сделано. А поутру появились на опушке шестеро младших братьев нашего хасида. Без длинных объяснений они все поняли. Обняли по очереди своего старшего брата, и слезы выступили у всех на глазах.

– Ты наш старший брат, ты нам вместо отца. Какой выкуп за тебя просят злодеи? Все, что есть отдадим, из под земли достанем!

– Не торопитесь, братья, с золотом расставаться. Не своим ли умом и руками мы наше богатство нажили? – сказал хасид тихо–тихо, чтобы стража его слова не услышала, – У меня есть план. Я скажу похитителям моим, что вы принесете выкуп. А вы, шестеро моих верных братьев, не золото, а ружья с собой возьмете. Проберетесь неслышно в лагерь и застигните насильников врасплох. Перестреляете их всех, и меня спасете, и деньги наши будут целы, – выложил свой замысел хасид.

– Страшно, брат. Какие из нас, евреев, воины? Лучше откупимся, – взмолились младшие.

– Стыдитесь, братья! И мужайтесь. Мне тут в разбойничьем логове страшнее, чем вам. А сейчас ступайте и делайте по моему слову, – непреклонно и твердо отрезал старший брат.

Вернулись братья домой понурые, но ослушаться старшего не смеют. Отправили жен и ребятишек к родне от греха подальше и стали добывать ружья. Не такое простое это дело разом столько ружей заполучить. Немного замешкались.

***

Вот уж минул назначенный час, а те, кого ждут – не пришли. «Где евреи с деньгами?» – с нетерпением думают разбойники. «Где братья с ружьями?» – с тревогой думает заложник. Главарь подозвал к себе того разбойника, что привел в стан хасида.

– Ты, верно, знаешь характер нашего пленника. В чем, ты думаешь, причина задержки? – спросил командир.

– Больно он до денег жаден. Боюсь, замыслил против нас что–нибудь, – прозвучал ответ.

Глубоко задумался вожак. Наконец, просиял лицом и подошел к хасиду.

– Ты заготовил хитрую каверзу против нас, негодяй! Не золото, а свинец ты прочишь нам. Не такие мы болваны, чтобы дожидаться здесь твоих вооруженных братьев. Мы все вместе с тобой отправимся к тебе домой. Ты покажешь нам дорогу и место, где спрятаны деньги. А если нас ждет засада, первая пуля – твоя. Ясно тебе? – спросил хасида главарь.

– Ясно, – потухшим голосом ответил связанный пленник.

– А вы что скажете, братва? – обратился главный разбойник к верным товарищам своим.

– Лучше не придумаешь, командир. Евреи – к нам, а мы – к ним. Придут, нас не найдут, зайцев постреляют и обратно уйдут, – загоготали разбойники.

– Слышишь, трус, я разгадал твой подлый агрессивный план, потому что я умнее тебя, хотя ты и уверен в обратном, – Вновь обратился главарь разбойников к хасиду, – Теперь всем вам несдобровать. А всему виной ваша страсть к деньгам. Не зря в книгах пишут, что… эээ, как это бишь … ага, вспомнил, пишут, значит, что золотой червь вечно точит душу жида. – с торжеством произнес главарь, и при этом достал из кармана широчайших своих шаровар потрепанную от постоянного чтения книжку и потряс ею перед носом хасида. Разбойники с восторгом и гордостью глядели во все глаза на своего командира так, словно видели его впервые: у него есть книга, он ее читает, он из нее помнит!

– Образованность божественна и бессмертна в нас, – многозначительно заключил вожак.

– Наш раби тоже говорит, что многократное чтение одних и тех же книг указывает на глубину ума, – не удержался от фальшивой похвалы хасид.

***

Вот приехали разбойники со своим проводником на место. Это – хутор. Семь добротных домов, у каждого брата – свой. Все деньги хранятся в доме старшего брата. На хуторе тишина. Хозяева, вооружившись, держат путь в лес – освобождать пленника. Их жены и ребятишки находятся в безопасных местах.

– Показывай, где деньги спрятаны. Веди нас в закрома, дружище! – обратился вожак разбойников к хасиду.

– Ничего нет. Все, что было, вы накануне забрали, – хладнокровно ответил хасид и ощутил при этом прикосновение холодного металла к затылку.

– Говори, если жизнь дорога, – зарычал главный разбойник.

– Честное слово, нет денег, хоть весь дом обыщите. Отпустите, Бога ради! – На сей раз уже взмолился пленник и упал на колени.

– Первый выстрел в воздух, второй – в голову, – сказал командир и выстрелил вверх.

– Первый выстрел в воздух, второй – в голову, – как эхо подхватили разбойники, и каждый выстрелил.

Поняв, что с ним не шутят, хасид сделал то, что от него ожидали. А потом сидел на лавке и смотрел, как главарь пересчитывает деньги, и слезы катились по его щекам.

А неподалеку от хутора находилась жандармская застава. Услыхали жандармы выстрелы, и вооруженный их отряд немедленно отправился на место происшествия. Видят служители закона: разбойники грабят граждан. Жандармский офицер предложил грабителям добровольно сдаться и тем самым облегчить свою будущую участь. Но командир разбойников решительно отклонил недостойное предложение, скомандовал своим людям стойко держать оборону и во что бы то ни стало сохранить выпавшее на их долю богатство.

Обученные жандармы, действуя по всем правилам боевого искусства, умело окружили хутор и, не понеся никаких потерь, подавили сопротивление противника и убили всех без исключения разбойников. И бедного нашего хасида нашла шальная пуля.

Жандармский офицер стал обыскивать тела убитых, изымая пистолеты и патроны. У главаря разбойников он нашел мешок с золотыми монетами. Каждому из своих доблестных бойцов, еще не остывших после выигранного боя, он вручал по золотой монете, сопровождая этот дар выразительным жестом – прикладыванием указательного пальца к губам: молчок, мол. Основную же часть содержимого мешка он рассовал по карманам.

Уложив тела убитых на подводы, жандармы, выполнившие свой служебный долг, направили лошадей в сторону заставы.

***

Вернулись из лесу братья. Видят: дома разгромлены, деньги разграблены. А самую горькую весть они получили от посыльного с жандармской заставы.