Текст книги "Глаз разума"

Автор книги: Даглас Хофштадтер

Соавторы: Дэниел Деннет
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

23
РЭЙМОНД М. СМОЛЛЯН
Несчастный дуалист

Жил да был на свете дуалист. Он полагал, что разум и материя – две разные субстанции. Он не ведал, как они взаимодействуют между собой, и считал это одной из “тайн” жизни. Однако он был уверен в том, что это субстанции совершенно разные.

К несчастью, наш дуалист вел жизнь, полную страданий – не из-за своих философских убеждений, а совсем по другой причине. Он знал по опыту, что конца мучениям не предвидится никогда. Он хотел одного – умереть. Однако не хотел кончать жизнь самоубийством по следующим причинам: (1) он не хотел своей смертью причинять боль близким; (2) боялся, что самоубийство морально неоправданно; (3) опасался, что жизнь после смерти все же может существовать, и побаивался вечного наказания. Таким образом, бедняга-дуалист пребывал в отчаянии.

И тут ученые открыли чудодейственное лекарство! Оно полностью уничтожало душу или разум пациента, но его тело при этом продолжало функционировать в точности как раньше. Перемену было невозможно заметить – тело продолжало вести себя так же, как если бы в нем все еще была душа. Никакой самый близкий человек не мог бы узнать о том, что пациент принял лекарство, если бы ему об этом не сказали.

Думаете, такое лекарство в принципе невозможно? Но если представить себе, что оно все же возможно, согласитесь его принять? Вам не покажется, что это аморально? Что это равняется самоубийству? Запрещает ли Священное Писание использовать подобное лекарство? Безусловно, тело человека, принявшего это лекарство, может выполнить все свои земные функции. Еще один вопрос: представьте себе, что ваш супруг (или супруга) принял это лекарство, и вы об этом узнали. Вы будете знать, что у него (или у нее) больше нет души, хотя он (она) ведет себя точно так же, как если бы эта душа была на месте. Вы будете любить вашего спутника жизни меньше?

Вернемся к нашей истории. Бедняга-дуалист, разумеется, был вне себя от счастья. Теперь он мог уничтожить себя (то есть свою душу), не беспокоясь об упомянутых соображениях. В первый раз за многие годы он отправился спать с легким сердцем, говоря себе: “Завтра с утра я пойду в аптеку и куплю это лекарство. Мои муки наконец-то кончатся!” С этой мыслью он спокойно заснул.

В это время произошло нечто интересное. Друг дуалиста, знавший о его страданиях и о появлении нового лекарства, решил помочь ему избавиться от страданий. Ночью он пробрался в дом к спящему страдальцу и ввел ему в вену лекарство. Наутро тело – разумеется, уже бездушное – дуалиста проснулось и первым делом отправилось в аптеку за лекарством. Он принес его домой и перед тем, как принять, сказал: “Теперь я буду свободен!” Он ввел себе лекарство; когда прошло время, за которое препарат должен был подействовать, дуалист сердито воскликнул: “Проклятье! Эта штука совершенно не помогает! Наверняка душа у меня все еще есть – ведь я все так же страдаю…”

Не значит ли все это, что с дуализмом что-то немножечко не в порядке?

Размышления

“О Seigneur; s’il y a un Seigneur, sauvez nom aeme, si j’ai une aeme.”

“О Господи, если Ты существуешь, спаси мою душу, если она существует.”

Ernest Renan

Priure d’un sceptique

 

Эрнест Ренан

Молитва скептика

Смоллян бросает вызов позиции Сирля, предлагая снадобье, убивающее интенциональность. Душа страдальца уничтожена, и тем не менее, для всех сторонних наблюдателей, он продолжает страдать. А как чувствует себя его внутреннее я? Смоллян не оставляет нам ни малейших сомнений на этот счет.

Смысл этой короткой притчи в том, что она показывает логический абсурд подобного лекарства. Но почему? Почему душа не может расстаться с телом так, чтобы то продолжало функционировать нормально?

Душа – это попытка преодолеть непреодолимую с помощью чувств пропасть между частицами и принципами. Промежуточных уровней там так много, и они настолько туманны, что мы не только видим в каждом человеке душу, но и не способны перестать ее видеть. “Душа” – это название, которое мы присваиваем неуловимому, но характерному стилю каждого индивида. Иными словами, душа это та несжимаемая сердцевина, которая определяет, каков ты и, следовательно, кто ты. Что представляет из себя эта несжимаемая сердцевина – набор моральных принципов и черт характера или нечто, о чем можно разговаривать в физических терминах, на уровне мозга?

Нейроны мозга отзываются только на “местные” стимулы – местные как в пространстве, так и во времени. В каждое мгновение (как в “Игре Жизни”, описанной в Размышлениях о “Non serviam”) импульсы соседних нейронов складываются и данный нейрон либо возбуждается, либо нет. Тем не менее, это “местное” поведение каким-то образом складывается в Общий Стиль – в множество “глобальных” принципов, которые на уровне человеческого поведения соответствуют долгосрочным планам, идеалам, интересам, вкусам, надеждам, принципам и так далее. Каким-то образом все эти долгосрочные общие качества должна быть закодированы в нейронах так, чтобы из их деятельности возникало соответствующее глобальное поведение. Это можно назвать “сжатием” глобального в местное. Подобное кодирование множества долгосрочных целей высшего уровня в синапсические структуры миллиардов нейронов было частично проделано для нас миллионами наших предшественников на эволюционном древе. Мы многим обязаны не только тем, кто выжил, но и тем, кто исчез с лица земли, поскольку именно благодаря множеству ветвей древо эволюции смогло породить такое сложное создание, как человек.

Возьмем более простое животное, такое, например, как новорожденный теленок. Теленок, которому всего час от роду, не только видит и умеет ходить, но и инстинктивно сторонится людей. Подобное поведение он унаследовал от далеких предков – “протокоровы”, в генах которых было закодировано именно такое поведение, выживали чаще, чем остальные. Это поведение, вместе с миллионами других удачных адаптаций, оказалось “сжатым” в нейронные схемы, закодированные в коровьих генах, и стало “встроенной характеристикой” каждого “сходящего с конвейера” теленка. Взятый сам по себе, набор человеческих или коровьих генов кажется почти необъяснимым чудом. Слишком много истории оказалось сжатой в нейронные схемы. Чтобы сорвать с покров таинственности, необходимо работать в обратном направлении, восстанавливая эволюционное древо, и не только те его ветви, что выжили. Однако, когда мы смотрим на корову, мы не видим за ней целого древа предшественников, более или менее удачливых, и удивляемся долгосрочным целям и задачам, закодированным в структуре коровьего мозга. Особенно удивительным нам кажется то, как миллионы в отдельности бесцельных местных нейронных импульсов у нее в голове складываются в стройную картину целенаправленного поведения – коровью душу.

С другой стороны, человеческий разум и характер продолжают формироваться много лет спустя после рождения и в течение этого долгого периода нейроны усваивают информацию от окружающего мира и меняются, создавал набор стилей. Полученные в детстве уроки кодируются в подсознательные схемы активации нейронов, и когда все эти крохотные, сложившиеся в результате обучения схемы действуют в совокупности с с мириадами крохотных схем, закодированных в генах, человеческий наблюдатель увидит одну общую крупную схему – человеческую душу. Именно поэтому мысль о лекарстве, которое “уничтожает душу”, но оставляет в неприкосновенности все особенности поведения, абсурдна.

Разумеется, под давлением душа – набор принципов – может частично уступить. То, что казалось “несжимаемым”, может развалиться, поддавшись жадности, славе, честолюбию, коррупции, страху, пытке или чему-либо еще. Так можно сломать “душу”. В романе Оруэлла “1984” приводится яркое описание механизма ломки души. Люди, мозги которых “промывались” сектантами или террористическими группировками, у которых они долгое время были пленниками, могут утерять глобальную связь мотивов, так аккуратно закодированных в их нейронах. И тем не менее существует некое сопротивление, тенденция возвращаться к первоначальному положению – центральной душе, самой сокровенной сердцевине – даже после самых чудовищных переживаний. Это можно назвать “гомеостазом духа”.

Давайте перейдем к менее мрачным материям. Представьте себе вселенную без души, механистическую вселенную, лишенную свободной воли, сознания или наблюдателя. Эта вселенная может быть детерминистской или наполненной случайными, беспричинными событиями. Однако там достаточно законов для зарождения и развития устойчивых структур. Таким образом, эта вселенная оказывается полна различных самодостаточных замкнутых маленьких объектов, каждый из которых обладает внутренней репрезентативной системой, достаточно сложной, чтобы в нем возникло глубокое, развитое самосознание. В каждом из подобных объектов это породит (и здесь наблюдателям придется позволить себе снисходительную усмешку) иллюзию свободной воли – на самом деле, разумеется, это всего-навсего ледяная вселенная, а обитающие в ней создания – не более, чем роботоподобные существа, машины, подчиняющиеся правилам, следующие по детерминистским (или случайно-детерминистским) траекториям и тешащие себя иллюзией того, что они обмениваются значимыми мыслями, в то время как на самом деле они просто механически бормочут по очереди, испуская и поглощая длинные последовательности пустых, бессмысленных электромагнитных или акустических волн.

Представив себе эту странную, полную иллюзий вселенную, давайте теперь взглянем на нашу вселенную и попытаемся увидеть человечество в этом свете. Мы могли бы обездушить всех в мире, так что они станут подобны зомби Смолляна или роботам Сирла, говорящим по-китайски, и будут так же лишены внутренней жизни, как стучащая пишущая машинка под управлением бесчувственного компьютера. Жизнь покажется жестоким розыгрышем по отношению к тем бездушным скорлупкам, которые ошибочно убеждены (хотя как может быть в чем-то убеждена кучка безжизненных атомов?), что обладают сознанием.

Это было бы самым лучшим способом наблюдать за людьми, если бы не одно маленькое “но” – я, наблюдатель, и сам являюсь одним из них, и при этом бесспорно обладаю сознанием! Все остальные, насколько мне известно, просто ходячие наборы рефлексов, притворяющиеся разумными – все, но не я! После моей смерти эта картина станет правильной – но до того один из объектов останется особым, отличным от других, потому что он не одурачен! Или же… с дуализмом что-то немножечко не в порядке?

Дуалисты считают, как сформулировал это Смоллян, что разум и тело – раздельные субстанции. Это означает, что мы имеем дело по крайней мере с двумя видами субстанций – физической и ментальной. Наш разум сделан из чего-то, не обладающего ни материальной массой, ни физической энергией; возможно, он даже не занимает места в пространстве. Этот взгляд настолько загадочен, так систематически избегает попыток разъяснения, что непонятно, как он может кого-либо привлекать. Одна из дорог, ведущих к дуализму, проходит через следующий (никуда не годный) аргумент:

Некоторые факты не касаются свойств, обстоятельств и отношений физических объектов.

Следовательно, некоторые факты касаются свойств, обстоятельств и отношений нефизических объектов.

Почему этот аргумент ошибочен? Попытайтесь привести пример факта, не касающегося физических объектов. Это факт, что рассказчика в “Моби Дике” зовут Измаил, – но чего касается данный факт? Можно утверждать, что он имеет отношение к неким черным значкам на переплетенных листах бумаги – но это будет сомнительным утверждением. Можно с таинственным видом сказать, что этот факт не касается ничего. Можно, размахивая руками, заверять, что это абстрактный факт, наподобие того, что 641 – простое число. Но нам кажется, не найдется почти никого, кто стал бы утверждать, что этот факт касается совершенно реального, но нефизического человека по имени Измаил. Такой взгляд превратил бы писание романов в способ изготовления призраков; он принимает слишком буквально метафору о том, что герои книг живут своей жизнью, имеют собственную волю и могут восстать против их создателя. Это литературный дуализм.

VI
ВНУТРЕННЕЕ ОКО

24
ТОМАС НАГЕЛЬ
Каково быть летучей мышью?

Самосознание – вот то, что делает проблему тело-разум практически неразрешимой. Может быть, именно поэтому в последнее время эта проблема часто оставляется без внимания. Предлагаемые же решения выглядят явно ошибочными. Недавняя волна редукционистской эйфории породила несколько работ, анализирующих феномен мышления и связанные с ним понятия. В этих работах авторы пытаются объяснить возможность неких вариантов материализма, психофизической идентификации, или редукции.[8]8
  См. “Рекомендуемая литература”.


[Закрыть]

Однако все эти проблемы являются общими как для данного типа редукции, так и для других ее типов. То, что делает проблему тело-разум уникальной и непохожей на проблемы вода – H₂O, или машина Тьюринга – компьютер IBM, или молния – электрический разряд, или ген – ДНК, или дуб – углеводород, в этих работах игнорируется.

У каждого редукциониста имеется любимая аналогия из современной науки. Маловероятно, что эти несвязанные между собой примеры удачного редукционистского подхода могут пролить свет на отношение разума к мозгу. Однако философы разделяют общечеловеческую слабость к объяснению непостижимого в терминах знакомого и понятного, хотя и совершенно иного по природе. В результате родились сомнительные описания мыслительных процессов – сомнительные в основном потому, что допускают знакомый тип редукционизма. Я попытаюсь объяснить, почему обычные примеры не помогают нам понять отношений мозг – разум, и почему в настоящее время мы не представляем себе, каким могло бы быть объяснение физической природы мыслительных явлений. Если бы самосознания не было, загадка тело-разум была бы гораздо менее интересной. С самосознанием эта проблема кажется безнадежной. Самая важная и характерная черта сознательных мыслительных феноменов почти не понята. Большинство редукционистов даже не пытаются ее объяснить. Детальное рассмотрение покажет, что ни одно из имеющихся на сегодня понятий редукционизма здесь не подходит. Может быть, для этой цели возможно разработать новую теоретическую форму, но это решение, если оно существует, лежит в далеком будущем интеллекта.

Опыт сознания – весьма распространенный феномен. Он существует на многих уровнях животной жизни, хотя мы не можем быть уверены в его присутствии в простейших организмах, и очень трудно обобщенно определить, что именно указывает на наличие сознания. (Некоторые экстремисты готовы даже отрицать сознание у всех млекопитающих, кроме человека). Без сомнения, этот феномен присутствует в бесконечных формах, совершенно невообразимых для нас, на других планетах других солнечных систем во всех уголках вселенной. Но как бы ни варьировались эти формы, тот факт, что некое существо вообще осознает нечто, означает, что быть этим существом на что-то похоже. Это ощущение может принимать различные формы, и возможно (хотя я в этом сомневаюсь), что разница форм повлияет и на разницу в поведении. Но в общем можно сказать, что некий организм впадает в сознательное состояние только тогда, когда быть этим организмом на что-то похоже – для него самого.

Мы можем называть это субъективным характером опыта. Это качество нельзя уловить при помощи хорошо знакомых, недавно разработанных методов редукционного анализа феноменов мышления, поскольку все эти методы логически совместимы с его отсутствием. Его невозможно анализировать в терминах любой системы, объясняющей функциональные или интенциональные состояния, поскольку последние могут быть у роботов или автоматов, которые ведут себя как люди, но при этом ничего не чувствуют.[9]9
  Возможно, таких роботов не может быть. Возможно, что организм, достаточно сложный, чтобы вести себя, как человек, с необходимостью будет чувствовать. Но если это так, то этот факт не может быть обнаружен исключительно путем анализа понятия личного опыта.


[Закрыть]

По той же причине, его невозможно анализировать в терминах каузальной роли опыта по отношению к типичному человеческому поведению.[10]10
  Это не эквивалентно тому, относительно чего мы неисправимы, во-первых потому, что мы не являемся неисправимыми в отношении поведения, и во-вторых потому, что поведение есть и у животных, у которых нет языка и мысли, нет понимания их опыта.


[Закрыть]

Я не отрицаю ни того, что сознательное состояние вызывает некое поведение, ни того, что это поведение может быть охарактеризовано с функциональной точки зрения. Я отрицаю только то, что подобный анализ будет исчерпывающим. Любая редукционистская программа должна быть основана на анализе того, что предстоит редуцировать. Если анализ оставит без внимания какие-то аспекты, задача будет поставлена неверно. Бесполезно основывать защиту материализма на таком анализе феномена разума, который не учитывает его субъективного характера. Нет причин ожидать, что редукция, кажущаяся достоверной без учета сознания, может быть расширена до включения в нее сознания. Не понимая, что представляет из себя субъективный характер опыта, невозможно понять, что требуется от физикалистской теории.

Анализ физической базы разума может объяснить многое, но этот аспект кажется наиболее трудным. Невозможно исключить из редукции феноменологические аспекты опыта подобно тому, как из химической или физической редукции некой субстанции исключаются феноменологические аспекты, путем объяснения их, как воздействия на мозг человеческого наблюдателя (см. Rorty 1965) Защитники физикализма обязаны описать с физической точки зрения сами феноменологические аспекты. Однако, когда мы рассматриваем их субъективную природу, подобное кажется невозможным, поскольку каждый субъективный феномен по сути дела связан с единственной точкой зрения. Кажется неизбежным, что объективная физическая теория от этой точки зрения откажется.

Позвольте мне вначале объяснить вопрос полнее, чем это можно сделать, ссылаясь на отношения между субъективным и объективным, или между pour soi и en soi. Сделать это далеко не просто. Факты, касающиеся того, на что похоже быть X, очень необычны – настолько, что некоторые могут усомниться в их реальности или в реальном значении их анализа. Чтобы объяснить связь между субъективностью и точкой зрения и подчеркнуть важность субъективных черт, полезно рассмотреть пример, в котором ясно видна разница между двумя типами концепций, субъективной и объективной.

Предполагаю, что все согласны с тем, что у летучих мышей имеется некий опыт. Они тоже млекопитающие, и в том, что они имеют опыт, не больше сомнения, чем в том, что мыши, голуби или киты имеют опыт. Я выбрал летучую мышь, а не осу или камбалу, просто потому, что, когда мы слишком низко спускаемся по филогенетическому дереву, многие начинают сомневаться в том, что на этом уровне вообще возможен какой-либо опыт. Хотя летучие мыши находятся с нами в более тесном родстве, чем насекомые и рыбы, их деятельность и их сенсорный аппарат настолько отличны от наших, что проблема, которую я хочу рассмотреть, предстает здесь очень выпукло (хотя ее возможно было бы рассмотреть и на примере других классов животных). Оставив в стороне философские размышления – любой, кто бывал в закрытом пространстве вместе с испуганной летучей мышью, знает, каково встретиться с фундаментально иной формой жизни.

Я сказал ранее, что вопрос об опыте летучих мышей эквивалентен тому, похоже ли на что-нибудь быть летучей мышью. Нам известно, что большинство летучих мышей (точнее, microchiroptera) воспринимают внешний мир в основном с помощью сонара, или эхолокации, обнаруживая отражения своих быстрых, тонко модулированных, высокочастотных криков от объектов, находящихся в пределах досягаемости. Их мозг способен соотносить исходящие сигналы с последующим эхом; информация, полученная таким образом, позволяет летучей мыши точно различать расстояния, размеры, форму, движение и текстуру так же, как мы различаем все это при помощи зрения. Однако, хотя сонар летучей мыши безусловно является органом чувств, он совершенно не похож ни на какой из наших органов чувств, и у нас нет никаких оснований предполагать, что он субъективно напоминает нечто, что мы способны вообразить или испытать. Это весьма затрудняет для нас понимание того, на что похоже быть летучей мышью. Мы должны попытаться найти некий метод, который поможет нам делать выводы о внутренней жизни летучих мышей, исходя из нашего собственного опыта,[11]11
  Под “собственным опытом” я имею в виду не “мой собственный опыт”, а, скорее, менталистские идеи, которые мы без проблем применяем к себе и к другим человеческим существам.


[Закрыть] или, по крайней мере, некий метод, который позволит нам приблизиться к этому пониманию.

Наш опыт предоставляет основной материал нашему воображению, которое, таким образом, ограничено. Нам недостаточно представить, что на руках у нас перепончатые крылья, позволяющие нам порхать на рассвете и на закате, ловя ртом насекомых; что мы очень плохо видим и воспринимаем окружающее при помощи системы отраженных высокочастотных сигналов; что днем мы спим на чердаке, повиснув головой вниз. Все, что я могу себе вообразить (и это совсем немного), говорит мне лишь о том, как бы почувствовал себя я, если бы вздумал вести себя, как летучая мышь. Но я ставил вопрос не так! Я хочу знать, как чувствует себя изнутри сама летучая мышь! Но когда я пытаюсь это вообразить, я бываю ограничен ресурсами моего мозга, а эти ресурсы неадекватны для данной задачи. Я не могу выполнить ее, ни прибавляя нечто к моему опыту, ни убавляя чего-либо, ни путем сложных комбинаций прибавлений, убавлений и модификаций.

Если бы мне хотя бы частично удалось выглядеть и вести себя, как оса или летучая мышь, не меняя при этом моей фундаментальной структуры, мой опыт был бы совершенно не похож на опыт этих существ. С другой стороны, вряд ли можно ожидать от меня нейрофизиологии летучей мыши. Даже если бы меня каким-то образом удалось постепенно превратить в летучую мышь, ничто в моем теперешнем состоянии не позволяет мне предвидеть, на что будут похожи переживания меня превращенного. Лучше всего об этом могли бы сказать сами летучие мыши – если бы мы только знали, что они ощущают.

Таким образом, если мы пользуемся экстраполяцией, чтобы понять, на что похоже быть летучей мышью, эта экстраполяция должна быть не выполнима до конца. Мы можем составить себе только схематическое представление о переживаниях летучей мыши. Например, мы можем приписать ей общий тип опыта, исходя из ее физиологии и поведения. Таким образом мы описываем сонар летучей мыши как форму трехмерного восприятия; мы полагаем, что это животное может ощущать какие-то версии боли, голода, страха и желания и что у них есть и другие, более привычные нам органы чувств, кроме сонара. Однако мы знаем, что все эти переживания имеют некий субъективный характер, которого нам постичь не дано. И если где-то во вселенной существует жизнь, обладающая сознанием, скорее всего, мы не сможем понять ее даже в самых широких из имеющихся у нас терминов опыта.[12]12
  Таким образом, основанное на аналогии выражение “на что это похоже” может ввести в заблуждение. Оно означает не “с чем (в нашем понимании) это схоже”, но, скорее, “каково это для самого субъекта переживания”.


[Закрыть] (Эта проблема касается не только экзотических инопланетных цивилизаций; она существует также и на уровне людей. Например, субъективные переживания человека, слепого и глухого от рождения, мне так же недоступны, как ему недоступен мой опыт. Однако это не мешает нам предполагать, что опыт другого имеет субъективный характер).

Если кто-нибудь сомневается, что можно верить в существование фактов, точную природу которых мы не в состоянии понять, он должен подумать о том, что, рассматривая летучих мышей, мы находимся точно в таком же положении, в котором оказались бы летучие мыши или разумные марсиане,[13]13
  Любые разумные инопланетные существа, полностью отличные от нас.


[Закрыть] вздумай они понять, на что похоже быть людьми. Возможно, это им не удастся из-за строения их мозга, но мы знаем, что они ошиблись бы, считая, что быть человеком не похоже ни на что конкретное, и что нам можно приписать лишь весьма общие ментальные состояния (возможно, восприятие и аппетит окажутся у нас с ними общими, а может быть и нет). Мы твердо знаем, что они были бы неправы в своем скептическом заключении, потому что прекрасно представляем себе, на что похоже быть нами. И мы знаем, что несмотря на свою огромную вариативность и невероятную сложность, субъективный характер человеческого опыта весьма специфичен. Хотя у нас пока нет подходящих терминов для его описания, в принципе подобное описание возможно и может быть понято только нами. Тот факт, что мы не можем надеяться детально описать доступным нам языком феноменологию марсиан или летучих мышей, не означает того, что они не испытывают сложных субъективных переживаний, сравнимых по богатству деталей с нашими ощущениями. Было бы замечательно, если бы кто-нибудь развил понятия и теорию, позволяющую нам анализировать эти вещи, но полное понимание останется для нас недостижимо из-за ограничений, налагаемых на нас нашей природой. Отрицать существование и логическое значение того, что мы не в состоянии понять – наихудшая форма когнитивного диссонанса.

Это подводит нас к теме, которая требует гораздо более подробного обсуждения, чем то, которое я могу здесь представить, – а именно, соотношение между фактами с одной стороны и концептуальными схемами или системами представлений с другой. Мой реализм относительно субъективного опыта в разных формах включает веру в существование фактов, недоступных человеческому пониманию. Безусловно, человек может верить в факты, которые он никогда не сможет полностью объяснить и постигнуть. Действительно, было бы глупо сомневаться в этом, учитывая ограниченность человеческих возможностей. В конце концов, бесконечные числа существовали бы, даже если бы все человечество вымерло от чумы задолго до того, как Кантор их открыл. Но можно верить и в то, что существуют факты, невообразимые и недоступные человеческому пониманию, даже если бы человечество жило вечно – просто потому, что наша структура не позволяет нам оперировать необходимыми для этого понятиями. Другие существа также могут сталкиваться с подобной невозможностью. При этом неясно, является ли возможность существования таковых необходимым условием для гипотезы о том, что есть факты, недоступные человеческому пониманию. (В конце концов, сама природа существ, которым эти факты доступны, является для человека непостижимым фактом). Таким образом, размышления о том, на что похоже быть летучей мышью, привели нас к следующему заключению: существуют некие факты, которые не могут быть выражены средствами человеческого языка. Нам приходится признавать существование этих фактов, хотя мы не можем их понять и выразить.

Не будем обсуждать эту тему более подробно. Ее значение для нашего вопроса, проблемы тело-разум, заключается в том, что она позволяет нам сделать общий вывод о субъективном характере опыта. Каков бы ни был статус переживаний человека, марсианина или летучей мышью, все эти переживания включают в себя определенную точку зрения.

Я не утверждаю, что опыт – частная собственность его владельца. Собственная точка зрения доступна и другим индивидам, поскольку относится к некоему типу. Часто бывает возможно принять чужую точку зрения, отличную от собственной, – понимание здесь не ограничивается собственной личностью. В каком-то смысле феноменологические факты вполне объективны: один человек может сказать о другом, что тот переживает в данный момент. Субъективны они в том смысле, что объективное предположение о переживаниях другого возможно только тогда, когда его делает существо, достаточно похожее на объект анализа, чтобы иметь возможность встать на его точку зрения, – так сказать, понять другого одновременно от первого и от третьего лица. Чем более отличается от интерпретатора объект его анализа, тем меньший успех его ждет. В нашем случае мы обладаем подходящей точкой зрения, но нам было бы так же трудно понять наши переживания с иной точки зрения, как и опыт другого биологического вида, не принимая точки зрения этого вида.[14]14
  Возможно, что пересечь межвидовый барьер при помощи воображения легче, чем кажется. Например, слепые способны обнаруживать находящиеся поблизости предметы с помощью своеобразного “сонара” – голосовых сигналов или постукивания палки. Возможно, зная, на что это похоже, мы могли бы вообразить себе, каково иметь гораздо более развитый сонар летучей мыши. Расстояние между индивидуумом, другими людьми и другими видами может находиться в любом месте континуума. Даже в случае других людей наше понимание только частично, и чем дальше отстоит от нас рассматриваемый вид, тем меньше будет степень нашего понимания. Удивительно, насколько гибко наше воображение. Однако я не имею в виду того, что мы не можем знать, как чувствует себя летучая мышь. Я оставляю эту эпистемологическую проблему в стороне. Я утверждаю лишь то, что даже для того, чтобы сформировать некоторое понятие о том, на что похоже быть летучей мышью (и a fortiori чтобы это знать), нам необходимо встать на точку зрения летучей мыши. Если нам удалось бы сделать это приблизительно, наше понимание также оказалось бы приблизительным. По крайней мере, так нам кажется на сегодняшний день.


[Закрыть]

Сказанное имеет прямое отношение к проблеме тело-разум. Ведь если факты, говорящие о том, как переживает свой опыт сам организм, доступны только с одной точки зрения, тогда то, как верный характер этого опыта может быть выражен через физическую деятельность этого организма, является настоящей загадкой. Ведь физическая деятельность организма является областью объективных фактов – фактов, которые могут быть увидены и поняты со многих точек зрения индивидуумами с различными перцептуальными системами. Ничто не мешает человеческим ученым досконально изучить нейрофизиологию летучих мышей, а разумные летучие мыши или марсиане могли бы узнать о человеческом мозге больше, чем можем надеяться узнать мы сами.

Само по себе это еще не является аргументом против редукции. Марсианский ученый, лишенный зрительного восприятия, может понять радугу, молнию и облака как физические явления, но никогда не сможет понять, как воспринимает эти явления человек и какое место они занимают в его феноменологическом мире. Объективная природа вещей, обозначенных этими понятиями, ему доступна, поскольку, хотя понятия и связаны с определенной точкой зрения и определенной визуальной феноменологией, сами вещи, увиденные с этой точки зрения, с ними не связаны. Они наблюдаемы с этой точки зрения, но являются по отношению к ней внешними; поэтому они могут быть поняты также и с других точек зрения, теми же или иными организмами. Молния имеет объективную природу, которая не исчерпывается ее внешним видом, и эта природа может быть исследована лишенным зрения марсианином. Точнее, у нее более объективная природа, чем та, которая видна глазу. Говоря о переходе от субъективной к объективной характеристике, я воздерживаюсь от суждения о существовании конечной точки, полностью объективной, присущей самому предмету природы, которую мы можем оказаться способны или не способны понять. Возможно, лучше определять объективность, как направление, в котором может идти понимание. Пытаясь понять такое явление, как молния, кажется правомочным отходить от чисто человеческой точки зрения так далеко, как это возможно.[15]15
  Следовательно, проблема, которую я собираюсь обсудить, может быть поставлена, даже если различие между более субъективной и более объективной картинами может само быть установлено только внутри большей человеческой точки зрения. Я не согласен с этим типом концептуального релятивизма, но его не обязательно опровергать, чтобы утверждать, что знакомая нам по другим случаям модель от-субъективного-к-объективному не может включать в себя психофизическую редукцию.


[Закрыть]

В личном опыте связь с определенной точкой зрения выглядит гораздо более тесной. Трудно понять, что может иметься в виду под объективным характером опыта, отдельно от той особой точки зрения, с которой субъект воспринимает собственный опыт. В конце концов, что останется от того, на что похоже быть летучей мышью, если убрать оттуда точку зрения летучей мыши? Но если опыт лишен объективной природы, которая может быть понята с разных точек зрения, то как можно предположить, что исследующий мой мозг марсианин может наблюдать за физическими процессами, соответствующими моим мыслям, со своей точки зрения (как он мог бы наблюдать за физическими процессами, соответствующими молнии)? Более того, как мог бы наблюдать за ними со своей точки зрения человеческий физиолог?[16]16
  Проблема заключается не только в том, что, когда я смотрю на Мону Лизу, мой зрительный опыт обладает неким качеством, которое не сможет обнаружить в моем мозгу никакой сторонний наблюдатель. Ведь даже если бы он и обнаружил там крохотное изображение Моны Лизы, у него не было бы никакого основания идентифицировать его именно с этим моим переживанием.


[Закрыть]

Говоря о психофизической редукции, мы сталкиваемся с общей трудностью. В других областях движение в сторону редукции – это движение в сторону большей объективности, к более аккуратной картине действительной природы вещей. Это достигается возможно более полным отказом от индивидуальной или специфической для людей как биологического вида точки зрения на объект исследования. Мы описываем его не в терминах впечатления, которое он производит на наши органы чувств, но в терминах таких его свойств, которые могут быть обнаружены и описаны при помощи средств, отличных от человеческих органов чувств. Чем меньше наше описание зависит от человеческой точи зрения, тем оно объективнее. Такой подход возможен благодаря тому, что, хотя представления и идеи, которыми мы пользуемся, чтобы анализировать окружающий мир, изначально формируются с точки зрения, включающей сенсорный аппарат, мы используем их, чтобы думать о вещах, отличных от них самих.