Текст книги "Генерал Его Величества"
Автор книги: Дафна дю Морье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
36
С половины десятого и почти до двенадцати я пролежала не шевелясь в постели в своей комнате. К тому времени, когда ко мне поднялась Матти, в доме уже все стихло: слуги отправились спать к себе на чердак, а часовые на улице разбрелись по своим постам. Я слышала, как один из них расхаживает прямо у меня под окнами. Над деревьями в парке медленно поднималась предательница-луна, извечный враг тех, кто ищет спасения в темноте ночи. Свечей мы не зажигали. Подкравшись к двери, Матти прислушалась, а затем, взяв меня на руки, отправилась в путь по длинным извилистым коридорам в сторону пустующих покоев над аркой. Какими унылыми выглядели комнаты в этой части дома, какими молчаливыми и мрачными, ни один лучик лунного света не падал здесь в окна, чтобы хоть немного рассеять ночную мглу.
Вот наконец и нужная нам дверь. Мы вошли. В комнате все еще не развеялся дым от того чахлого огня, который мы разожгли днем, на полу изредка слабо вспыхивали последние искорки. Мы сели у стены в дальнем углу и принялись ждать… Вокруг было пугающе тихо. Казалось, много лет эту тишину не нарушал ни шум шагов, ни звук человеческого голоса. Спокойствие уединенной кельи, куда не проникает солнечный свет и не доходит движение жизни.
Весна сменяет зиму, осень – лето, но только не здесь. В этих покоях все неизменно. Тут царит вечная ночь. Как, должно быть, пугал этот мрак бедного сумасшедшего, проведшего в этой комнате долгие годы. Возможно, – думала я, сидя рядом с ледяной стеной контрфорса, – он лежал как раз на этом самом месте, где сейчас сижу я. И я представила себе несчастного дядю Джона, как он беспокойно перебирает пальцами, как сверлит темноту ищущим взглядом…
Неожиданно я почувствовала на своем плече руку Матти, й сразу вслед за этим камень за спиной начал медленно поворачиваться… В затылок мне ударила струя ледяного воздуха – так хорошо мне знакомая – и, обернувшись, я вновь увидела зияющую черную дыру в стене, а до моего слуха донесся скрип ржавых петель.
Хотя в тот момент я больше всего ждала именно этого звука, однако, услыхав его, вздрогнула от страха: почему-то он напомнил мне зов из могилы. Матти зажгла свечку, и когда свет ее упал на узкие ступени потайного хода, я увидела, что там стоит Ричард. Лицо, руки и плечи у него были выпачканы землей, и поэтому в неясном, призрачном мерцании свечи он показался мне мертвецом, вставшим из могилы. Он улыбнулся, но улыбка вышла мрачной, безрадостной.
– Я боялся, вы не придете, – сказал он. – Еще немного, и все было бы кончено.
– Что ты имеешь в виду?
– Там же нечем дышать. По этому подземному ходу только собака сможет проползти. Невысокого мнения я о вашем великом строителе Рэшли.
Я наклонилась вперед и, заглянув в отверстие, увидела Дика, который, сжавшись в комок, сидел у основания лестницы.
– Четыре года назад так не было, – возразила я.
– Пошли, я покажу тебе. Тюремщику следует знать, как выглядит камера, где он содержит заключенных.
Он схватил меня в охапку и, боком протиснувшись через дыру, снес по узким ступеням в каморку. Наконец-то я увидела эту таинственную комнатку под контрфорсом, в первый и последний раз в жизни. В высоту она была футов шесть, площадью не больше четырех, напоминая маленький чулан. Дотронувшись рукой до стены, я почувствовала под ладонью липкий ледяной камень.
В углу стояла невысокая табуретка, рядом – дощатый стол, на котором валялась деревянная ложка. Все было покрыто паутиной и толстым слоем плесени, и я подумала о последней трапезе дяди Джона четверть века назад. Над табуреткой болтался разлохмаченный конец веревки, прикрепленный сверху к ржавой петле, а дальше открывалось круглое черное устье туннеля, высотой не более восемнадцати дюймов, через который взрослый мужчина мог протиснуться только ползком, извиваясь как змея.
– Ничего не понимаю, – сказала я содрогнувшись. – Я уверена, что раньше так не было, иначе Джонатан никогда не стал бы им пользоваться.
– Скорее всего, обвалилась часть фундамента здания, перекрыв проход, – произнес Ричард. – Осталась лишь узкая щель, через которую мы и протиснулись. Наверное, в прошлые годы, когда подземным ходом часто пользовались, его регулярно чистили, но стоило забросить туннель, и природа тут же взяла свое. Моим врагам придется подыскать для меня новое прозвище. Какая же я лиса, теперь я настоя щий барсук.
В это мгновение я заметила, что Дик пристально на меня смотрит. Что же он хочет сказать мне своими темными глазами? – спрашивала я себя.
– Отнеси меня наверх, – попросила я Ричарда. – Я должна поговорить с тобой.
Он поднял меня в комнату. Я сидела, тяжело дыша, и об водила взглядом голые стены и закопченный потолок, и все это казалось мне теперь неземной роскошью по сравнению с жуткой черной дырой, из которой мы только что выбрались.
Так вот в какой берлоге я скрывала Дика четыре года назад! Вот где заставляла проводить долгие часы! Неужели поэтому его глаза смотрели на меня теперь так осуждающе? Господи помилуй, но ведь я только хотела спасти ему жизнь.
Поставив Матти на часах у дверей, мы расположились в комнате при свете единственной свечи.
– Вернулся Джонатан Рэшли, – сообщила я.
Дик бросил на меня вопросительный взгляд, Ричард промолчал.
– Штраф уплачен, – продолжала я. – Комитет по делам графства разрешил ему возвратиться в Корнуолл. Он теперь свободный человек – до тех пор, пока не вызовет подозрения у парламента.
– Что ж, желаю ему всяческих благ.
– Джонатан Рэшли – мирный человек, и хотя никто не усомнится в его преданности королю, своей семье он предан значительно больше. Думаю, что после двух лет страданий и лишений он заслужил покой. У него теперь только одно желание – тихо и спокойно жить у себя в поместье в окружении близких.
– Кто же этого не хочет?
– Если будет доказано, что он как-то связан с восставшими, этому не бывать.
Ричард взглянул на меня и пожал плечами.
– Хотел бы я знать, как парламент это сможет доказать. Рэшли два года безвылазно сидел в Лондоне.
Вместо ответа я вынула из кармана лист и, развернув его на полу, придавила сверху подсвечником. Затем я вслух прочла объявление, как раньше это сделал Джонатан.
«Всякий, кто когда-либо укрывал у себя роялиста Ричарда Гренвиля или посмеет предоставить ему убежище в будущем, будет обвинен в государственной измене и арестован, его земли конфискованы, а семья заключена в тюрьму».
Помолчав минуту, я продолжала:
– Джонатан сказал, что утром они вернутся, чтобы еще раз обыскать поместье.
Со свечи на лист упала капля горячего жира, края бумаги тут же завернулись кверху. Ричард взял объявление, поднес его к пламени; листок вспыхнул и, превратившись в его руках в черный хрупкий клочок, упал на пол и рассыпался в пыль.
– Видишь, – сказал Ричард, оборотясь к сыну, – вот так же и жизнь. Вспыхнет, мелькнет – и все кончено. И следа не сыщешь.
Дик глядел на отца так, как смотрит на своего хозяина бессловесный пес. Его глаза, казалось, спрашивали: «Чего ты хочешь от меня?»
– Что ж, – вздохнул Ричард, – делать нечего, придется подставлять шею под топор палача. Жуткий конец. Нелепая стычка на дороге, десяток солдат на нашу голову, наручники, веревка, а затем – «триумфальное шествие» по улицам Лондона под улюлюканье толпы. Ты готов, Дик? Ведь это дело твоих искусных рук, так что получай, что заслужил. – Он поднялся и стоял теперь, закинув руки за голову. – Хорошо, что в Уайтхолле у них такие острые топоры. Я видел раньше, как работает палач. На вид – такой щуплый мужичонка, но бицепсы – все равно что пушечные ядра. Одного удара хватило. – Он задумчиво помолчал. – Крови было – море…
Я увидела, как скривилось лицо у Дика, и фурией налетела на своего возлюбленного.
– Замолчи! Разве недостаточно он настрадался за эти восемнадцать лет?
Вскинув одну бровь, Ричард удивленно смотрел на меня.
– Ах так, – произнес он, улыбаясь, – и ты тоже против меня.
Вместо ответа я швырнула ему записку, которую до этого сжимала в кулаке. Она была вся грязная и измятая, с еле различимым текстом.
– Не бойся, твоя лисья голова останется при тебе, незачем нести ее на плаху. Прочти это и смени песню.
Он склонился над свечой, и, пока читал, глаза его странным образом менялись: черная злоба в них уступила место безграничному удивлению.
– Моя дочь – достойная наследница имени Гренвилей, – сказал он почти нежно.
– «Франсис» покинет Фой с утренним отливом. Корабль отправится в Флушинг и сможет взять на борт пассажиров. Долго это плавание не продлится. Капитану можно вполне доверять.
– А как пассажиры попадут на борт?
– Перед тем как корабль выйдет из гавани, в Придмуте к берегу причалит лодка – для ловли крабов, не лисиц, – усмехнулась я. – Пассажирам надо ждать на берегу. Думаю, им лучше провести остаток ночи на побережье, скрываясь до рассвета где-нибудь неподалеку от холма Гриббин, а когда на заре придет лодка, чтобы собрать верши – подать сигнал.
– Кажется, проще не придумаешь.
– Так значит, ты согласен? И готов распрощаться со своими героическими замыслами сдаться на милость победителя?
Взглянув на него, я поняла, что он давным-давно о них позабыл. Его мысли блуждали где-то далеко, намечая новые планы, в которых для меня уже не было места.
– Из Голландии сразу во Францию, – бормотал он. – Там встретиться с принцем. Разработаем новый план, более четкий, чем предыдущий. Высадимся в Ирландии, а оттуда – в Шотландию… – Его взгляд снова вернулся к записке, зажатой в руке. – «Мать нарекла меня Элизабет, – прочел он, – но я хочу подписать это письмо Ваша дочь Бесс».
Он тихонько свистнул и перебросил записку Дику. Мальчик медленно прочел ее и молча вернул отцу.
– Как ты полагаешь, – спросил Ричард, – мне понравится твоя сестра?
– Думаю, очень.
– Требуется изрядная доля мужества, – продолжал отец, – чтобы все бросить, сесть на корабль и отправиться одной в Голландию – без денег, без друзей.
– Да, – согласился Дик, – требуется мужество – и еще кое-что.
– Что же?
– Доверие к человеку, которого она так гордо величает отцом. Уверенность в том, что он не покинет ее, если вдруг сочтет, что она недостойна его.
Они глядели друг на друга – Ричард и его сын – пристально, внимательно, словно между ними в этот момент возникло какое-то мрачное, тайное согласие. Затем Ричард сунул записку в карман и повернулся к входу в контрфорс.
– Неужели нам придется уходить тем же путем, каким мы пришли сюда? – произнес он неуверенно.
– За домом следят. Это ваш единственный шанс.
– А когда завтра в поместье заявятся ищейки, чтобы отыскать наши следы, что ты собираешься делать?
– То, что предложил Джонатан. Летом сухое дерево горит быстро. Боюсь, Рэшли больше не смогут пользоваться своим летним домиком.
– А этот вход?
– Камень так подогнан, что с этой стороны ничего не заметно. Лишь гладкая стена. Видишь там веревку и железные петли?
Мы заглянули – все трое – в черную глубину отверстия. И вдруг Дик протянул руку, схватил веревку и потянул на себя. Ему пришлось дернуть еще три раза, прежде чем петли лопнули, навсегда разрушив механизм потайной двери.
– Вот, – произнес он со странной улыбкой, – никто больше не откроет дверь, если захлопнуть ее.
– Однажды, – сказал Ричард, – какой-нибудь Рэшли разрушит этот контрфорс. И что же мы оставим ему в наследство? – Его взгляд остановился на небольшой куче костей в углу. – Скелет крысы, – усмехнулся он и, поддев ногой, сбросил кости вниз по ступеням.
– Иди первым, Дик. Я за тобой.
Дик протянул мне руку, я задержала ее в своих ладонях.
– Смелее, – сказала я. – В Голландию плыть недолго, а там ты найдешь себе друзей.
Он не отвечал, лишь глядел на меня своими огромными темными глазами. Затем повернулся и исчез в темноте.
Я осталась одна с Ричардом. Сколько же у нас с ним уже было расставаний, и всякий раз я уверяла себя, что это последнее, – и всякий раз мы вновь находили друг друга.
– Надолго?
– На два года. Или навсегда.
Он сжал мое лицо в ладонях и поцеловал.
– Когда я вернусь, мы отстроим дом в Стоу. Тебе придется поступиться гордостью и стать наконец моей женой.
Я улыбнулась и покачала головой.
– Будь счастлив с дочкой. Он все еще медлил.
– Знаешь, я решил, что в Голландии не поленюсь и напишу всю правду о гражданской войне. О Боже, уж я отделаю моих дорогих соратников-генералов, пусть все знают, какие это мерзавцы. Возможно, после этого принц Уэльский наконец соизволит произвести меня в главнокомандующие.
– Более вероятно, что он разжалует тебя в рядовые.
Он пролез через отверстие и, опершись коленом о ступеньку, где ждал его Дик, повернулся ко мне.
– Я все сделаю за вас, – сказал он. – Смотри из окна своей комнаты. Увидишь, как летний домик Рэшли скажет последнее прости Корнуоллу. И Гренвилям.
– Не забудь о часовом. Он стоит рядом с мощеной дорожкой, у подножья насыпи.
– Ты еще любишь меня, Онор?
– Видно, это наказание за мои грехи, Ричард.
– Их много у тебя?
– Ты все их знаешь.
И пока он медлил, положив руку на каменную дверь, я решилась обратиться к нему с последней просьбой:
– Ты знаешь, почему Дик выдал вас?
– Догадываюсь.
– Не из злобы, не из мести. Он просто увидел кровь на щеке Гартред…
Он задумчиво поглядел на меня. Я прошептала:
– Прости его, прости хотя бы ради меня.
– Я простил его, – медленно ответил он, – но Гренвили – странный народ. Боюсь, он сам себя не сможет простить.
Я не отрывала от них глаз, пока оба они – отец и сын – стояли на узкой лестнице, уходящей вниз, в мрачную темноту подземелья. И тут Ричард протянул руку, толкнул каменную дверь, и она захлопнулась – навсегда… Я молча смотрела на гладкую ровную стену. Потом позвала Матти.
– Все, – сказала я. – Дело сделано. Она подошла ко мне и взяла меня на руки.
– Больше никто никогда не спрячется в этом подземном тайнике. – Я прикоснулась ладонью к своей щеке. Она была влажной. Я даже не заметила, что плачу. – Отнеси меня в мою комнату. – попросила я Матти, и мы отправились в обратный путь.
Я села у дальнего окна и принялась глядеть вдаль, туда, где кончался сад. Луна поднялась уже высоко, но сегодня она была не белой как прошлой ночью, а с ярко-желтым кольцом вокруг диски. Собравшиеся с вечера облака кудрявыми тенями ползли по небу. Часовой покинул свой пост у ступеней, ведущих к дорожке, и маячил теперь около двери одного из амбаров, разглядывая окна дома. В темноте он не мог видеть, как я сижу там, положив подбородок на руку.
Казалось, прошли часы, а я все не сводила глаз с дальнего восточного конца парка. И вот наконец над деревьями поднялась тонкая струйка дыма. Ветер дул с запада, унося дым прочь от поместья, и часовой, подпиравший дверь амбара, не мог его видеть.
Теперь, подумала я, будет полыхать до утра, а когда рассветет, они заявят, что ночью браконьеры разложили костер, и огонь перекинулся на летний домик. Потом кто-нибудь из поместья отправится к Джонатану приносить свои извинения. А пока, думала я, двое мужчин под покровом ночи держат путь к побережью и, достигнув моря, спрячутся где-нибудь под скалой. Они в безопасности, они вдвоем. Я могу идти спать и забыть о них. Но я не могла. Я все сидела перед окном спальни, смотрела вдаль, но не видела ни луны, ни деревьев, ни столба дыма, рвущегося в небо. В памяти стояли глаза Дика, его последний взгляд, каким он смотрел на меня, когда Ричард закрывал каменную дверь в стене.
37
В девять утра я услышала, как через парк проскакал отряд всадников. Во дворе они спешились, и их командир, полковник из штаба Хардресса Уоллера, распорядился, чтобы я оделась и немедленно спустилась вниз: он должен был отвезти меня в Фой. К тому времени я была уже готова, и слуги, не мешкая, снесли меня в холл. Когда мы проходили мимо дверей галереи, я увидела, что солдаты срывают там со стен деревянную обшивку.
– Этот дом уже разорили однажды, – сказала я офицеру, – и для того, чтобы хоть немного благоустроить его, моему зятю потребовалось целых четыре года. Неужели теперь придется начинать все сначала?
– Мне очень жаль, – ответил офицер, – но когда речь идет о Ричарде Гренвиле, парламент не может позволить себе благодушествовать.
– Вы надеетесь найти его здесь?
– В Корнуолле существует не меньше двух десятков мест, где он может скрываться. Менабилли только одно из них. Поэтому я вынужден очень тщательно обыскать дом, так будет лучше для самих же обитателей поместья. Однако, боюсь, что после этого здесь какое-то время невозможно будет жить… Думаю, вам лучше переехать в Фой. Я провожу вас туда.
Медленно я обвела взглядом место, два года служившее мне пристанищем. Я уже была свидетельницей одного погрома, и смотреть, как разоряют поместье во второй раз, у меня не было никакого желания.
– Я готова ехать с вами, – сказала я офицеру.
Меня посадили в портшез, рядом села Матти, а из окон галереи до нас уже доносились столь памятные мне звуки: удары топора и треск ломающегося дерева. Какой-то солдат, такой же шутник, как и его предшественник в сорок четвертом году, залез на колокольню и начал раскачивать из стороны в сторону огромный колокол. Под его заунывный звон мы выехали из ворот под аркой, миновали внешний двор, и, обернувшись, я сказала Менабилли последнее прости. Что-то подсказывало мне, что я больше никогда сюда не вернусь.
– Мы поедем берегом, – заглянув в окошко, сообщил мне офицер. – Дорога забита войсками, направляющимися в Гельстон и Пензанс.
– Неужели надо столько солдат, чтобы подавить какое-то пустяшное восстание?
– Восстание через день-два закончится, – ответил он, – но войска останутся здесь. В Корнуолле отныне не будет больше мятежей, ни на востоке, ни на западе.
Пока он говорил, колокол Менабилли продолжал свою похоронную песнь, печально вторя его словам.
Мы подъехали к мощеной дорожке. Я подняла голову и взглянула туда, где только вчера стоял летний домик. Вместо башенки с узкими высокими окнами там теперь виднелась лишь куча горелого мусора, груда камней и обуглившихся бревен.
– Кто приказал это сделать? – резко спросил офицер одного из своих людей. Они поднялись по насыпи на дорожку, чтобы посмотреть на пожарище. Сидя в портшезе, мы с Матти ждали их возвращения. Через несколько минут офицер вернулся.
– Что за здание там стояло? – спросил он меня. – По куче горелого мусора ничего нельзя определить. Однако пожар недавний, угли еще тлеют.
– Это летний домик, – ответила я. – Моя сестра, миссис Рэшли, очень его любила. Мы часто сидели там вместе… Она очень расстроится, когда узнает. Наверное, полковник Беннетт, который вчера приезжал сюда, отдал приказ его поджечь.
– Полковник Беннетт, – нахмурившись, проговорил офицер, – не имеет никакого права без разрешения шерифа, сэра Томаса Эрля, отдавать такие приказы.
Я пожала плечами.
– Не знаю, возможно, у него было разрешение. Он ведь член Комитета по делам графства, поэтому что хочет, то и делает.
– Этот Комитет уж слишком много стал на себя брать. Как бы им не нарваться на неприятности. Вечно противопоставляют себя армии, – сказал он раздраженно, потом, вскочив в седло, отдал солдатам какой-то приказ.
А я сидела и думала о том, что, судя по всему, внутри гражданской войны назревает еще одна война: Почему никто и никогда не может обойтись без распрей? Впрочем, если армия и парламент хотят воевать друг с другом, тем лучше для нас, в конечном итоге, это сыграет нам на руку, не сегодня, так завтра… Я в последний раз бросила взгляд на пожарище, на окружающие нас высокие стройные деревья, и на память пришли слова, произнесенные два года назад: «Когда растает снег, когда зазвенит капель, когда придет весна…»
По крутой тропе мы спустились к Придмуту. На фоне неба четко вырисовывался огромный силуэт скалы Каннис, а на самом горизонте размытым пятном темнел одинокий парус. С горы, перепрыгивая с камня на камень, журчал ручеек, и неожиданно я увидела, как с дальнего болота в воздух поднялся лебедь. Какое-то время он бил крыльями по воде, потом взмыл вверх, покружил немного над берегом и направился в сторону моря.
Мы поднялись на холм, миновали усадьбу Кумби, принадлежавшую родственникам Рэшли, и спустившись вниз, выехали на набережную, где находился дом моего зятя. Я тут же бросила взгляд на то место, где стояли на рейде суда: корабля Рэшли среди них не было. Люди, собравшиеся у причала, с любопытством наблюдали, как меня вынули из портшеза и перенесли в дом. Зять ждал меня в гостиной, которая убранством напомнила мне столовую в Менабилли. Ее стены были отделаны темным деревом, а из окон открывался вид на гавань. На полочке, на одной из стен, стоял макет корабля. Это было то самое судно, которое сорок лет назад построил и оснастил отец Джонатана. Оно тоже носило имя «Франсис» и когда-то принимало участие в сражениях против Непобедимой Армады.
– К сожалению, – сказал офицер, – пока волнения в Корнуолле не улягутся, ваш дом будет находиться под наблюдением. Очень прошу вас, сэр, а также вас, мадам, не выходить на улицу.
– Я понимаю, – ответил Джонатан, – за последние годы я успел привыкнуть, что за мной следят, и днем больше это продлится, днем меньше, уже не имеет значения.
Офицер ушел, а у нас под окнами так же, как вчера ночью в Менабилли, заступил на пост один из его часовых.
– Я узнал кое-что о Робине, – сообщил мой зять. – Его задержали в Плимуте, но думаю, когда шум вокруг этого дела утихнет, его, скорее всего, отпустят, если он присягнет на верность парламенту, как прежде вынужден был сделать я.
– А что потом?
– Ну, потом он станет сам себе хозяином и будет тихо и мирно жить дальше. У меня в Тайвардрете есть небольшой домик, который, пожалуй, подойдет для него, да и для тебя тоже, Онор, если ты надумаешь жить вместе с братом. Я хочу сказать, если у тебя нет других планов на будущее.
– Нет, – ответила я, – других планов у меня нет.
Он поднялся со стула и, подойдя к окну, принялся разглядывать гавань. Волосы у Джонатана совсем поседели, спина согнулась, теперь он тяжело опирался на палку. Сквозь окно до нас доносились крики чаек, которые кружили над морем, то спускаясь к самой воде, то взмывая ввысь.
– «Франсис» отплыл сегодня в пять утра, – медленно произнес он.
Я молчала.
– Парень, который собирал верши, сначала зашел в Придмут, чтобы забрать пассажира. Тот ждал уже на берегу. Он выглядел очень уставшим и измотанным, по словам рыбака. Но в остальном, все сошло, как нельзя лучше.
– За пассажиром? – спросила я. – Он был один?
– Конечно, один, – Джонатан уставился на меня. – Что случилось? У. тебя такое странное лицо.
К крикам чаек за окном теперь присоединились голоса и смех ребятишек, игравших на набережной.
– Ничего не случилось, – проговорила я наконец. – Продолжай, пожалуйста.
Джонатан поднялся, подошел к столу, стоявшему в углу гостиной и, открыв ящик, вынул из него кусок веревки, к которой с одного конца была прикреплена ржавая петля.
– Перед тем, как сесть на корабль, – продолжал мой зять, – он передал рыбаку эту веревку и попросил, чтобы по возвращении тот вручил ее мистеру Рэшли. Сегодня утром, когда я сидел за завтраком, парень принес мне ее, а также эту записку: «Передайте Онор, что самый слабый из Гренвилей избрал свой собственный путь спасения».
Джонатан протянул мне клочок бумаги.
– Что это значит? – спросил он. – Ты понимаешь?
Довольно долго я не могла произнести ни слова, просто сидела, сжимая записку в руке, а перед глазами у меня стояло черное пепелище, под которым – теперь уже навеки – был погребен вход в туннель. Потом я вспомнила мрачную камеру, похожую на могилу.
– Да, Джонатан, – сказала я наконец. – Кажется, понимаю.
С минуту он смотрел на меня, затем вернулся к столу и убрал веревку обратно в ящик.
– Что ж, слава Богу, все уже позади. И опасности, и тревоги. Больше мы ничего не можем сделать.
– Больше ничего, – отозвалась я.
Он вынул из буфета два бокала, графин и налил вина. Потом протянул один бокал мне.
– Выпей, – сказал он, ласково коснувшись моей руки. – Тебе столько пришлось пережить. – Он взял свой бокал и высоко поднял его, глядя на макет корабля, на котором его отец сражался с Непобедимой Армадой. – Выпьем же за другое судно, тоже «Франсис», и за генерала Его Величества. Дай ему Бог обрести покой и счастье в Голландии.
Молча я отпила и поставила бокал на стол.
– Ты не выпила до конца, – заметил Джонатан. – Это сулит несчастье тому, за кого мы пьем.
Я взяла бокал со стола и подняла вверх – огненно-красное вино заискрилось на свету.
– Ты слышал когда-нибудь слова, которые Бевил Гренвиль написал однажды Джону Трелони?
– Что за слова?
Вновь у меня перед глазами возникла наша компания, собравшаяся в длинной галерее в Менабилли: Ричард у окна, Гартред на кушетке, Дик в дальнем темном углу. Глаза мальчика прикованы к отцу.
– «Для себя же более всего желаю, – медленно начала я, припоминая слова, – обрести честное имя или честную смерть. Я никогда не ставил свою жизнь и покой выше долга, исполняя который предки мои отдали жизнь, и если бы я не последовал их благородному примеру, то недостоин был бы звания, которое ношу».
Я осушила свой бокал до дна и вернула его Джонатану.
– Прекрасные слова, – сказал зять, – а Гренвили – великие люди, и пока будет живо в памяти это имя, мы в Корнуолле будем ими гордиться. Но Бевил все же лучший среди них. Я не могу забыть его мужества в последнем бою.
– Самый слабый из них тоже проявил необычайное мужество.
– Кто же это?
– Всего-навсего мальчик, чье имя никогда не будет внесено в их семейные архивы в Стоу, и чьей могилы мы не найдем на кладбище в Килкгемптоне.
– Ты плачешь. Тяжелое это было время. Наверху для тебя приготовлена постель, попроси Матти, пусть она отнесет тебя. Ну же, веселей. Самое страшное позади. Хуже уже не будет, а лучше – кто знает? Наступит день, когда король вернет себе трон, и Ричард возвратится.
Я взглянула на модель корабля на полочке, потом перевела взгляд за окно, на лазурную гавань, где поднимали паруса рыбацкие суденышки, а в небе кружили шумливые, белокрылые чайки.
– Наступит день, – сказала я, – когда растает снег, когда зазвенит капель, когда придет весна…