355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ципора Кохави-Рейни » Королева в раковине » Текст книги (страница 9)
Королева в раковине
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 01:59

Текст книги "Королева в раковине"


Автор книги: Ципора Кохави-Рейни



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Зал дышит радостью жизни. Бумба прыгает козлом между танцующими парами, переходит с коленей на колени. Заливается детским смехом от каждой шутки, витающей в воздухе, и рыжие его кудри пылают. Дед, танцующий с Руфью, берет малыша на плечи, и тот радостно прыгает в такт музыке. Лоц ведет девушку кругами, делая резкие повороты, и расплывается от сыплющихся на него со всех сторон комплиментов. Лотшин присоединяется к танцующим то в паре с Фердинандом, то с Филиппом, стараясь не огорчить сестричек и их гостей из берлинской богемы.

Бертель убегает от праздничной суеты и шума в свою комнату, растерянно смотрит в пространство, словно бы ожидая чего-то, что унесет ее туда, где чуждая атмосфера не будет так давить на нее.

Вечеринка в разгаре. Кетшин и садовник Зиммель на кухне извлекают пробки из бутылок с вином и ликером.

Фрида рвется из кожи вон в желании услужить дорогим гостям. Нет недостатка в напитках и закусках. Гейнц и Лотшин чувствуют себя в этом обществе, как в своей стихии, к вящему удовлетворению Фриды. Гейнц вечно озабочен бизнесом, а сейчас он увлеченно танцует с девушками, впервые после того, как расстался с любимой Кристиной. Что же касается Лотшин, Фрида без конца ей повторяет: «Молодая девушка должна вращаться в компании сверстниц, а не закрываться с больным отцом. Я позабочусь о нём». Но принцесса предпочитает общество отца и его друзей-интеллектуалов. Она часто замыкается в одиночестве в зимнем саду и отвергает многочисленных ухажеров, толпящихся под ее окном и поющих ей любовную песню «Лорелея» на стихи Генриха Гейне.

В отличие от сестры, Руфь и Эльза без конца посещают увеселительные мероприятия.

Дед проявляет особую симпатию к блондину, который только что появился со своей супругой:

– Ну, Бертольд, чего тебе сегодня не хватает?

Драматург Бертольд Брехт пританцовывает в быстром ритме музыки, отстукивая каблуками чечетку и подпевая. Время от времени он бросает взгляд в сторону рояля или на певицу Марго. Дед, как обычно, подмигивает этому богемному персонажу, который разбогател благодаря бешеному успеху его оперы «Мекки-Нож», о берлинских бандитах. Сотрудничество с великим немецким режиссером, евреем Максом Рейнхардом в 1926 году, принесло Бертольду Брехту успех. На «Мекки-Нож» или «Трехгрошовую оперу», музыку к которой написал Курт Вайль, валом валили зрители. Из всех пьес, поставленных на берлинских сценах в годы бурной театральной жизни, не было в народе популярнее мюзикла. Тема сотрудничества преступного мира с официальной властью была так актуальна, что возвела Бертольда Брехта на вершину мировой драматургии.

На собраниях в бассейне молодежь обсуждает и анализирует эту пьесу.

Дед улыбается, когда речь заходит о Брехте:

– Я люблю «Трехгрошовую оперу».

Артур заставил себя посмотреть нашумевшую в городе пьесу, но отнесся к ней весьма скептически.

– Это предел возможностей автора, – говорит он.

Артура раздражали восторженные вопли зрителей, аплодирующих мерзавцу, грабителю, сутенеру, обретающемуся в публичных домах. А деду нравится этот талантливый парень, который запросто открывает душу его внучкам, развлекается с ними в подвальных кабачках или танцует на модной вечеринке на Фридрихштрассе. Брехт любит славу, волочится за женщинами, гоняется за развлечениями, одалживает у всех деньги.

Артур против того, чтобы Брехт бывал в его доме, и не только потому, что дед и Гейнц делают ему «подарки», то есть попросту дают ему деньги. Его выводит из себя циничное использование драматургом своих поклонников, раздражает стиль его речи. Иногда Брехт сидит в его кабинете, рассыпается в комплиментах мудрости хозяина, говорит о своем экзистенциальном мировоззрении, но слова его становятся все более хлесткими и агрессивными. Он выражается цинично, с презрением и отвращением отвергая высокие жизненные принципы. Артур не понимает бездумного преклонения перед Брехтом и вообще перед актерами и актрисами.

Дед и молодежь бегут на спектакли «Немецкого театра» и в театры, расположенные в пригородах Берлина, чтобы еще и еще раз восторгаться игрой примадонн, красавицы Елены Вайгель, супруги Брехта, и Лотты Ланье, жены композитора Вайля. Дед посылает им букеты цветов, прилагая к ним поздравительные открытки. Особенный восторг вызывает у него игра немецкой актрисы, родившейся в Австрии, еврейки Элизабет Бергнер, маленькой, худенькой, похожей на подростка. Она имела колоссальный успех в роли Жанны д Арк в пьесе «Святая Иоанна» в 1927 году. Вся семья была взволнована, когда великая актриса подружилась с Лотшин и посетила их дом.

Артур не выходит из своего кабинета. Шумная атмосфера, царящая в доме, музыка и танцы в столовой, превратившейся в зал для развлечений, утомляют его. Он чувствует себя чужим в собственном доме. Руфь и Эльза, красивые интеллигентные девушки, не пропускают ни одного выступления вульгарно накрашенной певички Марго. Они духовно нищают. Лоц тоже гонится за легкой жизнью, не требующей никакого духовного усилия. Дети его, как цыгане, убегают от любых церемоний и традиций. Символы культуры и знаний, расставленные и развешанные им по дому, не имеют никакого влияния на становление их личностей. Ни Минерва, богиня мудрости, чья статуэтка стоит в коридоре, ни Анакреон, поэт вина и любви, ни Венера Тициана. Скульптуры ничего не говорят их духу. Массовый стиль германской богемы врывается «культурной революцией» в его дом, и он не в силах противостоять этим новым влияниям. Динамика жизни – естественный процесс прогресса.

Фрида озабоченно говорит ему:

– Девушки из приличных семей предоставлены сами себе! Они не вылезают из подвальных кабаре! Хозяин слишком мягко обращается с детьми.

– Как я могу быть более строг с ними. И без меня жизнь их не проста, – отвечает сам себе Артур.

В роскошном обеденном зале – шутки, взрывы хохота, шуршание подошв. Шум веселья врывается в размышления Артура. В Берлине, родном городе его и его детей, сыновья его и дочери растут и взрослеют в эпоху духовного экстаза и ослабления моральных устоев, легковесного отношения к общественным и человеческим ценностям. После великой войны всякое крайнее, революционное проявление принимается с преклонением. Старые традиции девятнадцатого века агонизируют, и на их месте – взрыв и разрядка страстей, освобождение от прежних устоев отжившего мира. Артур перебирает пальцами тигровую шкуру на коленях и удивляется, не понимая, куда катится человечество. Мистика, буддизм, брахманизм, индийская йога, астрология, хиромантия, графология – тайные «потусторонние» силы захватывают Европу двадцатого века. Течения, не имеющие никакого отношения к логике и ясному разуму, пробивают себе русла, подавляя рациональное западное мышление.

Временами ему кажется, что мир переворачивается и сжимается под напором «духовных» революций и ненормального образа жизни. Чуждый и недоступный пониманию мир, вторгается в стены его дома.

Артур сознает, насколько призрачно желание привить детям его собственное мировоззрение. И все же его не покидает стремление пробудить в детях внутреннее сопротивление этому мусору, называемому новой культурой.

В Берлине, как и в других больших городах западной Европы, в центральной и северной Америке, новая мораль восстает против традиционных устоев. Здесь отвергают семейные ценности, легковесно относятся к любовным отношениям, да и к самой страсти. В такое время важными, в первую очередь, являются общие семейные застолья в конце недели. Дети должны знать, что даже если они отвергнут его «кредо», им не следует слепо поддаваться стадному чувству, стремиться вести себя «как все». Нужно не бояться иметь свое мнение и рассматривать все, кажущееся новым, с разных точек зрения.

Модернизм все более популярен, и в это время необходимо осторожно и мудро рассматривать пути развития искусства и философии. Дети знают, что превыше всего их отец ценит разум. И в своих детях он хотел бы воспитать стремление к самостоятельному мышлению. Невозможно анализировать экзистенциализм Кьеркегора, Ясперса и Хайдеггера и вообще всех новых течений мысли, восстающих против старого мира, без того, чтобы познать всю глубину рационалистической идеалистической философии, которую представляют Гегель и его последователи. Цель Артура – пробудить в детях стремление познать сущность мира и жизни вообще, воспитать их на принципах упорядоченной и твердой системы законов, которые можно познать и понять.

Человеческая культура всегда будет отказываться от старых форм и обретать новые. Но Артур резко не принимает, к примеру, дадаизм. «Этот стиль инфантилен, – говорит он, цитируя отдельные строки из дадаистской поэзии. – Нет ни ритма, ни рифмы, ни содержания, ничего». Артур уподобляет поэзию дадаистов бормотанию младенца и отвергает искусство, не подчиняющееся уже установившимся правилам, например, сюрреализм и дадаизм. В противовес им, он любит экспрессионистскую поэзию, хотя и в ней нет гармонического равновесия и традиционных элементов эстетики.

Кончилась наивная эпоха. Дух нового времени не минует его дома. Артур морщит лоб. Беспокойство, несдержанность ощущается в модных молодежных танцах. Руфь и ее друзья выражают свою индивидуальность и самостоятельность в чарльстоне и танго, в быстрых танцах, бурных и шумных, в которых все движения чувственны и вызывающи. Времена изменились. Артур избрал современный либеральный стиль в отношениях с детьми. Он размышляет о смене поколений, о величии прошлых столетий, об освобождении от напряжения и оков консервативной культуры в золотые годы двадцатого века. Эта шумная молодая компания не ищет ничего возвышенного и благородного. Менуэт, вальс, сарабанда – танцы романтической эры остались в его, Артура, поколении, как хвост исчезнувшей кометы, как ностальгические воспоминания об ушедшем времени.

Новая реальность удивляет Артура сменой ценностей. Романтизм, для которого характерно желание исправить и изменить к лучшему мир, ушел. Не возникают новые утопии – революционные, культурно-общественные, призывающие к равенству мировоззрения. Социализм, социал-демократия, коммунизм, по сути, течения, призывающие к коллективному мнению.

Современный западный мир охватывает безумие новых политических направлений. Коммунизм и фашизм гипнотизируют массы. С ними конкурируют социализм и социал-демократия.

А на подмостки выходит стриптиз, обнаженные танцовщицы, отцеубийство, кровосмешение, война уголовных банд… И на фоне этого хаоса распространяются наркотики – морфий, кокаин и героин.

По мнению молодежи, романтический век устарел и окаменел. Молодежь двадцатого века в крайней форме выступает против навязываемой ей культуры, на коленях которой она выросла. Чрезмерная сдержанность, узость горизонта, отсутствие толерантности, фальшивое поведение, чрезвычайная скромность вызывают отвращение, ими гнушаются. Все это вытесняется страстью к наслаждениям жизни. Многие из молодых ищут простой жизни, полной грубых страстей и агрессии. Молодые несутся, потеряв голову, в дикость и буйство, отвергают безопасный, упорядоченный и организованный мир.

Некоторые интеллектуалы считают, что бунт молодежи двадцатого века вовсе не проистекает из внутренних импульсов души. Источником распущенности и шатания в темных закоулках преступности является хаос, рожденный Мировой войной. Артур же убежден, что их протест рожден реакцией на чрезмерный консерватизм, властвовавший в девятнадцатом веке, и этот период пройдет.

Как интеллектуал и рационалист, он анализирует факторы общественного бунта и его последствий. В предыдущем веке люди его поколения не прославляли красоты молодости и вообще не поклонялись этим красотам.

Представители старшего поколения воспринимались молодыми с большим уважением, как люди умеренные, уравновешенные и были примером для подражания. Молодые романтической эпохи скрывали свою молодость, чтобы быть оцененными старшими, которые ими управляли. Они отращивали длинные бороды, носили очки в золотой оправе, не стеснялись небольшого животика, двигались как старики медленными шагами, чтобы выглядеть опытными людьми, которым можно верить, обладающими устойчивым мнением и, не дай Бог, не принимающими опрометчивые решения. И вот, на пороге двадцатого столетия, все изменилось. В мир пришла золотая молодежь. Старое поколение завидует их молодости, образованию, решительности, одеждам, стилю и простоте их речи.

Оценивающим взглядом смотрит Артур на молодых. В их самостоятельном, развитом мышлении, в их демонстративной свободе – жадность к жизни, активность, свежесть мысли, любопытство.

В двадцатом веке молодость является ценностью, а над старшим поколением словно висит проклятие. В новую эпоху молодость открывает ворота к успеху. И люди старшего поколения для приспособления к новым временам, вслед за молодыми, сбривают бороды, чтобы выглядеть моложе своего возраста. Мужчины становятся женственнее. А, женщины, в свою очередь, заводят короткие прически, как десятилетние и двадцатилетние, чтобы выглядеть по-мужски, согласно духу времени.

Как сторонний наблюдатель, Артур изучает революцию в ритме жизни, в путях выражения свободы мышления, в открытом выражении сексуального вожделения, возникшем в двадцатом веке. Сексуальная распущенность вызывает у него отвращение. Гомосексуализм и лесбиянство вошли в моду в Берлине двадцатых годов. Ценности, которые выглядели непоколебимыми, рухнули, подобно карточным домикам. Заняться сексом все равно, что выпить стакан воды. Облик духовного учителя – сексолога, доктора Вильгельма Райха вызывает у Артура омерзение. Он продолжает свои размышления о времени и на трапезах с детьми. За столом он делится с ними мыслями о духовности и скотстве, о свободной любви вне рамок семьи и сексуальных извращениях, распространяющихся в обществе.

Пение, музыка, топот ног и взрывы хохота сотрясают стены дома. Служанки подают обильное угощение. Деду нравится еда, вино, легкость молодых, всем он подмигивает, все его умиляет, к примеру, вечная сигарета в красных от помады губах певички Марго. Дед закручивает усы, Руфь и Эльза тянут его по очереди в танцевальный круг, на чарльстон или танго, которым учили его в бассейне.

Дом ликует. Гейнц бросает взгляды на черное шелковое платье Марго и кусает губы. Его кудрявые сестрички приглашают портниху подогнать одежду к ее долговязому телу. Фанатично преклоняясь перед певичкой, они покупают ей дорогую одежду.

Германскую экономику лихорадит. Предприятия объявляют себя банкротами. Положение семейной литейной фабрики устойчиво, но кто знает, что ожидает ее в будущем. Гейнц весьма обеспокоен неустойчивостью экономики страны, в то время как дед посмеивается над его озабоченностью, отец погружен в свой духовный мир, а хозяйство дома ведется так, словно эти безумные дни вообще не касаются его домочадцев.

В зале столовой царит приподнятое настроение. Дед и его внуки празднуют. Бертель прячется на чердаке, а, быть может, уже сошла в свою комнату. Артур замкнулся в кабинете со своими размышлениями, не отрывает глаз от портрета Марты, стоящего перед ним на письменном столе. Ее мечтательный взгляд смотрит неотрывно и в то же время он не от мира сего, как будто предвещает конец света. Бедный итальянский художник рисовал этот портрет на берегу Средиземного моря незадолго до ее смерти. Своей кистью он запечатлел на полотне ее отрешенный взгляд, особенно выделив ее карие глаза, пылающие печалью.

Сироты растут у него на глазах, и каждый – со своей индивидуальностью и своими капризами. Что бы Марта сказала, видя, как дети взрослеют?

Руфь – порхающий мотылек, родила ребенка. Его зовут Ганс. Живет она отдельно от мужа, которого тоже зовут Артур. Он – парень порядочный, умный, эрудированный, но не в ее вкусе. Руфь несчастлива. Все время проводит с сестрой Эльзой в богемной среде, ища развлечений и эмоций на сверкающих мишурой сборищах в танцевальных залах. Она очень дружна с умным и знающим правила обращения с женщинами дедом. Эльза тянется хвостом за сестрой. Лоц, совсем еще подросток, но самостоятелен, Время он проводит на хоккейных соревнованиях и не подчиняется никакой дисциплине. В эти тревожные дни он посоветовал Гейнцу и Лотшин раскрыть двери дома для Руфи и ее компании, особенно Бертольду Брехту и его подруге. В основном, для того, чтобы дети не шатались по улицам за полночь.

Артур сохраняет с детьми дистанцию. Не навязывает юным душам свои жизненные правила.

Мир явственно меняется, но все его сложности и беды не касаются деда. Наоборот, кудрявые сестры-близнецы тянут его за собой в театры, кабаре, клубы и кафе, с гордостью представляют его своим друзьям, и дед – неутомимый жизнелюб – показывает им, что новая эпоха – это его время. В будни дед возвращается в усадьбу к обычным делам.

Глава пятая

В кабинет Артура вошла гостья. Артур приподнялся из своего кожаного кресла, поклонился и поцеловал ей руку. Лотшин оторвала взгляд от фотографий в кожаных рамках и отвесила гостье книксен.

Тетя Ревека Брин уселась на диван. Скрываясь за зеленой шелковой портьерой, Бертель, волнуясь, переминалась с ноги на ногу.

Четыре года назад сюда приезжали в гости из Кенигсберга родители Ревеки. Этот визит остался в памяти Ревеки, как незаживающая рана.

Ее покойный отец Георг Самсон Маркс управлял в Кенигсберге филиалом «Дойче Банк» – «Немецкого банка».

Бертель волновалась, прячась за портьерой. Она тоже не забыла последний визит тети и дяди Маркс. Чета Маркс с вечно недовольным сыном, дядей Мартином, обосновалась на вилле Френкелей, а не в первоклассной берлинской гостинице, потому что в их доме не едят свинину.

С момента, как семья Маркс сообщила о своем прибытии, весь дом вертелся, как белка в колесе, ибо господин Георг Самсон Маркс и его уважаемая жена строго придерживались правил этикета.

Банкир отвернулся от своей дочери. Эта умная и образованная красавица отвергла любовь известного художника Оскара Кокошки и связала свою судьбу с молодым евреем, родившимся в небольшом польском городке. Девушка из семьи, хранящей еврейские религиозные заповеди, была очарована духом традиций иудаизма и современной европейской литературой. Как многие молодые евреи, она увлеклась рассказами Шмуэля Йосефа Чачкеса, известного под литературным псевдонимом Агнон. Так она стала женой уроженца еврейского городка Бучач в Галиции, выросшего в абсолютно иной культуре.

К их приезду дом Френкелей трясло, как в лихорадке. Фрида птицей летала из угла в угол, давая указания направо и налево – и в гостиной, и на кухне. Жалюзи были подняты, пылесос гудел, из матрасов, одеял и подушек выбивалась пыль. Проворные руки перекладывали и гладили простыни и наволочки из высококачественного батиста. В кухне стояли наготове на плите кастрюли, в духовках – формы для сладкой выпечки. В гостиных выбивали пыль из ковров, тщательно вытирали дубовую инкрустированную мебель, картины, вазы, посуду. Начищались до блеска статуэтки. Служанки отодвигали в стороны красные бархатные портьеры и мягкими щетками наводили блеск на стены из темного дуба. Служанка Кетшин распевала народные песни:

 
Вернись ко мне в мой черный лес
Над мрачной черной речкой,
Ты лучше в мире всех принцесс,
Возьми с собой колечко.
Надень его и жди, любя,
Меня у кромки леса.
Украл его я для тебя
У истинной принцессы.
А если спросят про кольцо,
Закрой ладонями лицо,
Скажи, что вор тебе был мил,
Что всей душой тебя любил.
И он принцессу в жены взял,
И у нее кольцо украл.
В душе тоскуя и любя,
В лесу том, черном, ждет тебя.
Он многих девушек убил,
Но лишь тебя всегда любил.
 

Дед взял в руку трость, распрямил плечи, браво выпятил грудь, по пути к парадной двери ущипнул за щечку горничную. Кетшин отвесила поклон хозяину и продолжала напевать любовную песенку о разбойнике Ринальдино от начала до конца. Дед дважды напомнил внучкам-близнецам, что необходимо пригласить кондитерш – сестер Румпель – приготовить торты, пирожные и печенье к приезду гостей из Кенигсберга.

Когда дед говорит про сестер Румпель, он закручивает усы и закатывается смехом, вспоминая, как когда-то изумился, увидев красные веки, белые волосы, белые брови и белые ресницы сестер-альбиносок Румпель.

Куклы, выигранные в тире на ярмарке, чуть не выпали из его рук, когда он увидел сестер Румпель. Он отставил ружье, поправил цветок на лацкане, поднял трость и с любопытством последовал за стройными и долговязыми сестрами-близнецами. Он вплотную приблизился к розовым платьям сестер-альбиносок. Когда их красные глаза встретились с подмигивающим взглядом интересного джентльмена, состоялось знакомство. Можно представить состояние Фриды, когда эти странные девушки вторглись в ее кухню. Дед оправдывался:

– Сестры Румпель хвастались талантом печь чудесные печенья, готовить пирожные и торты. Вот, я и пригласил их в наш дом – проверить правдивость их слов.

Весьма быстро сестры овладели кухней. Одетые в чистые платья и передники снежной белизны, они энергично принялись за работу. Пальцы их хищно мяли и растягивали комки теста. Сестры Румпель поражали мастерством выпечки пирожных и шоколадных тортов, увенчанных взбитыми сливками. Дом наполнялся ароматами сладостей. Праздник выпечки длился несколько часов, и все это время в кухню заглядывали любопытствующие, столбенеющие при виде кондитерш, нагромождающих на стол горы пирожных и печений. Талант сестер Румпель раскрыл перед ними двери на кухню дома Френкелей. На все праздники их вызывают готовить сладости. Но, считая себя друзьями деда, они являются и без приглашения, когда он в городе. Дед щиплет их за щеки и одаряет подарками. Фрида их не очень жалует. Она говорит, что альбиноски с красными глазами тянутся за дедом, как две собачонки.

Уважаемые гости должны были появиться в доме, и весь порядок в нем изменился. В обычные дни Артур говорит: «Не к лицу культурному человеку угождать своему брюху». Но тут он нарушил свои принципы и велел приготовить царское угощение.

В духовке пекли картофель, на плите варились овощи и фрукты. Бертель удивлялась отсутствию мяса – курятины, говядины, жареных голубей, рулетов, начиненных молотым мясом. Бертель не могла понять, почему повариха Эмми, главным образом, колдует над картофелем, жаренным и вареным, капустой, отборными овощами и фруктами, и ее ловкие, быстро снующие руки готовят на десерт компот и взбитые сливки. Лотшин объяснила девочке, что в еврейских домах пища должна быть кошерной, и потому гости будут есть вегетарианские блюда из особой «мейсенской» посуды.

Бертель в просвет портьеры, за которой она, как обычно, пряталась в кабинете отца, видела госпожу Ревеку Брин. В памяти девочки всплыли воспоминания о событиях прошлого, когда ей было всего восемь лет. Над большими подносами с тестом сверкали красные глаза сестер Румпель. Они укладывали тесто в формы и пекли их в печи. Дед доставал из погреба первоклассные вина. На столе расставляли сверкающие хрустальные бокалы и карточки с именами приглашенных гостей. А над роялем с портрета смотрела на все это изобилие покойная Марта.

Господин и госпожа Маркс в сопровождении сына Мартина вошли в дом, словно бы замерший по стойке «смирно». Даже дед вел себя сдержанно, не похлопал по плечу доктора Филиппа Коцовера, не восклицал, пожимая ему руку: «Как дела, доктор?» Отец и дед, одетые с иголочки, обменялись приветствиями и рукопожатиями с уважаемыми гостями и провели их в гостиную. Господин Маркс с супругой выглядели так, словно только сошли с обложки парижского модного журнала. Маркс оглядывал всех в монокль. На животе его сверкала цепочка дорогих золотых часов, на бедрах поблескивали пряжки. Госпожа Маркс, одетая по последней моде женщина с тонкой талией, сидела, выпрямив спину. Ожерелье из дорогих камней и чистого золота придавало особое великолепие ее элегантному платью.

Гости с дедом и отцом закрылись в гостиной, и все это время младшие дети ожидали за дверью, когда их пригласят поприветствовать гостей из Кенигсберга. Фрида нарядила Бертель в красное бархатное платье цвета вина бордо. Кружевной белый воротничок облегал ее узкие плечи. Косы девочки повязали белыми бархатными лентами, на ногах у нее были белые шелковые чулки и черные, сверкающие лаком, туфельки. Бумбу нарядили в белую рубашку, повязали на шею черную бабочку под цвет костюма. Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу за дверью, передразнивал птичий голос госпожи Маркс и тяжело дышал.

Прозвенел звонок. Фрида проводила детей в гостиную. Умытая и выглаженная с головы до ног, Бертель отвесила книксен и выдержала похлопывание по щеке, которым оделила ее госпожа. Бумба тоже поклонился, и лицо госпожи Маркс просветлело: «Какой красивый мальчик». И она погладила мальчика по мягким рыжим кудрям.

Бумба опустил голову и скривил гримасу так, чтобы гостья не видела.

Наступил час обеда. Гости-ортодоксы омыли руки в специальной раковине в конце гостиной, прошептали молитвы и парами двинулись к обеденному столу. Взрослые дочери Артура, обученные этикету, сидели, как и госпожа, на краешках стульев. «Где Бертель?» – Артур заметил один пустой стул. Девочка исчезла. Сбежала на кухню, подсластить свою обиду шоколадным пирожным – они были аккуратно разложены кругами на сверкающих чистотой серебряных подносах. Лицо ее просветлело. Ангелы небесные! Девочка появилась перед уважаемыми гостями в образе дикарки. На ее лице были крошки шоколада, бархатное красное платье – в пятнах. Фрида, следящая за тем, чтобы обед проходил нормально, схватила девочку за плечо.

– Детки в вашей семье все светловолосые и красивые. Как среди них родилась такая брюнетка? – произнесла госпожа Маркс, и неприятные нотки ее голоса поразили Бертель. Фрида потащила ее на детский этаж, вытерла ей лицо, почистила платье и приказала:

– Вытри нос и утри слезы.

Бертель выла в голос:

– Но она ущипнула меня, ущипнула.

Три дня, в течение которых супруги Маркс находились в доме Френкелей, Бертель скрывалась на чердаке.

– Что происходит с этой девочкой? Почему она такая отталкивающая и некрасивая? – не оставлял Бертель в покое голос госпожи Маркс. Бумба пытался успокоить девочку:

– Я выдал ей, Бертель, и еще как выдал: спрятал ее туфли.

Весь дом искал туфли госпожи Маркс, пока Фрида не потрепала Бумбу за ушко, и он указал место, куда их спрятал.

Посещение семьей Маркс Френкелей, не доставило никакого удовольствия деду и младшим детям.

Руфи, Эльзе и Лотшин это абсолютно не помешало. Они понравились госпоже Маркс. Она без конца отпускала комплименты их красоте, нарядам и, в конце концов, пригласила их сопровождать ее в магазин «Израиль».

Марксы уехали к себе, в Кенигсберг, и жизнь в доме Френкелей вернулась в привычное русло.

Только не для Бертель. Глубокий шрам от обиды жжет ее каждый раз, когда она ощущает на себе чей-то недобрый взгляд.

Из-за зеленой шелковой портьеры, за которой она скрывалась в кабинете отца, она слышала чужой голос, который резал ей слух и вызывал в памяти затаенную обиду.

«Ну, что, Ревека, – говорил отец, – и ты не удержалась в Палестине, и ты поняла, что Палестина это сумасшествие Вольфа. Я уверен, что и он скоро здесь появится. Я не понимаю, как такой умный человек, как Вольф, увлекся этой химерой – сионизмом».

«Артур, вы ошибаетесь. Вольф вовсе не слабый человек. Жизнь в Палестине нелегка. Мне тоже было трудно без картошки и всяческих деликатесов, к которым я привыкла. Но я туда вернусь. Дети мои не столь культурны, но воспитывать их я хочу в Палестине. Только там они вырастут настоящими людьми».

Слышен скрип стульев, стук подошв, беготня среди мебели, крики детей. Их трое у тети, и все они крикуны, совсем невоспитанны. Дом встает на дыбы. Уроженцам Израиля разрешено играть только на чердаке, запрещается трогать игрушки, раскачиваться на качелях или упражняться на спортивных снарядах. Лоц согласился добровольно накачать мышцы этим маленьким «террористам» и следить, чтобы они не нанесли еще большего ущерба дому. Бумба приносит им на чердак разные занимательные игрушки: ружья, пистолеты, машинки. Атмосфера в доме постепенно нормализуется. Повариха Эмми посылает им на лифте подносы, нагруженные вкусной едой, и покой возвращается в комнаты и коридоры дома.

– Я вернусь в Палестину, – каким-то особенным тоном произнесла тетя Ревека, и десятилетняя Бертель за портьерой ощутила, что от нее скрывают что-то особенно важное. Впервые кто-то обратился к отцу таким тоном, убеждая его в том, что он ошибается.

– Сионизм – это катастрофа, – покачал Артур головой из стороны в сторону, – вообще, еврейство Германии не верит в возвращение еврейского народа в Израиль из-за постигших его в истории катастроф. Нереальные и несущественные идеи сионизма не увлекают здесь еврейское общество.

– Артур, ты еще убедишься в том, что еврейский народ проложит дорогу к своему освобождению в стране Израиля, и ни в каком другом месте.

– Вы мне лгали, – Бертель внезапно вырвалась из-за портьеры, дрожа от волнения. – У меня есть страна, которую называют Палестиной, дядя Вольф там живет, и тетя Ревека туда возвращается. Я уеду туда вместе с ней, я здесь не останусь.

– Что с тобой стряслось, – Лотшин схватила ее за руку и вывела из кабинета. – Услышала что-то от тети Ревеки и относишься к этому всерьез? Успокойся.

В кабинете воцарилось молчание, все были смущены, но Бертель не успокоилась и осталась ждать тетю под дверью кабинета.

Этот воскресный день, когда Бертель узнала великую тайну, стал важнейшим в ее жизни.

– О какой стране ты рассказывала? – допрашивала она тетку у входа в дом.

– Еврейская девочка ничего не слышала о Палестине? – подняла она Бертель на смех, подхваченный ее буйными детками. – Это еврейская страна.

Тетя отозвала ее в сторону и открыла перед ней ящик Пандоры. У евреев есть страна? Спустя неделю тетя исполнила свое обещание: рассказала девочке о разрушении Храма в Иерусалиме и об изгнании римлянами евреев из их страны. С нескрываемым пафосом говорила она о чуде, которое совершается в Израиле. После двух тысяч лет изгнания евреи возвращаются в страну своих праотцов, пионеры-первооткрыватели, которых на иврите зовут «халуцим», создают сельскохозяйственные поселения. Муж ее, врач и сельскохозяйственный работник, сионист, осушает болота, и есть у него цитрусовый сад в Хадере. Тетка сказала, что у евреев есть свой язык, и Зеев – это ивритское имя дяди Вольфа, настоящее нееврейское имя которого было – Вильгельм. Во время большой войны он вернулся в Германию, чтобы служить военным врачом. Затем они снова уехали в Пелестину, но арабские погромы в 1920 году заставили их сионистскую семью уехать опять в Германию. На пороге тридцатых годов тетя со своими детьми отправились в отпуск еще и потому, что в Палестине свирепствовали малярия, комары, хамсины и голод. В доме шутят, что из-за отсутствия там картошки она удлиняет свой отпуск в Германии.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю