Текст книги "Сестра моего сердца"

Автор книги: Читра Дивакаруни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

29
Судха

Два дня дома, где я наконец могла спокойно вздохнуть, пролетели как один, и наступила пора уезжать в Бардхаман. В последний раз я прогуливалась по саду, с грустью глядя на то, как он зарос, на сорняки, которые добрались до самой подъездной дорожки, кактусы, закрывающие своими колючими листьями несколько оставшихся кустов роз. Новый владелец книжного магазина так и не заплатил всю сумму Гури-ма, несмотря на судебные тяжбы, и денег на садовника давно не хватало. Пиши писала мне, что Сингх-джи пытался содержать сад в порядке, но один он, конечно, не мог справиться со всей работой.

Я срывала увядшие цветки и желтеющие листья с куста жасмина и думала о Сингх-джи. Он, как и этот сад, очень сильно сдал за последние четыре года. Сингх-джи даже не мог сразу выпрямиться, когда выходил из машины. Гури-ма решила ее продать, после того, как начались проблемы с деньгами. Она знала, каким ударом это станет для Сингх-джи, но ей пришлось сказать ему, что он уволен, как тяжело ни было бы расставание. Однако Сингх-джи даже не захотел слушать.

– Вы можете продать эту старую груду железа, хоть я и сомневаюсь, что вы получите за нее много денег, – сказал он с неодобрением, – но вы не можете так просто от меня избавиться! За эти двадцать лет вы стали моей семьей, у меня больше никого нет. Как я могу уйти от вас, когда вы остались совсем одни? Да и куда мне идти? Я слишком стар, чтобы устраиваться на работу в какую-нибудь богатую семью и мириться с пинками и руганью.

– Но у меня нет денег, чтобы платить тебе зарплату, Сингх-джи, – сказала Гури-ма.

– Мне не нужна зарплата. Все эти годы я откладывал из тех денег, что вы платили мне, – на что холостяку их тратить? – и накопил достаточно, чтобы спокойно дожить до того дня, когда Бог решит забрать меня к себе.

Мама с радостью согласилась, Гури-ма сказала, что об этом не может идти и речи. Они долго спорили, пока Пиши не предложила Сингх-джи отказаться от комнаты, которую он снимал, и поселиться в домике, в котором раньше жил наш охранник. Еще они позаботятся о пище. Сингх-джи согласился и сразу переехал вместе со своим скромным скарбом. А каждое утро и вечер Рамур-ма с ворчанием приносила ему поднос с едой. Хотя, конечно же, она, как и мамы, была рада, что он не ушел. Пиши как-то призналась мне, что они с облегчением вздохнули, когда он решил остаться, потому что они чувствовали себя спокойнее, зная, что в доме есть мужчина, да еще и такой умелец на все руки, который может починить и протекающий кран, и сломанный шпингалет на оконной раме.

Внезапно мне в голову пришла мысль зайти к Сингх-джи. Хотя это желание не было таким уж неожиданным. Оно росло во мне с самого утра, когда Сингх-джи решил покатать меня по местам, где я часто бывала в детстве, и мне показалось, что в толпе людей, словно во сне, мелькнула белая рубашка, а бросив взгляд в зеркало, я встретилась с пронзительными, понимающими глазами Сингх-джи.

* * *

– Судха, бети, – сказал Сингх-джи, так быстро открыв мне дверь, словно ждал меня. На нем была накрахмаленная курта, штаны и безукоризненно белый тюрбан – скоро он должен был везти нас в Бардхаман. Мельком увидев его комнату, я отметила, какая она чистая и скромная – как и он сам. При виде меня глаза на изуродованном лице Сингх-джи загорелись такой искренней радостью, и я устыдилась, что не зашла к нему раньше. Да и сейчас пришла только из-за собственных нужд.

Сингх-джи принес табурет. Меня тронуло до глубины души, когда я увидела, как он, прежде чем предложить мне сесть, старательно вытер его маленьким полотенцем. Неужели так всегда будет в моей жизни: я буду получать любовь и внимание только тогда, когда совсем этого не жду?

Мне хотелось хоть как-то выразить свою признательность Сингх-джи, но времени на любезности не было, и я спросила его напрямик:

– Это был он?

– Да.

Такое короткое слово, но в одну секунду оно выбило меня из колеи, которую я так усердно прокладывала.

– Но как? – прошептала я.

– Он знал, что вы приезжаете. Мы с ним общаемся: встречаемся каждый месяц. Он всё время спрашивает о вас.

У меня вспотели ладони. Сердце мое бешено колотилось, замирая то от безумного счастья, то от ужаса.

– Что ты ему рассказал?

– Всё.

Меня бросило в жар. Значит, Ашок знает обо всех моих унижениях. Наверное, он говорил с удовлетворением Сингх-джи: «Видишь, что с ней случилось. А всё потому, что она…» Я почувствовала себя преданной.

– Ты не должен был ему ничего говорить, – сказала я с осуждением. – Зачем?

– Потому что он ждет вас.

– Что ты имеешь в виду? – Мои руки задрожали.

– Он все еще не женат. Он любит вас до сих пор. Он просил меня передать вам, что ту записку он написал от отчаяния и злости, он совсем не желает вам зла и хочет, чтобы вы были счастливы. Но если он вам нужен, то тут же придет. Ох, бети… – Сингх-джи тяжело вздохнул, – если бы вы меня послушали и сбежали с ним тогда…

Я закрыла глаза. Мне больно было думать о том, что могло быть. Я очень хотела спросить Сингх-джи о том, как сейчас выглядит Ашок, как его дела. Такие ли у него глаза, как и раньше? Так же прямо и коротко подстриженные ногти на руках? А его волосы до сих пор пахнут солнцем и дымом?

Но липшие вопросы могли привести лишь к большему несчастью и опасности.

Снаружи я услышала голос Пиши, которая звала меня:

– Судха! Судха! Куда подевалась эта девчонка?

– Вот, – сказал Сингх-джи, передавая мне конверт, – он передал это. Если вы захотите написать ответ, я его передам Ашоку.

У меня не было времени, чтобы прочесть письмо, поэтому я сложила его и спрятала за пазуху. Так много слов теснилось в моей голове, чувства переполняли мое глупое, жадное сердце. Но я не позволила этим словам сорваться с губ.

– Скажи ему, пусть женится. Скажи, чтобы он забыл меня.

– Это всё равно, что сказать морской волне не биться о камни, – сухо ответил Сингх-джи.

* * *

По дороге в Бардхаман я не выдержала и попросила Сингх-джи остановиться у ближайшего придорожного кафе. В плохо освещенном и зловонном туалете я разорвала конверт. На листке бумаге, который лежал внутри, была написана всего одна фраза: «Пойдем со мной». Сердце так сильно колотилось, мне даже пришлось придержаться за стену, чтобы не упасть. Я сложила листок, снова спрятала его в блузку и умылась холодной водой. Но мои щеки горели, и когда я вышла, Рамеш с беспокойством спросил, как я себя чувствую. Я ответила, что у меня болит голова, и весь оставшийся путь ехала с закрытыми глазами. Машину всё время подбрасывало на выбоинах, а рука Рамеша, лежащая на моих плечах, казалась невыносимо тяжелой, я едва слышала его. Слова Ашока горели перед моими глазами. И я позволила затеплиться надежде. Да, я могу сбежать. Моя свекровь будет счастлива, Рамеш довольно быстро меня забудет, а Анджу так далеко, что мой поступок едва ли навредит ей, особенно теперь, когда Сунил не общался с отцом, о чем мне радостно сообщила мама. Но будет ли мой поступок добрым или злым? Я не была уверена, и даже не была уверена, что это имело значение. Начни наконец жить для себя, – шептало сердце. А ребенок… Почему у меня не может быть ребенка с Ашоком? Он был бы вдвойне любимым, вдвойне желанным, потому что принадлежал бы нам двоим.

Машина, жалобно застонав, остановилась перед домом. Открыв глаза, я с удивлением обнаружила, как стало темно – словно перед грозой. Ржавые тучи повисли над кирпичным домом. Тяжелый вечерний свет ужесточал его очертания. Мне совсем не хотелось заходить туда.

Я должна была дать ответ Сингх-джи, но до сих пор не решила какой. Может, мне удалось бы поговорить с ним, когда Рамеш будет выгружать вещи из машины. Но не успела я об этом подумать, как увидела бегущую к нам свекровь. Судя по накрахмаленному сари, она куда-то собралась идти, и я с облегчением вздохнула – я смогу уйти в спальню и спокойно обо всём подумать.

– Ну наконец-то! – воскликнула она. – Почему вы так поздно? – она бросила укоризненный взгляд на Сингх-джи. – Я уже вся извелась, думая, что мы упустим благоприятное время, но, к счастью, вы успели.

Мой мозг, как и мои ноги, совершенно затек и я никак не могла понять, о чем она говорит.

– Пойдем, Натун-бау.

То, что она до сих пор называла меня «новой женой», хоть уже прошло почти пять лет со дня свадьбы, говорило о многом. Может, о том, что для нее я всегда буду чужой и никогда не стану частью семьи Саньялов. Свекровь тащила меня в противоположную сторону двора, где я заметила машину и шофера Саньялов рядом с ней.

– Нам нельзя мешкать, нужно ехать прямо сейчас.

– Но, мама, – попытался вмешаться Рамеш, бросившийся за нами. – Куда ты тащишь Судху? Она плохо себя чувствует, ей надо отдохнуть.

Кровь ударила мне в лицо, когда я услышала, с какой заботой Рамеш произнес эти слова. Если бы он только знал, о чем я думала в машине, пока он так нежно обнимал меня.

– С ней всё будет в порядке! – с раздражением ответила миссис Саньял. – Хватит суетиться вокруг нее, иди лучше выпей чая. Я хочу отвезти ее в святилище богини Шашти в Белапуре.

– Что за святилище? Я никогда не слышал о таком! – Рамеш тоже разозлился, и на какую-то долю секунды мне даже показалось, что он сейчас вырвет меня из рук матери. – Мне кажется, Судхе не надо сейчас никуда ехать.

– Ты очень многого не слышал, мой мальчик. Пока ты зря терял время в Калькутте, я навела справки. Эта богиня очень могущественна. Все женщины, которые обращались к ней, потом забеременели. Я уже договорилась со священником, но чтобы всё получилось, нам нужно успеть доехать туда до захода солнца – в благоприятное время для посещения богини.

Не дав мне сказать ни слова ни Рамешу, ни Сингх-джи, миссис Саньял затолкала меня в машину и кивнула водителю. Мотор загудел, машина тронулась, взметнув облако пыли, и мы уже мчались по дороге.

Вскоре мы свернули на грунтовую дорогу, которая извивалась среди кокосовых пальм и прудов, кишащих комариными личинками. Я не знала этой дороги, ведущей в глубь деревенской глуши, бамбуковых зарослей и полей цветущей горчицы, мимо заброшенных колодцев рядом с покосившимися хижинами. Она уходила всё дальше на запад, где из просвета в черных тучах на нас смотрел желтый глаз солнца.

– Молись, Натун-бау, – сказала мне свекровь, – молись богине и проси у нее сына.

Она всё еще держала меня за руку, впившись ногтями в кожу, и не переставая шевелила губами, читая молитвы богине плодородия.

* * *

Я шла одна по темному, извилистому коридору к внутреннему двору храма Шашти. Только сами просительницы – бездетные жены могли войти туда, чему я была безмерно рада, потому что моей свекрови пришлось, несмотря на всё ее нежелание, остаться снаружи и ждать на каменной скамейке возле главных ворот.

Мне было немного страшно, потому что я не знала, чего ожидать. С одной стороны, мне хотелось, чтобы это оказалось глупой фальшивкой, придуманной жадными священниками, чтобы вымогать деньги у суеверных людей – чтобы доказать неправоту свекрови. Но с другой стороны, в глубине души я хотела верить, как когда-то верила в древние сказки, что это место истинной силы, по сравнению с которой даже самые сильные лекарства не больше чем пыль.

У ворот священник дал мне горсть цветов и кусок веревки, ничего не объясняя.

– Идите, идите, – сказал он, когда я попыталась задать вопрос. – Когда вы дойдете, то поймете, что нужно делать.

Когда я дошла до внутреннего двора, то на мгновение зажмурилась от внезапного яркого света и жалобных стонов, их было слишком много. Когда я открыла глаза, то увидела перед собой большую квадратную площадку, выложенную кирпичами, которые обжигали мои босые ноги. Она вся была освещена ярким солнечным светом, и я, осторожно подняв голову, с удивлением посмотрела на небо, на котором не было ни единого облачка. На всех стенах двора белой краской был нарисован огромный глаз – немигающее и всевидящее око богини. От него было сложно отвести взгляд. В середине двора находился небольшой бассейн с бетонными стенками, а в его середине на небольшом кусочке земли росло какое-то дерево (а не богиня, как я ожидала). Мне было больно смотреть на белоснежную краску, сверкающую поверхность воды и мерцающие листья дерева. Но, как оказалось, это были не листья. Одна из женщин – а я вдруг поняла, что двор заполнен молодыми рыдающими женщинами, – зашла в бассейн и, приблизившись к дереву, что-то привязала на его ветку. Подойдя ближе, я поняла, что это была пара золотых сережек. Ветви дерева были густо усеяны такими подношениями: цепочками, браслетами, колечками – там было целое состояние, и я поразилась, что никто не трогал драгоценности. Должно быть, богиня действительно была очень могущественна, если вызывала такой благоговейный страх.

Вся площадка была заполнена распластанными женщинами, как сорванными цветами. Судя по их запыленным сари и изможденным лицам, многие из них были здесь уже несколько дней. Некоторые лежали, прижавшись лицом к горячим кирпичам, и тихо плакали. Некоторые склонились к бассейну и молились вслух, роняя в воду слезы. Некоторые писали что-то на кусочках бумаги, которые привязывали к дереву вместе с украшениями. Некоторые сидели, как в трансе, с отсутствующими взглядами, прислушиваясь к каким-то звукам, слышным им одним. Рядом со мной женщина ритмично билась головой о бетонную кромку бассейна, повторяя: «Мать Богиня, услышь меня, спаси меня». Двор был переполнен страданием, от которого воздух казался едким, как от дыма, у меня даже щипало глаза. Мне тоже хотелось плакать, но не от жалости к себе, а ко всем нам – бедным и богатым, образованным и безграмотным, которые стали равны в своем горе.

Я поняла, что должна помолиться, поэтому опустилась на колени и коснулась лбом кирпичного пола. Но я была слишком растеряна. Когда я закрывала глаза, то видела совершенно бессвязные картинки: Рамеша, пьющего чай, за газетой; бездомную кошку, что я подкармливала, когда была маленькой; храм Шивы, где Ашок прижался ко мне губами, источавшими аромат бархатцев; спину Сингх-джи, который вез меня с Анджу в школу; искаженное болью лицо Анджу под тонкой вуалью в день наших свадеб. Как много неисполненных желаний в этом мире, как много людей, которым нужна помощь. О чем и о ком мне было молиться?

Женщина, которая билась головой об пол, вдруг села и стала смущенно озираться вокруг. Я заметила, что она была совсем молода, ей, должно быть, было шестнадцать-семнадцать лет. У нее было очень милое, на деревенский манер, темное лицо. Из раны на ее лбу сочилась кровь, а взгляд был лишен смысла. Меня разрывали и жалость и отвращение. Мне хотелось успокоить ее, смыть со лба кровь и взять за руку. Но в то же время я хотела убежать из этого ужасного места, напомнившего мне один из кругов Дантова ада, о котором мы читали в последнем классе школы. Я с отчаянием пыталась вспомнить, что в нормальном мире женщины, у которых не может быть детей, учатся, работают, ходят по магазинам и в кино со своими подругами, что он существует – мир, где им позволено жить обычной жизнью, даже если они не могут стать матерями. Я вспоминала имена своих одноклассниц, которые стали врачами, учительницами и знаменитыми танцовщицами, но все они были слишком далеко. А реальность была рядом, была этой девушкой с израненным лбом и безумным от горя взглядом. Смутный страх подступил к моему горлу. Сколько времени пройдет, прежде чем я дойду до такого отчаяния?

Тут девушка издала хрипящий звук, а я, вопреки здравому смыслу, наклонилась ниже, чтобы расслышать, что она говорила. В этот момент записка Ашока, которая лежала у меня за пазухой, зашуршала, как лавровый лист, брошенный в кипящее масло.

– Я услышала голос богини. Она говорила со мной. Но я не поняла ее, она сказала… – тут голос девушки стал низким и гортанным, словно говорил кто-то другой, – ты должна сделать выбор между одной и второй любовью, потому что женщине позволено иметь лишь одну любовь.

Меня пробрала дрожь, несмотря на жару. Всё вокруг замерло, и мне казалось, что белый глаз смотрел прямо на меня.

Девушка, вцепившись в подол моего сари своими пальцами с обломанными ногтями и с трудом дыша, сказала мне:

– Но у меня нет двух любимых, даже одного нет. Я бы тогда не пришла сюда, не постилась и не молилась бы здесь два дня. Объясни мне, диди, ты, похоже, образованная женщина. Я расскажу тебе свою историю, и ты объяснишь мне, что хотела сказать богиня. В этом месяце муссонов будет уже три года, как я вышла замуж, а детей у меня до сих пор нет. Родня моего мужа невзлюбила меня с самого дня свадьбы, они говорили, что мое приданое было слишком скромным, хотя мой несчастный отец отдал все, что имел. Я попыталась сбежать домой, но они вернули меня мужу, сказав, что не смогут содержать меня. Я их не осуждаю. Каждый день в доме мужа мне приходилось терпеть унижения. А сейчас его родственники что-то задумали, я точно знаю – я подслушала их разговор. Они хотят, чтобы мой муж женился на другой девушке, с которой он будет счастлив. Он никогда не обращал на меня внимания, считая, что я слишком темная.

– Они отправят тебя обратно к родителям? – спросила я.

Она покачала головой. Ноздри ее дрожали, как у животного, пойманного в кольцо огня.

– По правилам нашей общины тогда им придется вернуть и мое приданое. Но если я умру, если со мной произойдет какой-нибудь несчастный случай, как с женой рабочего в прачечной несколько месяцев назад, когда она стояла у плиты…

Ее слова раздирали мне кожу, словно ржавые ледяные гвозди. Я слышала о таких «несчастных случаях».

– Но если я забеременею, они не станут этого делать. Они простят мне все, если я рожу сына. Поэтому я и пришла сюда, решив, что не уйду, пока не получу ответ от богини. И вот она мне ответила, но я не поняла ответа.

«Зато я поняла», – подумала я, глядя на девушку, которая разразилась рыданиями. И если это действительно были слова богини – а я не думаю, что эта несчастная девушка могла их придумать, – то они предназначались мне. Это я хотела иметь и любовь мужчины и обожание ребенка, я, глупая, поверила, что женщине возможно иметь столько счастья.

Я сняла с запястья несколько толстых золотых браслетов, подаренных Гури-ма, и протянула их плачущей девушке. Когда она, открыв рот, уставилась на меня в изумлении, я сказала ей со всей убедительностью, на которую я была способна, что богиня хочет, чтобы она взяла мои браслеты. Они нужны для того, чтобы она смогла вместе со своим мужем пойти к врачу в Бардхамане, который скажет, в чем причина того, что у них нет детей.

– Скажи родственникам мужа, если вы не сделаете этого в течение месяца, то всю семью постигнет страшное несчастье.

Девушка молча кивнула. Изумление, смешанное со страхом и надеждой, озарило ее лицо, словно луч света, и она ушла.

А я зашла в бассейн и приблизилась к дереву. Нащупала в блузке записку Ашока, которую мне так хотелось прочесть еще раз. Но вместо этого привязала ее к ветке дерева. Я не плакала, но разноцветная радуга, которая недавно появилась внутри меня, растворилась, обратившись в темноту. Ашок, Ашок, Ашок… я снова тебя теряю.

Анджу сказала бы, что это безумие – слушать слова, сказанные полоумной девочкой. Но они были лишь подтверждением тому, к чему я уже сама давно пришла и о чем чуть не забыла из-за своей страсти: смерть за жизнь, во имя одной любви мы должны приносить в жертву другую. Так был устроен этот мир. А что касалось моего выбора, то я его сделала пять лет назад, скрепив своей девственной кровью, лежа рядом с Рамешем во время бесконечных ночей, которых иначе не снесла бы. Потому что ни один возлюбленный, даже самый страстный, никогда не будет по-настоящему твоим, как ребенок, рожденный плоть от плоти, которого ты будешь защищать, словно пламя свечи, закрыв ладонями от надвигающейся тьмы.

Я бросила в воду лепестки цветов и ушла, стены за мной колебались от жара. И лишь глаз смотрел неподвижно и с удовлетворением.

Когда я подошла к воротам, свекровь посмотрела на меня с подозрением.

– Что, уже все, бау? А священник сказал, что женщины, бывает, проводят здесь по нескольку дней.

Я ничего не ответила, но священник, пристально посмотрев на меня, сказал:

– Она всё сделала. Теперь судьба в руках богини.

Когда я прикоснулась к его ногам, он произнес нараспев древнее благословение:

– Да будет у тебя сто сыновей.

«Мне нужен только один, – подумала я, – мне хватит одного».

И, словно услышав мои мысли, священник улыбнулся:

– Очень хорошо, – и брызнул на меня святой водой.

– Что он имел в виду, когда сказал «очень хорошо»? – спросила свекровь, как только мы сели в машину. Но, думая, что я и сама этого не знаю, тут же спросила о другом: – Вижу, ты оставила золотые браслеты в храме. Будем надеяться, что богиня осталась довольна подарком.

– Да, она довольна, – сказала я, точно зная, что так и было. В этом мире, где всё так зыбко, лишь в этом одном, я была уверена. И, чтобы предупредить дальнейшие расспросы, закрыла глаза. Дорога была тряской, колдобина на колдобине, но мне было хорошо: я видела перед собой лицо девушки, озаренное надеждой.