Текст книги "Сестра моего сердца"

Автор книги: Читра Дивакаруни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

25
Судха

Иногда, когда я думала, что с тех пор, как я надела на шею Рамеша свадебную гирлянду, прошло уже больше трех лет, мне не верилось в это. Дни, похожие друг на друга, гипнотизировали своей ровностью, словно поверхность бассейна, куда никогда ничего не падало: ни листа, ни камня, ни человеческой жизни. Я знала, что во мне нуждаются, знала, что нравлюсь своей новой семье. Потому не чувствовала себя несчастной.

Даже секс с Рамешем – а спустя несколько месяцев, когда Рамеш положил свою руку мне на грудь, я позволила ему взять то, что принадлежало ему по праву – был лишь незначительным беспокойством. Я обнаружила, что если очень постараться, то можно не думать о том, что делают с моим телом.

Я была очень рада, что жизнь Анджу, судя по письмам, очень отличалась от моей. Размеренный ритм моей жизни довел бы ее до отчаяния – я поняла это еще во время ее короткого визита. Ее беспокойство, хоть она и пыталась его скрыть, передалось мне и повлияло на остальных. Мальчики были капризней, чем обычно, а Рамеш, напротив, был еще тише. А моя свекровь, которая обычно была занята хлопотами по дому, приходила буквально через каждые двадцать минут под самыми пустячными предлогами, словно следила за мной и Анджу. Поэтому, когда моя кузина уезжала, мне было грустно, но несчастной я себя не чувствовала. Как бы я ни любила ее, она напоминала мне обо всём, от чего я отказалась.

Может быть, и было хорошо, что теперь всё, что нам оставалось друг от друга – наши письма. Письма были настолько удобнее и проще людей. В письмах мир можно было ужать до крохотного окошка, приукрасить, как отретушированную фотографию. Это больше относилось к моим письмам. А письма Анджу переполняли чувства и мысли. Но так как они были заключены в безмолвный белый прямоугольный лист, я могла спокойно читать их, не заботясь о том, что откровенность и честность Анджу могут кого-то задеть.

Но даже с письмами иногда бывали проблемы. В семье Рамеша почту приносили в обед. Как только я замечала мелькнувший среди счетов, журналов для мальчиков и реклам аюрведических лекарств голубой конверт из Америки, сердце мое тут же начинало биться быстрее. Я брала его и, открыв, очень быстро просматривала, едва понимая половину, потому что уже через минуту моя свекровь спрашивала, как дела у Анджу. По ее холодному и сдержанному тону я понимала, что она считала нужным, чтобы я показала ей письмо. Но как бы мне ни хотелось ее одобрения, я не могла сделать этого, потому что пообещала Анджу, что не буду показывать ее письма свекрови.

Вечером, когда все расходились по комнатам, я шла в ванную. Я включала тусклую лампочку и, прислонившись к баку с водой, читала письмо – уже медленно, вдумчиво, стараясь запомнить каждое слово. В шорохе листов слышался страстный голос Анджу, пытающейся показать мне свой новый мир. Я представляла ее спальню, шелковое покрывало на кровати, которое мы купили с ней на ярмарке в Майдане, вазу с сухим камышом, который они с Сунилом нарвали на прогулке; ужин в китайском ресторане, куда они ходили в прошлые выходные. Я пыталась повторить шепотом необыкновенные, экзотические слова: чоу-фун, му-шу, тушеный тофу, радуясь, что в жизни Анджу так много нового и интересного. В следующем письме я обращалась к ней «Анджу, повелительница палочек». А когда я узнала из ее очередного письма, что у нее начались занятия в местном колледже, и прочла описания странных американских стульев с прикрепленными к ним маленькими столиками, то плакала от радости.

На следующий день, когда я оставалась на кухне одна, я доставала из-за пазухи письмо, которое я не вынимала всю ночь, и бросала в огонь кухонной печи. Я смотрела, как оно, скручиваясь, превращается в пепел, и думала о том, как Анджу избавляется от моих писем. Хотя, конечно, у нее не было особых причин для этого. Мои письма были спокойными и пресными, как детское пюре из риса и молока. Потому что теперь у Судхи, которая когда-то была хранительницей секретов, не было ни одного секрета, которым стоило бы поделиться. Я решила, что в новой жизни, которую я построила на пепле моей любви и боли, мне не нужно счастье. Каким безупречным и обыденным было мое существование. Но только до сегодняшнего дня.

* * *

В доме царила суматоха – из Бахрампура к нам в гости приехала тетя Рамеша, Тарини – сестра его покойного отца. И приехала не одна, а со старшим сыном и его молодой женой, служанкой, шофером, доктором и несколькими обедневшими родственницами, которые были ее наперсницами и шпионками. И свекровь решила произвести впечатление на всю эту толпу, даже если ей придется умереть.

Как мне рассказал Рамеш, соперничество длилось десятилетиями, оно возникло в тот день, когда моя свекровь только-только вышла замуж, а тетя Тарини, сама еще будучи совсем девчонкой, посмотрела на миссис Саньял, сморщила нос и сказала: «О боже, эти украшения твой отец подарил тебе на свадьбу? У нас даже служанки носят украшения получше!» Моя свекровь была из небогатой семьи, ее отец даже был вынужден заложить свой дом, чтобы собрать приданое дочери. Потому с того самого дня обида на тетю Тарини затаилась в глубине души миссис Саньял и не давала ей покоя. Годы спустя, когда муж тети Тарини ушел от нее и стал жить с любовницей, моя свекровь сказала, что прекрасно понимает, почему несчастный мужчина так поступил. На что тетя Тарини, в свою очередь, остроумно заметила, что она, по крайней мере, не свела в могилу мужа.

На моей свадьбе она подарила мне точно такое же шелковое сари, какое купила мне свекровь для праздничных церемоний, но с более богатой вышивкой. В ответ моя свекровь подарила в прошлом году на свадьбу невестке тети Тарини чудовищно тяжелое золотое ожерелье в семь рядов. Рамеш попытался возразить, что нам такое, в сущности, не по карману, да и зачем? Но миссис Саньял отмахнулась от его слов, как от мух, как она всегда поступала, если Рамеш робко пытался возражать ей. И он, как обычно, уступил ей.

Тетя Тарини приехала с шестью чемоданами подарков для нашей семьи, включая подарки для прислуги и соседей. Мне страшно было даже представить, чем ей ответит моя свекровь через год, во время нашего визита в Бахрампур.

Я сидела на полу в кухне, давая распоряжения служанке, какие специи нужны для приготовления невероятного ужина, чтобы обеспечить тете Тарини изжогу на целую неделю, как вдруг ворвалась свекровь. Сначала я подумала, что она пришла посмотреть на огромных омаров, сердито щелкающих клешнями на дне металлической миски, купленных сегодня утром на рынке. В Бахрампуре практически невозможно было достать хорошие морепродукты, и свекровь с ликующим видом призналась мне накануне, что ждет не дождется увидеть лицо тети Тарини, когда на стол подадут карри из омаров.

Но приглядевшись, я увидела, что она вне себя от ярости: губы у нее были плотно сжаты, а в глазах сверкали молнии. Я даже растерялась, когда увидела ее такой, потому что она всегда была похожа на огромное дерево баньяна с толстыми корнями, которое давало всей семье спасительную тень.

– Что случилось? – спросила я, в глубине души желая, чтобы тетя Тарини никогда не покидала Бахрампур. – Что она сделала теперь?

Свекровь уставилась на служанку, и та поспешно выбежала из кухни.

– Дипа, – с яростью выдохнула свекровь.

Дипой звали невестку тети Тарини, пухленькую и милую девушку, которая почти всё время молчала. На ее свадьбе мне показалось, что она понравилась моей свекрови. «Какая она хорошенькая, – всё повторяла она гостям, – почти такая же, как Судха». И еще прибавляла: «Хорошо, что у нее такой спокойный нрав, он ей очень пригодится в общении с Тарини».

Что могла сделать тихая Дипа, чтобы привести мою свекровь в такое состояние?

– Она беременна, – язвительно сказала свекровь и осуждающе посмотрела на меня.

Бетонный кухонный пол вдруг стал ледяным, как и мои колени и бедра. Куски льда с хрустом заполняли мою грудь. Последние два года мы с Рамешем безуспешно пытались зачать ребенка.

Как же я хотела дитя, чтобы заполнить пустоту внутри. Иногда, когда я лежала бесконечными ночами рядом с Рамешем, пытаясь не думать об Ашоке, мечта о ребенке захлестывала меня с головой, становясь даже больше любви, оставленной позади. Не знаю, как так вышло. Может быть, я чувствовала, что материнство – мой последний шанс стать счастливой. Может, я надеялась, что оно вернет мне то, что я потеряла после замужества. А может, дело было в том, что желания лежат в самой сердцевине человеческого существования. Когда мы отказываемся от одной мечты, то должны найти другую, чтобы направить на нее всю свою энергию – иначе мы умираем.

Конечно, для моей свекрови мечта о внуке тоже была главной целью в ее жизни, хоть она и старалась скрывать свои тревоги. Тем не менее каждый раз она с нетерпением в голосе спрашивала, были ли у меня месячные. И когда я виновато кивала головой, разочарование в ее глазах было для меня хуже любых слов.

Но сегодня она не могла смолчать.

– Когда эта женщина сказала мне, что скоро станет бабушкой, – выплюнула моя свекровь, – она так сочувственно покачала головой и с невинным видом спросила: «А сколько времени уже прошло со дня свадьбы Рамеша?», словно не знает сколько. «О боже, уже больше трех лет? На твоем месте я бы отвела Судху к врачу». А потом она замолчала, и, похлопав свою невестку по руке, сахарным голосом сказала, чтобы она пошла отдохнула, и добавила: «Мы же не хотим, чтобы с моим внуком что-нибудь случилось, правильно?» Я спросила, почему она так уверена, что будет мальчик, на что она ответила, что они были в каком-то странном медицинском центре в Калькутте, где есть специальные аппараты, позволяющие заглянуть в женский живот и узнать всё.

Сказав это, свекровь с ненавистью пнула миску с омарами, которые снова начали ожесточенно щелкать клешнями. Все ее планы одержать победу над тетей Тарини рухнули. В конце концов, ни один омар, даже самый большой в мире, не сравнился бы с внуком.

Потом свекровь задумчиво посмотрела на меня, сузив глаза. И я увидела, что она не намерена так просто сдаваться. Она точно что-то задумала. Под ее ледяным взглядом мне стало еще холоднее. Как если бы я была неодушевленным предметом – скалой, которую нужно преодолеть на пути к цели. Или уничтожить.

26
Анджу

Я придерживала сумку с продуктами на бедре, убирала короткие волосы, которые лезли в лицо, и пыталась открыть дверь квартиры. Ключ, как всегда, застрял в замке, и мне приходилось дергать его из стороны в сторону, что стоило больших усилий, так как ко всему прочему в руках у меня был еще и пиджак Сунила, который я забрала из химчистки. Я почувствовала, что сумка – с яйцами! – начала выскальзывать, и я, сделав невероятное движение рукой, подхватила ее, но уронила пиджак. Письма, которые я только что достала из почтового ящика, рассыпались по придверному коврику: счета, купоны на пиццу, рекламные листовки со стандартными обращениями… Под рекламой распродажи в универмаге «Сирз» в честь Дня поминовения, я увидела конверт знакомого кремового цвета. Мое сердце замерло еще до того, как я увидела свое имя, написанное аккуратным почерком моей мамы, – в последнее время из дома стали приходить нерадостные вести.

– Черт! – сказала я, неуклюже наклоняясь, чтобы подобрать упавшие конверты. – Черт!

Из всех американских выражений, которые я с жадностью переняла за три года жизни здесь, это стало самым любимым. Его взрывная, краткая точность выражала то, что я часто чувствовала. Мне, правда, приходилось сдерживать себя при Суниле, потому что он считал, что девушка не должна так выражаться. Я заметила, что за рулем он выражался и почище, но он заявил, что это было совсем другое дело.

Наконец, дверь открылась с возмущенным скрипом, но я чуть помедлила на пороге. Даже сейчас мне не нравилось входить в пустую квартиру. Застоявшийся воздух пустующей квартиры походил на запах давно пересохшего колодца, и каждый раз мне становилось не по себе. Именно в такие минуты я остро ощущала тоску по дому, в котором прошло мое детство. Как раньше меня раздражала вечная суматоха в доме, в котором постоянно толкались молочники, зеленщики, Рамур-ма кричала на соседского кота, проскользнувшего на кухню, Пиши звала меня мыться. Сейчас я была бы рада даже тетушкам, чайным подружкам тети Налини!

Войдя в квартиру, я бросила вещи на кухонный стол и упала на кушетку. Я была на ногах с самого утра: сначала отвезла Сунила на железнодорожный вокзал, потом поехала на занятия в колледже, после чего побежала в библиотеку. Потом – за продуктами в магазин и в химчистку. Настроение у меня было просто ужасным – как всегда, когда я бывала голодна. Еще и потому, что знала – еды не будет, пока я что-нибудь не приготовлю. Одним из главных открытий, которые я сделала, приехав в Америку, было то, что я ненавижу готовить.

Не то чтобы у меня было много времени на готовку. Через полчаса я должна была встретить Сунила на вокзале, дорога до которого займет целых пятнадцать минут. Поэтому нам опять придется ужинать замороженными буритос [55]55
  Буритос – блюдо американо-мексиканской кухни: лепешка с разнообразными начинками.


[Закрыть]. Я знала, что скажет Сунил. Точнее, ничего не скажет, а только посмотрит на меня так, словно вся его жизнь – непосильная ноша, и догадайтесь, кто в этом виноват. Этот взгляд доводил меня до белого каления, но сегодня я не собиралась ссориться, потому что должна была сберечь силы на письмо из Индии. Поэтому я сползла с кушетки и пошла на кухню. Бросила на сковородку нарезанный лук, помидоры и немного специй, добавила рис, чтобы потом съесть его с лепешками. Я прикрутила огонь, хоть Сунил и говорил, что оставлять плиту включенной без присмотра опасно, вытерла руки об джинсы и, выйдя из квартиры, помчалась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Конечно же, мне пришлось проскакивать на красный свет по дороге на вокзал, а когда на перекрестке я не успела вовремя повернуть, водитель позади меня стал сигналить и заорал:

– Слепая идиотка!

Совсем не такой я представляла себе жизнь в Америке…

* * *

После ужина, который, на удивление, оказался не таким уж плохим, хоть и был приготовлен по принципу «дешево и сердито», Сунил сел за компьютер, а я устроилась на диване с книгами и письмом, которое так и не решилась открыть. Сунил поставил кассету с джазом в старый магнитофон. Комната наполнилась меланхоличными и в то же время непокорными звуками, которые словно были сотканы из воздушных золотых нитей. Они просачивались в меня, и я поняла, что сгущала краски днем. Сунил уже не раз говорил, что я склонна преувеличивать.

Сунил увлеченно работал над программой, слегка наклонившись к монитору. Иногда я злилась, что он уделял компьютеру больше времени, чем мне, но бывало, и очаровывалась его занятием. У меня появлялся благоговейный трепет, когда я видела, как он целиком поглощен цифрами, мелькающими на экране, как легко бегали его пальцы по клавиатуре. Мне даже казалось, что в такие минуты я могу узнать о нем больше, чем если бы мы просто разговаривали.

А мне хотелось узнать его получше, потому что Сунил был непростым человеком с сотней лиц. Даже спустя столько времени после свадьбы я не могла сказать, какое из его лиц настоящее, а какое – просто маска. Каждую неделю, как любящий сын, он писал письма своей матери, в которых никогда не упоминал об отце. Но зато ежемесячно Сунил высылал ему чек на приличную сумму денег, больше, чем мы могли себе позволить. Однажды я заикнулась об этом, но он резко оборвал меня, сказав, что покупает свою свободу. Когда я заболела прошлой зимой, он сидел всю ночь рядом и массировал мне ступни, смазывал их согревающей мазью и держал таз, пока меня рвало. Но однажды, когда у меня закончилась бумага для письма и я решила поискать ее в ящике его стола, Сунил наорал на меня, заявив, что я лезу в его личные дела.

Сунил очень сильно отличался от многих индийских мужчин, которых я знала, он поддерживал меня изо всех сил, чтобы я чувствовала себя комфортно в чужой стране. Он оплатил мне водительские курсы, познакомил со своими коллегами. Он купил мне джинсы и туристические ботинки, а когда я сказала, что хочу короткую стрижку, ответил: «Конечно, делай, если тебе хочется!» Мы ходили с ним по магазинам, театрам, на танцы и прогуливались по побережью океана. И, наконец, несмотря на то что у нас было не так много денег, он с радостью согласился, чтобы я училась в колледже на отделении литературы.

Но однажды вечером, когда я предложила ему вместе почитать Вирджинию Вулф, он наотрез отказался:

– Вся эта заумь не для меня.

– Но ты же купил все ее книги в нашем магазине! – ответила я, разочарованная и сбитая с толку. – Я думала, она тебе нравится.

– He-а… Просто в письме, которое мы получили от твоей матери, было написано, что Вирджиния Вулф – твоя любимая писательница, вот я и подумал, что это прекрасный предлог, чтобы завязать разговор.

Мои щеки пылали. Я чувствовала себя обманутой и использованной.

– А потом, когда я увидел, как ты вся загорелась, рассказывая о ней, то подумал, что будет здорово, если я куплю собрание сочинений для тебя. В долларах они стоили совсем немного, – сказал Сунил, взяв один из своих компьютерных журналов, и стал небрежно листать его, не замечая или не обращая внимания на то, как я расстроилась. Было очевидно, что он не считал, что обманул меня.

Я стала вспоминать молодого человека, в которого влюбилась в тот день. Мне казалось, что от его шелковой курты кремового цвета исходило сияние. И вот теперь мы сидели в тесной квартире, и я смотрела на плящущие тени, которые мы отбрасывали в свете настольной лампы. Неужели романтические мечты всегда заканчиваются вот так? Может быть, эта мысль мелькнула и в голове Сунила, когда он увидел меня на автостоянке – усталую, раздраженную женщину со спутанными волосами и с пятнами соуса на джинсах?

Иногда Сунил сам ездил на работу на машине и приезжал не раньше полуночи, пока я сходила с ума от злости и беспокойства. Я знала, что он не в офисе – по крайней мере трубку он не брал, – и когда он наконец возвращался, я набрасывалась на него с обвинениями, а он только пожимал плечами и говорил, что у него тоже есть своя жизнь.

– Что ты имеешь в виду? – орала я, хватая его за лацканы. – Что ты имеешь в виду, черт возьми?

Каждый раз я старалась сдерживаться, чтобы не выискивать компромата – неосторожно сказанных слов, запаха алкоголя, или, еще хуже – чужих духов. Я ненавидела себя за то, что опустилась до этого, что обнюхивала его, когда он возвращался, как подозрительная стерва. А он спокойно отталкивал мои руки и шел в ванную чистить зубы.

* * *

Иногда я подумывала о том, чтобы расстаться с Сунилом и уехать обратно в Калькутту, но я знала, что никогда так не сделаю. Не потому, что я боялась пересудов и не потому, что мать была бы опечалена и встревожена. И даже не потому, что я не могла сделать шаг назад и вернуться к прежней жизни, оставленной позади, которую я прижгла, как рану.

А потому, что теперь – сумбурно, темно и ненасытно – я любила Сунила сильнее, чем когда-либо.

* * *

Сложнее всего для меня было понять, что чувствовал Сунил к Судхе. Уже очень давно мы не вспоминали ее. Время от времени он спрашивал меня о мамах – и то, скорее, из вежливости, – но никогда не говорил о ней, даже когда приносил из почтового ящика ее письма.

Какое-то время я даже была рада, что Сунил не вспоминал о Судхе – я еще не забыла день нашей свадьбы. Несмотря на всю страстность мужа в любви, на ласковые слова, которые он шептал мне по ночам, мне достаточно было закрыть глаза, и я видела выражение лица Сунила, когда он смотрел на Судху, как он поднял ее носовой платок. Никогда больше я не видела у него таких широко распахнутых, безумных глаз, даже в высшие мгновения страсти.

Но молчание имело свою скрытую силу. Мы никогда не говорили о Судхе, а она сидела между нами, когда мы смотрели телевизор, ее ладонь касалась нас, когда за столом мы тянулись к кувшину с соком или графину с вином. Во время воскресных поездок за город мы встречались с ней глазами в зеркале, а когда лежали ночью в постели, тянулись друг к другу сквозь ее призрак. Я боялась этого призрака, созданный нами. То не была моя любимая сестра, с ее страхами и причудливыми фантазиями, девушка, которая хотела так многого и удовольствовалась столь малым. Это была Судха, застывшая в памяти Сунила в пышном свадебном наряде, такая же далекая и загадочная, как принцесса из Дворца змей. Как могла я иметь надежду сравняться с ней? Как могла требовать от мужа забыть ее?

Поэтому я стала понемногу рассказывать Сунилу о нашем детстве, наших проделках и наказаниях. Сунил ничего не говорил, но я чувствовала, что он замирал, как будто каждая его клеточка прислушивалась. И всё же я продолжала: рассказывала о неизменной любви Судхи к матери, ее мечтах стать известным модельером, ее вере в падающие звезды. Особенно я старалась изобразить Судху хорошей женой, любимой в своей новой семье, и счастливой. Возможно, я слегка преувеличивала, но, в конце концов, человеку свойственно защищать то, что принадлежит ему.

Рассказывая Сунилу о кузине, я всё больше понимала, как мне не хватало Судхи, как хотелось поделиться с ней своими тревогами. В письмах я говорила только о лучших и ярких сторонах жизни в Америке – наверное, из желания оградить ее от беспокойства или желания показать, какой счастливый брак у нас с Сунилом.

Письма Судхи были ненамного честнее моих. Иногда она с восторгом описывала мне празднование Дурга-пуджи в доме ее свекрови, или как чудесно она провела время, поехав вместе с Рамешем на открытие моста, построенного по его проекту. Но это была лишь внешняя сторона, и когда я читала письма Судхи, мне хотелось встряхнуть ее, чтобы она впустила меня в свою настоящую жизнь.

Письма матери были чуть откровеннее, хотя она старалась приуменьшить всё, что могло обеспокоить меня, не понимая, что лишь сводила меня этим с ума. Когда она писала, что не очень хорошо себя чувствует, я представляла, что у нее опять случился сердечный приступ. Когда говорила, что денег не всегда хватает, я тут же начинала думать, что они живут на рисе и воде. Я уже сто раз просила ее продать этот огромный дом, постоянно требовавший ремонта, – земля, на которой он стоял, была довольно дорога – но каждый раз она отвечала мне, что это немыслимо. У Пиши и у тети Налини ничего нет, кроме этого дома, да и она сама прожила в нем почти всю свою жизнь, и хотела в нем умереть.

А в последнее время мама все чаще стала писать о Судхе, и эти письма беспокоили меня больше прочих. Потому я и сидела, зажав в руке кремовый конверт, не решаясь его открыть.

В первый раз моя мать узнала о том, что у Судхи какая-то проблема, от тетушек, которые всё так же регулярно приходили на чай. Сестра одной из них жила в Бахрампуре и была знакома с тетей Рамеша, которая всем разбалтывала о том, что с Судхой что-то не так, потому что уже прошло четыре года, а у нее всё еще не было ребенка. Тетя Налини восприняла это как личное оскорбление и уже была готова написать гневное письмо тете Рамеша о том, что это с ним не всё в порядке, а не с ее дочерью. Но мама остановила ее. Глупые сплетни лучше игнорировать, сказала она. Если бы у Судхи была проблема со здоровьем или с ней плохо обращались в новой семье, то она сказала бы им об этом.

Прочитав эти строки, я вздохнула. Мама жила в мире, в котором всё было просто и честно. Она забыла, как бывает тяжело балансировать, пытаясь сохранить отношения с близкими людьми.

Но несколько месяцев спустя миссис Саньял сказала моей матери по телефону, что они немного беспокоятся, нет, ничего серьезного, но они считают, что Судхе следует показаться доктору в Бардхамане. Мать захотела поговорить с Судхой, но она отвечала односложно, повторяя одно и то же: «Не беспокойтесь, всё хорошо». Но что еще она могла ответить, когда рядом стояла миссис Саньял?

Что больше всего не давало мне покоя, так это то, что Судха продолжала присылать радостные письма, ни слова не упоминая об этом. Я понимала, что она, возможно, не хочет поливать грязью свою свекровь, но почему она никогда не писала, как сама относится к тому, что не может забеременеть? Вместе мы погоревали и погневались бы, и придумали, что делать, как и прежде, в детстве. Мысль о том, что Судха больше не обращалась ко мне со своими бедами, а предпочитала ложь (а как еще было назвать ее письма?), терзала меня всё больше и больше, а, как сказала бы Пиши, сломанный кончик иглы, впившийся в тело, обязательно доберется до сердца.

В сегодняшнем письме мама написала, что доктор из Бардхамана сказал, что Судха совершенно здорова, и на несколько недель все успокоились. Но теперь миссис Саньял настаивала на осмотре у еще одного врача. Поэтому она собиралась привезти Судху в Калькутту на прием к одному из лучших гинекологов.

Я пришла в ярость, читая письмо. Я представила, как Судха, такая беспомощная и смущенная, лежала в гинекологическом кресле с широко раздвинутыми ногами, пока внутри ее ощупывал и проверял грубыми руками доктор. Какой униженной она должна была себя чувствовать. На этот раз я была полностью согласна с тетей Налини – это Рамешу нужно было показаться врачу. Книги упали с глухим стуком на пол, когда я вскочила с дивана и начала беспокойно ходить по комнате.

– В чем дело? – спросил Сунил.

Я всё рассказала, и с каждым словом во мне нарастала ярость.

– Это так несправедливо. Почему все всегда считают, что проблема именно в женщине? Почему женщина виновата, пока не докажет обратного? И даже если она докажет, что ее вины тут нет, то всё равно продолжает страдать. Почему?

– В мире существует очень много вопросов, на которые нет ответов, Анджу. Просто так происходит, и всё. У Судхи не самая плохая свекровь, бывают и хуже. Ты, наверное, слышала всякие истории, когда жила в Калькутте, про то, что бывает с бездетными женщинами…

Я в изумлении посмотрела на Сунила. Меня просто взбесил его скрытый намек мне, когда он произнес «бездетные женщины», и его спокойный тон, словно мы говорили о каких-нибудь христианских мученицах из далекого прошлого, а не о моей кузине.

Может, всё дело было в том, что я была на взводе, но в его фразе мне послышался еще один намек: видишь, как тебе повезло, что у тебя такая легкая жизнь в свободной Америке с таким великодушным мужем, как я.

– Тебе ведь совершенно наплевать на то, что происходит с Судхой, правда?

– Ты не можешь этого знать, – ответил Сунил очень тихо. Звук его голоса был похож на шорох вынимаемого из ножен кинжала.

Но я была слишком расстроена, чтобы остановиться.

– Ты даже не видишь ничего плохого в таком отношении к женщине. Может, ты еще, как все индийские мужчины, считаешь, что женщина – всего лишь машина для рождения детей?

– Прошу тебя, Анджали, не кричи, – ледяным голосом сказал Сунил. По тому, что он назвал меня полным именем, я могла точно сказать, что он очень расстроен. – Хоть иногда постарайся сначала выслушать, а потом нападать. Если ты хорошенько подумаешь о своей жизни, обо всём, что тебе позволено делать, может, тогда ты будешь хоть немного…

Он внезапно замолчал, но я, конечно же, поняла, какое слово он хотел сказать. Благодарна, благодарна, благодарна…

Сунил схватил ключи от квартиры со стола, набросил на плечи пиджак и исчез за дверью, не дав мне опомниться. Ушел, не поцеловав меня, как обычно, не сказав, что вернется.

Я стояла посреди пустой комнаты, внутри у меня всё горело от невысказанных слов, и чувствовала, что сейчас расплачусь. У нас уже было несколько серьезных ссор, но он никогда вот так не уходил. В сердце закралось дурное предчувствие, ощущение, что моя жизнь переворачивается, словно лодка в шторм. «Что, если он не вернется?» – испуганно шептал голос внутри.

– Конечно, вернется, – сказала я вслух, чтобы успокоить саму себя. – Видишь, компьютер включен.

Но внутренний голос не затихал: теперь, когда Сунил понял, что можно вот так вот просто уйти посреди ссоры, не повторится ли это снова? И снова? У меня не было ответа.

Я продолжала метаться по комнате, пиная мебель, а потом пошла на кухню, достала из холодильника мороженое и начала жадно есть прямо из коробки. «Это не моя вина, что он не может сдержаться», – бормотала я. Он должен был понять, как я расстроилась из-за Судхи. Я немного поплакала от жалости к себе. Как несправедлив был этот мир, где мы, женщины не только должны были выходить замуж, но еще и быть благодарными за это.

Но тут мне стало стыдно, что я так увлеклась собой. Возьми себя в руки, Анджу. Речь не о тебе. Подумай хоть немного о том, как помочь Судхе. А ты должна ей помочь, попросит она тебя или нет. Не важно, что она не рассказала тебе о своих бедах. Она по-прежнему сестра твоего сердца, та, которой ты помогла появиться на свет, та, за которую ты в ответе.

Я взяла блокнот и набросала план действий. Моя мать обязательно должна была убедить Судху остаться на несколько дней в Калькутте после визита к врачу. Тогда я позвоню домой и выясню всю правду у Судхи, узнаю, насколько всё плохо со свекровью. Как ведет себя ее муж. Чего хочет она сама. И когда я выясню все это, я буду знать, что делать.