Текст книги "Майя. Загадка исчезнувшей цивилизации"

Автор книги: Чарльз Галленкамп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Если ради одного жреца был потрачен Такой огромный труд инженеров, ремесленников, каменщиков и земледельцев, работавших непрерывно в течение ряда лет на строительстве гробницы,– то это уже само по себе показывает степень подчинения народа религиозным догматам. Но в истории майя эта гробница лишь одно незначительное звено в цепи лихорадочного строительства, в результате которого возникли десятки ритуальных центров.

История Паленке, как и история майя в целом, во многом остается неизвестной. Большинство городов майя (как и чудесный город на склонах холмов Тумбала) археологически почти не изучено. Но еще больше древних руин, которых вообще не касалась рука археолога, лежит на дне безбрежного моря джунглей, где процветала когда-то империя майя. Тем не менее часто даже одно открытие, подобное тому, какое сделал Рус, за сравнительно короткое время дает археологам необычайно много сведений о различных аспектах изучаемых ими цивилизаций. Это в значительной мере зависит от счастливого случая. Исследователь может наткнуться и на остатки какой-нибудь одинокой крепости или на развалины крупного политического, культурного или религиозного центра. Русу как раз и повезло, когда он приступил к исследованию Храма Надписей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
БОНАМПАК – ЗЕРКАЛО ЗОЛОТОГО ВЕКА

Если бы Джон Ллойд Стефенс заглянул в глухие дебри джунглей Чиапаса немного восточнее Паленке, он мог бы обнаружить, что потомки древних майя ведут там почти такой же образ жизни, как и до прихода испанцев. Но Стефенс, стремясь как можно быстрее приступить к изучению руин Паленке, пренебрег неясными слухами об этом загадочном племени. Возможно, это и к лучшему. В глухих селениях этих индейцев, известных под названием лакандонов, усердный исследователь старины не встретил бы радушного приема. Задолго до появления Стефенса лакандоны, спасаясь от карательных экспедиций испанцев, укрылись в глубине лесных дебрей Чиапаса и Гватемалы. Полная изоляция от внешнего мира служила им надежным барьером против любых нежелательных влияний. Только она могла спасти лакандонов от полного вымирания. И эта изоляция ревниво охранялась. Даже 50 лет спустя после путешествия Стефенса в Паленке сам факт существования этого племени оставался непроверенным слухом. Гораздо внимательнее отнесся к изучению проблемы лакандонов Альфред Моудсли. Во время своих экспедиций (в конце XIX в.) он понял, что существование прямых потомков древних майя, сохранивших до сих пор свой первоначальный образ жизни, предоставляет ему уникальную возможность сделать сравнительный анализ. Работы Моудсли открыли необычайно заманчивую область исследований. Были ли таинственные лакандоны прямыми потомками тех, кто населял некогда великолепную империю майя, народом, опустившимся до примитивного образа жизни вследствие катастрофических событий, уничтоживших поразительные достижения их праотцов? Изменилась ли их культура в связи с испанской колонизацией в первые века после Конкисты? Если бы эти гипотезы подтвердились, то изучение лакандонов могло дать ценнейшее доказательство связи между настоящим и прошлым. Тогда при изучении истории майя ученые смогли бы опереться на новый источник фактов – этнографию. Моудсли намеревался изучить эти вопросы самым тщательным образом, но все его попытки потерпели неудачу. Не доверяя чужеземцам, лакандоны отказывались давать сведения о своем образе жизни и верованиях. Они по-прежнему таились в джунглях, и встретить их можно было лишь случайно. Однако Моудсли даже на оснований беглых наблюдений убедился, что между лакандонами и строителями древних городов этого района действительно много общего. Лица индейцев, встреченных им во время его экспедиций, имели явное сходство с лицами людей, изображенных на скульптурных монументах соседних археологических памятников. И повсюду, особенно в Яшчилане, он находил среди руин ритуальные предметы, оставленные там совсем недавно индейцами-паломниками,– небольших глиняных идолов и грубые сосуды, в которых сжигалась копаловая смола.

«Почти во всех домах, – пишет Моудсли, – мы встречали глиняные горшки, наполненные каким-то смолистым веществом. Одни из них оказывались более новыми, чем другие, а многие сосуды, судя по их положению, были поставлены там уже после частичного разрушения домов. Я не сомневаюсь в том, что эти горшки изготовлены и принесены сюда индейцами-лакандонами».

На рубеже двух последних столетий собиратели смолы «чикле» («чиклерос») и лесорубы проникли в самое сердце джунглей Чиапаса, начав экономическую эксплуатацию его природных богатств. Они нашли здесь неисчерпаемые запасы смолы и махагониевого дерева [57]57
  Махагониевое дерево – разновидность красного дерева с драгоценной древесиной.


[Закрыть]. Иногда эти пришельцы брали себе в жены лакандонских женщин. Но гораздо чаще они оставляли после себя внебрачных детей. Болезни и частые переселения в поисках работы и лучших условий жизни резко сократили за последние годы численность лакандонов.

Постепенное вымирание – неизбежный результат их бедственного положения. В настоящее время осталось в живых примерно 160 лакандонов. А условия их жизни таковы, что едва ли есть надежда на постоянный прирост этого исчезающего племени.

Борьба за существование, борьба против возрастающей угрозы болезней и внешних влияний низвела лакандонов до самого примитивного уровня культуры. Окружающие их природные условия – самые неблагоприятные во всей Центральной Америке. Бесконечные пространства влажных тропических джунглей буквально кишат малярийными комарами. Редкие деревушки лакандонов расположены в самых труднодоступных лесных уголках. Жилища-навесы, крытые пальмовыми листьями, позволяют свободно циркулировать внутри слабому лесному ветерку. Какая-нибудь семья может жить совершенно изолированно, за много миль от ближайших соседей. Но гораздо чаще несколько объединившихся семей строят группу домов, расположенных вокруг открытой площадки – «карибальс». Как и в древности, основу питания лакандонов составляет кукуруза. Ее сажают на расчищенных от зарослей участках с помощью примитивных заостренных палок. Кроме маиса, лакандоны употребляют в пищу томаты, бобы, тыкву, кассаву [58]58
  Кассава, или маниока,– кустарник ИЗ семейства молочайных (Enphor biaceae). Известен индейцам тропической Америки с глубокой древности. В пищу идут мучнистые клубневидные корни, насыщенные крахмалом, вес которых достигает 10 кг. Перед едой корни маниоки предварительно вываривают или поджаривают, с тем чтобы удалить ядовитую синильную кислоту.


[Закрыть], бананы и папайю [59]59
  Плод данного дерева (Carica papaja), очень напоминающий по виду и по вкусу настоящую дыню.


[Закрыть]. Через несколько лет их поля истощаются, и они вынуждены искать другие участки земли, где все повторяется сначала. Этот ненадежный способ земледелия и явился той основой, на которую опиралась в эпоху своего расцвета цивилизация майя. Вплоть до последнего времени лакандоны удовлетворяли все свои нужды с помощью тех продуктов, которые им давала природа. Ткани изготовлялись из древесной коры или из местного хлопка на примитивном ткацком станке. Гамаки, в которых спали лакандоны, были сплетены из растительных волокон, а корзины и лотки – из прутьев, связанных волокнами юкки [60]60
  Деревья рода Jucca семейства лилейных (Liliaceae), произрастающие в Центральной и Южной Америке. Из листьев юкки местные жители получают грубое, но прочное волокно.


[Закрыть]. Для переноски воды и хранения пищи использовались полые тыквы и разнообразные глиняные сосуды. В настоящее время многие из этих изделий вытеснены промышленными товарами, которые индейцы приобретают путем торговли.

И мужчины, и женщины носят простые хлопчатобумажные балахоны без пояса, свободно ниспадающие вниз. Иногда некоторые лакандонские женщины заплетают свои волосы в тугие косы, украшая их разноцветными перьями.

Но обычно нерасчесанные и спутанные волосы женщин свободно распущены по плечам, как и у мужчин, которые имеют ужасно свирепую внешность. По некоторым сообщениям, незначительное число лакандонов, живущих вблизи населенных районов, стрижет волосы в знак отказа от традиций своего племени. Но до сих пор такие случаи встречались очень редко.

После первых наблюдений Моудсли лакандонами никто не занимался вплоть до 1902 г. Именно в этом году известный антрополог Альфред Тоззер приступил к детальному изучению индейцев Чиапаса, заложив тем самым основу для всех последующих исследований. Два года прожил он среди лакандонов, собрав множество этнографических данных об их быте и традициях. Тоззер разделял интерес Моудсли к этому племени, также допуская существование связи между ним и древними майя. Он терпеливо по крупице накапливал сведения, которые могли пролить свет на связи лакандонов с культурным наследием майя. Такие сведения доставались нелегко. В примитивном образе жизни лакандонов не осталось явных следов их богатого культурного наследия. Они полностью утратили письменность, знания по астрономии, математике, архитектуре и скульптуре, которые подняли их далеких предков на недосягаемую высоту. Стерлись в их памяти имена богов-покровителей из пантеона майя, мифы и легенды об их странствиях по земле. Лакандоны очень смутно сознавали свое родство со строителями рассеянных по их владениям разрушенных городов. У них остались лишь неясные воспоминания о великолепии этих городов и тайное благоговение перед «древними». И все же лакандоны были гораздо ближе майя, чем они это признавали. Тоззер считает, что, помимо их явного физического сходства со скульптурными изображениями майя, язык их почти не отличается от того, на котором говорили майя много веков назад. В религии лакандонов тоже можно найти связи с прошлым. Сильванус Морли сделал одно интересное наблюдение – религиозные обряды лакандонов необычайно близки обрядам древних майя, существовавшим до тех пор, пока каста жрецов не создала более сложную религию. У лакандонов отсутствовали иерархия жрецов, пышные ритуалы и каменные храмы. Обязанности жрецов исполняли главы семей, следившие за совершением обрядов в примитивных святилищах, посвященных простейшим формам культа природы. Согласно их верованиям все элементы окружающей природы имели душу. Тучи, воздух, скалы, животные, реки и звезды – все считалось живым подобно человеку. Состязания в беге определяли того, кто сильнее ветра. Чтобы победить «духа» горы, на нее взбирались. Когда убивали животное, у него горячо просили прощения. А создавая грубые изваяния из камня и глины, придавали сверхъестественным существам осязаемую форму. Точно таким же было, по-видимому, содержание архаической религии майя. Внутри открытых построек с крышами из пальмовых листьев, перед грубыми алтарями с рядами глиняных идолов и странных, так называемых «божьих» горшков совершались незамысловатые ритуалы. Эти керамические чаши, украшенные изображениями духов,– основной атрибут при совершении обрядов у лакандонов. Внутри сосудов сжигаются шарики смолистого копала, и пока они тлеют, жрецы бормочут свои молитвы. Копал постоянно фигурирует в ритуалах майя. Кроме того, мы располагаем археологическими доказательствами, позволяющими связывать эту черту религии лакандонов с аналогичными древними обрядами. Чтобы усилить действенность религиозных обрядов, лакандоны пили хмельной напиток «бальтче», изготовлявшийся из коры дерева бальтче [61]61
  Особая разновидность тропических деревьев Lonchocarpus longistylus.


[Закрыть], кукурузы и дикого меда. Они считали, что тот, кто его пьет, вступает в более тесную связь с богом. Подобный же обряд был широко распространен среди древних майя, а состав напитка за прошедшие столетия нисколько не изменился. В строго определенные дни паломники отправляются в некогда цветущий город Яшчилан. Там, среди руин, все еще бродят, но их повериям, могущественные боги майя. И в заброшенных храмах майя совершаются в строгой тайне языческие обряды. Лакандоны приносят в святилища города в качестве дара богам глиняные горшки и читают среди клубов копалового дыма свои молитвы. На древние алтари, куда попадали когда-то сокровища со всех концов огромной империи майя, кладут теперь лишь скудные дары в виде кукурузы и копала. На одно мгновение облаченные в белые одеяния лакандоны забывают о своей лесной жизни. Они благоговейно стоят среди руин – памятников своей разграбленной старины, входят под своды храмов, где не слышно больше звука человеческих голосов, молятся перед обезображенными статуями безымянных богов и смотрят на скульптуры жрецов и вождей, лица которых – точные копии их собственных лиц.

Подобным образом они хотят вернуть обратно хотя бы часть того священного наследия, которое растеряли за время своей жизни в джунглях. Но сам образ их жизни способствовал тому, что они все дальше и дальше уходили от духовной зрелости, которую тщетно пытались сохранить. Действительность превратила древние традиции в смутные воспоминания, а затем они вообще были преданы забвению. Из рук лакандонов, вынужденных бороться за повседневное существование, ускользнули почти все достижения майя, накопленные в течение многих тысячелетий. Отброшенные далеко за пределы сказочного мира верховных жрецов, священных городов и древнего искусства, они очутились на суровых берегах архаической эпохи. Там они и остались как свидетельство превратностей истории.

Весной 1946 г. в глухие районы северного Чиапаса проник американский путешественник и фотограф Джайлс Хили. Ему поручили спять документальный фильм по истории майя от доколумбовых времен до наших дней. Но эта экспедиция в Чиапас была посвящена в основном съемке фильма о таинственных лакандонах. Работая с индейцами, жившими в лесистых низовьях реки Лаканха, Хили заметил, что временами часть мужчин исчезает из деревушки и появляется лишь через несколько дней. По их словам, они совершали паломничество к святилищам, которые запретны для посторонних. Любопытство Хили достигло предела. Он знал, что вся эта область изобилует археологическими памятниками. И смутная надежда посетить какой-нибудь древний город, который до сих пор служит предметом поклонения для потомков его строителей, превратилась у него в настоящую манию. В конце концов Хили удалось приблизительно узнать местонахождение одного тайного святилища. Хили привели в самую глубину джунглей. Лучи солнца местами едва пробивались сквозь плотную крышу растительности. Можно было пройти всего в нескольких метрах от целого города, даже не подозревая о его существовании. Наконец они вышли на более открытое место, окруженное глыбами белого камня под покровом зелени. На вершине террасовидного «акрополя» они увидели руины массивных зданий. Низкие, прямоугольные постройки поразительно строгих пропорций едва различались сквозь густые заросли леса. Одни из них оказались частично погребенными под обломками, другие стояли почти нетронутыми, подобно белым призракам, поднявшимся над морем зеленых джунглей. У подножия «акрополя», на большой углубленной в землю площади, лежала массивная скульптурная стела. Древний мастер изобразил на ней жреца в пышном одеянии и с церемониальным жезлом в руке. Вокруг фигуры жреца располагались иероглифические надписи. По обеим сторонам лестницы, ведущей на вершину «акрополя», стояли еще две вычурные резные стелы, наполовину ушедшие в землю. Другие монументы – каменные скульптуры ягуаров и свернувшихся в кольцо змей – попросту валялись в джунглях. Хили стоял у самого порога сенсационного научного открытия. Наиболее крупное здание находилось у северного склона «акрополя». Несмотря на проросшие сквозь его крышу деревья, оно сохранилось довольно хорошо. В лабиринт внутренних залов вели снаружи три двери. Фасад здания над каждым из входов прежде украшали скульптуры. На внешней стене, между вторым и третьим дверными проемами, сохранился один единственный едва различимый фрагмент алебастрового рельефа. Хили вошел внутрь и попал в узкую комнату с крутыми сводами. Когда его глаза привыкли к ее тусклому освещению, он вдруг увидел множество лиц, пристально смотревших на него со стен и потолка. Через минуту изображения приобрели ясность очертаний и красок, слегка потускневших от времени. Его окружали процессии роскошно одетых жрецов и вождей, сопровождаемых воинами и слугами. Войдя в другую комнату, он обнаружил сцену столкновения двух враждебных армий – темнокожие воины смешались в пылу ожесточенного боя в одну кучу. Фигуры танцоров в странных, экзотических костюмах украшали стены третьей комнаты. Хили повезло. Он открыл замечательные фрески, густо покрывавшие стены трех внутренних помещений храма. Решение пришло мгновенно – надо вернуться сюда в полном снаряжении и сфотографировать эти великолепные росписи. Кроме того, нужно привести с собой специалистов, способных оценить археологическое значение находки. Хили не подозревал, что всего за четыре месяца до этого руины посетили два американских путешественника – Джон Бурн и Карл Фрей. Бури снял даже подробные планы сохранившихся зданий. Но стена джунглей была настолько плотна, что полностью скрыла от них здание с росписями. На следующий год, зимой 1947 г., Хили во главе экспедиции, снаряженной «Юнайтед фрут компани», Институтом Карнеги и мексиканским правительством, вернулся к месту своей находки. Его сопровождали два опытных художника – специалисты по реставрации настенных росписей Антонио Техеда и Агустин Вилягра Калети. Именно они стали осуществлять смелый проект детального и точного копирования фресок. Древний город, найденный Хили, получил название Бонампак, что означает на языке майя «расписные стены» [62]62
  Это название («Бонампак») было предложено американским исследователем Сильванусом Морли.


[Закрыть]. Чтобы попасть в него, нужно было от аэродромов, расположенных по берегам реки Усумасинты в глухих селениях Эль Седро, Филадельфия или Теносике, совершить по опасным тропам путешествие на мулах в течение нескольких дней. Несмотря на то, что путь до города чрезвычайно труден, там побывало множество экспедиций. Их участники пытались проникнуть в самую глубь истории Бонампака и дать оценку его изумительным художественным произведениям. Искусство и археология всегда тесно связаны друг с другом. Но почти ни одно открытие не вызвало у историков искусства и археологов такого огромного обоюдного интереса, как в случае с Бонампаком.

Как ни странно, Бонампак представлял собой довольно незначительный город, один из многочисленных маленьких центров, которые существовали в долине Усумасинты между 400 и 900 гг. н. э. Их культура и политика зависели от соседних городов – Паленке, Яшчилана и Пьедрас Неграса. Художники Бонампака, вероятно, создавали свои произведения на базе технических приемов и традиций, господствовавших в этих крупных городах, особенно таких, как Яшчилан. Татьяна Проскурякова [63]63
  Татьяна Проскурякова – известная американская исследовательница, специализирующаяся на изучении архитектуры и скульптуры древних майя. Основные работы: «Аn album of Maya Architecture)). Carnegie Institute Washington Publication, N 558. Washington, 1946; «A study of Classic Maya sculpture)). Carnegie Institute Washington Publication, N 593. Washington, 1950; («Historical implications of a pattern of dates at Piedras Negras, Guatemala». American Antiquity, v. 25, N 4. Salt Lake City, 1960.


[Закрыть]– выдающийся специалист по скульптуре майя – пишет, что Бонампак «был просто небольшим городком, находившимся в густо населенной области. Это был, по-видимому, своего рода „филиал" более крупного центра – Яшчилана. Отпечаток яшчиланского стиля на изделиях художественного ремесла Бонампака виден совершенно отчетливо. А мастера, создавшие в течение многих поколений особый „бонампакский" стиль, обучались, вероятно, в школах Яшчилана». Почему именно Бонампак украшен самыми выдающимися художественными произведениями того времени, мы скорее всего так никогда и не узнаем. К их числу относятся не только замечательные фрески города. Каменные скульптуры Бонампака стоят в одном ряду с наиболее яркими образцами этого искусства, обнаруяїенньїми до сих пор на территории майя. Проскурякова считает, что огромная стела, найденная на главной площади города – «один из крупнейших и прекраснейших монументов, которые когда-либо сооружали майя». Другие образцы каменной скульптуры Бонампака, хотя их и немного, не менее великолепны по замыслу и выполнению. А когда были наконец закончены фрески, уже и без того глубокое мастерство изобразительного искусства поднялось на недосягаемую высоту.

Образцы доколумбовой живописи, сохранившиеся до наших дней, разбросаны по всей Мексике и Центральной Америке. Замысловатые росписи обнаружены на стенах гробниц в Монте Альбане [64]64
  Монте Альбан – столица древней цивилизации сапотеков – находится на территории мексиканского штата Оахака. По времени расцвет Монте Альбана совпадает с классическим периодом, или эпохой Древнего царства майя.


[Закрыть](штат Оахака) и в Теотихуакане [65]65
  Теотихуакан – важнейший центр центральномсксиканской цивилизации, включавшей в свои границы территорию долины Мехико, а также штатов Пуэбла, Тлашкала, Идальго и Морелос. Теотихуаканская цивилизация просуществовала около 700 лет, погибнув в конце VII в. н. э. под ударами варварских племен Северной Мексики.


[Закрыть](долина Мехико), а также на территории майя – в Вашактуне, Паленке, Чакмультуне и Тулуме. Великолепные фрески открыты в Храме Воинов и Храме Ягуаров в городе Чичен-Ице на Юкатане. Однако специалисты по искусству доколумбовой эпохи установили, что все эти находки радикально отличаются по своему характеру от фресок Бонампака. По словам Проскуряковой, настенные росписи создавались обычно для того, чтобы выразить крайне абстрактный символизм, связанный с религией и мифологией.

В доколумбовой искусстве реализм, если не считать нескольких образчиков живописи майя (особенно замечательных фресок с изображением битвы из Чичен-Ицы), был фактически неизвестен. Проскурякова пишет: «Некоторые более примитивные культуры изображают жизнь реалистически и притом весьма успешно, изготовляя глиняные статуэтки. Но развитые стили религиозного искусства, перегруженные ритуальными символами, мало связаны с событиями повседневной жизни. Настенные росписи Теотихуакана, бесспорно, могли бы дать нам интересные сведения о внешних аспектах мексиканской религии, если бы мы умели читать их символы. Однако эти росписи, изображающие богов, мифологических чудовищ и людей в фантастическом окружении, почти не отражают реальную жизнь. Мы можем рассматривать их, как декоративный орнамент, и гадать об их истинном назначении. Помимо того, что они служили красочными орнаментами, главное их назначение – символизм». Камень менее податлив как средство выражения, и это наложило на развитие скульптуры известные ограничения. Влияние формализма чувствуется здесь гораздо сильнее. Таким образом, великие традиции искусства, созданные доколумбовыми цивилизациями, предоставляют в распоряжение современных ученых лишь знаки и идеи, связанные с религией. В древней Америке искусство никогда не использовалось для передачи картин повседневной жизни – праздников, уличных сценок, охоты, индивидуальных портретов или переживаний обыкновенного человека. В силу этого фрески Бонампака позволяют совершенно по-новому взглянуть на достижения искусства майя: они давали в форме и цвете точный перевод конкретных событий. Здесь мы впервые сталкиваемся с художниками майя, которые добились больших успехов в реалистической манере живописи.

Различные стороны жизни майя: пышные процессии, ритуальные обряды, войны, избиение пленных,– представлены здесь живо и ярко, без всяких мистических символов или пышных декоративных узоров. По словам Сильвануса Морли, «некоторые фигуры на фресках Бонампака созданы с той степенью реализма, которой западноевропейское искусство достигло лишь несколько столетий спустя». Однако Татьяна Проскурякова предостерегает от слишком поспешных сравнений живописи майя с искусством Ренессанса. Художники майя, отмечает она, не были знакомы с перспективой, с тонкостями цветовой гаммы и иллюзией объемности, характерными для западного искусства начиная со средневековья. В искусстве майя встречаются лишь изображения людей и изображения символического характера. Фигуры людей всегда показаны строго в профиль. «Искусство майя, – пишет Проскурякова, – благодаря упору на ритмическую, выразительную линию и своим непосредственным, естественным взглядам на жизнь, приближается скорее к живописи Востока. Но если сравнить его с китайской живописью, то оно серьезно уступает ей из-за своего увлечения силуэтным рисунком и отрицания всех естественных форм, за исключением человеческой фигуры... Поэтому мы не найдем в живописи майя того удивительного мастерства, с которым китайцы превращают горы в гармонию ритма и передают малейшие движения складок одежды. Вполне возможно, однако, что эти упущения, столь характерные для стиля майя, следует рассматривать не как недостатки, а как сдержанность средств выражения. Выразительность, которую они придавали простому силуэту, просто восхитительна...»

При реставрации и копировании фресок художники Техеда и Калети столкнулись с массой серьезных технических трудностей. Некоторые– участки стен оказались полностью уничтоженными, а сохранившиеся росписи покрылись слоем извести – отложениями просочившейся внутрь воды. Очистить стены, но повредив при этом фресок, было невозможно. Начались поиски вещества, способного сделать известковые отложения прозрачными и выявить тем самым всю яркость лежащих под ними красок. После длительных опытов удалось установить, что желаемый эффект дает только керосин. Копируя фрески, художники попытались проследить последовательность их создания. Выяснилось, что сначала на белой поверхности штукатурки обозначались тонкой красной линией фигуры. Затем пустые пространства внутри рисунка заполнялись цветными красками, а фигурам придавались объемность и рельефность с помощью жирного черного контура. И Техеда, и Калети считали, что первоначальные силуэты наносились еще на мокрую штукатурку в соответствии с подлинно фресковой техникой. По мнению Калети, для заполнения краской пустых пространств рисунка применялись кисти из шерсти животных или перья, а для создания более точных деталей – кисти из шерсти кролика. Художники майя пользовались разнообразными минеральными красками. Голубая состояла из толченого байделита, красную и розовую делали из окиси железа, желтая изготовлялась из охры, темно-коричневая – из битума или асфальта, а черная – из угля. При смешивании в различных пропорциях голубой и желтой красок получалось множество оттенков зеленых тонов. Работая при свете факелов, на лестницах и лесах, художники Бонампака покрыли стены трех внутренних комнат храма изображениями роскошно одетых жрецов и сановников, музыкантов, воинов, пленников и танцоров в костюмах и масках, шествующих по нескольким, связанным между собой панно. Сами того не зная, они оставили археологам целое богатство – огромное количество неизвестных ранее сведений, таившихся в мельчайших деталях их произведений. Иероглифические надписи сообщают, что эти фрески созданы примерно в конце VIII в. н. э. Интерпретация росписей Бонампака начиная с момента их открытия составляет уникальную область исследований. Здесь мы впервые встречаем бесценное отображение жизни и эпохи майя.

Археологи получили представление о музыкальных инструментах, костюмах и одежде, способах ведения войны, роли человеческих жертвоприношений и ритуалах древних майя. Объяснить общую последовательность событий, изображенных на фресках, оказалось необычайно трудно. Наконец, за эту нелегкую задачу взялся Эрик Томпсон. Подобные реконструкции частично всегда основаны на предположениях, поскольку о значении многих деталей можно лишь гадать. Кроме того, целые куски росписей полностью уничтожены. Но даже при таких условиях они дали наглядное подтверждение существования многих черт культуры майя, ускользнувших ранее от археологов.

На стенах первой комнаты мы видим изображение величественной процессии царской фамилии, включая «халач виника» [66]66
  Халач виник (halach uinic) – правитель города – государства у древних майя (буквально означает на языке майя «настоящий человек»).


[Закрыть]в ритуальном наряде. Вокруг него танцоры, сопровождаемые слугами, надевают костюмы с украшениями из перьев птицы кецаль. На нижнем панно – группа танцоров в масках и музыканты, несущие трещотки, барабаны, трубы и свистульки. На росписях южной, восточной и западной стен центральной комнаты показана сцена набега на вражеское селение. Орды воинов, тела которых ярко раскрашены, с безумной яростью бросаются на своих врагов. На северной стене изображены трофеи, захваченные в этом бою, а перед непобедимыми вождями майя стоят на коленях, ожидая решения своей участи, пленники. Они обречены на рабство или ритуальную казнь. На стенах последней комнаты показан заключительный акт этой драмы. Торжественный обряд достигает кульминации в тот момент, когда богам отдается самый драгоценный дар на земле – человеческая жизнь. Общий экстаз участников церемонии подчеркивается яркостью красок и динамичностью движений танцоров. Среди них находится мертвый пленник, которого слуги держат за руки и за ноги. Жрец хлещет его обмякшее тело каким-то предметом, напоминающим жезл.

Французский антрополог и дипломат Жак Сустель [67]67
  Жак Сустель известен как крупнейший деятель террористической организации французских ультра – ОАС.


[Закрыть]недавно писал: «Бонампак – своеобразная энциклопедия в картинках, рассказывающая о жизни города майя в VIII в. н. э. Этот город как бы вновь оживает со своими обрядами и процессиями, чопорными, важными сановниками в пышных головных уборах из перьев и воинами, одетыми в шкуры ягуаров. Яркие празднества и сражения соседствуют с мирными привычными картинами повседневной жизни. Перед нами вся структура общества маня – женщины, дети, слуги, музыканты, военачальники, умирающие пленники и танцоры в масках. И все это затерялось сегодня в глубинах дремучих джунглей американского континента. Лишь наивные люди могут применить термин „примитивизм" к искусству, которое прошло многовековой путь развития, прежде чем достигло своего апогея».

Художники Бонампака лихорадочно трудились над тем, чтобы отобразить все богатство своей эпохи. Внутри же империи майя события принимали зловещий характер. Проскурякова пишет о смутном предчувствии, которое охватило художников Бонампака: «Насколько нам известно, это последняя блестящая глава в истории цивилизации майя. Мы видим ее в Бонампаке в полном расцвете, во всем ее варварском великолепии и религиозной изощренности. Спокойному, сдержанному стилю майя чужды эмоциональность и драматизм фресок Бонампака. Быть может, в этом душевном смятении мастеров майя и таятся смутные предчувствия надвигающегося кризиса? К сожалению, эти росписи пока что явление единичное...»

Наступил 800 г. н. э. В десятках городов, разбросанных по горам Гватемалы и джунглям Петена и Усумасинты, жизнь текла по-прежнему. Но майя находились уже на краю пропасти. Их великолепные города-государства доживали последние дни.