Текст книги "Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы I-XXX)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

– Слушаю, капитан, – сказал Роб.

– Ты по-прежнему будешь числиться в этом журнале, – снисходительно продолжал капитан, – и можешь даже получить повышение, если мы с тобой поладим Но завтра ночью, как только услышишь мой стук, в котором бы часу это ни случилось, беги и проворней отворяй.

– Будьте покойны, капитан, – отвечал Роб.

– Дело в том, понимаешь ли, – пояснил капитан, возвращаясь, чтобы растолковать ему это поручение, – что – кто знает! – возможна и погоня; и меня могут захватить, пока я буду ждать, если ты отопрешь не так проворно.

Роб снова заверил капитана, что будет бдителен и расторопен, и капитан, отдав это благоразумное распоряжение, в последний раз отправился домой к миссис Мак-Стинджер.

Сознание, что он явился туда в последний раз и скрывает жестокий умысел под синим своим жилетом, внушило ему такой смертельный страх перед миссис Мак-Стинджер, что шаги этой леди внизу в течение целого дня приводили его в трепет. Вдобавок случилось так, что миссис Мак-Стинджер была в прекрасном расположении духа – мила и кротка, как овечка; и капитан Катль испытал жестокие угрызения совести, когда она поднялась наверх и спросила, не приготовить ли ему чего-нибудь к обеду.

– Вкусный пудинг из почек, капитан Катль, – сказала квартирная хозяйка, – или баранье сердце. Не беда, если мне придется похлопотать.

– Нет, благодарю вас, сударыня, – отвечал капитан.

– Или жареную курицу, – сказала миссис Мак-Стинджер, – с телячьим фаршем и яичным соусом. Право же, капитан Катль, устройте себе маленький праздник!

– Нет, благодарю вас, сударыня, – очень смиренно отвечал капитан.

– Сдается мне, вы не в своей тарелке, и вам следует подкрепиться, сказала миссис Мак-Стинджер. – Почему бы не выпить в кои веки раз бутылку хереса?

– Ну что ж, сударыня, – отозвался капитан, – если вы будете так добры и выпьете со мною стаканчик-другой, я, пожалуй, не откажусь. Сделайте милость, сударыня, – продолжал капитан, раздираемый на части своею совестью, возьмите с меня квартирную плату за квартал вперед!

– А зачем это, капитан Катль? – возразила миссис Мак-Стинджер, возразила резко, как показалось капитану.

Капитан был испуган насмерть.

– Вы бы мне оказали услугу, сударыня, если бы взяли, – робко сказал он. – Я не умею беречь деньги. Они у меня уплывают. Я был бы очень признателен, если бы вы согласились.

– Ну что ж, капитан Катль, – потирая руки, сказала ничего не подозревающая Мак-Стинджер, – делайте как хотите. Мне с моим семейством не пристало отказываться, как не пристало и просить.

– И не будете ли вы так добры, сударыня, – сказал капитан, доставая с верхней полки буфета металлическую чайницу, в которой хранил наличные деньги, – подарить от меня ребятишкам по восемнадцати пенсов каждому? Если вы ничего не имеете против, сударыня, скажите детям, чтобы они пришли сюда. Я был бы рад их видеть.

Эти невинные Мак-Стинджеры уподобились кинжалам, вонзившимся в грудь капитана, когда явились гурьбой и стали тормошить его с безграничным доверием, которое он так мало заслуживал. Вид Александра Мак-Стинджера, его любимца, был ему невыносим; голос Джулианы Мак-Стинджер, как две капли воды похожей на мать, привел его в трепет.

Тем не менее капитан Катль соблюдал приличия более или менее сносно и в течение часа или двух выдерживал весьма жестокое и грубое обхождение юных Мак-Стинджеров, которые, предаваясь детским забавам, причинили некоторый ущерб глянцевитой шляпе, усевшись в нее вдвоем, как в гнездо, и колотя башмаками по внутренней стороне тульи. Наконец капитан с грустью отпустил их и, расставаясь с этими херувимами, испытывал мучительные угрызения совести и скорбь человека, идущего на казнь.

В ночной тишине капитан уложил более тяжелое свое имущество в сундук, который запер на замок, намереваясь оставить его здесь, по всей вероятности, навеки, ибо почти не было шансов на то, что найдется когда-нибудь человек, достаточно отважный и дерзкий, чтобы прийти и потребовать его. Более легкие вещи капитан связал в узел, а столовое серебро разложил по карманам, готовясь к побегу. В полуночный час, когда Бриг-Плейс покоилась во сне, а миссис Мак-Стинджер, окруженная своими младенцами, погрузилась в сладостное забытье, преступный капитан, на цыпочках спустившись в темноте по лестнице, открыл дверь, тихонько притворил ее за собой и пустился бежать.

Преследуемый образом миссис Мак-Стинджер, вскакивающей с постели, бегущей за ним и приводящей его обратно, невзирая на свой костюм, преследуемый также сознанием своего чудовищного преступления, капитан Катль бежал во всю прыть, отнюдь не позволяя траве вырасти у него под ногами между Бриг-Плейс и дверью старого мастера. Она распахнулась, едва он постучал, так как Роб был настороже; а когда она была заперта на задвижку и на ключ, капитан Катль почувствовал себя сравнительно в безопасности.

– Ух! – озираясь, воскликнул капитан. – Вот так скачка!

– Что-нибудь случилось, капитан? – крикнул пораженный Роб.

– Нет, нет! – сказал капитан Катль, бледнея и прислушиваясь к шагам на улице. – Но помни, приятель, если какая-нибудь леди, кроме тех двух, которых ты тогда видел, зайдет и спросит капитана Катля, непременно скажи, что такого человека здесь не знают и никогда о нем не слыхали; запомни это, слышишь?

– Постараюсь, капитан, – ответил Роб.

– Ты можешь сказать, если хочешь, – нерешительно предложил капитан, что читал в газете об одном капитане, носящем эту фамилию, который отплыл в Австралию, эмигрировал с партией переселенцев, и все они поклялись никогда сюда не возвращаться.

Роб кивнул, давая понять, что уразумел эти инструкции, и капитан Катль, пообещав сделать из него человека, если он будет исполнять приказания, отослал зевающего мальчика спать под прилавок, а сам поднялся наверх, в спальню Соломона Джилса.

Какие муки испытывал капитан на следующий день всякий раз, как под окнами мелькала какая-нибудь шляпка, и сколько раз он выбегал из лавки, ускользая от воображаемых Мак-Стинджер, и искал спасения на чердаке, – не поддается описанию. Но во избежание усталости, связанной с таким способом самосохранения, капитан завесил изнутри стеклянную дверь, ведущую из лавки в гостиную, подобрал к ней ключ из присланной ему связки и пробуравил глазок в стене. Выгоды этой системы фортификации очевидны. При появлении шляпки капитан мгновенно убегал в крепость, запирался на ключ и тайком наблюдал за врагом. Убедившись, что тревога ложная, капитан мгновенно выбегал оттуда. А так как шляпки на улице были весьма многочисленны, а тревога неизменно связана с их появлением, то капитан весь день только и делал, что убегал и прибегал.

Впрочем, в разгар этих упражнений капитан Катдь нашел время осмотреть товар, о котором у него составилось общее представление (весьма тягостное для Роба), что, чем больше его протирать и чем ярче он будет блестеть, тем лучше. Затем он наклеил ярлычки на некоторые предметы, привлекательные на вид, наугад назначив цены от десяти шиллингов до пятидесяти фунтов, и выставил их в окне к великому изумлению публики.

Произведя эти улучшения, капитан Катль, окруженный инструментами, стал почитать себя причастным к науке; и по вечерам, в маленькой задней гостиной, покуривая перед сном свою трубку, смотрел сквозь окно в потолке на звезды, как будто они являлись его собственностью. В качестве торговца Сити он начал интересоваться лорд-мэром, шерифами и корпорациями; кроме того, он считал своим долгом ежедневно читать фондовые бюллетени, хотя основы навигации нисколько не помогали ему понять, что означают эти цифры, и он мог бы прекрасно обойтись без дробей. К Флоренс капитан отправился с неожиданными вестями о дяде Соле тотчас после того, как вступил во владение Мичманом; но она была в отъезде. Итак, капитан утвердился на своем новом жизненном посту; не встречаясь ни с кем, кроме Роба Точильщика, и теряя счет дням, как это бывает с людьми, в чьей жизни произошли великие перемены, он размышлял об Уолтере, о Соломоне Джилсе и даже о самой миссис Мак-Стинджер, как о далеком прошлом.

ГЛАВА XXVI

Тени прошлого и будущем

– Ваш покорнейший слуга, сэр, – сказал майор. – Черт возьми, сэр, друг моего друга Домби – мой друг, и я рад вас видеть.

– Каркер, я бесконечно признателен майору Бегстоку за общество и беседы, – пояснил мистер Домби. – Майор Бегсток оказал мне большую услугу, Каркер.

Мистер Каркер-заведующий, со шляпой в руке, только что прибывший в Лемингтон и только что представленный майору, показал майору двойной ряд зубов и заявил, что берет на себя смелость поблагодарить его от всего сердца за столь разительную перемену к лучшему в наружности и расположении духа мистера Домби.

– Ей-богу, сэр, – отвечал майор, – благодарить меня не за что, так как это взаимная услуга. Такой великий человек, сэр, как наш друг Домби, продолжал майор, понизив голос, но понизив его не настолько, чтобы сей джентльмен не мог расслышать, – помимо своей воли облагораживает и возвышает своих друзей. Он – Домби – укрепляет и оживляет нравственную природу человека, сэр.

Мистер Каркер ухватился за это выражение. Нравственную природу. Вот именно! Эти самые слова вертелись у него на языке.

– Но когда мой друг Домби, сэр, – добавил майор, – говорит вам о майоре Бегстоке, я убедительно прошу разрешить мне вывести из заблуждения и его и вас. Он имеет в виду просто Джо, сэр, Джоя Б., Джоша Бегстока, Джозефа грубого и непреклонного старого Джи, сэр. К вашим услугам!

Чрезвычайно дружелюбное отношение мистера Каркера к майору и восхищение мистера Каркера его грубостью, непреклонностью и простотой сверкали в каждом зубе мистера Каркера.

– А теперь, сэр, – сказал майор, – вам и Домби надо обсудить чертовски много дел.

– О нет, майор! – заметил мистер Домби.

– Домби, – решительно возразил майор, – мне лучше знать. Такому выдающемуся человеку, как вы, колоссу коммерции, мешать не следует. Ваши минуты дороги. Мы встретимся за обедом. В промежутке старый Джозеф постарается не попадаться на глаза. Мистер Каркер, обед ровно в семь.

С этими словами майор – физиономия его чрезвычайно раздулась удалился, но тотчас же просунул снова голову в дверь и сказал:

– Прошу прощенья, Домби, вы ничего не хотите им передать?

Мистер Домби, слегка смущенный, мельком взглянув на учтивого хранителя его коммерческих тайн, поручил майору передать привет.

– Клянусь богом, сэр, – сказал майор, – вы должны передать что-нибудь более сердечное, иначе старый Джо встретит отнюдь не радушный прием.

– В таком случае, мое почтение, майор, если вам угодно, – отвечал мистер Домби.

– Черт побери, сэр, – сказал майор, шутливо встряхивая плечами и жирными щеками, – передайте что-нибудь более сердечное.

– В таком случае все, что вы пожелаете, майор, – заметил мистер Домби.

– Наш друг хитер, сэр, хитер, сэр, дьявольски хитер, – сказал майор, посматривая из-за двери на Каркера. – Таков и Бегсток. – Затем, оборвав хихиканье и выпрямившись во весь рост, майор торжественно изрек, ударяя себя в грудь: – Домби! Я завидую вашим чувствам. Да благословит вас бог! – И вышел.

– Должно быть, этот джентльмен весьма способствовал приятному вашему времяпрепровождению, – сказал Каркер, оскалив на прощанье все зубы.

– Совершенно верно, – сказал мистер Домби.

– Здесь у него несомненно есть друзья, – продолжал Каркер. – На основании его слов я заключил, что вы бываете в обществе. Знаете ли, – он гнусно улыбнулся, – я так рад, что вы бываете в обществе!

В ответ на это проявление участия со стороны ближайшего своего помощника мистер Домби повертел цепочку от часов и слегка качнул головой.

– Вы созданы для общества, – сказал Каркер. – Больше, чем кто бы то ни было, вы по природе своей и положению предназначены вращаться в обществе. Знаете ли, я часто недоумевал, почему вы так долго держали его в стороне.

– У меня были причины, Каркер. Я был одинок и равнодушен к нему. Но вы сами обладаете талантами, весьма ценными для общества, и тем более должен вызывать удивление ваш образ жизни.

– О, я! – отозвался тот с полной готовностью к самоуничижению. – Что касается такого человека, как я, то это совсем другое дело. С вами я не выдерживаю сравнения.

Мистер Домби поднес руку к галстуку, погрузил в него подбородок, кашлянул и несколько секунд стоял, молча глядя на своего верного друга и слугу.

– Я буду иметь удовольствие, Каркер, – сказал, наконец, мистер Домби с таким видом, словно проглотил слишком большой кусок, – представить вас моим... вернее, друзьям майора. В высшей степени приятные люди.

– Полагаю, среди них есть леди, – вкрадчиво осведомился слащавый заведующий.

– Да... то есть две леди, – ответил мистер Домби.

– Только две? – улыбнулся Каркер.

– Да, только две... Я ограничился визитом к ним и больше никаких знакомств здесь не заводил.

– Быть может, сестры? – предположил Каркер.

– Мать и дочь, – ответил мистер Домби.

Когда мистер Домби опустил глаза и снова поправил галстук, улыбающееся лицо мистера Каркера в одну секунду и совершенно неожиданно превратилось в лицо напряженное и нахмуренное, с пристально устремленным на мистера Домби взглядом и безобразной усмешкой. Когда мистер Домби поднял глаза, оно изменилось столь же быстро, обретя прежнее свое выражение, и показало ему обе десны.

– Вы очень любезны, – сказал Каркер. – Я буду счастлив познакомиться с ними. Кстати о дочерях... Я видел мисс Домби.

Кровь прилила к щекам мистера Домби.

– Я позволил себе навестить ее, – продолжал Каркер, – чтобы узнать, не даст ли она мне какого-нибудь поручения, но мне не посчастливилось, и я могу передать только... только ее нежный привет.

Какая волчья морда! Даже воспаленный язык виднелся из растянутой пасти, когда глаза встретились с глазами мистера Домби!

– Что у вас за дела? – осведомился этот джентльмен после паузы, в течение которой мистер Каркер доставал памятные записки и другие бумаги.

– Их очень мало, – отвечал Каркер. – В общем, за последнее время нам вопреки обыкновению не везло, но для вас это почти никакого значения не имеет. У Ллойда считают, что "Сын и наследник" затонул. Ну что ж, судно было застраховано от киля до топа.

– Каркер, – начал мистер Домби, придвигая к себе стул, – не могу сказать, чтобы этот молодой человек, Гэй, когда-либо производил на меня благоприятное впечатление...

– И на меня также, – вставил заведующий.

– Но я сожалею, – продолжал мистер Домби, пропустив мимо ушей это замечание, – что он отплыл с этим судном. Лучше бы его не отсылали.

– Жаль, что вы не сказали об этом своевременно, – холодно отозвался Каркер. – Впрочем, я думаю, что все к лучшему. Упомянул ли я о том, что выслушал как бы некоторое признание от мисс Домби?

– Нет, – сурово сказал мистер Домби.

– Не сомневаюсь, – продолжал мистер Каркер после многозначительной паузы, – что, где бы ни был сейчас Гэй, лучше ему быть там, где он находится, чем здесь, дома. На вашем месте я был бы доволен. И лично я вполне удовлетворен. Мисс Домби доверчива и молода... быть может – если только есть у нее какой-нибудь недостаток, – для вашей дочери она недостаточна горда. Но это, конечно, пустяки. Не угодно ли проверить со мной эти балансы?

Вместо того чтобы наклониться над лежавшими перед ним бумагами, мистер Домби откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на заведующего. Заведующий, с полуопущенными веками, притворился, будто глядит на цифры, и не торопил своего принципала. Он не скрывал, что прибег к такому притворству как бы из деликатности и с намерением пощадить чувства мистера Домби; а этот последний, глядя на него, почувствовал его нарочитую заботливость и понял, что, не будь ее, этот заслуживающий доверия Каркер мог бы сообщить ему многое, о чем он, мистер Домби, не спросил из гордости. Таким бывал он часто и в делах. Мало-помалу взгляд мистера Домби стал менее напряженным, и внимание его привлекли бумаги, но, и погрузившись в рассмотрение их, он часто отрывался и снова взглядывал на мистера Каркера. И каждый раз мистер Каркер подчеркивал, как и раньше, свою деликатность и внушал мысль о ней своему великому шефу.

Пока они занимались делами и, искусно направленные заведующим, гневные мысли о бедной Флоренс зарождались и зрели в сердце мистера Домби, вытесняя холодную неприязнь, которая обычно им владела, майор Бегсток, предмет восхищения старых леди Лемингтона, сопутствуемый туземцем, тащившим, как всегда, легкий багаж, шествовал по теневой стороне улицы, намереваясь нанести утренний визит миссис Скьютон. Был полдень, когда майор вошел в будуар Клеопатры, и ему посчастливилось застать свою повелительницу, по обыкновению, на софе, где она изнемогала над чашкой кофе в комнате, которая для более сладостного ее отдохновения была погружена во мрак столь густой, что Уитерс, ей прислуживавший, вырисовывался неясно, как призрачный паж.

– Что за несносное создание появилось здесь? – сказала миссис Скьютон. – Я не могу его вынести. Уходите, кто бы вы ни были!

– Сударыня, у вас не хватит духу прогнать Дж. Б.! – запротестовал майор, останавливаясь на полпути и держа трость на плече.

– Ах, так это вы? Пожалуй, можете войти, – заявила Клеопатра.

Итак, майор вошел и, приблизившись к софе, приложил к губам ее прелестную руку.

– Садитесь как можно дальше, – сказала Клеопатра, лениво обмахиваясь веером. – Не подходите ко мне, потому что сегодня я ужасно слаба и чувствительна, а от вас пахнет солнцем. Вы какой-то тропический!

– Черт возьми, сударыня! – сказал майор. – Было время, когда Джозеф Бегсток поджаривался и обжигался на солнце; было время, когда благодаря тепличной атмосфере Вест-Индии он поневоле достиг столь пышного расцвета, что прославился под кличкой Цветок. В те дни, сударыня, никто не слыхал о Бегстоке, – все слышали о Цветке – Нашем Цветке. Быть может, сударыня, Цветок немного увял, – заметил майор, опускаясь в кресло, стоявшее значительно ближе, чем то, которое было ему указано его жестоким божеством, – но все же это стойкое растение и такое же непреклонное, как вечнозеленое дерево.

Майор под покровом темноты закрыл один глаз, замотал головой как арлекин, и, чрезвычайно довольный собой, подошел к границам апоплексии ближе, чем когда бы то ни было.

– Где миссис Грейнджер? – осведомилась Клеопатра у своего пажа.

Уитерс высказал предположение, что она у себя в комнате.

– Прекрасно, – сказала миссис Скьютон. – Ступайте и закройте дверь. Я занята.

Когда Уитерс скрылся, миссис Скьютон, оставаясь в той же позе, томно повернула голову к майору и спросила, как поживает его друг.

– Домби, сударыня, – ответствовал майор с веселым горловым смешком, чувствует себя хорошо, насколько это возможно в его положении. Положение его отчаянное, сударыня. Он увлечен, этот Домби. Увлечен! – воскликнул майор. Он пронзен насквозь!

Клеопатра бросила на майора зоркий взгляд, поразительно противоречивший тому деланному небрежному тону, каким она сказала:

– Майор Бегсток, хотя я мало знаю свет, но не сокрушаюсь о своей неопытности, потому что он весь пропитан фальшью, связан угнетающими условностями; природа остается в пренебрежении, и редко можно услышать музыку сердца, излияния души и все прочее, поистине поэтическое; однако я не могу не понять смысла ваших слов. Вы намекаете на Эдит, на мое бесконечно дорогое дитя, – продолжала миссис Скьютон, проводя указательным пальцем по бровям, – и в ответ на ваши слова вибрируют нежнейшие струны!

– Прямота, сударыня, – ответил майор, – всегда была отличительной чертой рода Бегстоков. Вы правы. Джо это признает.

– И этот намек, – продолжала Клеопатра, – вызывает одни из самых, если не самые нежные, волнующие и священные эмоции, на какие способна наша огрубевшая, к сожалению, натура.

Майор приложил руку к губам и послал воздушный поцелуй Клеопатре, как бы для того, чтобы изобразить эмоцию, о которой шла речь.

– Я чувствую, что слаба. Чувствую, что мне недостает той энергии, которая в такую минуту должна поддерживать маму, чтобы не сказать родительницу, – заметила миссис Скьютон, вытирая губы кружевной оторочкой носового платка. – Но, право же, я не могу не чувствовать слабости, касаясь вопроса, столь знаменательного для моей дорогой Эдит. Тем не менее, злодей, так как вы дерзнули его затронуть, а он причинил мне острую боль, – миссис Скьютон прикоснулась веером к левому своему боку, – я не премину исполнить свой долг.

Майор под покровом сумерек все раздувался и раздувался, мотал из стороны в сторону багровой физиономией и подмигивал рачьими глазами, пока у него не начался приступ удушья, который побудил его встать и раза два пройтись по комнате, прежде чем его прекрасный друг мог продолжать свою речь.

– Мистер Домби, – сказала миссис Скьютон, обретя, наконец, возможность говорить, – был так любезен, что вот уже несколько недель назад удостоил нас здесь своим визитом, сопровождаемый вами, дорогой майор. Признаюсь разрешите мне быть откровенной, – что я существо импульсивное, и в сердце моем, так сказать, читают все. Я прекрасно знаю свою слабость. Враги мои не могут знать ее лучше, чем я. Но я не жалею об этом. Я предпочитаю, чтобы безжалостный свет не погасил жар моего сердца, и готова примириться с этим справедливым обвинением.

Миссис Скьютон оправила косынку, ущипнула себя за увядшую шею, чтобы разгладить складки на ней, и продолжала, весьма довольная собой:

– Мне, а также дорогой моей Эдит, в чем я не сомневаюсь, доставляло бесконечное удовольствие принимать мистера Домби., Мы, естественно, были расположены к нему как к вашему другу, дорогой мой майор; и мне казалось, что в мистере Домби чувствуется та бодрость, которая действует в высшей степени освежающе.

– Чертовски мало бодрости осталось теперь у мистера Домби, сударыня, сказал майор.

– Прошу вас, молчите, несчастный! – воскликнула миссис Скьютон, бросив на него томный взгляд.

– Дж. Б. безмолвствует, сударыня, – ответил майор.

– Мистер Домби, – продолжала Клеопатра, растирая розовую краску на щеках, – не ограничился одним визитом; быть может, он нашел нечто приятное в наших простых и непритязательных вкусах – ибо есть обаяние в природе, она так сладостна, – и сделался постоянным членом нашего вечернего кружка. А я и не помышляла о той страшной ответственности, какую брала на себя, когда поощряла мистера Домби...

– Располагаться здесь, сударыня, – подсказал майор Бегсток.

– Грубиян! – сказала миссис Скьютон. – Вы угадываете мою мысль, но выражаете ее отвратительным языком.

Тут миссис Скьютон облокотилась на стоявший около нее столик; свесив кисть руки, по ее мнению, грациозно и изящно, она начала помахивать веером и, разговаривая, лениво любовалась своей рукой.

– Пытка, какую я перенесла, – сказала она жеманно, – когда истина постепенно мне открылась, была слишком ужасна, чтобы о ней распространяться. Вся моя жизнь – в моей ненаглядной Эдит; видеть, как она меняется изо дня в день, моя очаровательная девочка, которая буквально похоронила свое сердце после смерти этого прекраснейшего человека, Грейнджера, видеть это мучительнейшая вещь в мире.

Мир миссис Скьютон был не очень жесток, если судить о нем по тому впечатлению, какое производило на нее мучительнейшее испытание; но это между прочим.

– Говорят, что Эдит!– просюсюкала миссис Скьютон, – жемчужина моей жизни, похожа на меня. Мне кажется, мы действительно похожи.

– Есть на свете один человек, сударыня, который никогда не согласится с тем, что кто-то на вас похож, – сказал майор, – а зовут этого человека старым Джо Бегстоком.

Клеопатра имела поползновение размозжить голову льстецу веером, но, смягчившись, улыбнулась ему и продолжала:

– Если моя прелестная девочка унаследовала от меня какие-нибудь хорошие качества, злодей (злодеем был майор), то она унаследовала также и мою безрассудную натуру. У нее очень сильный характер – говорят, у меня необычайно сильный характер, хотя я этому не верю, – но если ее что-нибудь взволнует, она становится восприимчива и чувствительна в высшей степени. Что же должна испытывать я, видя, как она томится! Меня это губит.

Майор, выдвинув двойной подбородок и поджав синие губы, выразил всей физиономией глубочайшее сочувствие.

– С волнением думаешь о том доверии, – сказала миссис Скьютон, – какое существовало между нами: свободное развитие души и излияние чувств. Мы были скорее двумя сестрами, чем матерью и дочерью.

– Таково мнение Дж. Б., – заметил майор, – высказывавшееся Дж. Б. пятьдесят тысяч раз!

– Не перебивайте меня, грубиян! – сказала Клеопатра. – Что же в таком случае должна я испытывать, когда замечаю: есть один предмет, которого мы избегаем касаться! Что между нами разверзлась... как это говорится... пропасть! Что моя прямодушная Эдит изменилась! Конечно, это мучительнейшее чувство.

Майор встал с кресла и пересел ближе к столику.

– Изо дня в день я это наблюдаю, дорогой майор, – продолжала миссис Скьютон. – Изо дня в день я это чувствую. Ежечасно я упрекаю себя в том избытке прямоты и доверчивости, какой привел к столь печальным последствиям; и я все время жду, что мистер Домби с минуты на минуту объяснится и облегчит эти муки, которые жестоко меня изнурили. Но ничего подобного не случается, дорогой майор. Я раба угрызений совести – не разбейте кофейную чашку, вы такой неловкий, – моя ненаглядная Эдит стала другим человеком. И, право же, я не знаю, что делать и с каким добрым человеком мне посоветоваться.

Майор Бегсток, поощренный, быть может, тем ласковым и доверчивым тоном, к которому миссис Скьютон несколько раз прибегала, а теперь избрала окончательно, протянул через столик руку и сказал, подмигивая:

– Посоветуйтесь с Джо, сударыня.

– В таком случае, несносное вы чудовище, – сказала Клеопатра, подавая руку майору и ударяя его по пальцам веером, который держала в другой руке, почему вы не поговорите со мной? Вы знаете, о чем я думаю. Почему же вы мне ничего об этом не скажете?

Майор захохотал, поцеловал протянутую ему руку и снова неудержимо захохотал.

– Такой ли мистер Домби сердечный человек, каким я его почитаю? – нежно проворковала Клеопатра. – Как вы думаете, дорогой майор, серьезные ли у него намерения? Считаете вы нужным поговорить с ним или пусть все идет само собой? Скажите мне, дорогой, что бы вы посоветовали?

– Женить нам его на Эдит Грейнджер, сударыня? – хрипло захохотал майор.

– Загадочное существо! – отозвалась Клеопатра, поднимая веер, чтобы ударить майора по носу. – Как можем мы его женить?

– Женить нам его на Эдит Грейнджер, спрашиваю я, сударыня? – снова хихикнул майор.

Миссис Скьютон ничего не ответила, но улыбнулась майору с такой игривостью и лукавством, что сей галантный офицер, приняв это за вызов, запечатлел бы поцелуй на ее чрезвычайно красных устах, если бы она не заслонилась веером с очаровательной и девической ловкостью. Быть может, это была скромность; а может быть – опасение, как бы не пострадала окраска губ.

– Домби, сударыня, – сказал майор, – завидная добыча.

– О корыстный негодяй! – тихонько взвизгнула Клеопатра. – Как вам не стыдно!

– И у Домби, сударыня, – продолжал майор, вытягивая шею и тараща глаза, – серьезные намерения. Джозеф это говорит; Бегсток это знает; Дж. Б. к этому ведет. Пусть все идет само собой, сударыня. Домби надежен, сударыня. Поступайте так, как поступали раньше, больше ничего; и верьте, что Дж. Б. доведет дело до конца.

– Вы действительно так думаете, дорогой майор? – спросила Клеопатра, которая, несмотря на свою ленивую позу, всматривалась в него очень пытливо и очень зорко.

– Уверен, сударыня, – ответил майор. – Несравненная Клеопатра и ее Антоний Бегсток будут частенько беседовать об этом с торжеством, наслаждаясь изысканной роскошью и богатством дома Эдит Домби. Сударыня, – сказал майор, вдруг оборвав хихиканье и став серьезным, – приехала правая рука Домби.

– Сегодня утром? – спросила Клеопатра.

– Сегодня утром, сударыня, – ответил майор. – А нетерпение, с каким Домби ждал его приезда, объясняется – поверьте Дж. Б. на слово, ибо Джо дья-явольски хитер, – майор постукал себя по носу и прищурил один глаз, что не усугубило его природную красоту, – объясняется желанием, чтобы слухи не дошли до него раньше, чем он, Домби, сообщит ему о своих намерениях или посоветуется с ним. Потому что Домби, сударыня, – сказал майор, – горд как Люцифер.

– Прекрасное качество, – просюсюкала миссис Скьютон, – свойственное также и Эдит.

– Так вот, сударыня, – продолжал майор, – я уже сделал несколько намеков, и правая рука их поняла, и подбавлю еще до конца дня. Сегодня утром Домби наметил на завтра поездку в Уорикский замок и в Кенилуорт, а предварительно хотел позавтракать с нами. Я взялся передать приглашение. Удостоите ли вы нас этой чести, сударыня? – сказал майор, раздуваясь от одышки и лукавства и вручая записку, адресованную почтенной миссис Скьютон через любезное посредство майора Бегстока, в которой неизменно ей преданный Поль Домби просил ее и любезную и очаровательную ее дочь принять участие в предполагаемой экскурсии; а в постскриптуме тот же неизменно преданный Поль Домби передавал привет миссис Грейнджер.

– Тише! – промолвила вдруг Клеопатра. – Эдит!

Вряд ли можно сказать, что после этого восклицания любящая мать вновь напустила на себя ленивый и жеманный вид, ибо с ним она никогда не расставалась; пожалуй, она не хотела и не могла с ним расстаться нигде, разве только в могиле. Но торопливо отогнав тень серьезности или сосредоточенности на замысле, похвальном или дурном, какая в тот момент могла отражаться на ее лице, в голосе или манере, она вытянулась на кушетке, снова бесконечно вялая и томная; в этот момент в комнату вошла Эдит.

Эдит, такая красивая и величественная, но такая холодная и такая неприступная! Едва кивнув майору Бегстоку и бросив проницательный взгляд на мать, она откинула занавеску у окна и села, глядя на улицу.

– Дорогая моя Эдит, – сказала миссис Скьютон, – где же это ты была? Я так хотела тебя видеть, моя милая.

– Вы сказали, что заняты, и я не входила, – ответила она, не оборачиваясь.

– Это было жестоко по отношению к старому Джо, сударыня, – подхватил майор со свойственной ему галантностью.

– Это было очень жестоко, я знаю, – сказала она, по-прежнему глядя в окно, сказала с таким невозмутимым презрением, что майор был сбит с толку и не мог придумать никакого ответа.

– Майор Бегсток, милая моя Эдит, – промолвила ее мать, растягивая слова, – который, как тебе известно, самый бесполезный и неприятный человек на свете...

– Право же, мама, это ни к чему, – повернувшись, сказала Эдит, оставьте эту манеру разговаривать. Мы совсем одни. Мы друг друга знаем.