Текст книги "Волчья тень"

Автор книги: Чарльз де Линт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Джилли

Однажды давным-давно…

То ли мои способности к ориентации совершенствуются, то ли проказливая судьба, забросившая меня в прошлый раз в «Гостиницу Забытых Звездами», на минутку отвернулась, только я попадаю в точности куда целилась – на широкое перекрестье ветвей на полдороге к вершине величественного древа. А может, при последнем переходе границы у меня был очередной провал памяти, потому что, очутившись здесь, я не сразу соображаю, где нахожусь и что собиралась сделать. Впрочем, это быстро проходит.

Поднимаю голову – вершины не видно. Долгонько придется карабкаться к тем волшебным прутикам.

Дерево чуть покачивается – точно стоишь на плоту, а под ним плавно струятся речные волны. Я выглядываю в разрыв между ветвями и через кроны деревьев, столпившихся в Большом лесу, смотрю на запад, где холмы карабкаются к горным вершинам. Гостиница отлично видна, и меня это удивляет – теперь-то я знаю, что она не так велика, чтобы разглядеть ее на таком расстоянии. Насмотревшись, поворачиваюсь к стволу, оплетенному вьющейся порослью. Путаница ветвей и лиан – настоящее крысиное гнездо.

Пора начинать восхождение.

Я даже радуюсь предстоящей физической работе. Наверное, мне бы сейчас и канавы копать было в радость, лишь бы забыть о Сломанной Девочке, которой никакая работа не под силу. Даже с постели сама встать не сумеет. И ложку до рта донести, если на то пошло. Мои мозги услужливо подсовывают мне длинный список вещей, на которые не способна Сломанная Девочка, и я потихоньку начинаю впадать в бессильное уныние.

– А ну-ка прекрати! – прикрикиваю я на себя.

– Я не могу, не могу, – отвечает мне кто-то срывающимся голосом.

До меня в конце концов доходит, что этот «кто-то» – не я сама и не птицы, щебечущие в разросшейся на стволе чаще.

Голос Тоби я узнаю сразу, но не сразу вижу его, прикорнувшего с несчастным видом в гнездышке из переплетенных лиан. Он поднимает ко мне лицо: по щекам текут слезы, глаза красные и припухшие.

– Я такой плохой, – говорит он.

Я приближаюсь к нему так, что наши головы на одном уровне, хотя смотреть на него мне приходится сквозь зеленую решетку ветвей.

– Чем это ты так плох? – спрашиваю.

– Я… ты все правильно про меня сказала. Я правда подружился с тобой, чтобы ты мне помогла добраться до волшебных ветвей. Чтобы не пришлось истаять и умереть.

– Ну, тебя можно понять, – отвечаю я. – Тебе страшно. Я знаю, что такое страх.

– Нет, просто я плохой, плохой! Тебе… тебе надо найти себе настоящего друга.

Я просовываю руку сквозь заросли и кладу ладонь ему на колено.

– Друзьям полагается держаться вместе в горе и радости, – говорю я. – Будь я хорошим другом, помогла бы тебе добраться до верхушки и не донимала сотней вопросов.

Он шмыгает носом:

– Сотни ты не задала.

– Это просто так говорится. Он вытирает нос рукавом.

– Ну, – говорю я, – давай выбирайся оттуда.

– Попробую…

Даже с моей помощью ему не сразу удается выпутаться из этой чащи. Наконец он оказывается рядом со мной – все такой же понурый, плечи ссутулены, взгляд опущен, лишь бы не смотреть мне в глаза. Так что я обнимаю его, и это помогает. Сразу видно, как он воспрянул духом. Беда в том, что воспрянул он чуточку больше, чем нужно. Приходится поспешно отстраниться.

– Ух ты! – восклицает он. Засовывает руки в карманы, оттягивая штаны вперед, чтобы спрятать выпуклость. И при этом ухмыляется во весь рот. – Видишь, я же говорил, у меня есть пенис, – говорит он.

Я невольно улыбаюсь в ответ:

– Ни минуты не сомневалась.

– Если тебе все-таки понадобится дружок…

– Ты будешь первым на очереди, – заверяю я его.

Вижу, нрав у него все такой же непостоянный. В один миг переходит от шутовства к серьезности или, как сейчас, от горя к шутовству. Но я не против. Тяжело было видеть его в таком унынии.

– И давно ты здесь прячешься? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

– Не помню… Дни. Или недели. Сколько тебя не было?

– Ну уж никак не недели.

– Ты по мне скучала?

– По правде сказать, – говорю я, – скучала.

– И я. Обещаю, теперь я буду настоящим другом.

Он вынимает руки из карманов, и штаны ложатся ровно, не топорщатся больше.

– И что ты собираешься делать? – спрашивает он.

Я тычу пальцем вверх.

– Нет, нет, – бормочет он, – этого больше не надо. Я же сказал, я буду настоящим другом. Ты не должна больше ничего для меня делать.

– Это для меня надо, – говорю я. – Потому я здесь и появилась.

– Тебе понадобилось волшебство?

– Всем нужно волшебство, – говорю я.

– Оно и так всюду есть, – возражает Тоби, – просто мало кто его видит. Наверно, нам скорее нужны чудеса.

Я гляжу на него, вспоминая, рассказывала ли ему о Сломанной Девочке, в которую превращаюсь, уходя из этого мира-собора. Но вслух говорю только:

– Чудеса – это хорошо.

– Только бывают редко, – замечает Тоби. – Думаешь, их можно заслужить?

– То есть добравшись до тех волшебных веточек на вершине?

Он кивает.

– Попробуем проверить.

И мы снова лезем вверх. Все равно что карабкаться по сетке, сплетенной из ветвей и лиан. Я наслаждаюсь ощущением своего тела. Об опасности не думаю, хотя, словно для того, чтобы не дать мне чересчур зарываться, какая-нибудь лиана время от времени лопается у меня под ногой, и я повисаю, чувствуя, как замирает сердце, пока нога не нащупает новую опору. После этого я некоторое время держусь осторожнее.

– Познакомилась я с твоим другом Гремучкой, – говорю я Тоби, когда мы останавливаемся передохнуть.

Ветви здесь уже не такие толстые, зато листва стала гуще, и нам ничего не видно вокруг – только само дерево: ствол, ветви да густая зелень кроны.

– С ним нельзя дружить, – опять говорит Тоби.

– Пожалуй, я в этом убедилась. Не знаешь, отчего это он такой злой?

Тоби пожимает плечами:

– Таким он был создан. Все Эдар появляются на свет, какими их вообразили. Такими и остаются, хотя, если им не лень постараться, можно кое-что в себе перепридумать. Это в том случае, если сочинитель забросил твою историю и ничего больше не меняет сам.

– А это часто случается?

– Даже слишком. Ужас – просыпаешься утром и чувствуешь себя совсем другим, да еще понимаешь: это оттого, что тот, кем ты был, надоел твоему создателю.

Я бросаю на него вопросительный взгляд. Не хочется мне его выспрашивать, но ненасытное любопытство всегда числилось среди моих недостатков.

– И с тобой такое случалось?

Он кивает.

– Не раз, – говорит он, не скрывая горечи. – В одной истории я проказливый эльф. В другой – мудрый дух леса. Еще в одной – похотлив, как сатир.

«Так вот почему он так переменчив», – думаю я, но от комментариев воздерживаюсь. Не стоит заводить его еще больше. Я ограничиваюсь сочувственным хмыканьем.

– Они совсем о нас не думают, – продолжает Тоби, – никто из них. Им все равно, что мы сами не знаем, кто мы есть. Для них мы просто забава, и ничего больше.

– Может, они и не догадываются…

– Может, и не догадываются, – обрывает он, – да нам от того не легче.

Чтобы замять разговор, мы снова начинаем подниматься.

Не знаю, насколько мы продвинулись, но лезем вверх уже несколько часов. Какой же высоты это дерево? Мы словно парочка Джеков, карабкающихся по бобовому стеблю. Может, наверху и нет никаких волшебных прутиков и мы окажемся в каком-то другом мире, а если они и существуют, то заперты в сундуке великана, обвязанном цепями и заговоренном от взлома.

Я устраиваюсь на ветке, привалившись к стволу.

– Уильям Кемпер… это…

– Хозяин гостиницы. Знаю.

– Он сказал, Гремучка так себя ведет, чтобы люди его запомнили. Чтобы не истаять.

Тоби усмехается:

– Ну, такое и вправду не забывается. Знаешь, из нашей сказки только мы двое и остались.

– Вы из одной истории?

Он кивает:

– Только он всегда был злодеем.

– А ты – героем?

Моя догадка его смешит:

– Только не я. Я – второстепенный персонаж.

– А героем кто был?

Он грустно взглядывает на меня:

– Уже не помню.

«Это как мои черные дыры, – думается мне. – И даже хуже. Потому что он знает, что когда-то знал, а для меня они – просто провалы в памяти. Я не знаю, что в них затерялось».

– Ну, как видно, ты тоже не из тех, кто забывается, – говорю я.

– Пожалуй. Только я теперь ничей, и от этого особенно грустно.

Я качаю головой:

– Это как раз нормально. Большинство людей – ничьи. Каждый показывает миру множество разных лиц. Бывает, двое рассказывают друг другу о ком-то и даже не догадываются, что говорят об одном человеке.

– Но сами они знают, кто они есть, верно?

– Пожалуй. Хотя я не так уж уверена. Вряд ли я сама знаю, кто я есть.

Тоби озабоченно смотрит на меня:

– По-моему, это тоже грустно.

– Наверное, если задуматься.

– Тогда давай не задумываться!

Я смотрю на его усмехающуюся рожицу, где не осталось и следа серьезности, и медленно киваю. Но из головы у меня не идет, что ему гораздо хуже, чем мне, и веселиться не хочется. Чтобы встряхнуться, я снова карабкаюсь вверх, пытаясь физическим движением выгнать из головы все брякающие в ней мысли. Зато на их месте остается мысль о Сломанной Девочке, которая и того не может. Сестры в реабилитации вечно стараются меня успокоить. Не дают взвинтить себя до такой степени, когда упражнения становятся необходимостью.

Чтобы отделаться и от этой мысли, я задаю такой яростный темп, что Тоби просит его подождать.

– Куда ты так торопишься? – спрашивает он, чуточку отдышавшись.

Я тоже запыхалась, но останавливаться не собираюсь.

– Никуда не тороплюсь, – объясняю ему, – просто стараюсь ни о чем не думать. Если все время смотришь, куда поставить ногу да где зацепиться, ни на что другое в голове места не остается.

Он сочувственно смотрит на меня:

– Думай не думай, оно все равно никуда не денется.

То самое говорила и вызванная тогда Джо целительница, осеняет меня. Та, которая сказала, что меня не исцелишь снаружи, пока я не залечу как следует то, что внутри. Весь этот груз, который я волочу из детства. Сломанную Девочку никак не склеить, потому что я не отделалась от этого груза. Но как мне от него отделаться, если некуда его девать?

– И что же делать? – спрашиваю я, гадая, кто сказал последние слова: озорной Пак, мудрый лесной дух или сатир?

Но в ответ я слышу только:

– Не знаю. Если б знать…

Передохнув, мы двигаемся дальше, но теперь я пропускаю Тоби вперед, чтобы он задавал темп. Ветки здесь уже не толще, чем у обыкновенного дерева, и заросли лиан вокруг ствола помогают карабкаться. Не знаю, что мы будем делать, когда они кончатся, но пока, сколько видит глаз, им конца нет.

И дереву тоже.

Мне уже целую вечность не попадаются на глаза зверушки, а птицы здесь дивные, совсем незнакомые. Думаю, нигде больше такие не водятся. Зеленые, пурпурные, алые. Со звериными головками. С мордочками лис, ящериц и кротов. Бывает, и с человеческими лицами. Чаще – с забавным сочетанием звериных и человеческих черт.

Следующую остановку приходится устраивать в узких развилках ветвей. В одной, повыше, Тоби, в другой я.

– Как ты думаешь, далеко еще? – спрашиваю.

Он качает головой. Знает не больше моего и тоже устал.

Я стараюсь не задумываться, что мы будем делать, если задолго до вершины ветки станут слишком тонкими, чтобы нас выдержать.

– Никто не говорил, что это возможно, – бормочет Тоби, и я догадываюсь, что он думает о том же.

– Но мы не сдадимся.

Сама не знаю, спрашиваю я или утверждаю, однако Тоби мне отвечает.

– Мне сдаваться нельзя, – говорит он, – я. так высоко еще ни разу не забирался.

Я удивляюсь. Правда, пришлось основательно потрудиться, и еще неизвестно, что будет дальше, но пока, на мой взгляд, мы ничего невозможного не совершили.

– Почему? – спрашиваю я.

Он со своего насеста смотрит на меня сверху вниз.

– Сколько раз пробовал – никак было не пролезть. То лианы начинали рваться, то их вообще не было, а ствол гладкий, и уцепиться не за что. Или, наоборот, впереди такая чаща, что не протиснуться. А пару раз птицы нападали – кружатся вокруг, как ласточки, и царапают клювами и коготками.

– Странно, почему в этот раз не так?

Он смеется:

– Из-за тебя – отчего же еще? Дерево и его стражи увидели свет, который ты в себе несешь, и пропускают нас. По крайней мере, пока пропускали.

Опять этот свет. Никогда не понимала, что имеет в виду Джо, хотя, когда он говорит, что и Софи тоже светится, я что-то действительно вижу. Какую-то ауру или сияние иного мира она на самом деле излучает – так по-настоящему здоровые люди лучатся здоровьем. Я приписывала это ее волшебной крови. Но вот я? Сколько раз смотрелась в зеркало – ничего, кроме себя, не видела. Ни света, ни сияния, ни мерцания.

– Ну, хоть на что-то оно сгодилось, – говорю я.

Тоби бросает на меня странный взгляд. По-моему, он хочет что-то сказать, но, передумав, просто расправляет плечи и предлагает двигаться дальше.

– Веди, – говорю я ему, и мы лезем дальше. Не скажу точно, сколько проходит времени, и как далеко мы продвинулись, тоже не знаю, потому что занята только тем, чтобы переставлять руки и ноги, дюйм за дюймом подтягиваясь кверху. Поэтому, когда Тоби останавливается, я врезаюсь макушкой ему в корму.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Смотри… – Он указывает вверх.

Я перехватываю руку и изгибаюсь, заглядывая вверх сбоку от него. Просто не верится, что мы почти у цели, а я и не заметила. Вершина дерева не больше чем в десяти футах над нами. Над ней – небо, такое синее, что глаза слезятся. Но поразительнее всего верхние ветви – совсем тоненькие, конечно. На них тоже трудно смотреть, так сияют они янтарным светом, в котором проскальзывают витые нити золота и бирюзы, вспыхивают рубиновые и изумрудные искры.

Стоит мне остановить на них взгляд, и голову наполняет пение. Усталость будто рукой снимает. Это не человеческие голоса. Не могу представить, какое горло издает подобные звуки. Но это именно пение. Волна небесных звуков, которые показались бы слащавыми в каком-нибудь фильме, но здесь вызывают у меня невыразимый трепет и смирение.

Приходится отвести взгляд. Голоса медленно стихают, отдаваясь гулом в глубине грудной клетки. Я снова поднимаю голову, чтобы улыбнуться Тоби.

– Добрались все-таки! – говорю я.

Он тоже улыбается, но потом показывает мне на ближайшие к нам ветви. Ствол здесь толщиной не более полуфута, и прямо над головой Тоби его обвивает клубок лиан, из которых торчат веточки – не больше нескольких дюймов в поперечнике. А над ними, на самой вершине, полдюжины тех поющих и сияющих прутиков.

– Досюда добрались, – соглашается Тоби, – но дальше…

– Не сдаваться же теперь, – говорю я, – давай-ка поменяемся местами.

С большой опаской он спускается ко мне, а я пробираюсь на его место. Пробую ближайшую ветку, но она угрожающе сгибается еще прежде, чем я переношу на нее весь свой вес.

Поднимаю взгляд к сверкающей вершине. Хор голосов заполняет голову. Мне кажется, еще немного, и я разберу слова. Слова языка, знакомого когда-то, но давно забытого. Они будят во мне гулкое эхо, и что я в этот момент чувствую, не берусь передать. Нет на свете таких слов. Я знаю только одно: это волшебство. Глубокое и древнее волшебство, и мне дано испытать его и запомнить навсегда. Чудо, которое никогда не канет в те черные дыры, что разъедают другие куски моей жизни.

Пение растет, ширится, и наконец мне приходится снова отвернуть голову. Но теперь я твердо решила добраться до вершины. Каким образом – не знаю. Я так и не выпустила из пальцев согнувшуюся под моей рукой ветку.

Тут тоже нужно волшебство, догадываюсь я, а во мне его нет. Остается надеяться на удачу.

Мне вспоминается, как однажды я расспрашивала Джо, как это Народ ест мясо, если он в таком тесном родстве с животными – не так, как мы с вами, – просто потому, что тоже млекопитающие, а в настоящем родстве – одна семья.

«Всем нужна пища, – сказал он мне тогда, – волку, пуме и орлу не меньше, чем кролику, оленю или форели. Даже деревья и травы не могут существовать, не отнимая чужие жизни. Природа вовсе не добра и не справедлива. Но именно потому, что нам приходится жить в этом мире друг с другом, жестокости нет ни оправдания, ни прощения. И когда берешь что-то, щедро дарованное тебе другими, благослови их дар, прими его с почтением, воздай ему должное. Всегда проси, прежде чем взять, благодари, принимая.

Я обнимаю руками ствол и, закрыв глаза, прижимаюсь щекой к шершавой коре.

– О дерево, – тихонько прошу я, – не знаю, заслужила ли я, но Тоби наверняка заслужил. Я возьму только два тоненьких прутика, и все. Надеюсь, это можно. Мы не сделаем ничего плохого. Мы хотим только починить с их помощью то, что в нас поломалось.

Я гляжу вверх, и хор снова наполняет меня, но в пении не слышится перемены. Ни «да», ни «нет». Единственной ответ, который доносят до меня эти голоса, – что чудо и красота есть везде и всюду.

Закусив губу, я медленно вытягиваюсь во весь рост, опираюсь ногами на клубок ветвей у самого ствола. Поймав кончиками пальцев ветку высоко над головой, осторожно подтягиваю ее к себе. Она подается, и я потихоньку сдвигаю руку выше, нащупываю развилку и нагибаю к себе верхушку. Все идет отлично, и сияющие ветви уже над самым лицом, но тут рука соскальзывает, и ствол со свистом распрямляется.

Я чуть не теряю равновесие. Не задумываясь, делаю как раз то, что следует. Не размахиваю руками в воздухе, пытаясь удержаться, а быстро приседаю и крепко цепляюсь руками за лианы у ног.

Когда сердце успокаивается, снова встаю, еще медленнее, чем раньше.

– Джилли, не надо, – шепчет Тоби.

Но я его не слушаю и повторяю все заново, медленно подтягивая к себе верхние веточки. Потом, задержав дыхание, крепче сжимаю ствол одной рукой, а другой нащупываю прутики.

Я почти не вижу, что делаю. Вблизи их сияние слепит глаза. Поющий хор заполняет весь мир, я не только слышу этот звук – я осязаю его, чувствую его запах и вкус. Когда мои пальцы нащупывают два тонких прутика, самое прикосновение к их гладкой коре заставляет меня дрожать, и сердце бьется чаще.

– Надеюсь, тебе не будет больно, – говорю я и быстрым движением отламываю веточки.

Только теперь осознаю, что не дышала, ожидая чего-то ужасного. Но ничто не меняется. Я прячу веточки к себе за пазуху.

– Спасибо тебе, дерево, – говорю я. – Никогда не забуду твоей щедрости.

Я выпускаю ветку и снова приседаю.

Мне не сразу удается восстановить равновесие. Хор голосов еще целую минуту звенит у меня в ушах. И только когда он слабеет, как дальнее эхо, и совсем затихает, я опускаю взгляд к Тоби. Он смотрит на меня круглыми глазами, приоткрыв рот. Я прокашливаюсь и улыбаюсь ему.

– Давай спускаться, – говорю.

Спуск идет не быстрее подъема, но дается нам легче. Мы останавливаемся только тогда, когда ветви становятся достаточно толстыми, чтобы можно быть устроиться вдвоем.

Ухмыляясь, вытаскиваю из-за пазухи веточки, но улыбка моя гаснет, когда я вижу, что держу в руках. Тусклые прутики темно-коричневого цвета, и они молчат. Я с ужасом думаю, что всякое волшебство покинуло их в тот самый миг, когда я оторвала их от ствола.

– Я их убила, – бормочу я. – Волшебство ушло.

– Мы должны верить, что оно осталось, – говорит мне Тоби.

Я встречаю его строгий взгляд и медленно киваю.

– Хорошо, – говорю я, – поверю.

Я отдаю ему одну веточку и чуть не роняю другую, когда у него в руках прутик вспыхивает тем же сиянием, что мы видели наверху: янтарным заревом, в котором вьются золотые и бирюзовые нити, мелькают алые и зеленые искры. Словно включили радио – в воздухе возникает пение и мгновенно достигает крещендо. Я почти вижу, как его слова сплетаются с цветными нитями и те рисуют сияющие надписи – не знакомыми нам буквами, а в виде рун, наподобие тех, что можно увидеть на древних камнях.

Сияние омывает наши лица неземным светом, мигает, меркнет…

Рука Тоби пуста, и только на ладони осталась метка. Не белый шрам, а янтарный отпечаток вроде родинки. Или татуировки, как на тыльной стороне его ладоней. Он круглыми глазами смотрит на меня и кажется… не знаю, как объяснить… более прочным, что ли, чем был прежде.

– Ты… в порядке? – спрашиваю я.

Он открывает рот, но поначалу не может издать ни звука. Чуть кивает и проводит пальцем по метке на ладони.

– Чувствую себя таким же… и другим, – наконец выговаривает он. – Как будто… больше я. Или – только я. Или… не могу объяснить. Как будто я больше не таю. – Теперь он сияет улыбкой. – Ты сделала меня настоящим! – говорит он.

Я счастлива за него. Правда счастлива. Но мой взгляд падает на прутик в моей руке – все тот же мертвый прутик. Тоби тоже смотрит на него, и его улыбка бледнеет, гаснет.

– Кажется, меня он починить не сумеет, – наконец говорю я.

– Можно попробовать еще раз, – утешает он. – Достанем другой.

Но я качаю головой:

– Нет. Джо столько раз мне говорил, что, кроме меня, никто не исправит того, что творится у меня внутри. Видно, придется все-таки этим заняться.

Он хочет возразить, но тут в животе у меня возникает судорога, и я чуть не срываюсь с дерева. Веточка выпадает у меня из рук, Тоби подхватывает ее, и, даже несмотря на боль, я вздрагиваю, готовясь увидеть, как она вспыхнет и растворится у него в ладони. Но ничего подобного не происходит.

«Негодная хворостина, – думаю я. – Сломанная ветка для Сломанной Девочки».

Живот скручивает новая судорога, и я душу в себе крик. Меня чуть не выворачивает наизнанку, голова кружится от боли.

Тоби поспешно сует прутик к себе в карман и обхватывает меня за плечи.

– Что с тобой, что? – вскрикивает он. Ответить мне не дает еще одна судорога, но она оказывается последней; головокружение и тошнота тоже отступают. Зато теперь я чувствую себя очень странно. Не на месте. Одновременно здесь и не здесь. И меня вдруг страшно тянет куда-то идти. Не пойму куда, но голова моя, и тело, и душа твердо знают, куда им нужно. И мне приходится подчиниться и позволить им меня вести. Я не могу не подчиниться.

– Джилли? – окликает меня Тоби.

– Мне плохо, – выдавливаю я из себя слова. – Нет, не то. Я, кажется, больше не вся здесь. Наверно, не надо было мне ломать эти веточки…

Хотя, пожалуй, беда не только в них. Та, что я отдала Тоби, ему явно помогла. Это меня волшебство отвергло. Или, может, я расплачиваюсь за то, что мы с ним сделали. Может, всех моих вежливых просьб и благодарностей оказалось мало. Может, есть вещи, которые нельзя просто так взять, как бы долго ты к ним не карабкался.

– Всю жизнь у меня так, – бормочу я.

Поднимаю голову и вижу у него на лице ужас.

– Что такое? – Я пытаюсь успокоить его шуткой. – Второй нос вырос?

– Ты… ты стала Эдар…

– Как?

– Я знаю, как это выглядит, – я сам таким прожил всю жизнь. Ты больше не настоящая. – Он мотает головой. – Но так не может быть. Люди не превращаются в Эдар. Либо тебя выдумали, либо ты родился, третьего не бывает.

Но я почти не слышу его. Нет, неправда, я слышу все, что он говорит, но все это ничего не значит в сравнении с той тягой, потребностью двигаться, которая горит во мне. С каждым мигом сильнее. Надо идти, сейчас же. Меня физически тянет куда-то и, кажется, если я не подчинюсь немедленно, растянет в такую тонкую полоску, что я перестану существовать.

– Не могу я здесь оставаться, – говорю я Тоби.

Он качает головой:

– Как такое могло случиться?

– Не важно, – отвечаю я, – мне надо идти.

Он так потрясен, что мои слова доходят до него с трудом.

– Куда идти? – спрашивает он, собравшись с мыслями.

– Не знаю. Просто меня куда-то тянет…

Я вспоминаю Сломанную Девочку. Должно быть, что-то случилось со мной в палате реабилитации – какой-то новый кризис. Может, волчицы все-таки добрались до меня. Или тело просто отказало.

– До свидания, – говорю я Тоби и позволяю себе проснуться.

И ничего не происходит. Нет, не так. Меня всю трясет и корежит от потребности двигаться. Много чего происходит, но все это внутри меня, и я ничего не могу с собой сделать. Может, это и значит быть Эдар – испытывать постоянное ужасное чувство, что ты в чужой власти. Мне хочется спросить Тоби, так ли он себя чувствовал, но не удается подобрать слов.

Так что я выскальзываю из его рук и лезу вниз. Как только начинаю спускаться, страшная болезненная потребность двигаться отступает. Наверное, потому, что я и так двигаюсь.

– Джилли! – кричит сверху Тоби.

– Я просто должна идти, – отзываюсь я. – Если останусь, разорвусь надвое.

Я бросаю взгляд наверх, чтобы посмотреть, следует ли он за мной, а потом сосредоточиваю все внимание на спуске.

До земли еще далеко.

Мы все-таки останавливаемся передохнуть, но долго мне не усидеть, как бы ни ныли руки и плечи. Стоит задержаться, меня снова скручивает, и чем дольше медлим, тем сильнее. Руки и ноги дрожат, а в голове одно: нужно идти, идти. Мы почти не разговариваем ни при спуске, ни на привалах. Пока движемся, все силы уходят на то, чтобы не выпустить из ослабевших пальцев ветку или лиану; когда сидим, приходится бороться с усиливающимся зовом, чтобы дать телу хоть немного отдыха.

– Похоже, что кто-то наложил на тебя гейс – заклятие принуждения, – говорит на одном из привалов Тоби.

Заметно, как его вымотал заданный мною темп. Мы еще по дороге наверх очень устали, а теперь, если держать ту же скорость и дальше, того и гляди, кто-либо из нас оступится и сорвется вниз.

– Не знаю, что это такое, – говорю я, – но бороться не могу. Чем дольше сижу на месте, тем хуже становится.

– Кто же мог такое сделать? Верно, у тебя есть могущественный враг.

– Насчет могущества ничего не скажу, – вздыхаю я, – но с тех пор, как я сумела попасть в страну снов, клуб «недругов Джилли» очень разросся.

– Я знаю поляну, где растет вербена, только это далеко отсюда.

Я представления не имею, о чем он говорит, и сообщаю ему об этом.

– Чтобы снять гейс, – объясняет Тоби. – Синие цветы и ароматные листья вербены отгоняют колдовство.

– Надо же… – говорю я.

Я уже слишком долго просидела на месте и готова взорваться. Мне трудно сосредоточиться на разговоре, каким бы важным он ни был. Ну снимают те синие цветочки заклятие. У нас-то их нет, а зов в моей голове не даст мне свернуть с пути. И я добавляю:

– Мне надо двигаться.

Я даже не смотрю, готов ли Тоби. Хватаюсь за ближайшую лиану и свешиваю ноги с ветки, на которой мы сидели, нащупывая новую опору.

В конце концов мы спускаемся на землю, и башни леса-собора высятся над нами. Тоби в изнеможении приваливается к стволу. Я не могу позволить себе такой роскоши. Медленно поворачиваюсь по кругу. Сильнее всего тянет на юг. Стоит мне повернуться в ту сторону, и кажется, кто-то запустил мне во внутренности гигантский рыболовный крючок и наматывает леску на катушку.

Я начинаю переставлять ноги. За спиной слышится вздох Тоби, а потом его усталое шарканье. Я понимаю, каково ему. У самой мышцы на руках и плечах прямо горят и ноги подгибаются. Но остановиться невозможно. Гейс внушает мне желание пуститься бегом, но я заставляю себя держаться разумного шага. Откуда мне знать, далеко ли идти: может быть, многие мили, и не хотелось бы, чтобы ноги отказали на полпути.

Я читала в сказках о людях, которые плясали, окруженные эльфами, пока не падали замертво, и теперь представляю, что они чувствовали. На какое-то время можно совладать с зовом, но рано или поздно снова начнешь двигаться. Он не отпускает, не дает перевести дух. Двигайся, пока не откажет сердце или не подогнутся ноги, не кончатся силы. И даже тогда, лежа на земле, будешь дергаться и корчиться в стремлении двигаться дальше.

Сколько мы проходим – не знаю. Но наконец деревья-башни расступаются, сменяются небольшими – небольшими по сравнению с исполинами Большого леса, конечно. По обычным меркам те, что окружают нас сейчас, считались бы огромными. Кроме того, здесь появляются кусты и подлесок и воздух влажный, глушит шаги. Земля устлана отсыревшей палой листвой, и слышны только шелест веток, которые сгибаются, пропуская нас, хруст сучков под ногами да еще наше неровное хриплое дыхание.

Я уже смирилась с мыслью, что разделю судьбу зачарованных эльфами плясунов, когда мы выходим на гребень небольшого холма, обрывающегося крутым откосом в каменистую расселину, – и гейс отпускает меня. Нет, я его еще чувствую, но теперь он не принуждает, а только тихонько уговаривает, и вполне можно на время забыть об этих уговорах. Я поспешно валюсь наземь – не только от усталости, но для того, чтобы не попасться на глаза людям внизу. Тоби падает рядом со мной, отстав лишь на мгновение.

Я перекатываюсь на спину и откидываю голову на мягкую листву, разбрасываю руки. Кажется, никогда я не чувствовала себя такой разбитой. О тех, кого успела заметить в расселине, думать не хочется.

– Отпустило, – говорю я Тоби. – Теперь можно остановиться.

– Вот и хорошо.

Мы переговариваемся так тихо, что в двух шагах ничего не услышишь.

– Смотря по тому, что называть хорошим…

Поразмыслив, Тоби приподнимается на локте и заглядывает вниз. Долго изучает увиденное, потом снова ложится, обернув ко мне лицо.

– Это они наслали на тебя гейс? – спрашивает.

Я киваю. Хотя и не знаю, сознательно ли они это сделали.

Теперь Тоби изучает меня.

– Ты их знаешь?

– Двоих из троицы. Черноволосых.

– Прямо твои сестры, – говорит он. – Та, что спит, старше, а другая попышнее, но фамильное сходство…

– Та, что спит, не старше меня, – говорю я. – Просто так кажется, потому что такой… – я провожу рукой по лицу, – вижу себя и выгляжу здесь. Молодой. Здоровой.

Он ошарашенно моргает.

– Она – это я. В мире, откуда я пришла. Я называю ее Сломанной Девочкой. – Вкратце я описываю ему свою историю. – Вторая – моя сестра. Я много лет с ней не виделась, но, кажется, она за это время научилась превращаться в волчицу. Приобрела способность накладывать это заклятие, про которое ты говорил. Нашла способ переходить из мира в мир. Ну, и еще она меня довольно пылко ненавидит.

Я говорю легко, но не могу скрыть боли в глазах и голосе.

– А третья? – спрашивает Тоби.

Третья мне незнакома, но Лу раскопал достаточно, чтобы можно было догадаться. На вид она – настоящая шлюха: тело втиснуто в розовые штанишки, блузка расстегнута, открывая лифчик, волосы пышной копной. Выбиваются из стиля только спортивные тапочки, но и они тоже розовые.

– Думаю, ее зовут Рози Миллер, – говорю я.

– Она похожа на…

– … «белую шваль».

Опять озадаченный взгляд.

– Дешевка, – поясняю я. – Будто ждет, что ты спросишь: «Сколько возьмешь?» – прежде чем перейти к делу.

Я сама удивляюсь, слыша горечь в своем голосе. Я ведь даже не знаю эту женщину. Хорошо, что Тоби не обращает на нее особого внимания.

– Тогда понятно, почему ты выглядишь как Эдар, – говорит он.

Теперь я, в свою очередь, озадаченно смотрю на небо.

Он взглядом указывает за гребень:

– Твое сонное «я» и «я» бодрствующее не должны находиться в одном мире. Вместе они производят сумятицу, которая, если с ней не покончить, вызовет еще более глубокий и опасный разлад. Этот гейс – зов, который ты ощущала и, должно быть, сейчас ощущаешь…