Текст книги "Волчья тень"

Автор книги: Чарльз де Линт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Я дожидаюсь, пока все разойдутся и останемся только мы с Уильямом. Ни о чем больше не спрашиваю, а просто начинаю протирать столы, а потом и пол. Он пытается меня отговорить, но я гляжу на него, будто я иммигрантка и ни слова из его языка не понимаю.

– Не слышу, что вы там говорите, – бормочу.

Он делает еще пару попыток и оставляет меня в покое.

Так и проходит время: не знаю уж сколько. Больше нескольких дней – это точно, но меньше чем пара недель. Никто меня особенно не замечает, и я ни с кем не разговариваю, кроме Уильяма, да и с ним мы ничего важного не обсуждаем. Пару раз я примечаю, как из угла за мной наблюдает один из тех собакоголовых, но я никого не убиваю, и они ко мне не вяжутся, так что тут все в порядке.

А потом как-то вечером входит этакий красавчик из тех, которые всюду держатся как хозяева, будто всех купили. Волосы ото лба назад зачесаны, и синие глаза за такими длиннющими ресницами, каких я в жизни у мужчины не видела. Гладко выбрит, весь в черном. Заказывает он себе у стойки выпивку, обводит взглядом зал и вроде как ухмыляется про себя, увидев, как я сижу в своем углу и никого не трогаю.

Я отвожу взгляд, только поздно. Он уже идет ко мне.

Слышу, как Уильям сзади окликает его:

– Лиходей! – Вроде как предостеречь хочет, только этот Лиходей как не слышит и уже стоит передо мной, смотрит сверху вниз.

– Вернулась, стало быть, – говорит.

Я поднимаю взгляд:

– Вернулась не вернулась, не твое дело.

Вид у него задиристый, да я и сама не прочь подраться, хотя причин вроде и нет. Просто он как вошел, мне сразу захотелось стереть эту ухмылочку у него с физиономии. Нам с ним не ужиться – сразу видно.

– Я же в прошлый раз говорил, – продолжает он, – между нами еще не все кончено.

Я уже понимаю, что и этот путает меня с сестрой, но не собираюсь его разубеждать. Мне тоже надо выпустить пар – думаю, он давненько во мне копится. Наверно, с тех пор, как мне не дали умереть и добраться до той манящей искорки, а Рози умерла и не вернулась, а также с того бессмысленного разговора с сестрой. Хотя я за все время так и не попыталась во всем этом разобраться.

– Можем и закончить, – говорю я.

Он со стуком опускает стакан на стол и тянется ко мне, но опаздывает. И Уильяму я тоже не даю времени даже выскочить из-за стойки. Ни один из них и глазом моргнуть не успевает, а я уже не ногах, и выкидушка у меня в руке щелкает и открывается. Я мгновенно огибаю стол, одной рукой сгребаю его за волосы, а другой приставляю острие к горлу.

– Ну, давай, – говорю и чуточку нажимаю на клинок.

Он у меня острее бритвы. Урони на лезвие волосок – распадется надвое.

– Ты хотел преподать мне урок, нет? – говорю я ему.

Странное дело: все время, пока это происходит, во мне вроде как две женщины. Одна – комок ярости, готова распороть гаду глотку, и ничего в ней не дрогнет, когда он трупом свалится к ее ногам. А другая смотрит на нее будто со стороны. И думает, что вот такие дела и превратили ее в «белую шваль». В такую тварь, которая радуется смерти, потому что в ее дерьмовой жизни радоваться нечему. И не придется уже расплачиваться за все зло и обиды, которые натворила, а можно сбежать в такую теплую и гостеприимную искорку, гип-гип-ура.

Я отшвыриваю этого типа в сторону, и он, налетев на стол, валится на пол. А я стою и смотрю на него. Мне уже не хочется убивать, но он-то об этом не знает. Так что он проворно отползает на несколько шагов, вскакивает на ноги и вылетает за дверь.

Глядя ему вслед, я качаю головой. Совсем как Дэл. Стоит дать таким отпор, они сразу сникают. С ними просто – а вот как быть с тем, что с тобой творится, когда платишь им той же монетой, что у них в ходу?

Я убираю выкидушку в карман, и тут подходит Уильям.

– Простите, – говорю я ему, – не надо мне было этого делать.

– Может, и не надо, – говорит Уильям, – но он уж давненько напрашивался.

– Все равно нехорошо вышло.

Он кивает. А что ему сказать?

Мне и самой больше сказать нечего. Я бормочу что-то насчет подышать воздухом и тоже иду к двери. Слышу, как за спиной опять возникают голоса, и соображаю, что не уловила момента, когда они смолкли.

Лиходей меня не дождался. Снаружи никого и ничего, кроме ночи. Выхожу со двора на склон холма и присаживаюсь на камень лицом к сумеречному лесу, уходящему в бесконечную даль. И начинаю думать о нас с сестрой, как это мы получились такие разные. Я ведь тоже могла бы перемениться. Если постараться, можно было бы сделать лимонад из кислого лимона, который достался мне от мира. Нудное занятие, но, пожалуй, что-то есть в том, чтобы проснуться поутру и не краснеть, вспомнив, кто ты есть и чем занимаешься.

А для начала можно бы выполнить, что обещала Лиззи, той девчонке, которая ждет меня в трейлер-ном парке по соседству с Дэлом. Не знаю, понравится ли ей то, что я могу предложить. Она-то думает, я подкачу на роскошном розовом «кадиллаке» и увезу в жизнь, где все легко дается. А выйдет совсем по-другому. Я наверняка сумею честно заработать себе на жизнь – черт побери, сколько лет подрабатывала программированием, – даром, что ли, меня Гектор учил.

Вполне справлюсь, если буду весь день проводить за компьютером. И Лиззи могу тому же научить.

Конечно, неизвестно, захочет ли она жить своим трудом, но ведь пока не спросишь, не узнаешь. По крайней мере, это будет честное начало – я сдержу слово, а не оставлю ее ждать меня, как я ждала сестру, которая так за мной и не вернулась, – или, может, я ее не дождалась.

У меня только и была Рози, благослови ее бог, а Рози была не сильна по части честной жизни.

Ох, Рози…

Вот теперь я плачу, выплакиваю все, что копила в себе целую вечность. Плачу по Рози, по себе и по всему, что мы с ней натворили.

Я долго-долго сижу там, пока не высыхают слезы.

Я возвращаюсь к закрытию, чтобы помочь Уильяму прибраться. Мы не разговариваем, пока не заканчиваем работу и не усаживаемся за стол выпить чаю. И я ни того ни с сего выкладываю ему историю всей своей жизни, уже второй раз за пару недель – сначала сестре, а теперь вот ему.

– Всем случается ошибаться, – говорит он, когда я замолкаю.

– Ага, только не все повторяют ошибки из раза в раз, как я.

Он кивает:

– Верно, не повторяют, если понимают, что ошиблись. Ты не суди себя слишком строго. Не так уж много у тебя было времени задуматься.

– Я не вправе ни от кого ждать сочувствия, – говорю я ему.

– Для начала можно самой себе малость посочувствовать.

– Не поможет, – говорю я.

Хотя откуда мне знать? Я всегда была слишком занята, чтобы оглянуться на себя, – кроме того периода депрессии, в которой пребывала, пока не нанялась в копировалку.

– Пока не попробуешь, не узнаешь, – отвечает Уильям.

– Пожалуй. Только если я себя простить не могу – другие уж наверняка не простят.

– А ты об этом не думай, – говорит он. – Просто будь такой, какой хочешь быть. Начинай понемножку. Дай себе время накопить правильные поступки.

– Начинай с малого…

Он кивает.

Мы еще немножко сидим, я допиваю чай. Пора идти.

– Я вот думала, не знаешь ли ты, как мне попасть домой? – спрашиваю я. – То есть обратно в мир по ту сторону этого.

Он объясняет, как пользоваться аркой, – надо сосредоточиться на том, куда хочешь попасть, и тогда, пройдя сквозь нее, там и окажешься.

– И обратно так же, – добавляет он.

– Я обратно не вернусь.

– Заранее никогда не известно.

– Мне известно, – говорю я ему. – Встретился мне в лесу один старый дух и сказал, что если уж я покину страну снов, так обратного хода не будет.

Некоторое время он молчит.

– Я рад, что ты у меня погостила, – говорит он в конце концов. – Неплохое начало – быть такой, какой ты была здесь.

– Хоть я и пыталась перерезать горло посетителю, – уточняю я.

– Хоть и пыталась, – соглашается он.

Я встаю и протягиваю ему руку, но он руку не принимает, а вместо этого обнимает меня. Странное дело: я всегда старалась никого к себе не подпускать, а на него вовсе не злюсь и даже обнимаю его в ответ. Оказывается, это даже внушает спокойствие, как будто держишь в руках что-то существенное и утешительное.

– Давай принесу твои вещи, – предлагает он.

Я качаю головой:

– Мне ничего не нужно, особенно пистолет. – Вынимаю из кармана нож и пытаюсь вручить ему. – Он мне тоже не понадобится.

Но Уильям не берет.

– Если ты начинаешь новую жизнь, – говорит он, – это еще не значит, что никто в ней не захочет воспользоваться твоей слабостью. Оружие может тебе понадобиться. Запомни, вовсе не стыдно драться, если правда на твоей стороне.

– И какая же это правда? – спрашиваю.

– Что люди имеют право быть такими, какими хотят быть. Всегда найдется кто-нибудь, кто попытается лишить их этого права, – что в этом мире, что в другом. Нельзя им этого позволять.

– Значит, ты одобряешь насилие?

Он качает головой:

– Нет, но мы вправе защищать себя от насилия.

Он меня совсем запутал.

– Тогда чем же мы лучше их? – спрашиваю я.

– Подставить другую щеку – значит отдать им победу.

– Да? А я думала, хороший человек должен уметь прощать.

– Чтобы прощать, надо остаться в живых, – говорит он мне.

Я забираю эту мысль с собой, в мир по другую сторону этого мира.

Джилли

Ньюфорд, август

Я думала, стоит параличу пройти и я сразу вернусь к нормальной жизни, а вышло не так. Чувствительность и в руке и в ноге восстановилась, но в них по-прежнему полно колючих мурашек, а настоящей силы и точности движений нет.

Лучше всего было, когда с плеча сняли гипс. От полной беспомощности – мгновенный переход ко всему, что мы считаем само собой разумеющимся: к способности самой поесть, самой причесаться да просто поднять что-нибудь. Иногда я беру карандаш и катаю его между большим и указательным пальцами – просто удовольствия ради. Но рисовать пока не пробую.

Зато я уже разъезжаю в кресле-каталке. Попросила убрать подножку с левой стороны, так что здоровой рукой могу крутить колесо, а ногой немного править и отталкиваться. Двигаюсь не быстрее улитки и ужасно быстро устаю, но даже не стану пытаться объяснить, что значит для меня возможность передвигаться, пусть и ограниченная.

Правая нога не торопится набирать силу, как надеялся мой врач, но я каждый день над ней работаю.

Приступы головной боли еще не прошли, но стали реже, и куски памяти перестали проваливаться в черные дыры, хотя, боюсь, те, что провалились, уже не вернешь. И странная дисгармония между логикой и интуицией сохранилась. Не могу решить самую простую арифметическую задачу.

Синяков и ссадин, конечно, давно нет, и волосы справа отросли почти на дюйм. Но мне все равно, как я выгляжу. Так и не позволила им подстричь остальные до той же длины. Мне почему-то кажется, что, срезав волосы, я отдам что-то важное. Я имею в виду не сами волосы, а что-то в себе.

Не могу объяснить, что именно боюсь потерять и откуда это чувство. Просто оно есть, и все тут.

Венди, благослови ее бог, говорит, получилось очень здорово.

Мы теперь живем у профессора – я и Софи. Я пыталась ее отговорить, но она только взглянула на меня и говорит:

– Куда ты денешься?

Хорошо, она хоть работать продолжает. Перебралась в старую студию в бывшей оранжерее – когда-то мы с Изабель пользовались ею и прозвали студией-теплицей Старого Ворчуна в честь ворчливого домоправителя, Олафа Гунасекара. Мы с Софи и теперь ее так называем, когда Гун не слышит. Он и без того вечно всем недоволен, так что не стоит давать ему лишний повод для брюзжания.

Хорошо, что Софи поселилась со мной, а то я оказалась бы один на один с Гуном. Не то чтобы он меня обижал, да и гостей у нас хватает, но его постоянная мрачность меня бы с ума свела. Профессор уходит с головой в работу, так что, бывает, мы его целыми днями не видим, и, если бы не Софи, мне почти все время пришлось бы проводить наедине с Гуном.

Я как-то спросила у профессора, как он умудряется столько лет терпеть дурной характер своего управляющего, но он, по-моему, не понял, о чем я говорю. То ли в самом деле не замечает, то ли давно привык.

От тюдоровского особняка профессора в старом квартале Нижнего Кроуси до реабилитационного центра не слишком далеко, так что в рабочие дни по утрам Софи отвозит меня туда в кресле-каталке. Вечера я провожу с друзьями, а Софи часто уходит погулять, особенно если в гости заглядывает Дэниель. А с обеда до вечера я смотрю, как Софи работает.

Поначалу она очень не хотела брать меня с собой в студию. Думала, мне больно будет смотреть, как она рисует, раз сама я не могу. Но мне приятно даже просто находиться там, слушать, как скребет по холсту угольный карандаш, вдыхать запах краски и скипидара, когда она начинает работать в цвете. И хотя это трудно объяснить, там на меня нападает настоящее вдохновение.

Понимаете, когда я там сижу, то мысленно рисую. И не просто воображаю картины – нет, именно работаю: начинаю с набросков и разметки, потом устанавливаю мольберт и раскладываю кисти, все как полагается. Иногда работаю карандашом или пером. Плоды моих трудов другим не видны, но не в том суть. Главное – процесс. Он представляется мне настолько реально, что я в любую минуту могу воспроизвести в памяти каждую свою картину или рисунок.

Софи считает меня чуточку сумасшедшей, но ведь для Софи я всегда была сумасбродкой. Впрочем, она молчит. Думаю, считает, что если я сумела найти в своей жизни луч, так не стоит его гасить, даже если со стороны это – чистая фантазия.

Второе светлое пятно в моей жизни – Дэниель, хотя его работа не дает нам видеться так часто, как обоим хотелось бы. Наше первое свидание настолько не удалось, что я думала, он больше никогда не захочет со мной встречаться. Я была так расстроена из-за Рэйлин и из-за того, что потеряла страну снов, что хотела отменить свидание, но Венди с Софи мне не позволили. И мы с ним смотрели кино в холле реабилитационного центра – «Гриль-бар „Порох"», – раньше оно мне очень понравилось бы, а тут я под конец начала всхлипывать.

– Надо было выбрать что-нибудь другое, – сказал Дэниель, когда я наконец успокоилась. – Я теперь вспомнил, ты же просила что-нибудь легкое и глупое.

Я только головой помотала:

– Нет, отличный фильм. Такой красивый…

– Душераздирающе красивый?

– И это тоже.

– Понимаю.

Помнится, я тогда подумала: «Нет, не понимаешь, как тебе понять?» Но может, он и понял. Может быть, каждый, кто оправляется от тяжелой болезни или увечья, уходит в себя и находит там страну, такую же настоящую для них, как страна снов для меня. Может быть, им живется там не легче, чем мне. И тем не менее они, возможно, страдают, лишившись той жизни.

Хотя в компании со мной в тот вечер было не слишком весело, ему, видно, все-таки понравилось, потому что, уложив в палате на кровать, поцеловал очень душевно и приходит снова и снова.

Хотя я так и не знаю, что он во мне нашел, и спрашивать не хочу.

Я вовсе на считаю себя такой храброй и стойкой, как уверяли меня девочки-вороны майской ночью, когда я видела их (во сне?) в своей палате. Кроме всего прочего, за время болезни я убедилась, что могу быть злой, впадать в депрессию и до слез жалеть себя.

В последнее время я стала чувствительной, как никогда прежде. Каждый пустяк представляется делом огромной важности: от вкуса утреннего кофе до взгляда, которым мельком наградил меня Гун, – все становится поводом для серьезных переживаний.

С ума можно сойти.

Кстати о «сойти с ума» – я все чаще задумываюсь, не приснилось ли мне все случившееся в стране снов. Если бы Софи, по старой привычке, отказывалась признавать всякое волшебство, пожалуй, и я бы поверила, что никогда не бывала в другом мире. Но она переменилась. Каждое утро я заставляю ее рассказывать, что нового в Мабоне, и если сама выражаю сомнения в том, что бывала там, она быстро наставляет меня на путь истинный. Теперь ее не подразнишь разговорами о ее волшебной крови – она только улыбается как ни в чем не бывало.

И еще есть Джо. Вот он-то, на мой взгляд, самая настоящая волшебная страна. Все равно, по какую сторону границы с ним встречаешься, – взгляд мудрого шута не позволяет забыть. И даже Венди побывала наконец в том мире, так что страна снов занимает немало места в моей жизни, хоть я и не смогу больше туда уходить. По крайней мере, долго-долго не смогу.

Я цепляюсь за обещание девочек-ворон. Достаю иногда те перышки и думаю, не позвать ли их по именам. Но я понимаю, что еще не готова. В стране снов недалеко уедешь в инвалидной коляске.

Но я то и дело вспоминаю лес-собор и Мабон. Пожалуй, лучшее доказательство, что мне от них никуда не деться, даже если бы и хотела, – тот вечер, когда меня навестил Тоби.

Мы с Софи были в студии, болтали, пока она промывала кисти. Послышался легкий стук в стеклянную дверь – и он тут как тут. В Мире Как Он Есть ему не понравилось – «очень все страшное», – но все равно время от времени он заходит меня навестить. В первый раз он принес мне блокнот с набросками: отыскал в Большом лесу. Я перелистала страницы – и теперь я знаю, что там побывала. Я знаю, что те наброски сделаны с натуры, а не просто так.

И не только я их узнала.

– Вот Бо, – сказала Венди, первый раз просматривая альбом. Открыт был портрет Нанабозхо, который я написала в Большом лесу. – Он был с Джеком Вертопрахом на той вершине. Я тебе рассказывала.

Я думаю, как здорово, что и она наконец вкусила волшебства, с которым давно знакома Софи и недавно была знакома я. Ей даже не пришлось засыпать – она попала туда в собственном теле. Софи мне рассказала, что тревожило Венди накануне того дня, когда меня похитили, и мы все это уладили. Договорились, что кто бы из нас первым ни научился переходить из мира в мир, сразу научит остальных. И мы всегда и всюду останемся крошечным кланом из трех маленьких свирепых женщин.

Венди могла бы даже первой туда попасть. Она тормошила Джо, но он хочет дождаться, пока мне станет лучше, чтобы учить сразу трех. Я уговаривала его позаниматься пока с ними двумя – с какой стати им меня ждать? – но он непоколебим. Подозреваю, что он старается оттянуть наше появление в мире духов, представляя, что мы втроем можем там натворить. Он ведь знает: как только я встану на ноги, нас уже не удержишь.

Как-то вечером, в конце лета, я пробую обсудить это с Дэниелем. Софи, Венди и Мона играют с профессором в карты. В одну из его безумных игр, которые он сам изобретает, меняя в них правила через каждые несколько партий. А мы с Дэниелем вдвоем гуляем в саду. Он катит меня в кресле по щебневой дорожке – тряское путешествие, но стоит потерпеть, потому что в конце его нас ждет чудесная рощица. Воздух полон запаха цветов и скошенной травы – Гун весь день косил газоны, ворча себе под нос. Небо ясное, и звезды кажутся гораздо ярче, чем должны бы посреди большого города. Но сегодня даже городской шум будто затих.

Дэниель пристраивает коляску так, чтобы иметь возможность присесть на железную скамеечку, держа мои руки в своих.

– Я тебе говорила уже, что волшебная страна на самом деле есть? – начинаю я.

– Я знаю, что ты в нее веришь.

– Нет, дело не в том, верю я или не верю. Я хочу сказать – я там бывала. И когда-нибудь, когда достаточно поправлюсь, я могла бы взять и тебя с собой.

Он меня удивляет – и глазом не моргнул.

– Если мне можно будет посмотреть на этот твой Большой лес, – говорит, – я, уж конечно, не откажусь.

– Ты мне поверил – вот так, сразу?

– А зачем ты стала бы мне врать? – спрашивает он.

Не знаю уж, где он прятался всю мою жизнь, но как же я рада, что он наконец нашелся!

Я притягиваю его к себе здоровой рукой, чтобы было удобнее поцеловать. Первый раз в жизни мне хочется быть поближе к мужчине и ничто во мне не скукоживается.

Сентябрь

По календарю – лето кончилось, и я уже ковыляю по комнате на ходунках. Будь правая рука немножко посильнее, обошлась бы и парой костылей или тросточек, но пока на нее вес не перенесешь, так же как на правую ногу.

В последнюю пятницу месяца я занимаюсь гимнастикой в реабилитации, а Софи бегает по делам и заодно заскакивает на Йор-стрит взять мою почту. Я так и не понимаю, почему не избавилась от чердачка. Не вижу смысла на него тратиться, но профессор упрямо оплачивает счета, а спорить с ним – что пытаться лбом стену прошибить. Если уж он решил, так возражений просто не слышит.

Но мне еще сто лет не подняться по той лестнице – если вообще когда-нибудь буду в состоянии. Кажется, самый оптимистичный прогноз обещает, что я смогу двигать правыми рукой и ногой, но сила к ним не вернется. Останусь хромой, и скорее всего никогда уже мне не танцевать, не бегать и не ходить на долгие прогулки.

Я, разумеется, отказываюсь с этим смириться, но в плохие дни мысль о таком будущем меня основательно гнетет. Этот день оказывается из плохих, и мое состояние тут ни при чем.

– Тебе письмо от Джорди, – говорит Софи, протягивая мне конверт.

Джорди пишет регулярно, но вот уже три недели я ничего от него не получала, а последнее письмо было непривычно мрачным, хотя он так и не написал, в чем дело. Я пробовала до него дозвониться, но никто не отвечал, и автоответчик был отключен, так что я продиктовала Софи бодрый ответ в надежде встряхнуть и развеселить его. Обычно мне это неплохо удавалось.

Хорошо было бы написать самой, – я учусь выводить печатные буквы левой рукой, – но почерк до сих пор нечитаемый, а уж способности к рисованию точно скрываются в правой руке, потому что левой мне ни разу не удалось изобразить то, что хотелось.

– Вскрыть письмо? – спрашивает Софи.

– Конечно.

Она просовывает палец под клапан, разрывает конверт сверху и протягивает мне, так что я могу читать, пока она катит меня по тротуару. Я уверена, она не заглядывает мне через плечо – Софи никогда бы не стала, – но, видимо, меня выдают понурые плечи или еще что-нибудь. Софи останавливается и, зайдя спереди, присаживается на корточки, ухватившись за ручки кресла.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Джорди порвал с Таней.

– Ох, только не это!

Я киваю:

– Он пишет, что очень старался, но просто не способен вписаться в голливудскую жизнь. А Таня в ней просто купается. В конце месяца он возвращается в Ньюфорд.

– Что ты будешь делать?

Она хочет спросить, что я буду делать с Дэниелем. Но для меня здесь нет вопросов.

– Ничего, – говорю я. – Поддержу Джорди. Как Друг.

– Но ведь вы с Джорди… Я-то знаю, как у тебя с ним было. И что бы ты ни воображала, он тебя любит не просто как друг.

Я качаю головой:

– Он любит блестящих женщин. Ты посмотри на Таню. Кинозвезда! А Сэм помнишь?

Она повторяет довод, который успел мне надоесть:

– Это только потому, что ты для него недоступна. Я снова качаю головой:

– Не думаю. И к тому же это уже не имеет значения. Так, как с Дэниелем, у меня никогда и ни с кем не было. Я не собираюсь жертвовать им, что бы ни чувствовала к Джорди.

– Но…

– И вообще, я люблю Дэниеля. Во всяком случае, мне так кажется.

– А он тебя? – спрашивает Софи.

– Думаю, что да.

Хотя он никогда этого не говорил. Софи вскакивает и обнимает меня.

– Очень рада за тебя, – говорит она, – за вас обоих!

Я киваю, тщательно следя за своим лицом, потому что мне хочется расплакаться. Не знаю даже из-за чего. Все, что я говорила Софи, – правда. Мне в самом деле дорог Дэниель, а Джорди для меня может быть только другом. Если что-нибудь могло измениться, то изменилось бы давным-давно. И я счастлива с Дэниелем.

И все-таки меня переполняет грусть: сжимает грудь и подступает к горлу.

– Бедный Джорди, – говорит Софи, снова толкая коляску по тротуару.

Я киваю. Он – наподобие меня – мальчик-луковка, и теперь к старым слоям разочарования и боли прибавится новый, так же мешающий ему жить, как мешает мне наросшая жесткая кожура.

– Бедный Джорди, – соглашаюсь я.

И пожалуй, бедная я. Потому что ничего нельзя знать наверняка. Пока у нас с Дэниелем все замечательно, но ведь я так и осталась Девочкой-Луковкой. Пусть он даже готов поверить в волшебство и страну снов. Пусть он даже любит то, что видит во мне. Но под верхним слоем скрываются другие, и как знать, что будет, когда он до них доберется? Обиженный ребенок. Наркоманка. Шлюха. Все, что сделали со мной и что я делала с другими, особенно со своей сестрой.

Хотя я догадываюсь, что в каждом из нас скрываются такие слои. Не бывает идеальных людей. Штука в том, чтобы принимать друг друга со всеми слабостями и, по возможности, делиться своей силой.

Не спотыкаться на мелочах, сказал бы Джо.

Я улыбаюсь. Пока что я спотыкаюсь на каждом шагу.

Но мне хочется одолеть большой путь. Шаг за шагом.

2

Нельзя сказать, что вернулось лето, потому что осень официально еще не наступила, но такого чудесного вечера город не видел несколько недель. Венди, как и множество других клерков, высыпавших на улицы по окончании рабочего дня, просто не могла себя заставить пойти домой. Она смешалась с толпой на Ли-стрит, и ее занесло во дворик «Рыжего льва», где она нашла свободный столик, заказала стакан вина и получила возможность вволю понаблюдать за прохожими.

Было время, когда ей неловко было бы сидеть одной за столиком, но годы, проведенные в компании закоренелых индивидуалистов вроде Джилли, излечили ее от заблуждения, будто женщина, выпивающая или обедающая в одиночестве, непременно вызывает жалость. Она охотно проводила время с друзьями, но и в том, чтобы гулять самой по себе, научилась находить удовольствие. Не надо поддерживать разговор и уделять внимание своим спутникам – можно просто смотреть, как мир шествует мимо тебя, и не опасаться, что ты этим нечаянно кого-нибудь заденешь.

В такие минуты Венди радовалась, что живет в городе. Она, как и Софи, выросла в Ныофорде и хотя с удовольствием выезжала за город, но по-настоящему уютно ей было только среди городской суеты, среди высоких зданий и машин. Городской водоворот разгонял кровь в жилах, ускорял дыхание. Правда, пустынный каньон среди красных скал, в котором она провела несколько минут, тоже произвел на нее огромное впечатление.

Впервые, сколько она себя помнила, ее тянуло из города в дикую местность, и Венди не могла понять, сам ли каньон или вся страна снов пробудила в ней эту тягу. Быть может, и то и другое.

Она как раз задумалась об этом, когда заметила на улице потрясающую пару, направлявшуюся в ее сторону. Оба темнокожие, экзотичные даже в городе, где стала привычной причудливая смесь народов и рас, особенно в этом районе. Высокий красивый мужчина напоминал гондольера или мексиканского сеньора. На нем были черные ковбойские сапоги, джинсы и куртка, вместо галстука поверх белой рубахи был повязан кожаный шнурок, а черную широкополую шляпу украшала лента. Его спутница была почти такой же высокой и еще более яркой. Линялые синие джинсы заправлены в красные ковбойские сапожки; поверх белой рубашки – короткая безрукавка из оленьей кожи. Шляпы она не носила, не желая, как видно, прятать свои пышные иссиня-черные волосы с двумя белыми прядями на висках.

Глядя на эту пару, Венди ощутила, как в ней всплывают стихи. Софи или Джилли наверняка потянулись бы сейчас за блокнотами для набросков или просто постарались бы запечатлеть в памяти их образ, чтобы потом перенести на холст в студии.

Они подошли ближе, и тут мужчина повел себя странно. Он вскинул голову и втянул ноздрями воздух. Его темные глаза встретили взгляд Венди, и он потянул свою спутницу к кованой решетке, отгораживавшей ее столик от улицы. Улыбнулся ей, блеснув белыми зубами на темном лице, и встал, облокотившись на решетку.

– Я тебя знаю, – заговорил он.

– А… э…

– Нет, – поправился он. В его голосе слышались гортанные рычащие нотки. – Тебя я не знаю, но знаю, где ты была.

Вот странно, подумалось Венди. Не будь с ним женщины, она бы встала и вошла в ресторан или подозвала бы официанта. А может, и нет. Мужчина ее гипнотизировал, она едва ли смогла бы сейчас двинуться с места.

– Где же… где я была? – кое-как выговорила она.

Он кивнул:

– Запах еще держится.

Спутница тронула мужчину за локоть.

– Перестань, Коди, – сказала она, – ты ее пугаешь.

– Правда? – обратился он к Венди.

– Нет, – чересчур поспешно возразила она. – Ну, может, немножко.

– Как тебя зовут? – спросила женщина. Венди с благодарностью повернулась к ней. От взгляда мужчины ей становилось не по себе. Но и глаза женщины были такими же темными – такими же древними и мечтательными.

– Я… Венди.

– Приятно познакомиться, Венди, – кивнула женщина. – Я Маргарет, а это Коди.

Венди быстро взглянула на мужчину.

– Коди? – повторила она. – Не тот Коди, которому принадлежит красный каньон в стране снов?

Коди рассмеялся:

– Каньон никому не принадлежит, милочка. Но у меня там было местечко. Его запах я и учуял.

Тем временем Маргарет с любопытством разглядывала Венди.

– В тебе нет нашей крови, – подытожила она свои наблюдения. – Как ты туда попала?

– С подругой, – объяснила Венди. – Нам надо было кое-что сообщить парням, которые устроили там лагерь: Бо и Джеку.

Она наспех объяснила, как увязалась за Касси в страну снов и как Джо отправил их с Касси на вершину.

– И теперь те места застряли в тебе, а? – спросил Коди. – Зацепили за сердце, и ты только о них и грезишь?

– Вроде того, – кивнула Венди.

– Ребята оттуда ушли, – сказал Коди, – освободили место. И мы с Маргарет нашли себе другой дом, где наши сердца бьются чуть чаще.

– Мне лучшего места не вообразить, – отозвалась Венди.

– Вижу, – подтвердил он. – Похоже, ты нашла дом своего сердца, хоть и не искала.

Венди снова кивнула.

Коди покосился на спутницу, и та ответила ему коротким кивком.

– Вот что я тебе скажу, дорогуша, – заговорил он. – Может, ты приглядишь для меня за той вершиной? Считай, даю в долг и обратно не попрошу. Понятно, хозяина у таких мест не бывает, но всем нам случается называть землю своей, верно? И ты можешь взять у меня каньон и считать его своим. Я всегда готов поделиться. – Он подмигнул Маргарет. – Я вообще всегда готов, верно, дорогуша?

Маргарет ткнула его локтем в бок – чувствительно, решила Венди, – но Коди и глазом не моргнул.

– Что скажешь?

– Я… – замялась Венди. – Но ведь я…

Ей пришлось сделать глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Неужели такое случилось с ней? Все же она заставила себя покачать головой.

– Не могу, – сказала она. – То есть было бы замечательно, только я совершенно не представляю, как туда попасть.

– Ключ я тебе отдам, – успокоил ее Коди, взглянув на свою спутницу.

Та порылась в кармане джинсов и вытащила красный камешек, гладко обточенный водой и ветром, а может быть, тканью кармана, в котором его таскали много лет.

– Держи, – сказала она Венди, вручив ей красную гальку.

Венди робко приняла подарок. Она понятия не имела, чего ждет, но ждала. Вспышки света. Мгновенного перехода в страну снов. Однако камешек спокойно лежал у нее на ладони, поблескивая на солнце.