Текст книги "Там, где кончается река"

Автор книги: Чарльз (Чарлз) Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 11

Вечеринка шла полным ходом. Эбби спрыгнула с ограждения и взяла меня под руку:

– Что ты знаешь о Чарлстоне?

– Как добраться до работы, до колледжа и до тех мест, где хороший клев.

Она покачала головой:

– Это никуда не годится.

Улицы в Чарлстоне широкие – их спроектировали в 1680 году, чтобы избежать столпотворения, характерного для узких лондонских улочек. Мы прошли по Ист-Бэй, свернули налево, к церкви, и спустились по Кэббидж-роу.

– Ты когда-нибудь видел «Порги и Бесс»?

Я покачал головой.

– Если когда-нибудь увидишь, учти, что это та самая Кэт-фиш-роу.

Мы подошли к театру на Док-стрит.

– Здесь я научилась стоять перед толпой незнакомых людей. – Эбби улыбнулась. – И мне нравилось.

Она подвела меня к Дому пиратов, выстроенному из синего гранита с Бермудских островов.

– Говорят, – Эбби показала себе под ноги, – отсюда начинаются потайные ходы, которые ведут к гавани.

– Ты в это веришь?

Она кивнула.

– Откуда тебе знать?

Эбби посмотрела по сторонам и придвинулась ближе.

– Потому что я их видела.

Мы повернули на Чалмерс – самую длинную из сохранившихся в Чарлстоне булыжных мостовых. Корабли Вест-Индской торговой компании привозили с собой английскую гальку в качестве балласта. Наполнив трюмы хлопком, рисом или строевым лесом, они выгружали камни. Практичные колонисты мостили ими улицы, заполняя промежутки битыми устричными раковинами, которые благодаря высокому содержанию извести естественным образом фильтровали сточные воды. Свернув налево, мы миновали «Четыре столпа правосудия»; названные так в честь четырех зданий, стоящих по углам площади. Федеральный суд, окружной суд, городской совет и епископальная церковь Святого Михаила. Еще один поворот, и наша прогулка по иллюстрированной энциклопедии архитектуры под названием «Чарлстон» закончилась.

Эбби объяснила:

– В Чарлстоне сохранилось самое большое количество домов восемнадцатого и девятнадцатого веков. В годы возрождения, которые последовали за ураганом «Хьюго», началась настоящая лихорадка. Все хотели кусочек старины, так что цены на недвижимость взлетели до небес. Не нужно было даже выставлять во дворе табличку «Продается». Владелец обычно намекал друзьям, что собирается продать дом, и к вечеру получал десяток звонков. Конкуренция была страшная. Большинство домов здесь – так называемые чарлстонские одиночные. Шириной в одну комнату, торцом на улицу. Вдоль стены обычно идет веранда, обращенная на юг или юго-восток, чтобы можно было наслаждаться бризом. Колонисты давным-давно поняли, что планировать дом надо с расчетом на долгое мучительное жаркое лето.

Эбби могла за пять минут рассказать о Чарлстоне больше, чем я – за всю жизнь. Она свернула в одну из аллей, чтобы продемонстрировать мне какой-то вымощенный кирпичом проулок. Потом привлекла мое внимание к кованой решетке работы Филиппа Симмонза, а затем показала сад, где росло нечто уникальное: «Говорят, этой глицинии целых сто пятьдесят лет». Я изучал искусство большую часть жизни, но глаз у Эбби был натренирован не хуже, чем у меня, если не лучше. Она замечала красоту в мельчайших деталях. У каких-то ворот она остановилась и указала вверх:

– Это место называется «Поцелуй меня в воротах». Или «Дыхание весны». У этих цветов потрясающий аромат.

Я был изумлен.

– Откуда ты столько знаешь?

– Я коренная чарлстонка. – Эбби улыбнулась. – Мы обязаны это знать.

Было уже за полночь, и мы описали полный круг, оказавшись в паре кварталов от ее дома. Эбби взглянула на меня:

– Ты устал?

Я покачал головой:

– Нет, прогулка пошла мне на пользу. Не знаю, что вы подмешиваете в свой лимонад, но угощать им гостей без предупреждения не стоит.

Эбби засмеялась, схватила меня за руку, и мы почти бегом миновали несколько кварталов.

– Он закрывается в час, так что мы придем как раз вовремя, – заметила она.

– Кто закрывается?

На улицах было тихо, их освещали только газовые фонари и свет фар проезжающих мимо машин. На мусорном контейнере дрались коты, а где-то вдалеке лаяла собака. Мы вернулись на Рэйнбоу-роу и подошли к винному магазинчику на углу. Эбби открыла дверь, и я увидел пожилого афроамериканца в малиновом свитере. Он сидел за прилавком, вытянув ногу и постукивая ею в такт джазу – мелодия лилась из висящего на стене радио. Один его глаз был закрыт бельмом, но борода и усы аккуратно подстрижены, а розовая рубашка выглажена и накрахмалена. Эбби приблизилась к нему, и он с улыбкой встал.

– У ваших родителей, должно быть, вечеринка, если вас прислали за покупками в такой час.

– Мистер Джейк, это мой друг Досс Майклз, – сказала она.

Он посмотрел на меня здоровым глазом. Эбби обернулась ко мне:

– Мистер Джейк работал в театре. Он научил меня танцевать.

Мистер Джейк добродушно рассмеялся. Он помолчал, а потом протянул руку.

– Ты тот парень, который выручил мисс Эбби?

Я кивнул. Он широким жестом обвел свой магазин:

– Тогда бери все, что хочешь.

Эбби шагнула вперед и обняла его за талию.

– Мистер Джейк, я хочу показать Доссу подвал.

Он направился в угол, потянул утопленную в полу ручку и откинул крышку люка. Эбби включила фонарик, и мы втроем спустились по старой деревянной лестнице. В подвале, сложенном из огромных вырубленных вручную каменных блоков, было прохладно, и где-то капала вода.

Мистер Джейк объяснил:

– Это кусок одного из туннелей, которые ведут из города. Они тянутся подо всем Чарлстоном. Во время урагана «Хьюго» их заполнило водой… и всех крыс смыло. – Он снова засмеялся. – Некоторые ходы обрушились. Другие остались. Мало кто про них знает.

Я провел рукой по стене и прислушался. Мистер Джейк продолжал:

– Когда я был мальчишкой, то частенько залезал в дренажную трубу неподалеку от пристани, проходил пару кварталов по туннелям со свечкой в руке и проникал в театр изнутри. С парадного входа меня не пускали, поэтому я пробирался снизу. Наверное, я видел больше спектаклей, чем кто бы то ни было.

Эбби повернулась ко мне:

– Мистер Джейк скромничает. Его карьера началась в здешнем театре, а потом он перебрался в Нью-Йорк и блистал на Бродвее. – Он кивнул. Эбби взяла его за руку. – Мистер Джейк, вы помните наш первый танец? – Она сбросила туфли. – Мне было шесть лет. В театре потребовалась дублерша. Мне предстояло исполнить очень сложный номер с мистером Джейком.

Я прислонился к стене, пока Эбби и мистер Джейк вспоминали. Его каблуки шаркали по кирпичному полу, и вместо одного шага он делал два, но лицо старика сказало мне все, что я хотел знать.

Они остановились. Мистер Джейк тяжело дышал, но улыбался не переставая. Эбби встала на цыпочки, поцеловала его в щеку.

– Мистер Джейк, вы по-прежнему самый лучший.

– Мисс Эбби… – он вытащил из заднего кармана новый платок, расправил его и вытер лоб и шею, – вы обрадовали старика.

Мы вылезли из подвала и вышли на улицу. На обратном пути Эбби снова рассказывала о домах, мимо которых мы проходили, и об их владельцах. С меня слетали последние остатки хмеля, я слушал и ощущал нечто странное. Всю жизнь я как будто плавал между островами, которые слишком далеко отстояли друг от друга. А сегодня вечером, стоя на одном из них, я взглянул на океан и впервые увидел далекий берег.

Глава 12

2 июня, утро

Ночь мы провели на пляже, под деревом. Эбби положила голову мне на колени и спала урывками, а я вспоминал события последних четырех лет и медленно накалялся. Наблюдать за тем, как трое идиотов роются в наших вещах, было крайне унизительно. Я страшно, злился. Эбби забормотала, ее руки и ноги коротко подергивались. Из-за боли она не высыпалась месяцами. Она задремывала и снова пробуждалась, не в силах крепко заснуть. Это было все равно что спать с открытыми глазами.

Я коснулся ее виска, уха, шеи, плеча. Под глазами у Эбби залегли темные круги, веки запали. Пальцы у нее дрожали. Я взял жену за руки и сложил их на груди.

Эбби так сильно и так долго надеялась, но каждое обследование, каждый результат анализов словно уносили часть ее. Врачи объяснили, что бессонница – результат болезни: препараты, которыми отравляли мою жену, привели к истощению центральной нервной системы. Но наверное, дело не только в них. В глубине души Эбби знала: если она расслабится, то может больше никогда не проснуться.

Я очень люблю фильмы про Рокки. Я все их смотрел по двадцать раз. Мне просто нравится история человека, который не желает сдаваться. Снова и снова он поднимается на ноги и говорит: «Я жив». Не поймите меня превратно. Я не похож на Рокки. В отличие от Эбби. Вы только посмотрите на нее. Вот лежит самая прекрасная, смелая, удивительная женщина на свете, которая продолжает бороться, пусть даже внутренний голос твердит, что она превратилась в жалкую тень себя. Она еще отражает удары.

Потом, спустя недели и месяцы, люди будут спрашивать, зачем я это сделал. Чего ради? Вряд ли я смогу выразить, это словами. Если человеку приходится задавать вопрос – значит, он не поймет и ответа. По крайней мере, такого ответа, какой я смогу дать.

Никто не способен бороться вечно. Я приготовился к двум битвам. В первой из них мы с Эбби сражались бок о бок. И победили. Но шли годы, и я видел, что приближается вторая, самая страшная. Эбби, возможно, еще сопротивлялась, но уже была побеждена. Честно говоря, думаю, что она продолжала бороться лишь ради меня. Я провел много ночей без сна, размышляя: что случилось бы, если бы я позволил ей прекратить борьбу? Если бы сказал, что она может остановиться. Вдруг она ждала этих слов?

Когда над верхушками деревьев наконец показалось солнце, я уже был готов кого-нибудь пристрелить.

Эбби проснулась, подняла голову, протерла глаза:

– Как дела?

Я отвернулся и смахнул слезы, не снимая указательного пальца с курка пистолета. Эбби приподняла бровь.

– Даже так? – Она села. – Не позволяй им лишить нас всего. Ты меня понял?

– Подожди здесь, а я посмотрю, что осталось. – Я спустился к реке и зашагал на другой берег.

Разведка не отняла много времени. Эти парни сожгли все. Берег был покрыт пеплом. Второе каноэ опустело, но держалось на плаву. Короче говоря, мы остались без еды, без палатки и без навигатора. У Эбби были спальник и футболка – больше ничего. У меня – рубашка, шорты, сандалии, два пистолета и аптечка. Ни еды, ни питья.

Нужно было двигаться дальше.

Я подтянул лодку к берегу, уложил в нее Эбби.

– Еще несколько миль, и нам начнут попадаться хижины… и этот курорт. Может, мы что-нибудь там найдем.

Она ухмыльнулась.

– Курорт? Наверное, я сумею вписаться в обстановку.

Я имел в виду колонию нудистов, населенную представителями всех слоев общества, от пожилых ретроградов до молодых экспериментаторов. Обычно они держались в стороне от реки и не привлекали особого внимания, но турист, не знающий, чего ожидать, рисковал сильно удивиться.

Эбби коснулась кармана, где лежала газетная вырезка.

– Чем займемся сегодня?

– Детка, мы будем искать воду. А если повезет, то и одежду для тебя.

Она вытащила ногу из спальника. На бедре виднелись небольшие синяки.

– Не вешай нос. Не каждый день тебе доводится плыть по своей любимой реке в обществе обнаженной женщины.

– Ты права.

Я полез за картой, но она исчезла. Я похлопал себя по карманам, надеясь услышать шуршание пакета, но тщетно. Эбби догадалась:

– И статья пропала?

Я кивнул. Уголки ее губ поползли вверх.

– Ну, я могу положиться на свою память.

Как это знакомо. Если все пропало, что еще остается?

Я греб минут двадцать, а потом потащил каноэ через ветки, пока не оказался на глубокой воде. Берега с обеих сторон возвышались почти отвесно метров на шесть. Упавшие деревья представляли собой такой лабиринт, что я снова вылез и надел постромки. Это было все равно что идти по бобровой плотине. На каждом шагу я проваливался сквозь бурелом, отталкивал ветки, нырял под них, перешагивал. Проблема была не только во мне. Не хотелось переломать Эбби ребра. Я перетаскивал каноэ через бревно, по моему лицу катился пот, изрезанные руки кровоточили. Эбби схватилась за борт и начала смеяться.

– Милая?..

Я уперся покрепче и потянул. Потом еще раз. Наконец каноэ перескочило через бревно и заскользило по воде, чтобы вскоре ниже упереться в очередную преграду.

– Что?

– Когда вернемся домой, поменяй на этой крошке амортизаторы.

– Я об этом подумаю.

– Отлично. – Эбби снова легла. – Разбуди меня, когда выберемся из этого лабиринта.

Я снова ухватился за постромки и взглянул на реку. Впереди в пределах видимости лежало еще штук пятьдесят поваленных деревьев – настоящие барьеры. Эбби сказала «весь путь от Мониака» и имела в виду именно это. Ритм здесь только тот, что задает река. Она владеет тобой, ломает, вынуждает уповать на милость свою, не дает ни единого шанса. Она останавливает тебя и заставляет оглядеться. Бросить вызов – и подвергнуться проверке.

"На обоих берегах росли виноградные лозы в руку толщиной. Они обвивали стволы дубов и свешивались с их ветвей, точно со шпалер. Встречаясь над рекой, лозы переплетались и создавали паутину, сквозь которую едва пробивался солнечный свет. В сентябре им предстояло прогнуться под тяжестью гроздьев. А сейчас они были покрыты листвой и маленькими зелеными цветками, и по ним бегали ящерицы.

Виноградники здесь, в сыром и влажном климате, на песчаной почве, благоденствуют. Плюс близость реки. Виноградины – с грубой кожицей и непременно с пятью косточками – достигают двух дюймов в диаметре, а цветом они – от зеленоватого и бронзового до лилового и черного. Когда виноград созревает, хозяин расстилает на земле брезент и трясет лозу. Содержание сахара в винограде достигает двадцати пяти процентов, поэтому из него получается хорошее варенье, но чаще всего здесь делают вино.

Я перебрался через бревно, перетащил следом каноэ, и оно закачалось на воде. Я измучился. Стоял, опираясь на лодку, и глотал воздух. За моей спиной послышался щелчок курка. Хриплый, сорванный голос (в горле у говорившего клокотала мокрота) произнес:

– Ну вы и психи.

Я обернулся и чуть не уперся лбом в ствол старого заржавевшего ружья. Ружье держала самая чудовищная женщина из всех, что я когда-либо видел. Беззубые десны, полный рот жевательного табака, сдвинутая на затылок шляпа, узловатые скрюченные пальцы. Кожа у нее была не черная и не белая, а какого-то промежуточного оттенка, лицо покрыто, веснушками, кончик правого уха отсутствовал. На ней были резиновые сапоги по колено, грубый комбинезон и рваная клетчатая рубашка. Женщина отвела ствол ружья в сторону и оглядела меня с головы до ног. Стоило ей сейчас спустить курок, и она снесла бы мне полголовы. Левый глаз у нее почти полностью ослеп из-за катаракты. Она сомкнула губы, собрала во рту слюну и отработанным движением сплюнула. Потом, ее внимание привлек шорох. Она быстро развернулась, прицелилась, и выстрелила. Из ствола вырвался метровый язык пламени – длиннохвостый грызун на противоположном берегу получил, чудовищный заряд свинца и разлетелся на клочки. Женщина выбросила гильзу, перезарядила ружье и захлопнула патронник. Прищурившись, она осмотрела меня и лодку. Заслышав выстрел, Эбби села и широко раскрыла глаза. Женщина опустила ружье и покачала головой.

– Крысы!.. Грызут мой виноград. Черт бы их взял.

Эбби кивнула:

– Понимаю.

Женщина указала ружьем в мою сторону.

– Ты с ним?

– Он обещал мне круиз по Аляске – ну, знаешь, в те места, где можно понаблюдать за китами… и вот что я получила в итоге.

Женщина открыла патронник, перекинула ружье через плечо, точно бумеранг, и засмеялась, а потом сплюнула в реку.

– Ты мне нравишься.

Эбби пожала плечами:

– Полагаю, лучше так, чем наоборот.

Женщина снова захохотала. В груди у нее клокотала мокрота, и меня затошнило.

– И что ты тут с ним делаешь?

– Он мой муж.

Она указала на меня стволом.

– Он идиот.

– Знаешь, мой отец твердит то же самое вот уже четырнадцать лет.

Ее хохот походил на вой гиены. Что-то в груди у нее сработало – женщина надула щеки, и в реку полетел ошметок размером с устрицу.

– Ты мне нравишься.

Эбби проследила за полетом плевка. Когда тот плюхнулся в воду, вокруг тут же закипела рыбешка.

– Я рада, что мы поладили.

Женщина зашла в воду и приблизилась к каноэ. Она стояла по пояс в воде и пристально смотрела на Эбби, а потом качнулась с ноги на ногу и спросила:

– Ты больна?

Эбби кивнула:

– Да.

– И что с тобой?

– Ну… – Эбби посмотрела на меня и пожала плечами, а потом поднесла руку к виску. – Здесь такая штука, которая все время растет. Похоже, она живет собственной жизнью.

Женщина языком переправила от одной щеки к другой огромный кусок плиточного табака.

– И что будет?

– Если верить врачам, это все равно что носить в голове бомбу.

– И когда она взорвется?

– Никто не знает.

Женщина взяла Эбби за руку и принялась внимательно рассматривать ее лицо.

– Я ничего не вижу.

– Я тоже, так что поверь на слово. – Эбби поправила платок. – Там что-то есть.

– И что будет, когда эта штука взорвется?

Эбби улыбнулась.

– С одной стороны, я перестану страдать. Это хорошая новость.

– А плохая?

Эбби указала на меня:

– Он женится на одной из моих богатых подруг.

Женщина захлопнула патронник и угрожающе помахала ружьем.

– Так все дело в деньгах, да? Ах ты, сукин…

Эбби положила руку ей на плечо.

– Все в порядке. Правда.

Судя по всему, женщина услышала очередной шорох на противоположном берегу, потому что внезапно развернулась на сто восемьдесят градусов и выпалила. На сей раз грызун просто распался на составные части, оставив после себя красное пятно на песке. Женщина кивнула и сплюнула. Она вытряхнула гильзу, перезарядила в третий раз и снова перебросила ружье через плечо, а потом потянула носом воздух и обернулась к Эбби:

– Тебе нужна помощь?

Жена покачала головой:

– Нет… все нормально. Он только выглядит грубияном, а на самом деле безобиден, как маргаритка.

Женщина подошла ко мне, сдвинула мою шляпу на затылок и заглянула в глаза.

– А по мне, так обычный мужик.

Она коснулась моего виска загрубевшим пальцем и слегка покрутила.

– Если с ней что-нибудь случится, я тобой займусь.

Эбби рассмеялась:

– Да уж, пожалуйста. Я буду спать спокойно, зная, что он сейчас не трахается с одной из моих подруг.

Женщина зашлепала по воде на берег. Сзади на комбинезоне у нее была дыра, сквозь которую виднелись обвислые ягодицы. Белья она не носила. Эбби, прикрыв рот, подавила смешок. Выйдя на берег, женщина снова обернулась к нам. Ее улыбка увяла, лицо пошло морщинами. Она тяжело вздохнула.

– В некоторых местах река расширяется. В других полно упавших стволов, так что хрен пролезешь. А еще она крутит и вертит черт знает как. А потом бежит долго-долго. И ее не остановить. Нельзя поставить запруду. Если попытаешься, она ее просто обойдет. Всегда пробьется. Вот что такое река. Всегда прокладывает себе дорогу. – Она сплюнула и указала ружьем на меня: – По-моему, он тоже такой.

Женщина заглянула в деревянную лачугу на берегу, вытащила бутылку, старую, поцарапанную, зубами извлекла пробку и отхлебнула. Она поболтала содержимое во рту, будто полоскала зубы, и кивнула, а потом вогнала пробку обратно.

– Прошлогоднее. Хорошая, штука.

Я указал на виноградные лозы над головой.

– Сама делаешь вино?

– Ну да. По собственному рецепту. В наших краях эту штуку называют «сногсшибаловкой», «лисьим вином», «соком радости», а еще… – она покрутила бедрами, изображая чудовищный танец, который, слава Богу, с тех пор мне не доводилось видеть, – «поплясушкой».

– О Господи! – вырвалось у Эбби. Женщина снова перекинула ружье через плечо:

– Плывите спокойно.

Шуршание в листве, и она одним движением вскинула ружье и прицелилась, но стрелять не стала и удовлетворенно вернула ружье в прежнее положение. Я повернулся и увидел змею, которая заглатывала еще живую крысу. Из пасти у нее торчал крысий хвостик.

Я нахлобучил шляпу на лоб, надел постромки и зашагал вперед.

Такова река. Она обрушивает на тебя самое худшее, а потом предстает перед тобой в своем уродливом, отвратительном обличье. Но если ты нырнешь поглубже, река удивит тебя, очарует и о многом напомнит.

Глава 13

После рождественской вечеринки прошло два дня. Передо мной стоял холст, освещенный единственной лампой. Близилась полночь. Я сидел на табурете на чердаке с кистью в зубах и пытался, прищурившись, извлечь из теней некий смысл. На холсте передо мной было лицо Эбби – ее правое ухо, линия щеки, губы. Кончик носа указывал на Форт-Самтер. Лицо занимало почти половину холста. Завитки волос – в левом верхнем углу, потом взгляд двигался вниз, а оттуда – к форту в нижнем правом углу. Затем – вверх, от огней форта – к луне, и снова налево. Полный крут завершен.

Стук в дверь вывел меня из задумчивости. С кистью в зубах я подошел к двери, ожидая увидеть какого-нибудь пьяного юнца, ошибшегося домом. Сигаретный дым и шум из соседнего бара нахлынули на меня, как только я отворил. Из полумрака шагнула Эбби – в жемчугах и норковой шубке. Я отступил на шаг назад. Она улыбнулась, покачала головой и прошла в студию.

– Работаешь?

Я посмотрел на часы и ответил, не выпуская кисти изо рта:

– Уже нет.

– Отлично.

Я закрыл дверь, и Эбби подождала, пока глаза привыкнут к тусклому свету. Яркая лампочка на чердаке привлекла ее внимание. Она вытянула шею, заметила холст и принялась карабкаться по лесенке. Я пошел следом, стараясь держаться на расстоянии. Эбби несколько минут смотрела на картину, подойдя вплотную, а потом сделала шаг назад.

– Ты с ума сошла? – спросил я.

– Нет, – ответила она, не глядя на меня. – Я привыкла, что мое лицо воруют.

– Прости.

Она покачала головой.

– Почему ты нарисовал именно меня?

– Потому что ты – это ты.

Эбби пожала плечами.

– Возможно. – Она помолчала минуту и посмотрела так, будто хотела сказать что-то еще. Наконец произнесла: – Обычно такой вид мне удается придать лишь с помощью фотошопа.

– Ты с ума сошла? – повторил я.

– Нет. Но я – легкая добыча. Кто угодно может меня нарисовать. Не уподобляйся остальным.

Ее настойчивость меня удивила.

– Все твердят, что я красива. Да, ну и что? Я большую часть жизни провела перед объективами. Мной пользуются, чтобы продавать свою продукцию. Только и всего. Мои лицо и фигуру, к которым я не имею никакого отношения, используют, чтобы показать другим, что они не такие, как я. Что они некрасивы. Не вписываются в формат. – Взгляд у нее был неживой. Эбби обвела студию рукой. – Если хочешь создавать великое искусство – искусство на все времена, – найди человека, которому не повезло в жизни, и покажи ему, каков он на самом деле. Рисуй сломленных, униженных… и заставь их поверить.

На крышу вела узкая винтовая лестница. Ночью, при луне и свежем ветерке, я частенько работал наверху. Там было тихо, и я мог смотреть на мир с высоты птичьего полета.

– На крыше? – уточнила Эбби. – Можно?..

Я поднялся по лесенке, отворил люк и помог ей взобраться. Кирпичная стена студии возвышалась над краем крыши метра на полтора, отделяя нас от Кинг-стрит. На ней уютно сидели и ворковали толстые голуби. Я закрыл дверь, они вспорхнули и принялись описывать круги у нас над головами. Эбби погрозила пальцем ближайшему, самому нахальному.

– Ах ты маленький негодник. Мой отец коллекционирует оружие. Если нагадишь на мою шубку, я лично тебя пристрелю.

Голубь взмыл вверх и скрылся в ночи. Эбби была абсолютно не похожа на всех, кого я знал. То серьезная, то улыбающаяся. Но эта способность достается дорогой ценой. Эбби прислонилась к стене и закрыла глаза.

– Помоги спуститься.

– С тобой все в порядке?

Она кивнула с видом человека, страдающего морской болезнью.

– Мигрень. Так внезапно…

Мы спустились по лестнице; мне пришлось нести девушку. Я устроил Эбби в постели, наполнил пакет льдом и положил ей на затылок. Моя единственная смена постельного белья была настолько грязной, что я спал, постелив спальник поверх матраса.

– Как мило, – заметила Эбби.

– Прости. После той ночи в парке простыни слегка запачкались кровью. – Я указал на груду смятых простыней в углу.

Я помог Эбби разуться, подсунул под колени подушку и накрыл ноги одеялом, а шубку набросил на плечи. Эбби шепнула:

– Ты уже делал это для кого-то?

– Да. Для мамы.

Она крепко спала до утра, пока по улице не проехал мусоровоз. Я сидел на табурете, с перепачканными краской пальцами. Одна кисть в зубах, точно нож, другая в руке. За ночь я дописал портрет.

Эбби села, протерла глаза и взглянула на холст:

– А ты времени даром не терял.

Я кивнул, пытаясь разгадать ее реакцию. Она похлопала по постели рядом с собой.

– Если ты и собирался воспользоваться моим положением, то упустил свой шанс.

Я улыбнулся, не выпуская кисти изо рта.

– Я, конечно, об этом подумывал, а потом вспомнил, что твой отец коллекционирует оружие.

Эбби встала, подошла ко мне и положила руку на плечо.

– Да. – Она поцеловала меня. – Спасибо.

Я выплюнул кисть.

– Не стоит благодарности.

Эбби засмеялась.

– Окажешь мне услугу?

– Ничего противозаконного?

– Да, но… – Она посмотрела на холст. – Это займет некоторое время. И… – Эбби посерьезнела, – будет для тебя испытанием.

– Все, что угодно.

Она указала на краски и мольберт.

– Все это можно перевезти?

– Да.

– Завтра вечером ты занят?

– Я работаю, но могу взять отгул.

Эбби обулась, забрала шубку и еще раз поцеловала меня.

– Без кисти это делать удобнее.

Она подошла к двери и надела солнцезащитные очки. Я ткнул в сторону улицы.

– Люди начнут болтать, если увидят, как ты выходишь отсюда поутру. Скажут, что ты пошла по плохой дорожке.

– Они в любом случае начнут болтать. – Эбби показала на портрет. – Сколько ты за него хочешь?

– Он не продается.

– Значит, завтра в пять?

– Да.