Текст книги "Вспышка молнии за горой "

Автор книги: Чарльз Буковски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Чарльз Буковски
Вспышка молнии за горой (The Flash of Lightning Behind the Mountain)

ЧАСТЬ 1

Одинокий и злобный,

Слежу я

За старушками в магазине

Немец

Быть немецким мальчишкой

В Лос-Анджелесе двадцатых…

Мне приходилось тяжко.

Антигерманские нравы тогда

Цвели пышным цветом -

Последствия Первой мировой.

Стаи местных парней

Гоняли меня по округе И орали:

«Держи, держи немчуру!»

Поймать меня они не сумели ни разу.

Я был словно кот.

Я знал все ходы и выходы

Скверов и переулков.

Я вмиг перемахивал через ограды в шесть футов,

Исчезал на задних дворах, в дальних кварталах,

На крышах гаражных и в сотне других укрытий.

Но, в общем, они не больно-то и старались

Меня поймать, боялись – вдруг да пырну ножом

Или просто выколю глаз!

Длилось все это чуть меньше полутора лет,

А потом прекратилось – как-то резко и враз.

Меня кое-как признали (не слишком, но все же),

Я большего и не желал.

Эти сукины дети были американцы,

Они родились здесь, отцы их и матери – тоже.

Их звали Бейкеры, Салливаны и Джонсы.

У них были бледные лица и часто – толстые пуза.

У них текло из носов, и на их поясах

Красовались огромные пряжки.

Я решил – никогда не стану американцем!

Героем моим был барон Манфред фон Рихтхофен,

Легендарный немецкий ас,

Уничтоживший восемьдесят их лучших пилотов,

И с этим они

Ни черта не могли поделать.

Их родители не выносили моих

(Я сам, кстати, тоже).

Я решил: вырасту – буду жить

Где-нибудь типа Исландии,

Никогда никому не стану дверь отпирать,

Буду жить чем пошлет Бог,

Жить с прекрасной женой и дюжиной диких зверей. Вот так все примерно и вышло!

German

Старая дева

Она была очень тощей, седенькой, сгорбленной.

Она каждый день стояла у самых дверей

Первого международного банка Сан-Педро.

Люди входили и выходили,

Она подбиралась поближе

И тихонько

Просила милостыню -

У этого или того…

Когда у меня просят денег,

Процентов на семьдесят пять

Я подаю, но в двадцати пяти прочих

Инстинктивно чувствую неприязнь -

И просто не ощущаю

Желания подавать.

Старушку у банка я невзлюбил сразу,

Довольно долго она была мне неприятна.

Мы понимали друг друга уже без слов -

Просто я вскидывал руку жестом отказа,

А она торопливо шла прочь.

Это случалось так часто,

Что она

Запомнила мое лицо и больше не подходила.

Как-то днем я, сидя в машине,

Следил за ней.

Из ее двадцати попыток

Семнадцать были удачны.

Она снова тихонько кого-то взяла за рукав…

Я уехал – и вдруг ощутил

Острое чувство вины за свою толстокожесть,

За привычку отказывать старой деве.

А позже

На ипподроме, что в Голливудском парке,

Между шестым и седьмым заездом,

Я снова встретил ее, она пробиралась

Между рядами.

Сгорбленная и тощенькая,

В костлявой ручке зажата

Толстая пачка купюр.

Ясно, она собиралась поставить

На следующий забег.

У нее, конечно, было полное право

Здесь находиться,

Ставить свои деньги с нашими наравне.

Она ждала и желала

Того же, чего желают и ждут

Едва ли не все люди, -

Удачи.

Я наблюдал: вот она

Дошла до конца прохода,

Остановилась, заговорила

С молодым человеком, он улыбнулся

И протянул ей квитанцию.

Я решил – хватит мне отвлекаться,

Поднялся и отошел

К окошку тотализатора,

Чтобы сделать свою ставку.

Возвращаясь к себе на место,

Я спускался по лестнице, а она

Поднималась навстречу.

Мы встретились взглядом, и машинально

Я поднял руку -

Тем самым жестом, который она

Так часто видала у банка.

Она посмотрела в упор,

Голубые глаза не мигали. И, проходя

Мимо меня по ступенькам,

Она сказала:

«Пошел ты!»

Конечно, она права.

Это – закон выживания.

Так поступает компания «Дженерал моторе»,

Так поступаете вы,

Так поступают кошки,

Так поступают птицы, нации и народы.

Так поступаю я, наши близкие так поступают.

Даже боксеры – и те так иногда поступают!

Это случается всякий раз,

Когда вы покупаете хлеб,

Часто это становится ужасом и безумьем -

И случается вновь,

Случается в кабинетах врачебных

И в переулках ночных,

Везде где угодно,

Ежесекундно,

Снова и снова -

Все мы хотим выжить!

Это – не побороть.

Это – привычно.

Это – обычная жизнь,

Уж так оно есть.

Я вернулся и сел.

Хотел поразмыслить,

Но так ничего толкового

И не придумал…

Когда же лошади

Вырвались из ворот

Под свист пригнувшихся к седлам жокеев,

Одетых в шелк -

Оранжевый, голубой,

Слепяще-розовый, желтый,

Салатовый и зеленый

(Безумная радуга сдержанной ярости),

По крикам толпы хлестнуло

Солнечным светом…

И я неожиданно понял – мы все навеки

Запутались в созданных нами самими сетях.

И я немедля простил

Старой деве

Ее принадлежность.

The Old Girl

Птицы

Резко, отчаянно

В воздухе пахнет убийством,

Когда меж ветвями снуют летние птицы,

Шумно щебечут, смущая воображение…

Попугай престарелый,

Сроду не говоривший,

Сидит, размышляя, в китайской прачечной -

Сердитый,

Забытый,

Безбрачный.

Перья его крыльев -

Алые, не зеленые,

Мы с ним узнаем друг в друге

Собратьев по долгой, впустую истраченной жизни.

…Вторая жена меня бросила из-за птиц -

Я выпустил их из клетки.

Желтая – та, со сросшимся плохо крылом -

Слетела влево и вниз,

Свистящая, точно органные мехи,

Кошачья добыча;

Вторая – та,

Ядовито-зеленые перья,

Пустая головка с наперсток -

Ракетой взлетела ввысь,

В небо пустое,

Исчезла, точно угасшая страсть,

Точно вчерашнее желанье,

Покинув меня

Навеки.

Когда же моя жена

Вернулась домой ввечеру,

Вся – пакеты, планы, надежды,

Уловки и ярая жадность, -

С сияющим видом

Сидел я над перышком желтым

И музыку впитывал слухом -

Ту, что она,

Как ни странно,

Не в силах была

Услышать.

The Birds

День игры

Эта дамочка вечно ко мне цеплялась -

И то ей не так, и это…

«Кто спину тебе исцарапал?»

«Да без понятия, детка, наверно -

ты…»

«Спутался с новой шлюхой?!»

«Что за засос на шее?

Горячая, видно, девка!»

«Где? Детка, я ничего не вижу».

«Где?! Вот же! Слева – на шее,

Слева!

Видно, завел ты ее круто!»

«Чей у тебя номер записан

На спичечном коробке?»

«Что там за номер?»

«Вот этот вот! Телефонный!

И почерк – женский!»

«Да сдохнуть мне, если помню, откуда он взялся…»

«Вот позвоню сейчас – и проверю,

Да, позвоню!»

«Действуй давай».

«Нет, я порву его в клочья, номер этой мерзавки,

В клочья порву!»

«Ты трахался с нашей соседкой!

На нашей кровати!

Пока я была на работе!»

«Чего?»

«Мне другая соседка сказала! Сказала – она явилась

Прямо в нашу квартиру!»

«Ах, эта… она просто сахар

У нас одолжила».

«Сахар, как же! Ублюдок, ты ее трахал

Прямо у нас дома, прямо на нашей кровати,

На глазах у нашего пса!»

«Да она только сахар просила, она здесь

Пару минут пробыла».

«По-быстрому перепихнулись?!»

А потом я узнал – она трахалась с доставщиком пиццы

Прямо в его фургончике,

Трахалась с продавцом столовых приборов

В мужском туалете, у писсуара, .

В кабинке для инвалидов.

И было еще что-то такое с газовщиком -

Полагаю, минетик, не больше.

Она выставляла меня дураком,

Прикрывалась щитом своих обвинений -

А сама изменяла напропалую,

Чуть ли не каждый день.

А когда я припер ее к стенке, она

Ответила мне:

«И ЧТО?!»

Я ее выставил.

Мы из-за пса судились – выиграла она.

И когда молодая соседка снова зашла

Спросить сахарку,

Она задержалась подольше,

Чем на минутку-две…

Game Day

Газы

У бабки моей была большая проблема

С испусканием газов.

Она бывала у нас только по воскресеньям.

Садилась к обеду -

И испускала газы.

Она была очень толстой,

Ей было восемьдесят,

Любила большие стеклянные брошки -

Вот первое, что вы замечали,

Не считая, конечно, газов.

Она испускала газы,

Стоило только подать обед – громкими залпами

С перерывами где-то в минуту, Так -

Раза четыре иль пять,

Пока мы клали на тарелки печеный картофель,

Разливали подливу,

Резали мясо.

Никто не сказал ей ни слова,

Тем более – я.

Мне было всего шесть лет.

Говорила только она – моя бабка.

После четвертого или пятого залпа

Она усмехалась небрежно:

«Я вас еще всех тут переживу!»

Не больно-то мне это нравилось:

Сначала она пукает,

А потом выдает такое!

И – каждое воскресенье:

Она (папина мама),

Каждое воскресенье – газы и смерть,

Печеный картофель, подлива,

Большая стеклянная брошка.

Воскресные эти обеды всегда кончались

Мороженым,

Яблочным пирогом

И громким скандалом -

Не важно, из-за чего.

Бабка моя наконец вылетала из дома

И на поезде красном возвращалась

К себе в Пасадену.

В доме воняло еще, наверное, с час.

Отец мой бродил по столовой,

Как опахалом, вонь разгоняя газетой,

И говорил: «Это все из-за чертовой кислой капусты,

И зачем она ее ест!»

Gas

Загадочная нога

Прежде всего – найти, где у этого дома парковка,

Было очень и очень непросто.

Совсем рядом был главный проспект -

И неслись по нему безжалостные убийцы,

Выдававшие пятьдесят пять в зоне

Ограничения до двадцати пяти.

Один прижимался к моему бамперу так тесно,

Что я наблюдал его искаженную рыком рожу

Прямо в зеркальце заднего вида -

И я оттого ухитрился проехать

Мимо узкого переулка, – а если бы не проехал,

Свернул бы прямо к левому краю дома, к самой парковке.

Я выехал на соседнюю улицу, свернул направо,

А после снова направо. Заметил дом -

Безжалостно-синее нечто -

Снова свернул направо – и наконец увидел:

Крошечный знак «парковка».

Подъехал.

Охранник не поднял красно-белый

Деревянный шлагбаум.

Он просунулся головой в окошко.

«Вам чего?» – он спросил.

Он был вылитый киллер в отставке.

«К доктору Мэнксу», – сказал я.

Он взглянул на меня с сомненьем и проворчал:

«Проезжайте!»

Полосатый шлагбаум поднялся. Я заехал,

Покружил, покружил еще,

Нашел наконец свободное место – далековато,

С футбольный так стадиончик от дома.

Вошел.

Отыскал кое-как

И двери, и лифт,

И нужный этаж,

И нужное отделенье.

Вошел.

В вестибюле народу было – битком.

Старушка одна

С регистраторшей говорила.

«Но можно к нему сегодня?»

«Нет, миссис Миллер. Пришли вы

В нужное время – однако спутали день.

Сегодня среда, а записаны вы

На пятницу».

«Но мне пришлось – на такси… Я человек старый,

С деньгами плохо, нельзя ли к нему сегодня?»

«Миссис Миллер, мне жаль, однако записаны вы На пятницу.

В пятницу и приходите!»

Миссис Миллер ушла – одинокая,

Бедная, дряхлая,

Поплелась она к двери.

Я выскочил ловко вперед. Назвал свое имя.

Велено было сидеть и ждать.

Сел среди прочих.

Заметил журнальный столик, полный журналов.

Подошел. Взглянул на журналы.

Странно – но ни один из них не был свежим.

Если честно, все они были

Годовалой давности -

Или больше.

Сел.

Тридцать минут прошло.

Потом сорок пять.

Час.

Сидящий рядом мужчина заговорил:

«Я жду полтора часа», -

Сказал он.

«Кошмар, – говорю. – Они не должны поступать так!»

Он не ответил.

В этот момент регистраторша назвала Мое имя.

Я встал. Заявил ей – вон тот мужчина прождал

Уже полтора часа.

Она не дрогнула бровью.

Сказала: «Прошу за мной…»

Следом за ней я прошел через темный холл.

Она отворила. Указала: «Сюда!»

Я вошел, и она затворила за мною дверь.

Сажусь – и смотрю на схему

Человеческого тела,

Висящую на стене.

Вижу и вены, и сердце, и внутренности -

Все на свете.

Здесь холодно и темно -

Темнее, чем в холле.

Прождал я, может, минут пятнадцать -

И дверь открылась.

Вошел доктор Мэнкс,

За ним – девица с усталым лицом,

В белом халате, в руках – отрывной блокнотик.

Вид – депрессивный.

«Ну-ну, – сказал доктор Мэнкс, – и что у нас здесь?»

«Нога», – отвечаю.

Гляжу, как девица строчит в блокноте.

Большие буквы. «НОГА».

«И что же у нас с ногой?» – вопрошает доктор.

«Болит», – отвечаю.

«БОЛИ», – строчит девица.

Потом заметила, как я гляжу в блокнотик, -

И отвернулась.

«Заполнили вы формуляр, который вам дали

В регистратуре?» – интересуется доктор.

«Не дали мне формуляров», – я говорю.

«Флоренс, – сказал он, – выдайте формуляр».

Она извлекла формуляр из своего блокнота -

И протянула мне.

«Заполните, – попросил доктор Мэнкс, -

Мы скоро вернемся».

Они удалились. Я принялся заполнять.

Все как обычно – имя, фамилия, адрес,

Телефон и место работы, родные – и т.д., и т.п.

Долгий список вопросов.

Ответил на все «нет».

Сижу и сижу.

Прошло уже двадцать минут -

Они наконец вернулись.

Доктор стал ногу мою крутить – и этак, и так.

«ПРАВАЯ», – намекаю.

«Ох», – говорит он.

Флоренс строчит

Что-то в своем блокноте.

Может – «НОГА – ПРАВАЯ»?

Доктор меж тем на правую переключился.

«Так больно?» «Немножко больно». «Не сильно?» «Да нет».

«А если ТАК – больно?»

«Немножко».

«Не сильно?»

«Ну, вообще-то болит вся нога,

Но после такого -

Болит сильнее».

«Новее же НЕ ОЧЕНЬ?»

«А что значит «очень»?»

«Так, чтобы вы на ногу стать не могли».

«Стать я могу».

«Ну-ну… пожалуйста, встаньте!» «Ладно».

«Отлично. Теперь покачайтесь на пальцах -

взад и вперед, взад и вперед».

Качаюсь.

«Очень болит?» – говорит он. «Да нет, средне».

«Знаете что?» – говорит доктор Мэнкс.

«Да нет, не знаю…»

«У нас тут с вами – Загадочная Нога!»

Флоренс опять застрочила

В своем блокноте.

«Моя?»

«Очевидно.

Что с нею не так – я не знаю.

Зайдите-ка снова деньков через тридцать».

«Так через месяц?»

«Ну да, а пойдете обратно -

Подойдите к девушке за столом».

С этим они удалились.

На рецептурном столе уже ожидал

Длиннющий ряд белых флаконов

С оранжевыми ярлычками.

Девушка за столом мельком взглянула…

«Четыре флакона».

Беру.

Пакета она не дала,

Засунул в карманы.

«Сто сорок три доллара», – сообщает.

«Сто сорок три?!» – вопрошаю.

«Ну да – за таблетки».

Я достаю кредитку.

«Не принимаем кредитки», – она заявляет.

«Но у меня с собой нет столько наличных!»

«А сколько есть?»

Лезу в бумажник.

«Доллара двадцать три…»

«Что ж, мы возьмем двадцать три, а после

Пришлем вам счет».

Я протянул ей деньги.

«Увидимся через месяц», – щебечет она с улыбкой.

Я вышел. Прошел в вестибюль.

Мужик, что прождал полтора часа, по-прежнему ждал.

Вхожу в коридор. Дохожу до лифта…

Первый этаж.

Выход.

Потом парковка.

До машины моей -

Как через футбольное поле.

Правая нога, которую доктор Мэнкс

Дергал и мучил,

Болела, как черт знает что.

Добрел кое-как до машины. Залез и завел.

Скоро я снова несся уже по проспекту.

Гнал – а четыре флакона таблеток

Болезненно жали в карманах.

Так, теперь мне осталась только одна сложность -

Жене сообщить свой диагноз.

«Загадочная нога».

Я слышал уже ее голос:

«Что?! Да что ты несешь?!

Как – не сумел объяснить,

ЧТО у тебя с ногой?!

Что значит – он сам не знает?!

ЧТО ТАМ ЕЩЕ за таблетки?!

Дай-ка взглянуть!!!»

За рулем я крутил радио -

Все пытался найти

Спокойную музыку.

Таковой не сыскалось.

Mystery Leg

Спокойно, кретин

Эту реальность

Придется принять – не важно,

Стоишь ты весь день у конвейера,

Гробишься ли на шахте,

Приходишь ли вечером поздним

С фабрики упаковочной -

К трем ребятишкам, Кидающим

Старые теннисные мячи

О стены квартиры двухкомнатной,

Где спит толстуха-жена

И подгорает ужин.

Эту реальность

Придется принять.

Реальность, в которой – множество стран,

Заваленных ядерной хренью, которой хватит

Взорвать

Даже сердце Земли

И подарить наконец

Сатане возможность

Вызволить алую лаву

Кипящего рока.

Эту реальность

Придется принять -

Когда сломаются стены

Всех в мире психушек,

Когда ошалелых безумцев толпы

Наши мерзкие улицы

Заполонят.

Придется тебе принять

Страшную эту реальность!

Be Cool, Fool

Нелитературный денек

Роджер явился – подстриженная бородка,

Дымящая трубочка…

Учит литературе в престижном университете.

Литератор такой старомодный: как только откроет рот -

Спорю, услышите что-то

Типа «Хэм», «Бальзак»

И «Фицджеральд».

Я с Гердой пил – она сидела на «спиде».

Лорейн отключилась в спальне – понятия не имею,

На чем сидела она.

Роджер сел. Ухмыльнулся.

Я протянул ему пиво. Он выпил залпом. Я дал вторую банку -

И тут он начал трепаться:

«Знаешь – Селин с Хемингуэем

Умерли в тот же день?»

«Не-а, не знал».

«А знаешь – Уитмен был педик?»

«Не верь всему, что читаешь».

«Эй, а что за красотка в этой кровати?»

«Эта? Лорейн…»

Потрепавшись немного, Роджер

Встал, доплелся до спальни и влез на кровать

Рядом с Лорейн – в ботинках и полном прикиде.

Лорейн не заметила.

«Эй, детка!»

Роджер залез ей в вырез.

Схватил за грудь.

Лорейн соскочила с кровати: «Ах ты, поганая сволочь!

Что это ты творишь?!»

«Ох, извиняюсь…»

Лорейн вбежала в гостиную.

«ЧТО ТАМ ЗА СУКИН СЫН?! ЭТОТ МУДАК

НАЧАЛ КО МНЕ ПРИСТАВАТЬ!!!»

Роджер вышел из спальни.

«Господи, сожалею! Клянусь, я не хотел оскорбить вас…»

«ДЕРЖИ ПОГАНЫЕ РУКИ

ПРИ СЕБЕ, МАТЬ ТВОЮ ТАК И ЭТАК,

ВОНЮЧИЙ КУСОК ДЕРЬМА!»

«Точно, – сказала Герда, бросая пустую банку на мой ковер, -

Лучше пойди подрочи!»

Роджер помчался к двери. Открыл. Постоял на пороге.

Закрыл за собою дверь -

И растворился в пространстве.

«ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА МАНЬЯК?!» – взревела Лорейн.

«И правда, кто это?» – спросила Герда.

«Просто мой друг Роджер», – ответил я им.

«ПРАВДА? НУ, ТАК ВЕЛИ ЕМУ

ДЕРЖАТЬ ПРИ СЕБЕ РУЧОНКИ!»

«Велю», – обещал я Лорейн.

«Понять не могу – и откуда у тебя

Такие дружки-ублюдки», – сказала Герда.

«Сам не знаю», – я отвечал.

An Unliterary Afternoon

Покакать

Он сказал мне – я помню,

Когда мне было шесть или семь,

Мать бесконечно таскала меня к врачу

И причитала: «Опять он не какал!»

Она вопрошала меня:

«Ну как, ты покакал?»

Похоже, то был любимый ее вопрос.

И, конечно, не стоило лгать – у меня

С каканьем были большие проблемы.

Внутри у меня все связалось узлами -

И родители были тому причиной.

Я смотрел на эти гигантские существа -

Мать и отца – и видел их страшную глупость.

А иногда мне казалось: их глупость – просто притворство,

Ведь глупым настолько попросту

Быть невозможно.

Но – нет, никакого притворства!

Из-за этого у меня кишки перекручивались,

Точно соленые крендельки.

Понимаете, мне ПРИХОДИЛОСЬ жить с ними.

Они объясняли, что мне делать, когда и как.

Они давали мне крышу над головой,

Кормили и одевали.

И – хуже всего – мне просто

Некуда больше было податься. Выбора никакого:

Приходилось быть с ними.

Понимаете, в этом возрасте я еще мало что знал,

Но чувствовал четко: они – просто глыбы плоти,

И все.

Хуже всего были обеды: сплошные слюни,

Чавканье и идиотские разговоры.

Я старался смотреть только себе в тарелку. Пытался

Глотать обед, только он

В желудке словно бы превращался в замазку.

Я не переваривал ни родителей, ни жратву.

Наверно, так, потому что покакать -

Для меня было сущей пыткой.

«Покакал ты или нет?»

И вот я опять – у врача в кабинете.

Он был малость умнее родителей,

Но – не намного.

«Ну-ну, молодой человек, так значит, вы снова не какали?»

Он был толст, изо рта его дурно пахло. И потом воняло.

Золотая толстая цепь от карманных часов

Болталась на брюхе.

Я думал – уж этот-то какает вволю.

Я смотрел на мать.

Задница у нее была мощная.

Воображал ее, сидящую на унитазе,

Какающую, с вытаращенными глазами.

Она была такой безмятежной -

Голубка, и только!

Оба они какают, сердцем чувствовал я.

Вот гнусные люди!

«Итак, молодой человек, вы никак не можете какать,

Да?»

Он часто над этим подшучивал:

Он, дескать, может, она тоже, весь мир – может…

А я – не мог.

«Ну вот что. Пропишем-ка мы вам

эти пилюльки.

Но уж если они не подействуют тоже -

Знаете, что с вами будет?»

Я промолчал.

«Нет, молодой человек, отвечайте».

Ладно, решил я, отвечу.

Очень хотелось скорее оттуда убраться.

«Заворот кишок».

«Заворот кишок», – повторил он с улыбкой.

Потом повернулся к матери:

«А вы-то как, дорогуша?»

«Со мной все отлично, доктор»

Конечно, отлично…

Какала сколько хотела!

И мы выходили из кабинета…

«Славный он человек, наш доктор, верно?»

Не отвечаю.

«Правда ведь, славный?»

«Да».

Но мысленно я произнес другое:

Да, он-то способен какать.

По нему это было видно.

Короче, какал весь мир, – только я

Изнутри был скручен в соленые крендельки!

А после мы шли по улице.

Я глядел на людей, проходивших мимо,

И у каждого из прохожих была задница.

«Я только их задницы и замечал, -

Сказал он, -

Это было ужасно».

«Должно быть, ваше детство

Напоминало мое», – говорю.

«Мне почему-то от этого совершенно не легче», -

Сказал он.

«Мы оба должны это преодолеть», -

Говорю.

«Я пытаюсь», – он отвечал…

Poop

Конец эпохи

Все вечеринки

В моем доме

Портило рукоприкладство.

Мое

Это-то их

И привлекало -

Будущих

Писателей,

Их

Будущих

Женщин.

Писатели?

Женщины?

Вечно я слышал,

Как они

Шепчутся

По углам:

«Когда он

Полезет в драку?

Он

Лезет в драку всегда!»

Мне нравились

Начала

И середины

Моих вечеринок.

Но всякий раз,

Когда ночь

Подплывала к утру,

Что-то -

А может, кто-то -

Приводил меня

В дикую ярость.

И тогда я

Хватал за грудки

Какого-нибудь парня

И вышвыривал в дверь

Прямо

С крылечка.

Так было

Проще всего

Избавиться

От гостей.

Ну вот,

А однажды ночью

Я

Твердо решил,

Что

На сей раз

Выдержу

До конца

Без всяких

Бурных Инцидентов.

Я

Как раз

В кухню

Входил -

Налить себе

Еще выпить,

И вдруг

На меня

Бросился

Сзади

Питер -

Владелец

Книжного

Магазина.

У хозяина

Книжного магазина

С головой

Было еще хуже,

Чем почти у всех остальных.

Он стиснул меня

В невозможном

Медвежьем

Захвате

Сзади, -

Должно быть,

Это безумие

Придало ему сил.

И покуда молокососы

В комнате рядом

Толковали на все лады

О способах

Спасения мира,

Меня

Убивали.

Я думал – все,

Мне конец.

Яркие вспышки

Света

Сверкали в глазах.

Я больше

Не мог дышать.

Я чувствовал:

Сердце мое

Бешено бьется,

В висках стучит.

Как зверь,

Попавший в капкан,

Я собрал

Последние силы,

Обхватил его

Шею

Руками,

Согнулся,

Понес его

На себе.

Вбегаю

В кухню.

В самый

Последний

Момент

Голову

Низко склоняю -

И бью его

Головой

О кухонную стену.

Я постоял

Минутку,

Поднял его,

Отнес

В соседнюю

Комнату

И скинул

Там

На колени

К его подружке.

И там,

Под надежной защитой

Ее юбки,

Питер, владелец

Книжного магазина

Пришел в себя

И заплакал (да, он взаправду

Лил слезы):

«Хэнк сделал мне БОЛЬНО! БОЛЬНО!

А я же всего лишь шутил!»

Со всех концов комнаты

Понеслись

Возмущенные крики:

«Ну ты и УБЛЮДОК,

Чинаски!»

«Питер книги твои продает,

Он их

Выставляет в витрине!»

«Питер тебя ЛЮБИТ!»

«Так, – говорю. – А ну, все на выход!

ЖИВО!»

Ясно,

Они удрали,

По пути

Обсуждая друг с другом,

Как они возмущены,

Каким полны отвращеньем.

А я

Запер дверь

За ними,

А после

Выключил

Свет,

Взял

Банку пива -

И просто

Сидел

В темноте

И пил

В одиночку.

И это

Понравилось

Мне

Настолько,

Что

С этого

Вечера

Я

Только так

И живу.

Никаких

Вечеринок больше!

Надо заметить,

С тех пор

Писать у меня

Получается много лучше.

Да все

Получается лучше.

А почему?

Надо уметь

Избавляться

От лживых дружков

И от подлипал,

Покуда

Они

Тебя не сгубили!

The End of an Era