Текст книги "Бывшие. Правило трёх «Н» (СИ)"

Автор книги: Чарли Ви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава 16

Утро началось со звонка. Ещё до рассвета. Телефон завибрировал на тумбочке, разрывая короткий, тревожный сон. Я вмиг пришёл в себя, одним движением скинув одеяло. Взгляд на экран – свой человек, из местного ОВД. Докладывал, что ночь прошла тихо, новые данные по объекту не поступали. Поблагодарил коротким «ясно» и отключился.

Встал, не глядя на закрытую дверь гостиной. Она там, на диване. Всю ночь ворочалась, слышал сквозь стену. Женская логика – готова была на коленях ползать, лишь бы найти брата, но спать в одной кровати с бывшим мужем – перебор. Хотя после вчерашнего в купе... Чёрт с ней. Не до сантиментов.

Размялся, сделал короткую, но жёсткую зарядку, пока мышцы не наполнились привычным жаром, а голова не прочистилась. Концентрация. Сейчас это было главным. Включил кофеварку, стоявшую в номере. Глянул на Леру. Она спала. Пусть поспит, пока есть возможность. День предстоял долгий.

Она проснулась, когда я уже допивал вторую чашку. Бледная, под глазами синяки. Измотана, как после многодневного перехода. Встретились взглядами – она сразу отвела глаза. Натянуто поздоровалась. Я кивнул в ответ. Ни к чему лишние слова. И без того всё ясно.

Поехали в окружную больницу. Машина та же, водитель – парень старательный, молчаливый. В салоне – гробовая тишина. Лера сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на проплывающие мимо унылые панельные кварталы. Я изучал на планшете карту, прокручивая в голове все версии. Картина не складывалась. Парень – не дебошир, не пьяница, не игрок. Даже просрочек по кредитам не было. Рабочая лошадка. Исчез – будто сквозь землю провалился.

– Денис? Её голос, тихий и хриплый, выдернул меня из раздумий. – А? – Я не понимаю. Почему мы ищем его здесь, в Нягани? Он пропал из поезда. Где-то между городами. Почему не ищем там?

Вопрос был закономерный. Для гражданского. Я отложил планшет, развернулся к ней, чтобы объяснить.

– Слушай внимательно, – начал я ровным тоном, каким обычно ставлю задачи подчинённым. – Если человека находят – неважно, в каком он состоянии, жив или мёртв – его первым делом доставляют в ближайший крупный населённый пункт по маршруту. Для опознания, оказания помощи, оформления. По пути «Нягань-Омск» таким пунктом является Нягань. Здесь центральная больница, морг, отдел полиции. Неизвестно, где он именно он пропал, поэтому приходится прорабатывать все варианты.

Она смотрела на меня, в её глазах медленно появлялось понимание

– Так же мы отрабатываем другие версии, – продолжил я. – По всему маршруту: Называевск, Тюкалинск, Тобольск, Ханты-Мансийск. Там работают мои люди, коллеги из других регионов. Они проверяют все больницы, морги, отделения. Каждого поступившего без документов. Это рутина.

– Я же приехал сюда, потому что нужно найти причину. Почему Матвей исчез? Что случилось до того, как он сел в поезд? Может, его отсюда вынесли вперёд ногами ещё до отправления? Или он сам сбежал, почуяв опасность? Начальник, долги, криминал – я проверяю все версии. Здесь нужно копать. А там, – я махнул рукой в сторону окна, – только следствие. Я должен найти корень проблемы. Иначе мы так и будем бегать по кругу.

Она замолчала, переваривая информацию. Видно было, как ей тяжело. Всё это – морги, версии, оперативная работа – было для неё чужим, враждебным миром. Миром, в котором я жил.

В больнице нас ждал ещё один провал. Ни в одном отделении, ни в реанимации, ни среди поступивших за последнюю неделю мужчины по фамилии Чернов или похожего по описанию не оказалось. Дежурный врач, пожилая, уставшая женщина, лишь разводила руками – нет, не было.

Мы вышли на крыльцо. Утро было серым, холодным, давило на плечи. Я закурил, давая ей время прийти в себя. В голове назойливо стучало: тупик. Все нитки обрывались. Начальник Касьянов – откровенная шестёрка, жадная сволочь, но не убийца. Я давил на него вчера по-серьёзному – тот дрожал, но ни намёка на то, что парня «заказали».

Да, Матвей был горластый, возмущался по поводу зарплаты, но таких – множество. На них внимания не обращают. Горластых рабочих не заказывают. Их увольняют или задавливают штрафами. Причин для исчезновения не было. Ни одной.

Лера стояла рядом, кутаясь в свою куртку. Молчала. Но в её молчании читался вопрос, на который у меня не было ответа. И этот вопрос жёг сильнее, чем любая откровенная претензия.

Ближе к обеду, когда мы уже собирались ехать на вокзал, чтобы поднять архивы камер наблюдения, зазвонил мой служебный телефон. Взглянул на экран – свой человек, из Тобольска.

– Мамонтов, – я поднёс трубку к уху. Слушал, не перебивая. Мужик докладывал чётко, по делу: нашли в местной больнице. Мужчина, подходит под описание. Без документов. Состояние тяжёлое – множественные переломы, лицо разбито, не помнит ничего. Нашли на окраине города, возле железнодорожных путей.

– Ясно, – бросил я. – Держи на контроле. Жду подробностей. Отключился. Повернулся к Лере. Она смотрела на меня во все глаза, ловя каждое движение моего лица. В её взгляде – надежда, страх, отчаянная мольба.

– Нашли, – сказал я прямо, без предисловий. – В Тобольске. Мужчина. Похож по описанию. Она замерла, не дыша.

– Состояние тяжёлое. Переломанный. Лицо разбито. Ничего не помнит. Она резко закрыла рот ладонью, глаза её расширились от ужаса. В них читалось всё: и шок, и боль, и страшное, леденящее душу предположение.

Смотрел на неё и думал: «Вот и всё. Либо её брат – инвалид, либо это вообще не он. И мы снова в тупике. И ей снова придётся приходить в себя и снова надеяться. А я... я должен буду быть рядом с ней».

Повернулся к водителю, бросил резко: – Готовь машину. Едем напрямую в Тобольск.

Глава 17

Дорога в Тобольск заняла восемь долгих, утомительных часов. Я почти не говорила, уставившись в окно на бесконечную, проплывающую за стеклом тайгу. Мысли путались, цепляясь за обрывки фраз из телефонного разговора: «тяжёлое состояние», «переломы», «ничего не помнит». Сердце сжималось то от надежды, то от страха. А может, это и не он? Что, если мы зря едем? А время истекало. Мне надо было возвращаться. Я итак задержалась и даже не представляла, сколько мне придётся заплатить няне. Мозг сейчас путался в цифрах, и я решила пока не загружать подсчётами голову.

В Тобольск мы въехали уже глубоким вечером. Город встретил нас тёмными улицами и редкими огнями. Водитель уверенно свернул к светлому зданию с коричневой конусообразной крышей. Это был отель.

– Подожди в машине, – коротко бросил он выходя. Я ждала, чувствуя, как накатывает новая волна усталости. Через десять минут он вернулся с ключ-картой в руке. – Пошли.

Номер оказался на удивление скромным, даже тесным после предыдущего. И в его центре стояла одна-единственная большая двуспальная кровать с атласным белым покрывалом. Я замерла на пороге.

– Здесь только одна кровать, – раздражённо заметила я. Денис, поставил сумку на пол, лишь пожал плечами, его лицо было бесстрастным. – Свободных номеров не было. Выбрал из того, что было.

Выбирать, как всегда, приходилось ему, а мне – подчиняться. Я сдержала язвительный комментарий. Спорить не было сил. Мы и так находились на грани.

Ужин – лапша и котлеты – принесли в номер. Мы ели молча, сидя за маленьким столиком у окна, глядя на ночной город. Напряжение так и витало в воздухе.

После ужина я первая отправилась в ванной. Горячая вода не смогла смыть напряжение. Когда я вышла, уже в пижаме, Денис молча прошёл мимо. Пока он мылся, я быстро юркнула под одеяло с краю кровати, повернувшись к стене, делая вид, что сплю.

Он вскоре вернулся. Вот он-то точно не стеснялся. Вышел с полотенцем на бёдрах, которое казалось сейчас соскользнёт. И всё же я не могла отрицать, что Мамонтов был красивым мужчиной.

И чтобы не развивать фантазию дальше, я зажмурилась. Он погасил свет и лёг с другой стороны.

Мы лежали на спине на расстоянии вытянутой руки, оба не спали, оба смотрели в потолок, который в темноте едва угадывался. Тишина была оглушительной, наполненной гулом собственных мыслей.

И вдруг его голос, тихий и глухой. – Почему ты до сих пор одна?

Вопрос застал врасплох. В голове тут же пронеслась мысль – соврать. Сказать, что у меня есть кто-то, что я не одна. Но после той ночи в поезде он бы не поверил. Он бы почувствовал фальшь. Да и зачем? Гордость – это последнее, что у меня оставалось, и сейчас и она казалась бесполезной.

Я вздохнула, всё так же глядя в потолок. – Потому что сильные мужчины в наше время перевелись. Они либо как ты – жёнам изменяют, либо жену абьюзят, считая, что она для них служанка, либо им молодую подавай. А женщина с больной матерью – это ведь большая проблема, – выдохнула я, и в голосе прозвучала вся накопленная за годы горечь.

Он помолчал, будто обдумывая. – Да нет, не все же такие, – возразил он без особой уверенности.

– К сожалению, большинство, – парировала я. – А остальные – это маменькины сыночки, которые трусливы до невозможности. Боятся ответственности, боятся проблем.

– А я смотрю, ты мужененавистницей стала, – в его голосе послышалась лёгкая усмешка.

– Я не мужиков ненавижу, – поправила я его, поворачиваясь набок. – Я людей таких презираю. И для себя уже давно решила, что лучше я буду одна, чем снова терпеть чьи-то измены и приказы. Одной спокойнее.

Он не ответил сразу. В темноте было слышно только его ровное дыхание. – Понятно, – наконец произнёс он, и в этом слове было что-то тяжёлое, что-то, что я не могла расшифровать.

– А ты, почему до сих пор один? – я тоже не удержалась от вопроса.

Денис тяжело вздохнул.

– Наверно потмоу, что не нашёл никого лучше тебя, – неожиданно искренне признался он.

Тишина снова сгустилась, но теперь она была другой, наэлектризованной его признанием. Он не нашёл никого лучше. От этих слов в груди что-то ёкнуло – глупая, предательская радость, которую я тут же попыталась задавить едким ответом.

– И что даже твоя начальница оказалась хуже меня? Не верю. Умная, успешная, свободная... Ты же почему-то предпочёл её тогда. Или она тебя сама бросила, вот ты и вспомнил о старой, проверенной?

Я ждала, что он взорвётся, огрызнётся, отвернётся. Но вместо этого он снова вздохнул, как человек, несущий неподъёмный груз. Потом услышала шорох – он повернулся набок.

В следующее мгновение его рука легла на мою талию, и он мягко притянул меня к себе. Я не успела даже вскрикнуть от неожиданности. Моя спина прижалась к его груди, его дыхание коснулось моего затылка. Всё во мне напряглось, застыло.

– Знаешь, Лер, – его тихий голос прозвучал рядом с ухом, – я уже много раз пожалел о том, что сделал. Не думаю, что ты сейчас сможешь сделать мне больнее своими выпадами, чем я сам себе уже сделал.

Эти слова обезоружили сильнее любой ярости. Вся моя язвительность сейчас показалась неуместной. Он не оправдывался, не перекладывал вину. Он просто признавал свою боль, свою ошибку. И в этой простой, горькой фразе было столько правды, что у меня перехватило дыхание.

Я лежала, не двигаясь, прижатая к нему, чувствуя на животе его горячую ладонь. Его тело было тёплым и твёрдым, а сердце билось ровно и гулко где-то у меня за спиной. В горле встал ком, а на глаза снова, к моему собственному раздражению, навернулись предательские слёзы.

Я не сказала ничего. Не могла. Что можно ответить на такое? Все мои упрёки, вся накопленная за пять лет горечь вдруг показались мелкими и незначительными перед этим тихим, исходящим от самого сердца признанием.

Глава 18

Я лежала, не двигаясь, прижатая спиной к его груди. Его рука лежала на моём животе, тяжёлая и горячая даже через ткань пижамы. Я чувствовала каждое движение его грудной клетки при вдохе и выдохе, слышала ровный, глухой стук его сердца у себя за спиной, невольно, расслабляясь в его объятиях. Напряжение, с которым я лежала, будто каменная, начало понемногу таять. Тепло его тела проникало сквозь ткань, согревая озябшую за этот долгий день.

Это было опасно. Так опасно. Потому что это тепло напоминало о том, чего мне так отчаянно не хватало все эти годы. Не просто секса, не страсти, а вот этого – чувства, что за твоей спиной есть стена. Что ты не одна.

Я сглотнула слёзы и, наконец, прошептала в темноту, сама удивляясь мягкости собственного голоса: – Жалеешь... Но ведь ничего уже не исправить, Денис.

Его рука чуть сжала мой бок, а губы коснулись моих волос. Просто лёгкое, едва заметное прикосновение, от которого по всему телу пробежала дрожь.

– Знаю, – его низкий глухой голос прозвучал над моим ухом. – Но я бы хотел попробовать всё сначала.

Я не стала ничего ему отвечать. Лишь осторожно положила свою руку поверх его, лежавшей на моём животе. Это был маленький, почти незначительный жест. Но в нём было больше смысла, чем во всех наших словах.

Он вздохнул глубже, и его пальцы переплелись с моими.

Мы так и заснули – в тишине, прижавшись друг к другу.

Утром прозвенел будильник. Собрались быстро и покатили в больницу к восьми, я старалась не смотреть ему в глаза.

Дорога до больницы тянулась медленно. Я сидела, сжав в кулаке телефон, и смотрела на проплывающие за окном улицы Тобольска. Каждый красный свет, каждая пробка казались личной издёвкой судьбы. Денис молчал, его профиль был напряжённым и сосредоточенным. Та тихая ночная близость, что была между нами, сейчас казалась просто сном.

Больница встретила нас стерильным запахом хлорки и тишиной, нарушаемой лишь гулкими шагами по длинным коридорам. Нас проводили в палату. Сердце колотилось где-то в горле, отчаянно стуча «он, не он, он, не он».

И вот он. Мужчина, лежащий на белой больничной койке. Фигура... Да, похож. Плечистый, как и Матвей. Но лицо... Господи, лицо. Оно было искажено страшными отёками, в сине-багровых пятнах, один глаз заплыл полностью. На щеке – свежие швы. Узнать в этом избитом, обезображенном лице черты моего брата было невозможно. Ещё и голова вся перебинтована.

Я замерла на пороге, чувствуя, как подкашиваются ноги. Денис молча подставил руку, давая опору, и я инстинктивно вцепилась в его локоть.

И тут мужчина повернул голову. И посмотрел на меня. Его единственный открытый глаз был пустым. В нём не было ни капли узнавания. Только отстранённое, чужое любопытство к незнакомым людям.

Меня будто обдали ледяной водой. Этот взгляд... он был чужим.

– У пациента посттравматическая ретроградная амнезия, – тихо пояснил подошедший врач. – Он не помнит своего имени, не помнит, что с ним случилось, не помнит последние несколько лет жизни. Память может вернуться со временем, а может, и нет.

«А может, и нет». Это было ужасно, но я тут же одёрнула себя: «главное, что живой».

Собрав всю свою волю в кулак, я сделала шаг вперёд и заставила себя говорить. – Здравствуйте... Меня зовут Лера. Лера Чернова.

Я смотрела на него, вглядывалась в этот единственный глаз, пытаясь найти хоть искру, тень воспоминания. Но он лишь хрипло, с усилием выдавил: – Я вас не знаю. Не помню никакую Леру.

От этих слов в груди заныло. Но я не сдавалась. – А маму помнишь? – голос снова предательски задрожал. – Анну Степановну? Она ведь тебя ждёт дома, плачет, похудела вся. И Катю помнишь? Мою дочку, твою племянницу? Она для тебя рисунок нарисовала.

Я лихорадочно открыла галерею на телефоне, пальцы скользили по экрану. Вот она, Катюша, смеётся во весь рот. Вот они вместе, он подбрасывает её высоко-высоко, а она визжит от восторга. – Смотри, вот вы с Катюшей! Ты же так её любил, «мышкой» своей называл. Обещал ей с вахты робота привезти, помнишь? Матвей, ты помнишь?

Я показывала ему фотографию за фотографией, мои слёзы текли по щекам, но я продолжала, словно заклинание, повторять его имя, имена наших близких. Я искала хоть малейшую реакцию. Сдвинутая бровь, дрогнувший уголок губ... что угодно!

Но его лицо оставалось каменным. Он смотрел на снимки, как на абстрактные картинки, не вызывающие в душе ни единого отклика.

Отчаявшись, я листала дальше. И нашла. – А Люду помнишь? – почти прошептала я сипло. – Твою девушку! Вы же пожениться хотели! Вот, смотри, вот вы вместе.

Я поднесла телефон прямо к его лицу. На экране – Матвей и Люда, обнявшись, улыбаются в камеру. Он смотрит на неё так, как смотрит только на любимую женщину.

Он медленно, будто через силу, перевёл взгляд с экрана на меня. В его единственном глазу что-то мелькнуло. Нет, он не узнал меня. Это было другое. Боль? Растерянность?

Он хрипло, отрывисто выдохнул, и его веки сомкнулись. Он просто отвернулся к стене, закончив разговор.

Врач тихо вздохнул. – Не надо его мучить. Ему нужен покой.

Я стояла, опустив руки, с телефоном, на котором застыло счастливое лицо моего брата. А в палате лежал чужой, избитый человек, для которого я, мама, Катя и Люда были просто пустым звуком.

Денис мягко, но настойчиво взял меня за плечи и повёл из палаты. Я не сопротивлялась. Во мне не осталось ни сил, ни надежды. Только ледяная, беспросветная пустота. Да, мы нашли его тело, но, кажется, потеряли его самого.

Денис повёл меня к скамейке, на которую я не почти упала, ноги не хотели держать. Денис присел рядом, обнял и успокаивал меня, покачивая вместе со мной, словно убаюкивал.

– Тс-с, Лера, всё хорошо. Память вернётся. Я уверен, – говорил он, а потом добавил. – Не знал, что у тебя есть дочь. Ты ничего про неё не говорила.

Глава 19

Его слова прозвучали неожиданно. Всё внутри похолодело от осознания, что я выдала свою тайну. В отчаянии, в попытках достучаться до Матвея, я выронила самое главное, что скрывала все эти годы. Словно сама судьба решила вырвать у меня правду в самый неподходящий момент.

Мозг отчаянно пытался найти выход, солгать, выкрутиться, но был абсолютно пуст. Я просто сидела, не в силах пошевелиться, глядя в одну точку на глянцевом полу коридора.

– Лера? Голос Дениса до дрожи в груди был тихим и стальным. Я медленно подняла на него глаза. И всё поняла. Отступать некуда. Прятаться бессмысленно. Правда, которую я так тщательно хранила, вырвалась на свободу и сейчас стояла между нами, огромная и неоспоримая.

Я выдохнула. – Да. Есть.

Я видела, как по его лицу, обычно такому бесстрастному и непроницаемому, прокатилась волна. Сначала – простое человеческое непонимание, будто он услышал слова на неизвестном языке. Потом – растерянность, быстрая, как вспышка. И следом – нарастающая, холодная злость. Та самая, от которой кровь стынет в жилах.

Я попыталась опередить его, найти хоть какую-то отсрочку, пока не развалилась на части. – Денис, сейчас не самое лучшее время об этом говорить. Надо думать, что с Матвеем де...

Он не дал мне договорить, резко сжал мои предплечья. Не больно, но с такой силой, что не оставалось сомнений – он не отпустит. Его пальцы впились в меня, приковывая к месту. Он наклонился ближе, и его взгляд, острый как лезвие, полоснул меня, пытаясь докопаться до сути.

– Сколько дочери? – низким, жёстким голосом, без единой нотки сочувствия.

Я испуганно замерла, почувствовав себя преступницей. Наверно, так себя и чувствуют все подозреваемые на его допросах. Внутри всё сжалось в комок. Сопротивляться было бесполезно.

– Четыре, – прошептала я тихо, боясь даже голос повысить.

Он услышал и всё понял. Я увидела, как его зрачки резко сузились. В его глазах вспыхнула такая боль, что мне самой стало физически больно. Он смотрел на меня, будто видел впервые. Будто я была не женщиной, которую он когда-то любил, а самым страшным преступником.

Он сглотнул, его челюсть напряглась. Губы сжались в тонкую белую линию. От него исходила такая опасность, что мне стало по-настоящему страшно. Я видела, как бушует в нём буря, и боялась, что сейчас она вырвется наружу.

– Моя? – выдохнул резко, отрывисто.

Я не смогла ответить. Не смогла даже кивнуть. Я просто смотрела на него, и моё молчание было красноречивее любых слов.

Да. Твоя. Наша.

Девочка, которая росла все эти четыре года, не зная своего отца. Девочка, которую я отчаянно защищала от правды, которая, как мне казалось, могла её ранить. И теперь я понимала, что самым большим предателем была не его мимолётная связь, а моё многолетнее молчание.

В глазах Дениса буря сменилась ледяной пустотой. Он медленно, будто с огромным усилием, разжал пальцы на моей руке. Отстранился. Встал. Сейчас он был абсолютно чужим.

– Понятно, – произнёс он голосом, в котором не было ничего, кроме холода. И это было страшнее любой ярости.

Он развернулся и отошёл к окну в конце коридора, оставив меня сидеть на скамейке одну.

Я сидела, уставившись на свои руки, сложенные на коленях. Они дрожали – мелкая, предательская дрожь, которую я не могла остановить. В ушах стоял оглушительный гул, заглушавший всё – и шорохи больничного коридора, и отдалённые голоса.

«Соберись, – приказывала я себе, сжимая веки. – Сейчас нельзя. Никак нельзя разваливаться».

Мысли метались, пытаясь ухватиться за что-то конкретное, за какую-то ниточку, которая выведет из этого кошмара. Мне нужно домой. Срочно. К Кате. К маме. А ещё брата... Матвея...

Как его перевезти? Оформление документов? Организовать перевозку лежачего больного?

Я совершенно не представляла, с чего начать. Голова была абсолютно пуста, забитая одной лишь фразой: «Он знает».

Но я заставила себя подняться. Ноги были ватными. Я спрятала дрожащие руки в карманы куртки и, не глядя в ту сторону, где он стоял, направилась к стойке регистратуры. Нужно было делать хоть что-то. Действие. Любое действие.

– Подскажите, пожалуйста, какой порядок перевозки пациента в другой город? Что нужно...

Я не успела договорить. Чья-то сильная рука взяла меня за локоть и мягко, но уверенно оттянула в сторону от стойки. Я вздрогнула и обернулась. Денис. Его лицо было каменной маской. И он не смотрел мне в глаза.

– О перевозке Матвея я договорился, – произнёс он ровным, лишённым всяких интонаций голосом. Деловым. Чиновничьим. – Завтра его перевезут в центральную больницу в Омске. Всё организовано.

Я только стояла, бессмысленно глядя на него и открыв рот. В моей голове, которая только что лихорадочно строила планы, образовалась пустота. Всё. Уже. Решено. Без меня.

Он продолжил, так же монотонно, словно зачитывал доклад. – А сейчас едем домой. Я так понимаю, сиделка и с дочкой сидит, и с матерью. – Он на секунду перевёл на меня взгляд, и в его глазах мелькнула ледяная пустота. – Или про мать ты тоже наврала?

От этих слов меня будто ошпарило. Я резко покачала головой, чувствуя, как слёзы от обиды снова подступают к глазам. – Нет, – прошептала я. – Не врала.

Он отвёл взгляд, его взгляд скользнул по стене. – Ну хоть что-то, – бросил он и развернулся, и направился к выходу.

Он сделал несколько шагов, обернулся: – Ты едешь или остаёшься?

Я отмерла. Пришлось. И не говоря ни слова, последовала за ним.