Текст книги "Дата Туташхиа"

Автор книги: Чабуа Амирэджиби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

Нано задумалась, видно, сомневаясь, стоит ли отвечать на этот вопрос. И все-таки сказала:

– Я не отказываю себе никогда и ни в чем. Делаю, что хочу. Разве это не свобода? И потом… Я победила страх! Вам понятно?

Арзнев Мускиа молчал. Пауза затягивалась, и я решил ее прервать:

– Продолжай, Нано! Я понимаю, что все, что ты рассказала, – только вступление.

– Ты прав, – сказала она. – Я буду продолжать. После той стычки Ветров почему-то стал вести себя со мной более развязно, более фамильярно, что ли. Я заметила, что он старается встречаться со мной чаще, и насторожилась, чтобы не дать ему повода для новых сплетен. Но когда мы оказывались с ним в одном обществе, болтовня его сводилась только к сплетням, слухам да служебным анекдотам. Он делал все, чтобы остаться со мной наедине, а когда это получалось, то вел себя как заговорщик, так, будто у нас с ним общие тайны. Сначала я думала, честно говоря, что он в меня влюбился, и из себя выходила, что он медлит с объяснением. Это дало бы мне возможность поставить его на место и прервать эти дурацкие отношения раз и навсегда. Но потом я заметила, что он и к другим дамам нашего города относится точно так же, что вызывало среди них ожесточение, а вокруг него создавало определенный ореол, шумиху, какую-то возню. Тогда я подумала: может быть, Ветров – просто опытный Дон-Жуан, и в этом вся загадка. Но скоро мне пришлось убедиться, что и это не так, что у него вообще нет никаких любовных целей. Сначала я сама пришла к этой мысли, а потом совсем случайно получила подтверждение. На ужине у Переваловых я заметила, как у Ветрова из внутреннего кармана мундира выпала какая-то бумага. Я хотела было сказать ему – возьмите, мол, подберите, но почему-то не сказала. А когда кончился ужин, подняла сама. Как ты думаешь, что это было? Список! Список с именами восьми женщин, около каждого имени стояли точки. Эту бумагу я принесла тебе. Вот и весь мой рассказ. Я хочу, Ираклий, чтобы ты помог мне понять, выражает ли поведение Ветрова какой-нибудь особый интерес его к моей личности, скажем, служебного характера… А если это так, чего он ищет, чего хочет от меня? Только не думай, что это бред взбалмошной дамочки. У меня есть веские доказательства… Во-первых, Ветров жандарм по особым поручениям, переодетый в полицейский мундир, а во-вторых, и это самое главное, – интуиция никогда меня не обманывает.

Нано замолчала и провела платком по лбу.

Есть женщины, красота которых открывается не сразу, а в постепенном общении. Именно такой женщиной – я это сейчас почувствовал – была Нано, с каждой минутой она казалась мне все более привлекательной.

Трудно было не прийти ей на помощь.

– Попробуем вместе разобраться во всем этом, – сказал я, – но, прежде чем приступить к анализу, я бы хотел задать один вопрос: есть ли у тебя основания думать, что жандармерия может интересоваться твоей личностью?

– Да, такие основания есть, они могут мною интересоваться!

Я был несколько обескуражен и, растерявшись, мог только промямлить:

– Понятно. Но необходимо при этом понять… – Тут я запнулся, но все-таки сказал то, что хотел сказать: – В той области твоей жизни, что представляет интерес для жандармерии, не нарушила ли ты правил конспирации, не переступила ли границ осторожности? Ну, например, не доверила ли тайну какому-нибудь третьему лицу? А кроме того, может быть, твое имя фигурировало в связях подпольных или тюремных?

Нано задумалась и молчала, видно взвешивала про себя слова. Вот что я услышал в ответ:

– Видишь ли, хотя я женщина, но хорошо разбираюсь в политических течениях нашего времени. Если живешь в Европе, то без этого не обойтись, надо понимать, что к чему, надо быть в курсе жизни. Да и у нас тоже… Но нет ничего такого, что было бы мне по душе, что выражало бы именно мои взгляды и представления. Потому, наверно, сама я не могу принять участия в борьбе, не то, думаю, могла бы на что-нибудь пригодиться. И вместе с тем мне не дает покоя способность ненавидеть зло и против него ополчаться. Я все не могу постичь себя, понять, как мне жить, как найти собственную форму жизни, действия, ты понимаешь? Человеку, который находится в таком душевном состоянии, как я, не остается ничего другого, кроме благотворительности. В ней он может найти для себя призвание. Так я живу, и такая идет обо мне слава… Однажды пришел ко мне, человек, который убежал из тюрьмы, и попросил спрятать его… С того момента я поняла, что помощь гонимому – тому, кто борется, не щадя себя, ни во что не ставит смерть, сидит в тюрьме, убегает из тюрьмы, потому что не может не делать так, как велит ему совесть, что помощь такому человеку – это самое святое, потому что, как сказал поэт, «…мы сыны земли, и мы пришли на ней трудиться честно до кончины».[10]10
  Н. Бараташвили. Раздумья на берегу Куры (перевод Б. Пастернака)


[Закрыть]

Я виновата перед законом в том, что за четыре года укрыла двух людей, находящихся вне закона, дала им кров, еду, все, что нужно для жизни, и отпустила их тогда, когда можно было отпустить. Странно, но ты и твой друг – первые, кому я доверила эту тайну. Те двое – не в счет, перед ними я чиста, я выполнила долг любви к ближнему и уверена, они и сегодня хранят обо мне добрую память и берегут мое имя. Для этого нужно немного благодарности и немного благоразумия. Они обладают и тем и другим. Это порядочные люди. И я отвечаю на твой вопрос: что же может знать обо мне жандармерия?

Нано вдруг замолчала и повернулась в сторону задней комнаты.

На пороге стоял Арзнев Мускиа.

– Разрешите мне, сударыня, выйти из своей засады… – сказал он. – Простите, но я ведь и так все слышу… – Мускиа улыбаясь глядел на мою собеседницу. – Я очень хочу быть здесь… С вами! Вот Ираклий осудил меня на заточение, а я сбежал, и, может быть, вы приютите меня?

Нано молчала и сосредоточенно, пристально разглядывала Мускиа.

Скрываться в задней комнате и правда не имело больше смысла, но я не знал, как посмотрит на это наша дама. Нано, поняла, о чем я думаю, и сказала:

Пожалуйста, мне все равно. Вы, наверно, хотели что-то у меня спросить?

Слова ее прозвучали чуть холодновато. Может быть, ее задела шутка: не приютите ли вы меня, и она увидела в ней насмешку, ведь только что она рассказывала, как помогает гонимым. А может быть, она ничего и не вкладывала в свой вопрос. Я только не мог понять, почему она смотрит на него настойчиво, так напряженно.

– Арзнев Мускиа! – Лаз поклонился с почтительностью и откинулся в кресле.

– Нано Тавкелишвили-Ширер, – в некотором замешательстве, не сразу ответила она. Это был скорее шепот, и легкий кивок в знак приветствия, казалось, предназначен был не ему, а себе самой, какой-то своей догадке.

Ничего не скажешь, прекрасен был Арзнев Мускиа. На моих глазах присутствие женщины облагораживающе расковало его движения, жесты. Что значит для мужчины женский глаз…

Наша дама, видно, тоже оценила его аристократическую простоту.

– Я видела вас раньше?.. – спросила Нако. – Где же я вас видела?..

Она пыталась что-то вспомнить. Оба мы смотрели на нее улыбаясь: я – с ожиданием, он – с изумлением.

– А-а-а, вспомнила. Да, да… Но фамилия другая. Конечно, я ошибаюсь. Тот человек, на которого вы похожи, – Нано засмеялась, – абраг!

– Ты и с разбойниками, оказывается, знакома? – спросил я. – Да у тебя, я вижу, широкие связи с преступным миром, прекрасная моя госпожа!

– Неплохие! – ответила она весело. – Мне везет на них.

– Вы изволили сказать, – обратился к ней Арзнев Мускиа, – что победили чувство страха. Но ведь страх… Страх – многолик. Какой же из них победили вы?

Нано посмотрела на него в упор, а потом отвернулась, достала папиросу, поиграла ею и проговорила:

– Это нужно обдумать, господин Арзнев. Подождите, я сейчас объясню вам.

Я принес шампанское и бокалы. Разлил, но Нано все молчала.

– Арзнев, что ты наделал! Красивой женщине идет улыбка, а ты задал ей забот…

– Извините меня, я готова ответить. Но боюсь, ваш друг не успокоится, начнутся споры, и, чтобы отстоять свои взгляды, мне понадобятся примеры. Поэтому я сразу начну с одного случая. Вы не против?

– Конечно, нет! – воскликнул я.

– Мы слушаем вас, сударыня! – добавил Арзнев Мускиа.

– Что такое страх? В конце концов, на свете есть только один страх – страх смерти! Вытекает он из инстинкта самосохранения, не так ли? И если подумать трезво, его можно обнаружить во всех поступках почти всех людей. Выслушайте меня внимательно, и вы согласитесь, что я права. То, о чем я расскажу, случилось в первый год нашего возвращения в Грузию из-за границы… Мы с мужем гостили у нашего друга неподалеку от Очамчиры – дом стоял на берегу моря, был сентябрь, теплое море, чудесная погода, много книг. С берега мы не уходили, воткнули в песок огромный зонт, купались, валялись, одним словом, жили как хотели. Однажды, когда в полдень мы вернулись домой, после обеда и отдыха, хозяин велел оседлать для нас лошадей – чтобы мы прогулялись верхом. Но просил не забираться далеко, ведь вечер не за горами. Лошади шли отлично. Мы проехали Очамчиру, впереди – Самурзакано. На мне – сшитая в Лондоне новенькая амазонка, настроение приподнятое, хочется щеголять, скакать, гулять хоть до ночной прохлады. Муж несколько раз осаживал меня – хватит, мол, надо возвращаться. Но я летела вперед, не слушая его, что-то вело меня – и завело, как вы увидите, далеко… Но пока я хочу подчеркнуть только одно: муж просил вернуться! Просил вернуться потому, что слышал, на дорогах случались грабежи. Но я сказала – нет! И он не спорил, не настаивал, мы продолжали скакать вперед. Почему он так легко согласился? Почему не требовал, не настаивал на своем? Да потому, что боялся, как бы его желание вернуться я не приняла за трусость. А я не посчиталась ни с тем, ни с другим, мне хотелось одного – гулять, скакать верхом, значит, я думала лишь о своей прихоти, а она, в свою очередь, была страхом – страхом, что, если мы повернем назад, я буду лишена этих радостей жизни. Так вот, даже в этом как будто простом стечении случайностей проявилось три различных формы страха, и все три несут одну печать – эгоизм. Вы согласны со мной, что все три вида эгоизма вытекают из одного источника – инстинкта самосохранения?

– Безусловно, – ответил я.

Лаз ничего не сказал, только кивнул головой.

– И что инстинкт самосохранения и страх смерти – это одно и то же, с этим вы тоже согласны?

– Да, конечно, – сказал я.

– Тогда вглядитесь лучше, и вы поймете, что в моем рассказе страх смерти вызывал к жизни только эгоистические пружины действия. Здесь не было ничего похожего на любовь к ближнему, на чувство долга, не говоря уже о добре.

– Но когда муж советовал тебе вернуться, разве он заботился не о твоем благополучии? Разве исходил не из ваших общих интересов? – спросил я.

– Я знала, что кто-нибудь задаст мне этот вопрос. Не беспокойтесь, ответ придет сам собой… Я возвращаюсь к своему рассказу… Мы углубились в лес, лошади шли шагом, мы вяло переговаривались друг с другом. Я не сразу заметила человека у края дороги. Перед ним лежал хурджин, и похож он был на путника, присевшего отдохнуть. Очень скоро нам пришлось узнать, что этот тихий путник – разбойник и грабитель Ража Сарчимелиа. Как только наши лошади поравнялись с ним, он встал, вытащил два револьвера и приказал нам спешиться и молчать. Несмотря на револьверы, разбойник выглядел так мирно и доброжелательно, что муж не понял, в чем дело, и по французски спросил меня: что он говорит? Я перевела. Откуда-то появился другой разбойник с ружьем. Мы спрыгнули на землю. Оцепенение прошло, и я представила себе вполне отчетливо, что может нас ждать впереди. Сначала они велели отдать оружие, но у нас его не было. Потом тот, который с ружьем, увел лошадей. И, наконец, Сарчимелиа приказал следовать за ним – и нас погнали в лес. Когда мы дошли до холма и обогнули его, то очутились на небольшой лужайке. Здесь сидели человек тридцать – сорок полураздетых мужчин и женщин. Их охранял третий разбойник, тоже с ружьем. Поодаль валялись несколько мешков, набитых, вероятно, награбленным. У нас отобрали кошельки, драгоценности и потребовали, чтобы мы сняли одежду… Да, я забыла вам сказать, что Рудольф Ширер человек с богатым прошлым. Не знаю – то ли он родился таким, то ли постоянные приключения и опасности выковали его характер, но иногда – и я в точности знаю, когда именно, – он становится исполненным самолюбивой гордыни, безоглядным храбрецом. И вот когда нам велели снять одежду, Ширер ловким ударом сшиб с ног Ражу Сарчимелиа, а после этого сразу же сам стал стягивать с себя куртку. Но тут второй разбойник ударил моего мужа прикладом по затылку, и он упал без сознания. Третий же разбойник, который сторожил ограбленных, обнажил кинжал и бросился к нам, собираясь убить Ширера. Я преградила ему путь и пыталась сбить его с ног. К этому времени Ража Сарчимелиа пришел в себя. Он приподнялся и сказал разбойнику с кинжалом, чтобы он вернулся на свое место. Тот отступил, бранясь последними словами. Ширер же в этот момент опомнился, вскочил и продолжал как ни в чем не бывало разоблачаться.

– И вы, сударыня, вы тоже! – закричал Сарчимелиа. – Снимайте все, что есть, мне это интересней!

Пришлось выполнить его приказ – не потому, что я испугалась, просто не хотелось новых приключений. Нашу одежду тоже запихали в мешок, а нас самих посадили рядом с другими жертвами.

Была суббота. А по субботам и воскресеньям в Очамчире обычно бывают ярмарки. Наверно, люди эти возвращались с ярмарки. Знали бандиты, кого и где подловить.

Ража Сарчимелиа подошел к нам и стал меня разглядывать. Он изучал меня так, будто я была неодушевленным предметом, который он нашел на дороге и не мог только решить, какая от этого ему будет польза. При этом смотрел он только на меня, на Ширера не бросил и взгляда, будто бы тот был пустым местом. Так продолжалось несколько секунд, пока он не сказал:

– А вы, оказывается, хорошо боретесь, барыня. Вот отпущу этих людей, а вас заберу с собой, и, пока ваш муж пришлет выкуп, мы будем время от времени бороться.

Сарчимелиа расхохотался и ушел за следующей жертвой.

А мой муж зашипел мне в ухо:

– Это все из-за тебя. Из-за твоих капризов… Из-за тебя должен я терпеть, что меня бьют, грабят, а мою жену сделают наложницей и будут держать до тех пор, пока я же не принесу выкуп. И все это свалилось мне на голову из-за твоего упрямства. Потому что я знал, предупреждал, предчувствие меня не обмануло, я говорил тебе – вернемся…

На этих словах мой муж махнул рукой и замолчал. Теперь вы, надеюсь, убедились сами, что Ширер – человек бесхитростный, не лукавый? Он прямо назвал все своими именами и объяснил, почему хотел вернуться. Будь другой на его месте – тот сказал бы: не думай обо мне, лишь бы выручить из беды тебя. Но не таков мой муж. Вот, господин адвокат и господин моралист, ответ на вопрос – о ком думал Ширер, когда хотел повернуть назад. Удивляться тут можно только одному – прямоте, с которой Ширер обнажил то, что другие умеют скрывать… Неожиданно произошли события, которые смешали все карты. Но, прежде чем рассказать о них, я хочу вместе с вами подвергнуть исследованию то, о чем поведала вам. Я думаю, мы не будем спорить о том, что такое грабеж и насилие, и согласимся, что они были злом во все времена. Не так ли? Но чем вызвано это зло? Я могу ответить только одно: эгоизмом. Никто ведь не скажет, что Ража Сарчимелиа со своей шайкой напал на нас из любви к ближнему? Это, по-моему, не нужно доказывать. Но покоряться насилию – разве это не такое же зло! И не говорите, что мы, безоружные, бессильны перед вооруженной шайкой.

– А разве не бессильны, – прервал я ее, – что вы могли тогда сделать?

– Ну, хотя бы умереть, – ответила Нано. – Это ведь в нашей власти. И я уверена, что если бы из всех людей, обреченных на ограбление, хотя бы третья часть была способна сопротивляться вооруженному злодею – не на жизнь, а на смерть, – многое бы изменилось в мире. Жертвы, конечно, были бы, но постепенно, в конце концов, что осталось бы от самого насилия?

Вопрос был обращен ко мне.

– Конечно, – сказал я, – страх смерти заставляет человека покоряться насилию и сгибаться перед ним. Ты права, госпожа Нано.

– Разве в этом можно сомневаться! – воскликнула Нано и продолжала: – Помните, как мой муж ударил разбойника и свалил его с ног? Как вы считаете, что таилось в этом ударе? Разве не умнее было нанести его раньше, на дороге, когда Сарчимелиа был один? Вы скажете, что Ширер, возможно, сначала растерялся, а потом, у мешков, взял себя в руки и вступил в бой. Но это не так. Я видела не раз, как Ширер попадал в опаснейшие истории, но никогда не видела растерявшегося Ширера. Он владеет собой как бог. Но бог этот – тщеславное дитя и может совершить свои подвиги, только если вокруг толпа, публика, общество, тогда он хочет показать, какой он великодушный, бескорыстный, благородный, какой смельчак, храбрец, богач, он лучше всех, умнее всех, и жена у него такая, какой ни у кого нет. Но это только на людях, когда все видят, а когда никого нет и он один или вдвоем со мной, то это совсем другой человек, можете мне поверить, я знаю это хорошо. И тот удар был взвешен и рассчитан на секунды. Мой муж все сумел предусмотреть – и храбрость показал, и по приказу куртку снял, понимал, что разбойники не захотят подымать шума, не захотят стрелять и убивать, что им нужны наши вещи, а собственная честь их беспокоит очень мало. Видите? Все произошло именно так, а не иначе. Проницательность Ширера могла бы вызвать восхищение, если бы в его поведении движущей пружиной был не эгоизм. И в результате эгоизма – снова зло. Убийство, которое чуть не произошло, и не одно, а два. И меня оставляют заложницей, чтоб отомстить Ширеру. А кроме того, Ширер показал всем дурной пример.

– Как это – дурной? – воскликнул я. – По-моему, пример был хороший, пример неповиновения, сопротивления, борьбы.

– Нет, ты не прав, – вмешался лаз. – Пример мог быть хорошим, если бы он довел дело до конца. Ты ведь знаешь, Ираклий, что такое человек! Если в одном поступке есть и плохое и хорошее, он будет подражать плохому, а хорошему не будет ни за что. Знаю я это.

– Я об этом и думала, господин Арзнев, – обратилась к нему Нано, – когда сказала, что он подал плохой пример. Теперь вы согласитесь со мной, что все поступки героев моего рассказа рождены себялюбием и страхом смерти, что, кроме зла, в них нет ничего, нет ни крупицы добра. И так всегда в жизни, сколько я ни наблюдаю, страх смерти и вытекающий из него эгоизм приносят одно только зло. Я не знаю ни одного примера, который мог бы опровергнуть эту истину.

– Нет, – сказал я. – Бывают случаи, когда страх приводит к добру.

– Какой?! Когда?! – воскликнула Нано.

– Ну, страх перед законом, – ответил я. – Страх перед возмездием. Человек просто боится преступить закон и совершить задуманное им зло.

– Конечно, – сказала Нано. – Может случиться так, что злой человек испугается закона и не пойдет на преступление. Но, Ираклий, злодей потому и злодей, что он обойдет закон и все равно добьется своего. Закон же в силах достигнуть одного – чтобы человек нашел способ его обойти и совершить преступление, избегнув наказания… – Нано задумалась. А потом сказала: – Да, главное – это страх смерти, и я его победила!

Видно, ей стало неловко от этих слов, она покраснела, смутилась.

– А как ты связываешь свободу с победой страха смерти? – спросил я ее, стараясь помочь ей побороть смущение. Вообще-то во время разговора меня больше занимала сама Нано, нежели ее рассуждения.

– Ну, это-то понять легче всего, – вмешался в разговор лаз, – если нет страха, тогда ничего не связывает, не гнетет, не мешает, и ты поведешь себя так, как подскажет сердце. Это и есть свобода. Не так ли? Другой вопрос, как человеку победить страх, если бог не дал ему на это сил? Для этого нужны топор, огонь и кинжал!

– Разве можно, господин Арзнев, топор, огонь и кинжал назвать добром? – возразила Нано.

– А корысть, злоба, жадность – не могут ли они победить страх смерти? Адской силы орешки, – сказал лаз.

– Нет, – ответила Нано.

– Почему?

– Потому что, я думаю, добро – это способность отказаться от себя, пожертвовать собой ради других. На худой конец – ради кого-то одного, но не за счет других, не во вред другим. Только человек, отмеченный этим даром, может победить страх смерти, конечно, в той мере, в какой провидение одарило его способностью к добру.

– Чего тут говорить, – мне хотелось свести беседу с ее высокого тона, – если ты будешь думать только о других и у тебя не останется никаких собственных желаний, тогда и терять нечего. Тогда и умереть не страшно!

– Не думай, что ты загнал меня в угол, – сказала Нано. – Нет! Лучше жить без желаний, чем быть рабом своих желаний, рабом страха. Ты знаешь, что случилось с одним моим знакомым? Он умер от апоплексического удара. И знаешь, отчего? Оттого, что хозяин его конторы в то утро посмотрел на него косо.

Арзнев Мускиа, видно, был увлечен разговором.

– Увы, госпожа Нано, – сказал он, – человека такой доброты можно считать почти что богом. Но и он боится смерти.

– Я с вами не согласна.

– Тогда скажите мне, что за цель у этого человека?

– Цель одна – творить добро, уничтожать зло.

– Это его назначение, содержание его жизни, и на своем пути он будет стараться до конца исчерпать себя. До конца исчерпать тот талант доброты, что дало ему провидение, и лишь потом умереть. А до этого он будет хотеть жить и будет бояться умереть. Не так ли?

– Нет, не так. Страх – это совсем другое, от него разрывается сердце, как у моего знакомого, а то, о чем говорите вы, не страх, а иное, возвышенное и прекрасное чувство.

– Удивительно, – сказал я, – люди с таким предначертанием не умирают, пока не исполнят того, что им должно исполнить на земле. Я знаю много примеров… Живут, пока не выполнят свой долг, не растратят сил, а потом и умирают, чаще всего как-то необычно.

– Да, умирают, – подхватила Нано. – Но для таких людей смерть – это начало другой жизни, не так ли, батоно Арзнев? Они сами исчезают, но семена, брошенные ими в землю, будут совершать свой вечный круговорот и давать плоды тогда, когда имена их сотрутся в памяти людей.

– То, что вы говорите, – сказал Арзнев Мускиа, – напоминает мне слова настоятельницы одного монастыря, матери Ефимии. Она любила говорить красиво. Мне кажется, и стихи потихоньку писала. Как-то она сказала мне: «Сын мой, расплавленный воск до конца догоревшей свечи и сам по себе прекрасен, но проступает в нем и та красота, что тихо мерцала и разгоняла мрак».

– Красиво! – У Нано заблестели глаза.

– Да, красиво, – задумчиво сказал Арзнев Мускиа. – Все что я знаю хорошо, но одно дело знать, а другое – верить, суметь возвыситься до веры… Я не переступил еще этот рубеж… Мне это нелегко дается…

Он говорил улыбаясь, но в словах его звучали доверчивость и печаль, и я увидел своего нового друга как будто в ином свете. А ведь ему тяжело, так тяжело, будто на его плечи легла самая большая ноша на земле, но прячет он ее глубже преисподней. Так показалось мне в эту секунду, но вот Арзнев Мускиа заговорил в прежнем тоне, и я отогнал свои мысли.

– А почему зло не может победить страха смерти, скажите мне, госпожа Нано? – спросилон.

– Арзнев, мне кажется, вы думали об этом больше, чем я. И можете ответить лучше, чем я. А то, боюсь, если я буду опять говорить, мы станем похожи на суфию и его паству. Только с одной разницей, что у нас паства знает больше, чем суфия.

Нано рассмеялась.

– Но я хочу знать ваше мнение.

– Извольте! Ведь мы согласились, что зло родилось на свет в результате страха смерти. А если так, то между ними – мир и согласие. Они не могут вступить в конфликт.

– Вы правы, – сказал Арзнев Мускиа. – Но ведь и добро может перестать быть добром, если человек, вместо того чтобы делать добро, будет спрашивать: а что такое добро?

Нано собиралась ответить, но я прервал ее, потому что хотел взглянуть на листок Ветрова:

– Ты говорила, что захватила его с собой?

Нано протянула мне листок и ответила лазу:

– Нельзя мудрить, а то мы дойдем до бессмыслицы. Я уверена, истина проста: добро это то, что хорошо для всех. Делай добро и не жди ни вознаграждения, ни результатов. Иди дальше и опять делай добро. Вот и все, что нужно, когда сеешь семена добра, вот условия для доброй жатвы.

Я стал разглядывать листок бумаги. На нем и вправду были имена женщин с какими-то точками вокруг каждого. У одних пять точек, у других – две. Около имени Нано стояло пять точек.

Я повертел список и передал его Арзневу.

– Эти точки сделаны разными чернилами, – сказал он. – А некоторые карандашом. Ставились, стало быть, в разное время.

Я взял список снова. Арзнев Мускиа был прав.

– Как ты думаешь, что это значит?! – спросил я лаза, как будто госпожа Нано Парнаозовна Тавкелишвили-Ширер пришла за советом к нему, а не ко мне.

– Можете ли вы вспомнить, – спросил Мускиа, обращаясь к Нано, – сколько раз вы виделись с Ветровым с тех пор, как он наговорил вам дерзостей об офицерах?

– Сколько раз? Сейчас соображу. Я помню, что он при этом каждый раз рассказывал, и могу сосчитать по рассказом.

Нано задумалась.

– Знаете что, – воскликнул я, и оба посмотрели на меня, – пообедаем сегодня вместе! Пока мы соберемся и доедем… Нано… Если ты будешь столь любезна и поедешь с нами, – клянусь честью, мы решим эту головоломку и разгадаем все секреты, какие только у тебя есть!

Нано улыбнулась и спросила:

– А куда?

– К Гоги.

– Я слышала про него, но не бывала никогда. Там, кажется, хор, поют старинные песни и гимны, да?

– Поют, и как поют!

– Странно, что в ресторане поют гимны, – сказала Нано.

– Так принято у Гоги. Там и посетители другие. Поедем – увидишь.

– В другой раз! – Нано оглядела свой костюм и, видно, решила, что он не подходит для столь многолюдного места.

– Сегодня лучше где-нибудь за городом, где меньше народу… На воздухе, ведь такая погода…

– И я так думаю, Ираклий. Не хочется сегодня видеть людей, – поддержал ее лаз.

– Пусть будет так.

Я хотел распорядиться, чтобы запрягли коляску, но Нано остановила меня:

– Не нужно. Моя стоит перед конторой.

– Что ж, едем, – сказал лаз. – А по дороге попробуем раскусить этого Ветрова.

Когда мы садились в коляску, Арзнев Мускиа спросил Нано:

– Что вы кончали там?

– Факультет словесности… Правда, тому, о чем мы говорили, я научилась не там.

– Я понимаю… Научить можно всему, но это – знание, а не вера, вере научить нельзя.

Через несколько минут рыжие жеребцы мчали нас к Ортачала.

– Сколько же раз видел вас Ветров, вы не вспомнили? – спросил Арзнев Мускиа.

– Вспомнила… Пять раз, если не считать разговора об офицерах.

– Вы в этом уверены?

– Безусловно.

– Значит, после каждой встречи он ставил, видимо, по точке на этом листке у вашего имени.

Нано взяла листок, взглянула на него и, помолчав, спросила:

– Ну и что же?

Я уже понял, в чем дело, и попытался ей объяснить:

– Видишь, после тебя тут вписана Сусанна, около нее три точки, значит, она встречалась с Ветровым три раза. Выше Надежда Иванова – пять точек. Кроме того, обрати внимание на то, как стоят эти точки.

Первая точка была в начале каждого имени: видно, Ветров видел всех по одному разу, поставил точки и этим исчерпал первый круг встреч. При втором обходе, надо думать, с тремя ему не удалось встретиться, поэтому в конце их имени место для второй точки осталось пустым. При третьем круге бедняга, видно, так старался, что выбился из сил, без точки осталась только одна женщина – Алла. У Аллы – две точки, и те только вначале – одна за другой.

– Эта Алла уехала, может быть, из вашего города? – спросил Арзнев Мускиа. – Он видел ее только два раза, и больше не удавалось.

– Ее мужа перевели в Темирханшуру. Он – офицер, – пояснила Нано.

– Ну конечно, он не мог ее больше увидеть. В Темирханшуре свой Ветров, и тот Ветров наверняка найдет ее!

Мы расхохотались. Хотя ничего смешного в этом не было, но, когда людям хорошо друг с другом, они легко и охотно смеются.

– Арзнев, ты думаешь, эти встречи могли носить специальный характер? – спросил я.

– Специальный? – переспросил он. – Не знаю пока. – И обратился к нашей спутнице: – Госпожа Нано!..

Но она прервала его:

– Знаете что, зовите меня просто Нано… Мне кажется, мы знаем друг друга сто лет…

Лаз улыбнулся и после секундной паузы ответил:

– Спасибо вам за это. Но я отношусь к вам с таким почтением, что говорить вам «вы» доставляет мне радость. Но при одном условии, что вы будете называть меня просто Арзнев или лаз, и на «ты». Такая форма дружеских отношений мне кажется самой достойной вас, не отказывайте мне, прошу…

Меня поразил душевный такт этого человека… Казалось бы, пустяк, но в этом пустяке, как в капле воды, отразились отношения лаза и Нано такими, как они сложились в тот день. Это почувствовала сама Нано и проговорила как бы про себя:

– Подобрал все-таки ключ к замку! – А потом весело и громко: – Лучше – лаз.

– И теперь, – сказал Арзнев Мускиа, – вспомните, о чем говорил с вами Ветров. Что рассказал он при первой встрече?

– О разбойнике, – ответила Нано. – В окрестностях Закатала, оказывается, есть разбойник, и зовут его Мамедом. Так вот этот Мамед в Лагодехи ворвался к кому-то в дом, задушил малыша в люльке при отце с матерью, поджег дом и убежал.

– Рассказал ли он об этом еще кому-нибудь из этих женщин?

– Рассказал.

– Откуда вы знаете?

– От той женщины. Она думала, что я не знаю, и передала как занятную новость.

– Ну, хорошо, а что он рассказал, когда вы увиделись второй раз?

– Тоже о разбойнике, теперь об Абрико. Он орудовал здесь, в горах Грузии. В лесу он насиловал маленьких девочек. Да, все его истории были про разбойников…

– И одна страшнее другой, не правда ли? – спросил я, хотя мне и так все было ясно. И Арзневу Мускиа тоже.

– Такими методами они борются с разбойниками, абрагами и вообще людьми вне закона, – сказал он.

Я вспомнил, что рассказал мне по секрету один мой знакомый, весьма осведомленный в подобного рода делах.

– Этот Ветров, – сказал я, – очевидно, служит распространителем слухов. Такое отделение недавно создано. Им, говорят, руководит сам начальник закавказской жандармерии. Значит, новому начинанию придают большое значение.

На этих словах Мускиа вдруг рассмеялся.

– Понимаешь, Нано, – сказал я, – этих женщин, и вместе с ними тебя, хотят использовать для распространения слухов. Ты можешь спокойно заниматься своей филантропией. У меня на примете есть человек, который бежал с каторги, не прислать ли его к тебе?

– Я согласна, но что означала болтовня про офицеров?

– В тайной полиции есть копилки сплетен. Оттуда он и почерпнул все это. В сущности, это своеобразный шантаж, вымогательство. Дал тебе понять – знаю, мол, твою тайну! Подобным приемом пользуются, когда вербуют в агенты.