Текст книги "Подвиг № 2, 1987 (Сборник)"

Автор книги: Булат Окуджава

Соавторы: Юрий Давыдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Авросимов. Это от холода, сударь.

Исправник. Bien sûr[10]10
  Естественно (фр.).


[Закрыть]. Он что, причастен?

Слепцов. Ну, что там у вас?..

Авросимов. Вы потише, сударь.

Исправник. Я так и знал. Quelle monstruosité![11]11
  Какое чудовищное злодейство! (фр.).


[Закрыть]

Слепцов. И опять ничего. Вот черт!

Заикин. Может, они плохо роют? Mais je me souviens, je me souviens[12]12
  Я же помню, помню (фр.).


[Закрыть].

Авросимов. Вы не можете осуждать.

Исправник. Нет уж, могу! И даже смею!

Слепцов. Ну что еще? О чем вы?

Исправник. Господин ротмистр, мы напрасно теряем время.

Слепцов. Это еще почему?

Исправник. Ежели недавно зарыт предмет, ежели тут недавно зарывали, как же могла трава сохраниться? C’est impossible, impensable[13]13
  Это же невозможно, исключено (фр.).


[Закрыть].

Слепцов. Черт! Trhison![14]14
  Предательство! (фр.).


[Закрыть]. Что же вы молчали?

Исправник. Я было пытался, но вы, étant de mauvaise humeur[15]15
  Находясь в нерасположении (фр.).


[Закрыть], всякий раз обрывали меня…

Слепцов. Вы всякий раз говорили, о чем угодно, только не об этом… Мы теряем время и деньги!.. Николай Федорович, голубчик, что же это, а?

Заикин. J’ai rien â vour dire[16]16
  Мне нечего вам ответить (фр.).


[Закрыть].

Слепцов. Ладно, до рассвета есть время. Сделаем передышку и попробуем еще раз. А вы, сударь, подумайте хорошенько, черт возьми! Мы не можем partir bredoulle[17]17
  Уходить с пустыми руками (фр.).


[Закрыть].

Авросимов. Сударь, вспомните о том, кто несчастнее вас…

Заикин. Оставьте меня!.. Неужели вам радостна будет моя гибель?

Авросимов. Это не гибель, а жертва…

Заикин. Я уже жертвовал… Ничего из сего не вышло…

Авросимов. Да вы не сожалейте об том.

Заикин. Оставьте меня!.. Кабы вы знали про все, вы бы меня не мучили.

Слепцов. Да, действительно глубже копать уже некуда. Вы ведь утверждали, что не глубоко, да?

Заикин. Говорил… Сударь, Николай Сергеевич…

Исправник. Люди готовы, можно начинать.

Слепцов. Мы начинаем, господин Заикин. Мы пробуем еще раз. На вашей совести…

Заикин. Хорошо, давайте еще раз… Помнится мне, что действительно ближе к лесу. Да, да, теперь вспоминаю. На той же линии, только ближе…

Слепцов. Здесь, черт возьми?

Заикин. Да, пожалуй…

Слепцов. Или здесь?

Заикин. Нет, нет, хотя, впрочем, возможно, и здесь…

Слепцов. Ну?

Заикин. Да, скорее всего здесь… Да, я помню… Конечно… Николай Сергеевич, выслушайте меня…

Слепцов. А, черт… Господин исправник, приступайте…

И снова глухо ударили лопаты, и тяжелое дыхание копающих перемешалось с шорохом мерзлой земли. Что-то там бубнил ротмистр Слепцов, перебегая от одного мужика к другому, взмахивая руками в отчаянии или в гневе. Подпоручик черной тенью неподвижно застыл в стороне, и в его позе тоже сквозило отчаяние. Из лесу крикнула птица, кто-то позвал, пронзительно и тоскливо.

«А ежели он прав? – вдруг подумал наш герой с ужасом. – Хотя кто же нынче посмеет это подтвердить? Противники-то разве подтвердят? А друзья ведь отрекутся…»

«Дуняша, как же ты от выкупа отказалась?»

А может, это ротмистр розовощекий ее принудил? Чего же она так печально глядела? Хотя чего же она так легко туда шла, словно в церковь, в своей домотканой рубахе? По этому скрипящему коридору?.. Ах, это не Пестелю по своему коридору идти… Жалеет ли он о своем поступке? Вестимо, жалеет, ежели бросился за кружкой перед ним, перед Авросимовым, который даже и не граф… Ах, вздор все, пустое. Вон он как перед графом сидит дерзостью… Да где вы взяли дерзость-то? Как где? Или я не вижу? Да что вы, сударь, один страх и есть… Полноте, не страх вовсе, а скорбь… Дак как он посмел, ротмистр несчастный, Дуняшу к себе силком заполучить?.. Как он мог правом своим воспользоваться, лицемер, говорящий, что они, мол, тоже люди!.. Ах, да оставьте вы, ей-богу, она как на праздник к нему шла… Вот как?

И надо было, покуда пистолет в ладони не охладел, ринуться к ротмистру в опочивальню, где он готовился к наслаждению, чтобы поднять его с ложа, его, считающего себя в полной безнаказанности. Ах, как вскочил бы он! «Перестаньте дрожать, сударь, я не разбойник. Надеюсь, вы не откажетесь от честного поединка… Где и когда?»

Исправник. Командир Вятского полка Пестель неподалеку здесь жил.

Авросимов. Ну и что?

Исправник. Хмурый был человек. Злодейство на его лице было написано. Как это он один, однако, против всех решился?

Авросимов. А нынче все против него…

Исправник. И поделом… Видите, как это ужасно, нарушать общий ход жизни!

Слепцов. Ну вот. Опять трава. Нас водят за нос, как детей! Предчувствие меня не обмануло. Я как знал, что вылазка будет неудачна. Николай Федорович, ваши шансы теперь – пыль. Vous comprenez â quel point votre situation est compliquée?[18]18
  Вы понимаете всю сложность вашего положения? (фр.).


[Закрыть]

Заикин. Боже мой, я сам во всем виноват! Какой невероятный позор. Je me sens menteur[19]19
  Я чувствую себя лжецом (фр.).


[Закрыть].

Слепцов. Vos regrets, vous pouver les garder[20]20
  Раскаяние оставьте при себе (фр.).


[Закрыть]. Они не помогают. Ладно, хватит. Que les juges décident[21]21
  Пусть все решают судьи (фр.).


[Закрыть]. Господин исправник, отправляйте мужиков.

Заикин. Господин ротмистр, Николай Сергеевич. Je veus faire un aveu important[22]22
  Я хочу сделать важное признание (фр.).


[Закрыть]. Теперь уже все равно.

Слепцов. Что еще?

Авросимов. А может, рытье до завтра отложить? Обдумать все.

Заикин. Ах, оставьте с вашими советами, бога ради! Николай Сергеевич…

Слепцов. Да говорите, черт возьми! Soyez donc un homme![23]23
  Ну будьте мужчиной! (фр.).


[Закрыть]

Заикин. Теперь уж все равно. Voun avez été bon envers moi, et moi, ef moi j’ai abusé de votre bonté[24]24
  Вы были ко мне добры, а я злоупотребил вашей добротой (фр.).


[Закрыть]. Я лжец. Мне нет прощения… Вы были мне как брат, как отец, а я j’ai tout detzuis[25]25
  Растоптал это все (фр.).


[Закрыть].

Слепцов. Подпоручик, перестаньте жаловаться, в самом деле. Садитесь, господа, в кибитку.

Вот снова лошади рванули и понесли одуревших от усталости и разочарований людей к месту их ночлега.

В светелке, после того как расстались с неугомонным исправником, случилось маленькое происшествие, которое послужило началом дальнейших новых испытаний нашего героя.

– Послушайте, – сказал ротмистр подпоручику, сидящему на своей лавке в обреченной позе, – вы взялись меня одурачить? Я на вас положился и получил за это. Надо было мне держать вас за арестанта, а не за друга, в которого я поверил и которого полюбил всей душой.

Тут несчастный подпоручик заплакал не стесняясь.

– Николай Сергеевич, – сказал он, плача, – я хочу вам сказать… но это, если вы… если это останется меж нами…

– Что же вы можете мне сказать? Что вы теперь можете?.. Ну говорите, говорите… Я даю слово…

– Николай Сергеевич, – проговорил подпоручик с трудом, – делайте со мной что хотите… Я рукописи не зарывал…

При этих словах ротмистр побледнел и долго пребывал в оцепенении.

– Для чего же вы все проделали? – с ужасом и стоном спросил он наконец. – Вы понимаете, что это значит? Что же теперь, сударь?.. Но мне даже не потерянное время и невыполненный приказ столь ужасны, сколь ваша неблагородная ложь…

– Господин ротмистр, – проговорил подпоручик уже в полном отчаянии, – не называйте меня лжецом, – слезы так и текли по его лицу. – Да, я обманул вас, но в обмане моем не было злого умысла. Когда братья Бобрищевы-Пушкины отреклись от сего, а они, они ведь зарывали сии злополучные бумаги!.. так я решил взять на себя вину их… Всю дорогу, видя ваше со мной обхождение, я страдал и метался, понимая, что поступаю с вами подло, ввергнув вас в авантюру… Но поймите человека, очутившегося средь двух огней!

– Нет! – крикнул ротмистр дрогнувшим голосом, словно борясь с собой. – Нет! Вы не смели, черт возьми, морочить голову мне, господину Авросимову, следствию и государю! – вдруг он поник и сказал с болью: – Как вы сами себя наказали! Как отягчили свою судьбу…

– Я не хотел зла, не хотел зла, – пуще прежнего зарыдал подпоручик.

– Что же нам делать? – спросил ротмистр, когда страсти несколько поулеглись. – Участь ваша будет ужасна, господин подпоручик, ежели не найдется кто-либо в сем осведомленный, ежели вы его не найдете… Ведь должен был кто-то с вами об том разговаривать…

– Да, да, конечно, – проговорил подпоручик, едва сдерживая рыдания… – Такой человек есть… Дозвольте мне с ним встретиться, и я уговорю его раскрыть вам тайну.

– Кто он?

– Сударь, – вновь зарыдал подпоручик, – и назову вам человека, ежели вы пообещаете мне… дадите слово… Ежели в вас осталась хоть капля былого ко мне расположения, вы дадите слово, что оставите его имя в тайне… ибо он к сему делу совершенно не причастен… Если вы дадите слово… Ему просто показали, где зарыта рукопись, а какая – он не ведает… ежели вы дадите слово… ежели вы дадите слово…

– Назовите же мне его, – сказал Слепцов несколько в растерянности. – Время уходит. Я даю вам слово.

– Вы слышите? – обратился Заикин к нашему герою. – Он дает слово… Вы дали слово, господин ротмистр, Николай Сергеевич, что не предпримете к названному лицу никаких мер…

– Кто он?

– Сей человек, – проговорил Заикин строго, – мой родной брат Феденька Заикин, который здесь… в Пермском полку подпрапорщиком… ежели вы дозволите мне с ним увидеться…

– Нет, – сказал ротмистр. – Это исключено. Вы напишите ему письмо. Горе вам, ежели он упрется! Я предвижу ужасный поворот в вашей судьбе…

– Сударь…

– Я хочу спасти вас. Еще одна возможность…

– Я не стою вашей доброты…

– Вы напишете как бы из Петербурга, поняли?.. Как бы вы из крепости пишете, – оцепенение покинуло ротмистра. Он заходил по светелке. – Вы тоже, пишите, господин Авросимов… – шепнул он нашему герою. – Вы пишете подробный отчет о случившемся. – И снова громко: – Время не ждет. Я постараюсь раздобыть в полку фельдъегеря нынче же… – Исчезнувший было румянец вновь заиграл на его щеках. – Не медлите, господа, рассвет.

Подхваченные этим вихрем, и узник, и вольный дворянин равно заторопились, и в желтом сиянии свечи их перья помчались по бумаге, разбрызгивая петербургские чернила.

Не буду утруждать вашего внимания донесением Авросимова, ибо он ничего не добавил к безуспешной ночной работе, свидетелями которой вы уже были, а господин подпоручик Заикин написал следующее:

«Любезнейший брат Фединька!

Я знаю верно что Павел Пушкин тебе показал место где он зарыл бумаги, – мне же он показал и видно неверно, я чтоб спасти его взял на себя вызвался и жестоко был обманут погибаю совершенно. Тотчас по получении сей записки от Николая Сергеевича Слепцова покажи ему сие место, как ты невинен, то тебе бояться и нечего ибо ты будешь иметь дело с человеком благородным моим приятелем который ни мне ни тебе зла не пожелает. Прощай будь здоров и от боязни не упорствуй, ибо тебе бояться нечего, а меня спасешь.

Любящий тебя брат твой

Николай Заикин.

Прошу тебя ради Бога не упорствуй, ибо иначе я погибну, черт знает из чего из глупостей от ветренности и молодости. Если я пишу тебе сию записку, то ты смело можешь положиться на Николая Сергеевича Слепцова, ибо я ему совершенно открылся. Помни что упорство твое погубит меня и Пушкиных ибо я должен буду показать на них. Прошу еще раз не бойся и покажи».

– Николай Сергеевич, но вы дали слово, вы дали слово, – сказал подпоручик, вручая ротмистру письмо.

Слепцов, весь кипя, схватил письмо и донесение, составленное Авросимовым, и исчез, и кибитка умчалась от постоялого двора.

Заикин лежал на лавке в любимой своей позе, подложив руки под голову, и слезы медленно текли по щекам.

– Все кончено, – вдруг сказал он, едва наш герой вошел в светелку. – Что же теперь будет, сударь? Теперь мне и жить нельзя, после всего. – Авросимов спервоначала удивился, что подпоручик обращается к нему, а после удивление сменилось участьем, такова уж была натура нашего героя. – Что же с Фединькой будет? Подвел я мальчика, подвел! Будто и можно положиться на слово ротмистра, да сомнения меня грызут… Я очень слаб. Знаете, даже вот рук подымать не хочется… Не нарушит ли ротмистр слова?..

– Вы успокойтесь, – посоветовал Авросимов. – Даст бог…

– Не даст, – вдруг засмеялся подпоручик. – Не даст, да и все тут. Уж коли раз не дал, так больше и подавно… Уж коли с Пестелем не дал… С Пестелем, сударь!..

– Вы отрекаетесь? – без удивления, даже как бы равнодушно спросил наш герой. – Нет, вы говорите… Отрекаетесь? Уж если отрекаетесь, то чего махать кулаками? Ведь верно?..

– Полноте, не давите на меня… Вы знаете, как я пришел к нему? Какие прекрасные бури бушевали во мне? Как я горел?.. Вот то-то, сударь… Все было отринуто: любовь, суета жизни, личное устройство. Нетерпение сжигало меня, нетерпение, сударь. Картины, одна прелестнее другой, возникали в моем юношеском воображении, подогреваемые рассказами старших моих товарищей. Когда я засыпал, я видел перед собой предмет своего вожделения – страну, где ни подлого рабства, сударь, ни казнокрадов и грабителей, ни унижения одних другими, вы слышите? Ни солдатчины со шпицрутенами, но где добродетель и просвещение во главе… И синие моря, и зеленые горы, и воздух чист и ясен. Ну чего вам еще? Нет грязных трактиров, где хозяева – клопы и тараканы, нет рубища… Господи, всего лишь два года назад в моей голове созревало все это! И тут я пришел к нему, как простой пастух к Моисею. И я увидел его холодные глаза. Господи, подумал я, неужто я смешон?

– Как вы это себе мыслите? – спросил он.

Я рассказал ему с жаром молодости, с азартом, сударь.

Тут он усмехнулся.

– Это прелестно, – сказал он, – ну а практически как вы представляете себе движение к сей прелестной цели? Представляете ли?

Я сказал, что постепенно, приуготовляя армию, мы поставим правителей перед необходимостью согласиться с нами…

– Под угрозой штыков?

– Что вы хотите этим сказать, господин полковник?

– Вы все-таки уповаете на армию, – снова усмехнулся он. – Значит, вы не отрицаете силы, стоящей перед вами?

– Нет, нет, – горячо возразил я. – Армия выскажет общее мнение. С этим нельзя не считаться.

– Ликвидация противоборствующей силы входит в предначертания любой революции, – сказал он.

Голова моя закружилась, когда я услыхал сей жестокий приговор. Зеленые леса пожелтели. Моря, сударь, высохли. Пустыня окружала меня, выжженная пустыня, и в центре ее возвышался злой гений с холодным взором.

– Стало быть, – пробормотал я, – пушкам надлежит стрелять, а крови литься?

Он снова усмехнулся.

– Когда бы можно было без того, я первый сложил бы оружие и надел бы хитон и сандалии.

– Но благоденствие! – воскликнул я.

– Не говорите громких фраз, – оборвал он сурово. – Желание добра – точная наука.

– Какое же добро на крови-то? – ужаснулся я.

– Лучше добро на крови, чем кровь без добра, – отрубил он.

«Что же это должно означать? – подумал я с отчаянием. – Или не правы мои старшие товарищи? Нет, это невозможно. А он, неумолимый и точный как машины, ежели он не прав, чего ж они тогда боятся и любят его?»

Разве я мог тогда ответить на все эти вопросы?

Обетованная земля моя оскудела, кровь, и пепел, и хрип бесчинствовали на ней. «Остановись! – твердил я самому себе. – Это умопомрачение!..» Но остановиться я уже не мог. Вот как. Нынче же разве это есть отречение? От чего ж мне, господин Авросимов, отрекаться, коли сие и не мое вовсе, а чужое?..

Еще один слабый друг с поспешной радостью заторопился прочь, не боясь осуждения, ибо осуждать было некому.

– Стало быть, не от мыслей, а от него отрекаетесь, – с грустью промолвил Авросимов, жалея все-таки подпоручика.

– Нет, – покачал головой Заикин, – от него – нет. Я не способен на бесчестье. Я же говорю вам, что это грех был – не верить ему.

За дверью глухо переговаривались жандармы. И снова нашему герою показалось, что это он, Авросимов, не сделавший никому никакого зла, и есть узник, что будто вот они вдвоем с подпоручиком привезены сюда под конвоем и связаны общей судьбою, и что подпоручик уже сломлен, а Авросимову только еще пришел черед. Сейчас явится ротмистр, потерявший свое очарование, суетливый, как распоследний писарь, вернется и произойдет нечто, отчего придется нашему герою валяться в ногах и отрекаться. Бледного и печального повезут его в Петербург, и там, в крепости, поведет его плац-майор Подушкин погибнуть в каменном мешке.

Тем временем уже ощутимо вставал февральский рассвет. Внизу ругались ямщики. Скрипел колодезный ворот. Запах печеного хлеба струился по дому. Подпоручик погрузился в кошмары на своей лавке и хрипел, и вскрикивал, и метался.

Авросимов выглянул в оконце. До земли было недалеко. Можно вполне, повиснув на руках, соскочить, и вон – лес темнеет… Ах, господи, как хорошо на воле!

В этот самый момент на двери щелкнула задвижка. Страшная мысль ударила в голову нашему герою, он кинулся к двери и толкнул ее плечом со всего маху. Она не поддалась. Подпоручик закричал во сне что-то несуразное… Тут страх еще более завладел Авросимовым, и вспомнились глаза ротмистра, как он спрашивает: «И чего вас со мной послали?..»

– Отвори, дьявол! – крикнул Авросимов и загрохотал в дверь кулаками. Никто не отзывался. – Отвори, убью!..

– Вы на себя потяните, – сказал за спиною подпоручик.

Авросимов как безумный рванул дверь и вылетел в коридор.

Жандармов не было. Он сбежал вниз, через сени – на улицу, пробежал шагов двадцать и остановился.

«Господи, – подумал он, тяжело дыша. – Как хорошо на воле-то! Да пусть они разорвутся все и провалятся со всеми своими бурями и завистью! Да пусть они сами чего хотят и как хотят! Пусть расплачиваются сами и отрекаются, да… и пусть расплачиваются!..»

Но постепенно свежее утро сделало свое дело, и сердце нашего героя забилось ровнее. Возвращаться в светелку не хотелось, да и сон отлетел прочь. Тогда он пошел по утреннему Брацлавлю, так, куда глаза глядят. Господи, как хорошо на воле-то!

Прошло довольно много времени, как его догнал унтер Кузьмин и, не глядя в глаза, отрапортовал, задыхаясь в казенном тулупе:

– Ваше благородие, извольте вертаться. Господин ротмистр кличут.

– Ротмистр? – удивился Авросимов, возвращаясь на землю, где по-прежнему были дома, снег и заботы.

В светелке было тихо. На столе в миске румянились горячие пироги. Подпоручик крепко спал. Слепцов сидел у окна в раздумье. Он подмигнул Авросимову, словно приятелю, и улыбнулся.

– Наше с вами дело, господин Авросимов, в полном порядке. Я мальчика уговорил. Нынче ночью выроем и поскачем. Теперь у нас с вами все хорошо… Ух, я-то было перепугался!

«…Дуняша, оскорбитель твой, вот он – рядом. Скажи, что делать с ним?..»

– Вы так радуетесь, будто получили наследство, – шепотом, не скрывая неприязни, сказал наш герой. – Хотя, может, это и хорошо…

– Да ну вас, – засмеялся ротмистр, – все вам не так, ей-богу…

И вот его молодая рука потянулась к пирогу, и длинные пальцы ловко ухватили румяный бок, погрузились в него, отломили…

– Подпрапорщик очень мил и все обещал сделать в лучшем виде. Но старший-то каков! Целую неделю водил за нос. То есть, я вам скажу, что восхищен им… Теперь мы вот с вами ловим, караем – все грязь, грязь – и этого не замечаем, а время пройдет, и мы не сможем не восхититься сим благородством. Ведь так, сударь?

– Нет, не так, – сказал Авросимов.

Слепцов воззрился на него с недоумением.

– Какой вы, однако, спорщик, – засмеялся он благодушно. – А почему же вы со мной не согласны?

– А потому, – сказал Авросимов, – что вы службу несете, на вас надежда плоха…

Ротмистр засмеялся польщенно.

– Бутурлин в вас души не чает, – сказал он и снова ухватился за пироги. – Вы, друг мой, загадка…

– Что он там, Фединька? Не испугался? – вдруг спросил подпоручик, не открывая глаз.

– Хорош, хорош ваш братец, – радостно проговорил Слепцов. – Он умница. Тотчас все понял. Про вас спрашивал. Я сказал, что у вас все будет хорошо, что вы человек благородный.

– Спасибо, – сказал Заикин и впервые улыбнулся. – А уж вы, Николай Сергеевич, слово держите…

Так до самой полночи они забавлялись то душевными беседами, то сном, покуда не явился господин Поповский, как было уговорено, и ротмистр, распорядившись подпоручику и нашему герою оставаться и ждать, последовал за исправником на ночную свою охоту. Авросимов даже рад был сему обстоятельству, ибо до утра топтаться на холоду, даже ради государя, хоть и лестно, да зябко.

Не успели двери за ними захлопнуться, как подпоручик поворотился на бок и тотчас заснул. Авросимов начал было припоминать свое житье в деревне, да не заметил, как очутился в коридоре, уже вам знакомом. Английский пистолет в его руке был горяч. Кто-то опять призывал, однако так явственно, что можно было на сей раз почти разобрать слова. Звали на помощь. Наш герой торопился туда широкими прыжками, подобно льву в пустыне, и наконец увидел полуоткрытую крайнюю дверь, откуда и доносился зов. Но опять, как всегда, в ту самую минуту, как он собирался рвануть сию злополучную дверь, его разбудили…

Горела свеча, хотя за окнами вставал рассвет. Подпоручик стоял лицом к оконцу, неподвижный, как изваяние. Ротмистр торопливо обертывал мешковиной грязный объемистый сверток. Его пальцы ловко подхватывали концы, вязали узлы, будто он всю жизнь только тем и занимался, что свертки упаковывал.

Господи, подумал наш герой, неужто ради этого грязного свертка столько страданий! Вот он лежит на столе, ворочается, словно молодой поросенок перед базаром, и ротмистр, лейб-гусар и адъютант генерала, гнется над ним с нетерпением, и в Петербурге все, все, от господина Боровкова до государя, ждут сей клад с еще большим нетерпением… И ради этого столько всего, столько горьких слов друг другу!

– Мы едем, – сказал Слепцов нашему герою. – Поторопитесь.

И вдруг все существо Авросимова возмутилось при звуках этого голоса. Взъерошенный, с пухом, приставшим к волосам, еще не совсем покинувший тот злополучный коридор, Авросимов поднялся, ровно медведь из берлоги.

– Поспешайте, поспешайте, сударь, – сказал ротмистр, заканчивая упаковку. – В кибитке отоспитесь. Ваш тяжкий труд, слава богу, закончен.

– Я не заслужил ваших насмешек, – сказал Авросимов, сжимая кулачища и едва сдерживаясь, чтобы не броситься на дерзкого гусара.

Ротмистр даже не взглянул на него, а кликнул унтера, и, когда тот появился, словно истукан застыв на пороге, подошел к подпоручику и тронул его за плечо:

– Простите, господин подпоручик, но боюсь, что пренебрежение инструкцией принесет мне много неприятностей. Я должен надеть на вас цепи…

В руках унтера Кузьмина звякнула цепь.

Едва слышный стон вырвался из груди нашего героя.

– Вот как? – проговорил Заикин, бледный как смерть. – Вот как?

Цепь снова зазвенела уже в руках ротмистра, замок щелкнул. Все было кончено.

– Что с братом? – едва шевеля губами, спросил подпоручик.

– Вашего брата, господин подпоручик, я вынужден был взять под стражу, – несколько суетливо ответил Слепцов. – Пора, господа, пора, собирайтесь.

– Вы не смеете! – закричал подпоручик. – Вы лжец! Где же ваше слово? – рыдания вновь начали душить его, и он опустился на лавку.

– Вы сами лжец! – закричал ротмистр в ответ. – Вы мне братца вашего рисовали ангелом! А он оказался пособником бунтовщиков. Он слишком ловко, черт его дери, определил место, и мы моментально извлекли сей предмет… Очень ловко, сударь! Он разболтался со мной о вещах, которые его изобличают… Это я лжец? Я кормил вас, и поил, и был вам заместо брата, черт вас возьми, а вы меня за нос водили! Вы – меня!..

Тут ротмистр осекся, ибо тяжкая рука нашего героя легла ему на плечо.

– Оставьте этого несчастного, – потребовал Авросимов.

– Что это значит? – спросил Слепцов, не теряя присутствия духа.

– А это значит, – грозно сказал наш герой, – что господин подпоручик за свою ложь удостоился получить от вас цепи, а вы за свою остаетесь безнаказанны.

Тут унтер, до сих пор пребывавший в оцепенении, сделал шаг в их сторону.

– Пошел прочь, – приказал Авросимов.

– Ступай, тебе говорят, – сказал Слепцов.

Унтер выбрался из светелки. Подпоручик рыдал на своей лавке. Авросимов подтолкнул ротмистра, и тот присел рядом с Заикиным.

Теперь они сидели рядом, ротмистр и подпоручик, ровно два брата. Тот, что в цепях, продолжал рыдать, но, странное дело, жалости к нему не было. Другой уставился на нашего героя, не мигая, даже как будто снисходительно.

– Вы негодяй, господин ротмистр, – сказал Авросимов, вдруг остывая. – Надеюсь, хоть не трус?

Слепцов усмехнулся.

– Это невозможно, господин Авросимов. Без секундантов?..

– К черту секундантов!

Этот подпоручик, жалкий такой… Да как он смел доверяться! Чего же слезы-то лить? Каких друзей себе полковник Пестель подбирал, уму непостижимо!..

– Я при исполнении служебных обязанностей, сударь, – сказал ротмистр. – Потерпите до Петербурга.

– Нет! – крикнул наш герой без охоты.

– Да, – усмехнулся Слепцов.

– А если так?! – крикнул Авросимов и ударил ротмистра по щеке.

Слепцов потер щеку, потом сказал:

– И все-таки, сударь, примите мой отказ… Я ценю ваше благородство, но нужно же считаться с обстоятельствами. Ежели вы меня пристрелите, на кого же я оставлю господина подпоручика и сверток?.. А оплеуху вашу, сударь, я не забуду и в Петербурге сам вам о ней напомню. Вы еще плохо знаете Слепцова.

Звук пощечины и спокойная речь ротмистра совсем охладили Авросимова. Пожар угас, и по телу распространилась лень. Рука была все еще занесена, но кровь была прохладна.

Рассвет совсем уж разыгрался, и в его сиянии ничтожней стал казаться таинственный сверток, из-за которого разыгралось столько бурь.

На виду у испуганных ямщиков, сгрудившихся возле постоялого двора, они прошествовали к своим кибиткам, сопровождая медленно бредущего подпоручика.

Наконец кибитки тронулись.

13

Подпоручик был погружен в тяжелые раздумья, мрачнея от версты к версте, по мере приближения к Петербургу. Ротмистр Слепцов почти всю дорогу спал, набегавшись в Брацлавле и пересуетившись. Авросимов все поглядывал через оконце на заснеженный лес, и, можно было подумать, что расположение деревьев и снежные на них покровы волнуют его воображение.

Вы, милостивый государь, познакомились с этой поездкой и теперь, оглядываясь назад через головы нескольких десятков лет, отделяющих вас от того путешествия, улыбаетесь снисходительно, понимая, что сие предприятие тоже было частью большой игры, в которую играли люди знатные, свободные и верящие в свое превосходство. Но они-то играли не только сами, а и других втягивали, внушая им, что это так и должно быть, и даже сами начинали верить собственным внушениям. Воистину, страсть к сей игре не переменяется с годами. Нынче-то разве не то же самое, милостивый государь? Вы поглядите, как ловко распределены чины и звания, как ниточка, на которой все это свершается, одним концом устремлена вверх, а другим уходит вниз.

Теперь давайте вернемся к нашему герою, и должен вам сказать, что на самом деле сердце его было не столь смягчено созерцанием окружающей природы, сколь возбужденно клокотало от предчувствия скорого приезда в Колупановку, где, ежели вы помните, не все им было поставлено на свои места.

Незадолго до Колупановки кибитки остановились в самом лесу. Ротмистр вылез отдать распоряжения, затем вернулся и сказал:

– Господа, мы выполнили свой долг. Все наши с вами временные противоречия я предлагаю позабыть. Давайте въедем в милую Колупановку как старые и добрые друзья. Я понимаю, что теперь это крайне трудно и вам, господин подпоручик, и вам, господин Авросимов. Поверьте, однако, что и я – живой человек, и во мне тоже горит пламя обиды. Но я его прячу в самую глубину души, дабы не отравлять вам и себе самому времени, которое нам предстоит провести. Я первый кланяюсь вам и предлагаю забыть раздоры. – И тут он длинными своими пальцами ловко снял цепи с подпоручика и отшвырнул их прочь. – Докажем, господа, самим себе и всему свету, что истинные благородные представители человеческого рода умеют, не забывая о долге, предстать друг перед другом в наилучшем виде…

Засим лошади тронули и полозья заскрипели.

Удивленный, возмущенный и одновременно ободренный пламенной ротмистровой речью, наш герой сказал в ответ:

– Господа, случилось однажды так, что я увидел вас как бы братьями. Поверьте, мне сие было дорого и радостно. На минуту забывшись, я уж был готов поверить в это, как вдруг вы, господин ротмистр, пренебрегши сердцем, выказали себя таким отчаянным ревнителем долга, что вся картина, нарисованная в моем воображении, тотчас потускнела. Когда я вижу одновременно одного брата в цепях, а другого…

– Я же снял с него цепи, – сказал ротмистр.

– Нет, нет, – откликнулся подпоручик, – вы не смеете упрекать его. – И он усмехнулся. – Я сам заслужил эти цепи и все свои несчастья. Я сам тому виною…

– Когда я вижу одного брата в цепях, – упрямо продолжал наш герой, – а другого в нетерпении ждущего свидания со своей дворовой…

– Остановитесь! – крикнул Слепцов, и краска залила ему щеки пуще прежнего. – Вы с ума сошли! Да посудите сами, несчастный вы человек, разве я виновен в бедах подпоручика? Разве на мне грех бунта и крови?.. Чего вы меня терзаете всю дорогу!

Авросимову вдруг стало жаль ротмистра, сердце его дрогнуло.

– Господин Авросимов, – сказал подпоручик, – мое положение обязывает меня молчать, но в эту минуту благодаря доброте господина ротмистра я свободен от цепей…

– Да, да, скажите ему, скажите, – попросил ротмистр.

– Это ли не шаг гуманный и добропорядочный? Когда бы вам, господин Авросимов, поручено было меня держать в цепях, разве ж вы смогли бы решиться на сей шаг? Смогли бы?.. Господин ротмистр – мой приятель, если вам угодно, и благодетель, а вы вторгаетесь в наш союз со своими немыслимыми суждениями, и фантазиями, и безумством…

– Он ревнует Дуняшу, – засмеялся ротмистр. – Я понял. Да бог с ним. Не будем отравлять себе время. Колупановка близко. Вы ревнуете Дуняшу, господин Авросимов? А вы ее заслужили?

– Господин ротмистр, – сказал наш герой со спокойствием необыкновенным, – я имею намерение выкупить Дуняшу. Продайте ее мне.

Тут наступила такая тишина, что страшно и подумать, и можно было бы засим ждать всяких неприятностей, но ничего не случилось, и Слепцов наконец спросил насмешливо:

– А как же с женихом быть? С Дуняшиным женихом? Я уже имел честь вам сообщать об этом.

– А вы его на конюшню! – крикнул наш герой, разгоряченный торгом. – Я вам тоже имел честь советовать это. Вам же это нетрудно.

Тут, представьте себе, ротмистр захохотал, закрутил головой.

– Да жених-то ведь я, – проговорил он сквозь смех.

Глубокое изумление поразило обоих его попутчиков. В невероятном том известии была какая-то скрытая боль и была тайна.

Тут не выдержал подпоручик.

– Позвольте, Николай Сергеевич, – проговорил он с ужасом, – вы ведь женаты, сударь… Вы шутите…

– Нет, я не шучу, – грустно проговорил ротмистр. – Дуняша действительно моя невеста. Невеста моей души… Вы обратили внимание на ее улыбку? Как она глядит на меня? Господин Авросимов, вы молоды, не судите обо всем со строгостью старца… Господа, давайте въедем в усадьбу прежними друзьями, а там – будь что будет.

И они увидели, как за оконцем кибитки замелькали деревья знакомого сада, и вскоре гостеприимный дом возник перед ними.

Не успели они раздеться, привести себя в порядок и усесться в гостиной в задумчивых позах, как тотчас вошел ротмистр, ведя за руку Дуняшу. Лицо ее было строго, глаза сверкали откуда-то из глубины. Она молча опустилась в кресло как раз напротив Авросимова.